Текст книги "Ностальгия"

Автор книги: Мюррей Бейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

– Да ты вечно голодная, – отозвалась ее подруга, глядя в сторону.

– И пиво у них – чисто моча, – не унимался Гэрри. – Нашему в подметки не годится. Вы уже попробовали?

– Вы вегетарианец? – полюбопытствовала миссис Кэддок.

Норт кивнул.

– Мы тоже, – улыбнулась она.

Норт откашлялся.

– Да-да, такова наша диета – безвредные животные с замедленной реакцией.

– Никогда об этом не думала в таком свете. – Гвен снова блеснула зубами и обернулась к мужу: – Леон, ты слыхал?

Норт нахмурился. Вообще-то он имел в виду немного другое.

– Слоны, – подтвердил Кэддок, – съедают от восьмисот до тысячи фунтов травы в день. И весят при этом до семи с половиной тонн. Слоны африканские – и самки, и самцы – имеют бивни.

– До восьми с половиной тонн, – мягко поправил доктор Норт.

– А наши официанты босиком расхаживают, вы только гляньте! – возвестила миссис Каткарт. И поцокала языком.

А официанты, между прочим, понимали по-английски.

– Ох, боже ж ты мой! – растерянно вздохнула Шейла.

Она заказала чай, а ей принесли кофе. Шейла огляделась по сторонам – и решила выпить, что дали.

– Угадайте, что я видел?

Снова Гэрри Атлас с блиц-опросом: заговорщицки подался вперед, аж на шее вены вздулись.

– Угадайте, что я видел на самом конце трамплина? – Он по очереди оглядел всех и каждого. – Кто-то вырезал на доске – ножом или чем-то в этом роде: «Дон Фрезер». Прям так и написано! А в скобках: «Авст.».

– Австрия? – предположил Борелли.

– Это ж наша спортсменка! – закричал Каткарт со своего места.

– Точно! – кивнул Гэрри.

– Мы здесь не первые, – хихикнула Саша, наклонившись к Вайолет.

– С ней мало кто потягается, – подхватил Дуг. – Римскую Олимпиаду тысяча девятьсот шестидесятого года помните?

– Первая женщина, проплывшая стометровку меньше чем за шестьдесят секунд, – добавил Кэддок. – Вольным стилем.

Мимо стола прошел незнакомец, запомнившийся по бассейну, – однако остановиться не остановился. Просто просигналил большими пальцами – поприветствовал, стало быть.

Норт закурил небольшую сигару и глянул на часы.

В беседе возникло затишье: все внезапно осознали, где находятся – и как далеко забрались.

– А вы раньше за границей бывали?

Саша покачала головой.

– Нет, я в первый раз.

Прямо внизу мерцал бассейн, подсвеченный голландскими подводными лампами: ультрамариновая полоса, понижающаяся до холодной темноты в дальнем конце. Свечи и лампы в гостиной струили лучи, и в круговерти изменчивых отблесков водная гладь словно раскачивалась, а причудливо искривленный прямоугольник трамплина парил в невесомости. И доска, и кафель вокруг были по-прежнему испещрены лужицами. Чуть дальше окаймляющая лужайка тонула в тени и многозначности: черная, да не вполне – черная Рейнхардтовой [8]8
  Адольф Фредерик Рейнхардт (1913–1967) – американский художник, работавший в технике живописи цветовых полей (огромные монохромные пространства, нарочито лишенные каких-либо ассоциаций и вызывающие ощущение органического единства цвета и поверхности). Знаменит своими «черными полотнами», отражающими еле заметные вариации в оттенке черного цвета.


[Закрыть]чернотой. Из окна столовой можно было видеть, как над стеной маячат гигантские силуэты – свидетельства новых построек – большого города и вспыхивают проблесковые маячки. Приглушенный шум снаружи окончательно стих: ни отдаленного шороха колес, ни даже гудка запоздалого автомобиля или велосипедного звонка. Час был поздний, но остекленная стена успешно корректировала помехи. Казалось, весь континент вдруг сделался необитаем.

– Что-то освещения маловато, – задумался Хофманн, складывая салфетку. Вечно он нарушал затянувшиеся паузы.

– Здесь вам Африка, – напомнил Уайтхед почти грубо, разглядывая дно чашки.

Музей ремесел; слою «МУЗЕЙ» написано как «МУЗЕ». Или, наверное, правильнее будет сказать: «ремесел, народного искусства и этнографии». Здешние жители славились своими плетеными корзинами и расписными тыквенными бутылями; а еще – травяными сумочками, налобными украшениями и т. д. Тканями – уже в меньшей степени.

Должно быть, многие другие группы, покончив с английским завтраком, успели прогуляться за три-четыре квартала до музея, ибо, хотя наши путешественники заполонили весь тротуар, переговариваясь, указывая друг другу на любопытные достопримечательности и то и дело задерживаясь, чтобы сделать снимок-другой, местные их не замечали: туземцы вообще предпочитали мостовую. Дуг Каткарт вооружился мощным биноклем и то и дело останавливался (его кривоногая жена послушно замедляла шаг), дабы рассмотреть во всех подробностях далекого велосипедиста или кормящую грудью женщину. Утро выдалось погожим и ясным. Если не считать шаркающей походки и особой манеры наклоняться к жене, прислушиваясь к ее словам, Кэддок ничем не выделялся среди прочих. Большинство тоже щеголяли в особых солнцезащитных очках. Группа свернула на площадь, увидела здание, и кто-то – собственно говоря, Джеральд Уайтхед – неодобрительно присвистнул.

Прямо перед ними, единовластно господствуя над площадью, воздвигся музей. Здание в палладианском стиле, [9]9
  Палладианский стиль – один из европейских стилей в архитектуре, восходящий к творениям знаменитого итальянского архитектора эпохи позднего Возрождения Андреа Палладио (1508–1580). Термин «палладианский стиль» подразумевает постройки в стиле, вдохновленном работами Палладио и переосмысленном в более поздние времена (XVII–XVIII вв.).


[Закрыть]грандиозное по размаху, посягающее на честь и славу одного из недавних взлетов западной цивилизации. Тут тебе и серые ступени, и помпезные колонны, и галереи, и декоративные балкончики; а сама площадь на переднем плане низводилась до веранды, вогнутой на манер пьяццы в Сиене. Непосредственное соседство музея угнетало (или гнуло?): даже крыши ветхих лавчонок, обрамляющих площадь, расщепились снизу вверх. С левой, неширокой стороны притулились полуразрушенная больница и фабрика по производству корзин; там росли деревья, а из трещин пробивались травинки.

Словом, много чего было не так. Джеральд застыл на месте, скептически цокая языком.

1) Глядите-ка, эта якобы «веранда» на переднем плане – на самом деле не что иное, как «пыльный котел». Вымощенную кирпичом впадину заполонили сидящие на корточках аптекари и торговцы овощами; тощие туземцы впаривали покупателям афродизиаки (на свернутых одеялах – настоящая выставка!); с одной стороны – уличные мясники, целое сообщество; рядом точильщик с картины Малевича [10]10
  Имеется в виду картина К. Малевича «Точильщик» («Принцип мелькания»), написанная в 1912 году, – классическое полотно русского кубофутуризма.


[Закрыть]одной ногой ритмично вращает громадный камень; тут же – ряды, по всей видимости, адептов медицины (судя по загадочным склянкам, порошкам и звериным шкурам); престарелый окулярист – изготовитель глазных протезов; сикхи и дрейфующие сомалийцы; неизбежные предсказатели – по меньшей мере десятка два! – под драными зонтиками; и тут же – парусиновые навесы, и акробат балансирует над гнусавым, монотонным речитативом уличных зазывал. Функция «пьяццы» благополучно позабыта.

2) Музей как таковой. Что-то у него не то с пропорциями. Неуклюжая громадина производила гнетущее впечатление. По недосмотру ли, или того ради, чтобы втиснуть здание в пределы площади, только получилось оно приземистым и пузатым. Старый добрый принцип «золотого сечения» либо непонят, либо проигнорирован. Архитекторам следовало бы расписываться на стенах зданий, как это принято в Аргентине.

А Джеральд все качал головой и бормотал что-то себе под нос. Интересно, а разделяет ли его праведный ужас хоть кто-нибудь?

3) На крыше с одной стороны прилеплен купол. Смотрится на диво неуместно. Да в придачу еще и розовый: этакая здоровенная московская сиська, проткнутая наклонной телеантенной.

4) По обе стороны от входа на двух проржавевших постаментах восседала пара вульгарных пятисоткилограммовых наземных кондоров – или, может быть, ворон? – отлитых из бетона. Это африканские грифы, сообщил доктор Норт Шейле.

Путешественники поднялись по ступеням и подошли к главному входу. Фигуры за колоннами пришли в движение. Нищий на костылях с трудом поднялся с земли; задвигались и прочие гангские тени; а едва Луиза Хофманн и Вайолет сочли нужным приподнять юбки, как к ним потянулись руки – сплошные кости и ногти! – требуя бакшиша.

– Ничего им не давайте! – закричал Дуг Каткарт. У него аж в горле пересохло. Борелли уже запустил руку в карман. – А то вы от них в жизни не избавитесь – так за вами и увяжутся!

Кэддок нацелил фотокамеру на распухшую физиономию одного из нищих – и ловко поймал в объектив и раззявленный рот, и молочно-мутный взгляд местного слепца.

Все подняли глаза: обнаружилось, что рубленый текст «МУЗЕ РЕМЕСЕЛ» «набран» неоновыми трубками. А «МУЗЕ» – это вовсе не опечатка и не образчик местного диалекта, как предположила Саша. Букву «Й» давным-давно сорвал ветер, и, проходя под ней, туристы на мгновение оказались под дождем искр от перманентного короткого замыкания.

Шейла присоединилась к Каткартам и, оказавшись внутри, немедленно принялась озираться, высматривая образцы народного творчества. Неожиданно яркий свет, мерцающие, флуоресцирующие сети, тут и там истыканные перегоревшими лампочками и потолочными вентиляторами, и другие тоже, которые вот-вот погаснут, – от всего этого у нее засвербило в носу. Она высморкалась. Казалось, музей абсолютно пуст. Глубокое и глухое пространство расчертили на сектора несколько фанерных перегородок. Даже на расстоянии казалось, что они вот-вот обрушатся.

Джеральд сварливо осведомился, а открыт ли вообще музей – или, может, уже закрылся.

Тем более что вокруг ощутимо пахло свежей краской.

Дуг Каткарт раздраженно откашлялся.

Ага!.. Появилась высокая, облаченная в развевающиеся одежды фигура. Человек был бос – поэтому приближения его никто не услышал. Туземец-масаи: с каменным лицом, насквозь пропахший скотиной. Он не произнес ни слова – но все последовали за ним. Теперь в ярко освещенном зале можно было различить в будочках головы и глаза работников музея – по всей видимости, те только и ждали их прихода. Гид остановился и уставился в пространство заодно с прочими. Служитель – а может быть, сам хранитель музея? – в шортах цвета хаки и босиком деловито обматывал веревкой помятую газонокосилку. Газонокосилками его секция была битком набита. Предполагалось, что все они – в первородном виде (покрыты бутылочно-зеленым лаком «Дуко»), однако филигрань царапин и до зеркального блеска отполированные маховики свидетельствовали о жизни долгой и тяжкой. Одна раритетная модель была оснащена парусиновым травосборником британского изобретения. Борелли гадал, какого года эта штуковина: небось еще досуэцких времен. На пару с надежным британским мотоциклом, косилки ( По предварительной договоренности…оплата золотом) владели львиной долей экспортного рынка. Так было на момент расцвета Британии… А в 1950-х годах, предвещая закат империи, в дизайне и ассортименте мотоциклов BSA и косилок «Моффатт энд Ричардсон» возник застой: теперь ставка делалась на непоколебимую массивность, как если бы традиционные связи с главным офисом постепенно и необратимо окостенели.

Метнувшись назад, механик, он же служитель, завел двухтактный двигатель. В каменном здании оглушительный шум эхом прокатился от стены к стене, а синий дымок заставил дам отступить на шаг и поднести к носам платочки. Служитель между тем включил еще одну косилку, и еще одну – на сей раз маленькую, с необычным ножным стартером. А затем взялся за ту, что со всей очевидностью составляла гордость коллекции, – за громадную модель на заднем плане: массивный самоходный газонный каток с пористым тракторным сиденьем! Невзирая на размеры, этот работал тише всех прочих, истинный «роллс-ройс» от садовой техники; но к тому времени, когда четыре, а то и все пять машин рычали, фырчали и вибрировали одновременно, оценить преимущества возможным не представлялось.

– Да ради всего святого! – закричал Дуг Каткарт. – Скажите ему, чтоб он все повыключал!

Энергично жестикулируя. Дуг обернулся к гиду – и что же? И туземец-масаи, и брауновский оператор с открытыми ртами созерцали машины. Дым – «угарный газ», несколько раз повторила Гвен Кэддок, задыхаясь, – повис в зале часа на четыре как минимум.

Следующие несколько экспозиций операторами не обслуживались.

Под стеклом были представлены три английских тюбика с пастой на разных стадиях использования: полный тюбик, наполовину полный тюбик (со вмятинами от большого пальца и с выдавленным белым червяком) и прекрасный образчик абсолютно пустого тюбика, выжатого досуха, смятого, сморщенного и поцарапанного. Рядом лежала пара вставных челюстей и стрелы, указующие на зубную пасту. Одни только зубы – и те внушали благоговейное изумление. Механик оставил в покое косилки и вместе со служителем-масаи приник к витрине, опершись о стекло локтями. Время от времени он поднимал голову; Гвен Кэддок заметила, что смотрит он на ее зубы. Она смущенно улыбнулась. Оператор вновь отвернулся к экспозиции.

В нескольких ярдах от нее, в следующей витрине, хранился компас и французская сигаретная машина; но внимание гида привлек экспонат, прибитый к стене над нею: U-образный магнит, обросший мелкими гвоздиками и шпильками. По всей видимости, посетителям предлагалось собственноручно испытать его мистическую силу. Но стоило гиду коснуться самой нижней булавки, и вся железная масса сорвалась вниз, точно рой пчел, и рассыпалась по полу.

Гэрри Атлас это зрелище пропустил. Он ушел вперед вместе с Вайолет Хоппер и Сашей – надо думать, в поисках народных промыслов, – а теперь вот окликнул остальных:

– Эй, вот где шедевр-то! Смотрите не проморгайте!

Подоспевшие согруппники увидели ни много ни мало как допотопный телевизор в неглубокой лужице. Дабы продемонстрировать его цветность и качество изображения – а надо учитывать, что в Африке, на Черном континенте, телевидения нет, – в телевизор налили зеленоватой воды, и три яркие рыбки носились взад-вперед, спасаясь от крокодиленка.

– Перпетуум-мобиле, – кивнул Филип Норт; он, конечно же, узнал рыбок.

С дюжину местных покинули экспозиции, до которых посетители еще не дошли, и сидели на корточках перед телевизором, сложив руки на коленях и уставившись в экран. На полу специально для этой цели положили полосатый коврик-ситринжи. Дуг Каткарт встал перед гидом и громко осведомился, где именно находятся изделия народных промыслов, «согласно рекламе». Но языковой барьер оказался непреодолим. Туземец-масаи тупо воззрился на него – и снова отвернулся к экрану.

– Госссподи! – прошипел Гэрри сквозь зубы.

– Не берите в голову, – отмахнулся Борелли.

Прочие, хмурясь, вставали на цыпочки и оглядывались по сторонам. Где же, о где же местные образчики народных промыслов? Разве не ради них они сюда пришли? Все снова двинулись вперед.

– Гид, изъясняющийся на языке жестов и мимики, – заметил Норт Джеральду, – сколько же я о таком мечтал в путешествиях! Хотя здесь это, мягко говоря, немножко странно.

Джеральд кивнул – и остановился. Они с разгону налетели на сотоварищей, толпой обступивших очередной экспонат.

А это у нас что такое? Взрослый лев, застывший в свирепом прыжке благодаря подпоркам из кирпичей и нескольким проволочкам. Напротив льва, в каком-нибудь ярде от него, на «перебинтованной» треноге с растопыренными ножками стоял пластиночный фотоаппарат. И хотя исполненная экспрессии сцена давала простор воображению, народ против воли заулыбался: высокий масаи пробрался сквозь проволоку и, не обращая внимания на льва, торжественно замер перед объективом. Гэрри, например, расхохотался в открытую. При ближайшем рассмотрении обнаружилось, что львиная грива тронута молью и здорово пострадала, а какой-то шутник засунул зверю в пасть сигарету. Фотоаппарат, довоенный «Линхофф», был, разумеется, новехонький, с иголочки, но даже Кэддок – а он уходил последним – разочарованно покачал головой, услышав про установку широкой диафрагмы.

Следующую экспозицию туристы едва удостоили взглядом: служитель-кикуйя в музейных шортах цвета хаки демонстрировал посетителям ручную тележку: поднимал над полом, катал взад-вперед и начинал все сначала.

В этом месте фанерные перегородки внезапно образовали тупик – глубиной всего-то в несколько ярдов. Перед ценным экспонатом выстроились местные; один – в многоцветном племенном наряде, с бритой головой. Освещал сокровище мощный прожектор. Гэрри Атлас протолкался вперед.

– Боже! – воскликнул он и обернулся к спутникам. – Ерунда полная!

На пьедестале высотой по пояс, для удобства обзора, стоял сифон для содовой воды. Надо признаться, в ярком свете музея он и впрямь завораживал необычностью, но, пока все пытались развернуться в тесном пространстве, миссис Каткарт выразила мнение большинства, возвестив вслух:

– У нас дома гараж битком набит такого рода дрянью. Мусор никчемный, вот что это такое.

Шейла отчего-то смутилась.

Ради всего святого, какой смысл выставлять, например, пару покореженных стальных кресел?

– Это же эпохальное изобретение Европы, на одном уровне с колесом, – предположил Джеймс Борелли. Опираясь на трость, он наклонился к Джеральду. Иронизирует? Остальные уже прошли вперед. – Ранний триумф демократии. Радикальное усовершенствование феодальной позы-на-корточках.

С Борелли так на каждом шагу случалось: бросался словами, не узнав толком собеседника. Джеральд, поджав губы, собирался уже возразить.

– Да брось, – перебил Гэрри Атлас – вот бред-то собачий! – У туземцев небось и троны имеются.

– Выпендриваетесь, да? – Луиза одарила Борелли улыбкой.

– Ничуть не бывало! – повторил он. И, бурно жестикулируя, принялся объяснять разницу между креслом и местом. – Ну, для начала, «место» – это институциональное понятие. А также и коммерческое.

– Да ну? А как насчет зубоврачебного кресла? – подначил Джеральд.

Миссис Хофманн обернулась – и впервые рассмеялась от души. Запрокинув голову, закрыв глаза.

– Рал, что хотя бы вас позабавил, – улыбнулся Борелли.

Между тем гид так и застрял позади, целиком погрузившись в благоговейное созерцание пустого сифона.

Туристы миновали еще два объединенных вместе экспоната: старую швейную машинку «Зингер» и зонтик. Ради экономии места зонтик – открытый, чтобы можно было рассмотреть конструкцию, – водрузили на машинку, но кто-то, не подумав, а может, просто демонстрируя, как ходит ходуном иголка, зацепил его ненароком и здорово попортил. Эта нелепая расправа над зонтиком кое-кого изрядно раздосадовала. Вот вам еще одно свидетельство махровой глупости! У прочих – в частности, у Шейлы – образ столь неожиданный вызвал совсем другие чувства: черное зрелище неизгладимого насилия волновало и будоражило.

До тех пор Шейла проявляла искренний интерес ко всему в равной степени. Неизменно нахмуренное выражение с лица ее почитай что и не сходило: как при высадке из самолета, так и потом, у бассейна вместе со всеми, так и за обеденным столом.

– Ух, какая штука! – подал голос Атлас. Он опять умудрился пробиться вперед, словно журналист, которому позарез надо везде быть первым.

– Да заткнется он когда-нибудь или нет! – в сердцах промолвила Луиза Хофманн. Она обнаружила на куртке Кена свежее пятно белой краски – и теперь оттирала его носовым платком. – Не сходит, хоть ты что. Только хуже получается.

Когда группа догнала Атласа, ухмыляющегося от уха до уха, со скрещенными на груди руками («Вы гляньте, гляньте!»), раздалось что-то вроде журчания фонтанчика, и миссис Каткарт, ощутимо напрягшись, бросила:

– В этом нет необходимости. Омерзительно!

В самой тесной из ячеек служитель – совсем мальчишка! – указывал на фарфоровый писсуар. Он дергал за цепочку, бормотал на своем языке что-то вроде заклинания – и, качая головой, любовался происходящим. Подоспел масаи; они невнятно затараторили промеж себя, всякий раз сдавленно хихикая при виде этакого чуда: в коллекторе их глоток побулькивал смех.

– Что ж, теперь мы знаем про мужчин все, – холодно обронила Вайолет, когда группа стронулась с места.

– А я-то думала-гадала, – подхватила Саша. – До чего забавно. Даже жалко их, бедняжек.

– Зато ныне – полная ясность, – возвестил Гэрри Атлас – словно по спине обеих фамильярно похлопал.

– В жизни не видывала этакого безобразия, – твердила, не умолкая, миссис Каткарт. – Стыд и срам!

Дуг промолчал, но из солидарности нахмурился, демонстративно глядя на часы.

Они миновали немецкий бинокль, даже не испытав его удивительных способностей. Ярдах в двадцати по стойке «смирно» вытянулся старик-служитель, явственно для этой цели.

В этом самом месте хлопчатобумажная куртка Борелли зацепилась за гвоздь; он дернулся, пытаясь высвободиться, где-то позади рухнула перегородка, и – о господи! – откуда-то донесся звон разбитого стекла. Только не сифон для содовой!

Масаи даже бровью не повел.

Ускорив шаг, туристы прошли мимо коляски, отцепленной от мотоцикла, а вот Филип Норт задержался: несколько туземцев наблюдали за тем, как импозантный вождь с костью в носу пытается усесться в коляску, не выпуская из руки копья.

Все музеи переживают болезни роста или проблемы формы. Здесь казалось, что до входа рукой подать – уже послышался рыночный шум снаружи; но тут нежданно-негаданно туристы снова вышли к цветному телевизору. На повороте на сто восемьдесят градусов высокий гид наступил Вайолет на ногу. Всем поневоле пришлось идти дальше.

Разговоры увяли. Общее настроение теперь сводилось к тому, чтобы побыстрее покончить с обходом. Большинство, плетясь вслед за гидом, размышляли о чем-то своем.

Эй, а это у нас что такое?

Масаи и группа его спутников насторожили уши и валкой трусцой припустили вперед, на разведку, – со всей очевидностью где-то поблизости какой-то механизм производил негромкий манящий шум. Теперь все его слышали. Его привычность, верно, потонула среди фанерных лабиринтов, что славятся своими акустическими свойствами, потому что, когда туристы наконец добрались до источника, каждый либо состроил гримасу, либо пожал плечами. Часы оказались самыми что ни на есть обычными, даже не антикварными – неизвестного происхождения и плохо отрегулированные, все они тикали одновременно и время показывали разное. Разного времени вариантов этак тридцать. Перекрывающее друг друга тиканье сгущалось до навязчивой, почти невыносимой плотности. Несколько наручных часов без ремешков приглушенными сверчками вносили свою лепту. Маятник высоких стоячих часов с пизанским креном, черт их дери, раскачивался среди бледных водорослей. Циферблаты треснули, маленьких стрелок недоставало.

Деревянная дверца распахнулась, наружу выпорхнула кукушка – с голосом, как у захолустной вороны. Однако на туземцев, столпившихся в центре отсека, птица произвела эффект прямо-таки магический: они возбужденно запрыгали на одной ноге, засмеялись, захлопали, принялись указывать пальцем. Они все еще ждали, чтобы времяизмерительная пташка появилась снова, оглядывались на сигналы ложной тревоги, подаваемые другими часами с перезвоном, включая полудохлую кукушку на пружинке, у которой недостало сил вернуться обратно в гнездо, – а группа уже стронулась с места, теперь ведомая Каткартом.

Впереди маячили высокие входные двери. Уж не пропустили ли туристы экспонат-другой? Музей под пещеристой крышей вдруг показался совсем крохотным. Они оглянулись. Начинающий музейчик, первая попытка, так сказать. Сбор экспонатов, политика пополнения коллекции будут продолжаться. Уже в пределах видимости дверей все вдруг подумали, а не задержаться ли и не уделить ли побольше внимания оставшимся объектам. Их всего-то два-три наберется.

Внимание привлек рентгеновский снимок ухмыляющейся головы, прикрепленный кнопками и подсвеченный сзади жутковатым осветителем. Ракурс мужского черепа в три четверти. Возраст, по приблизительным оценкам, – от 36 до 49. Так сразу не скажешь. Гэрри Атлас отпустил шутку-другую; юмора никто не понял.

– С виду – закоренелый мясоед, – отметил Норт. – Хорошо развитые челюсти. Либо американец, уроженец Среднего Запада, [11]11
  Средний Запад – район в центральной части Америки, с высокоразвитым сельским хозяйством (свиноводство, молочное и мясное животноводство).


[Закрыть]либо австралиец.

– Точно, – кивнул Хофманн, наклоняясь ближе. – Пять пломб. Ретенированный третий моляр. Нижний пятый справа – прикусной.

До того Хофманн почитай что и двух слов не произнес. Разумеется, все обернулись.

– Вы дантист? – вскричала Саша.

– Он не кусается, – успокоила миссис Хофманн. И заверила: – Мой муженек и мухи не обидит. Ежели кому больно, так он же первый расплачется, как младенец. Правда, Кеннушка?

Последние слова она произнесла сквозь зубы – и повисла пауза. Хофманн с каменным выражением лица неотрывно глядел в одну точку – где-то чуть выше туманного отрицания.

Шейла с Сашей, в нескольких ярдах друг от друга, синхронно переводили взгляд с мистера Хофманна на миссис Хофманн. У обоих лица спокойные, невозмутимые, прически – волосок к волоску. В конце концов Луиза, не он, заморгала, стиснула зубы и отвернулась. От дрожащих губ во все стороны разбежались морщинки – точно паучьи лапки. Шейла заметила и посочувствовала, но помочь ничем не могла – могла только смотреть. Шейла всегда глядела озабоченно и как-то испуганно – даже когда изучала носки собственных туфель.

– Ну, уж вы-то, по крайней мере, не из таковских? – воззвала к Норту Вайолет.

То есть не дантист, имела в виду она; она и без того видела, что нет, не дантист. А Норт между тем уже прошел дальше и теперь стоял, сцепив руки за спиной, перед столом на козлах, рядом с Борелли. Саша подалась было спросить его о чем-то, но сдержалась. Предпочла позицию наблюдателя.

– Как это символично, – проговорил Борелли, кивком указав на пластмассовую модель «Дугласа DC-3».

Для вящей наглядности самолет крепился («приземлился») на куске рельса.

– Возможно, просто случайность. Не усматриваем ли мы глубокого смысла там, где его нет?

Борелли постучал тросточкой.

– Нет! И то и другое остается, когда страну покидают или возвращают законным владельцам. Вот британцы, например, всегда так говорят. Не жалуйтесь, мы оставили вам распрекрасную сеть железных дорог. Ляля, тополя. Шутка что надо. Может, здешние сумели оценить юмор? Впрочем, я меняю версию. Этот кусок рельса – не что иное, как ирония судьбы. – Борелли поскреб в затылке. – И все же: почему они деревяшкой не воспользовались?

Оба, не зная, что сказать, обратились к покоробившейся фотографии над столом: в воздухе, расставив ноги «галочкой», парит парашютист. На заднем плане высились деревья. На фоне сельской местности раздувающийся складчатый купол изрядно смахивал на фосфористые клубы дыма над паровозом. Норт обернулся к Борелли.

– Случайность, – усмехнулся молодой человек. – Не преувеличивайте.

– DC-3 – это «Форд Т» [12]12
  «Форд» модели Т – самый известный автомобиль за всю историю автоиндустрии. Запущенный в производство «Форд мотор компани» в 1908 году, он надолго стал символом недорогого надежного транспортного средства.


[Закрыть]в мире самолетов, – вклинился Кэддок. – Он изменил очертания мира. В период с тысяча девятьсот тридцать четвертого по тысяча девятьсот сорок девятый год их произведено десять тысяч девятьсот двадцать шесть. Согласно статистике, у них самый высокий показатель безопасности.

Кэддок ощупал модель – и сей же миг отвалился один из целлулоидных двигателей.

– А вы на таком летали? – полюбопытствовал Борелли у Норта, пока они дожидались остальных у входа. – По мне, так более унылой колымаги свет не видывал.

– Летал несколько раз, в Новой Гвинее. А, ну да, и еще здесь, в Африке.

– А когда вы…

– Ага-а! – вскричал Джеральд Уайтхед. И заслонил собою последнюю из витрин. – Наконец то, чего мы так долго ждали, – настоящая ручная работа! Подлинный шедевр, во всех смыслах этого слова!

Даже не улыбнувшись, он шагнул в сторону и застыл, выжидая, со скучающим выражением на лице. Остальные склонились над витриной. Под стеклом красовалась женская перчатка, натянутая на руку-манекен. Небесно-голубая, плотно облегающая – превосходный образец ровной строчки, прихотливой вышивки и безупречной подгонки. В сравнении с ней стержень, удерживающий изящную ручку в вертикальном положении – в буддистском благословляющем жесте, – выглядел проржавевшим насквозь.

Гэрри не сдержался.

– А я-то гадал, о чем это ты! «Ручная работа», надо ж так сказать! – Он со смехом пихнул в бок Хофманна. – Ты въехал, нет?

Джеральд с Хофманном даже не улыбнулись.

– Осторожно! – шепнул Норт.

Масаи, который витрины из-за спин не видел, недоуменно глядел на него во все глаза. Группа юнцов, не в состоянии пройти внутрь, молча наблюдала из-за турникета. Один завладел полированной тростью Борелли и с интересом ее изучал.

Каткарт, прижимая к груди бинокль, протиснулся сквозь турникет, за ним – жена.

– У меня, когда я выходила замуж, были точно такие ют длинные перчатки, только абрикосовые, – рассказывала она Шейле, глядя прямо перед собой.

Сколько же лет назад это было? – церквушка в Пейнехэме [13]13
  Пейнехэм – северо-восточный пригород Аделаиды.


[Закрыть](Южная Австралия), иллюминированная надпись: «ИИСУС – СПАСЕНИЕ НАШЕ».

– Преподобный Перстт, ют как звали священника, – добавила она, не осознав случайной аналогии. – Дуг вышел на церковное крыльцо, стряхнул с себя конфетти, и первое, что спросил: «С каким счетом наши сыграли?»

– Ох, нет, – прошептала Шейла, застрявшая в турникете.

– Чего стоим, кого ждем? – окликнул Гэрри.

Дуг вернулся, присел на корточки, подергал зажимы обеими руками.

– Заклинило, представляете? Сейчас мы вас вызволим.

– Что за место!

Кто-то ограничился тем, что покачал головой; большинством владело странное ощущение – смутное, не от мира сего. В чужой стране чего угодно ждать можно. Однако проблемы как таковые ничего не значили. Равно как и время.

– Придется вас здесь бросить, – пошутил Гэрри, пытаясь приободрить бедняжку.

Шейла неотрывно глядела вниз, туда, где у самых ее ног схватились и боролись с зажимами могучие руки Каткарта.

– Намертво заклинило, – буркнул Дуг. Лицо его раскраснелось. Он встал и с силой пнул турникет. – У, холера!

Туземцы, отступив назад, наблюдали за происходящим.

– Просто ужас что такое… я всех задерживаю, – посетовала Шейла.

Мистер Каткарт оглянулся.

– Эй, – окликнул он Гэрри Атласа, – разбудите этого соню!

Гид, намертво прилипнув лбом к стеклу, по-прежнему изучал перчатку ручной работы. Атлас уже собирался похлопать его по плечу, когда с масаи непринужденно заговорил доктор Норт – невнятно, прерывисто, пиджин был тот еще, достаточно грозный, чтобы масаи тотчас же закивал и пожал плечами. Они потолковали еще с полминуты. Со всей очевидностью, эта неприятность приключалась довольно часто. К месту событий подоспел негр в просторном комбинезоне, с набором здоровенных гаечных ключей.

– Мне так неловко, – пролепетала Шейла, обращаясь к миссис Каткарт.

– Вы тут совершенно ни при чем, милая. Просто здесь место такое. Хотела бы я знать, способны ли эти люди что-нибудь сделать не через пень-колоду?

Все проголодались, особенно Саша. Однако пришлось терпеливо наблюдать, как механик, вооружившись массивными гаечными ключами, демонтирует турникет. Внезапно лопасти упали на цементный пол – ни дать ни взять габсбургские фижмы с Шейлиного платья. О нет! Что за тупица этот механик: ишь расселся на корточках в пропыленных ботинках, ни тебе носков, ни шнурков, и губы такие возмутительно толстые; вы только гляньте, заляпал смазкой Шейлин подол и ее бледный локоть, пока она выбиралась наружу. Но к тому времени Шейлу занимала только новообретенная свобода, так что ну их всех совсем. Бедняжка озиралась по сторонам, смущенно моргая.

– Ну вот! – Приветственный свист и вздохи.

Залитая светом площадь, и лавчонки под козырьком, и лакмусовая тень, что уже подкрадывалась с одного конца вдоль вертикального края, и просторная открытость, и далекие холмы застали туристов врасплох: все заново сфокусировались, сощурились, потянулись за солнцезащитными очками. Всех словно ошеломило. Вот и вчера было то же самое – стоило сойти с трапа на широкое белое летное поле. Стены музея сузили их поле обзора до мелких бытовых предметов на расстоянии вытянутой руки. Снаружи, на ступеньках крыльца, воздушные потоки и перспектива «работали» с привычным размахом. В воздухе повеяло нежданной прохладой. Луиза Хофманн нахмурилась: голова разболелась. Борелли поинтересовался, сколько времени: часов при нем не было. Остальные, тоже немало удивленные, поулыбались и поглядели вверх, на небо.