Текст книги "Ностальгия"

Автор книги: Мюррей Бейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– У меня туалету хана, – сообщил он вслух. И воззвал в коридоре: – У кого-нибудь вода есть?

– Мы тут по соседству с вами, – выглянула за дверь Луиза. – Он ведь может пользоваться нашим, правда. Кен?

Кен, примостившийся у окна, вроде бы кивнул, но обернуться – не обернулся.

Было в гостинице нечто, с лихвой искупающее все прочие неудобства, о чем и домой написать не грех. Вместо гидеоновских Библий каждый номер снабжался мощным телескопом. Шестнадцатидюймовые японские рефракторные модели, далеко не из дешевых, крепились на цепи к подоконникам. Постояльцы имели возможность беспрепятственно изучать привычки и обличье местных жителей в непосредственной близости. Конгресс упорно отвергал все поправки на этот счет: использование мощного телескопа являлось конституционным правом каждого индивидуума.

Быстро освоив прибор, члены группы сосредоточились каждый на своих предпочтениях. Все как один намертво прилепились к окну; порою даже двери закрыть забывали. Хофманн и Гэрри Атлас с чуть разных углов рассматривали глубокий вырез платиновой блондинки, что слонялась внизу; потом Хофманн переключился на коричневый многоквартирный дом в соседнем квартале – сомнительный район, что и говорить! – и, медленно панорамируя этаж за этажом, обнаружил там, между пожарной лестницей и сломанной водосточной трубой, четвертое окно по счету… там в кухне мальчишка-почтальон устроился на коленях у домохозяйки. Дебелая бабища поглаживала мальчишку по голове. Ух ты, а теперь вот она…

– Что у тебя там такое? – по обыкновению своему любопытствовала Луиза. – Дай-ка глянуть.

– Ничего.

Окно вдруг выросло до гигантских размеров, все как на ладони: и зубы этой женщины, и вздымающаяся грудь – ишь нашептывает что-то на ухо бедному мальчугану, жадно подавшись вперед, а у того уж и челюсть отвисла, и глаза остекленели. Домохозяйка на минуточку вышла; Хофманн перебрался к другому окну, словно она могла его видеть. На ней была одна только комбинашка. Она выпрямилась – и снова села, взяв мальчишку на колени…

Даже Кэддок устроился у окна: он давал указания Гвен, а та наводила фокус и описывала, что видит. Она начинала любую фразу с: «А вон американец шнурок завязывает… американец с коробками вызывает такси…» – так, как будто сами они были местными. И Кэддок, проводя языком по синеватым губам, кивал, и кивал, и делал потрясные снимки – это уж всенепременно. «Урбанистические зарисовки», или «Большой город», или «Американцы играют». Гэрри между тем переключился на полисмена и не сдержал ухмылки, когда многократно увеличенный красный указательный палец внезапно нырнул в ноздрю и поковырялся там, переключая гримасы, – словно затягивал гайку внутри головы.

Гэрри пошарил вокруг в поисках баночки «Будвайзера» и буркнул себе под нос:

– Грязный ублюдок…

– Дай посмотреть, – требовала Луиза у Хофманна в пятый раз.

– Секундочку.

– Я пойду в соседний номер!

Что еще видел Гэрри в течение последующего часа или около того? Что видели Каткарты? Чернокожий водитель за рулем открытого спортивного автомобиля ждет у светофора, почесывает в паху; седовласый вертолетчик весь вспотел, проводит языком по нижней губе, сажая машину на крышу небоскреба; горничная вся в черном и при передничке вышла на фешенебельный балкон и выплеснула оранжевое содержимое аквариума; пожарники во дворе за станцией играют в покер; балетный класс; парень в клетчатой рубашке упражняется с пистолетом на крыше своего пентхауса – прямо в «яблочко» бьет; слепой нищий покинул свой угол, засел в закусочной и развернул «Уолл-стрит джорнал».

Джеральд провел время не без пользы. К вящему своему удивлению, он то и дело наталкивался на закопченных кариатид, дощечки с названиями и народные орнаменты вперемежку с антаблементами и архитравами особняков из бурого песчаника: все то, что с улицы обычно не видно – или с трудом различимо.

– Что-то тут не так, – нахмурился Борелли в своем окне. – Куда ни гляну, всякий раз вижу женщину, гм, надевающую лифчик. Куда ни гляну!.. Вон пожалуйста, еще одна – в гостиничном окне; прошу любить и жаловать! Красивая, между прочим. Наверное, мне не следует пялиться. Вы встаньте на мое место, – обернулся он к Луизе.

Луиза, непроизвольно коснувшись шеи, смеясь, встретила его взгляд.

– Чего вам бояться-то?

– Надо думать, этот номер как-то странно расположен.

Из каждого номера открывается свой вид; у каждого номера – свой угол зрения.

– Дайте посмотреть; держу пари, со мной такого не случится.

Шелковая юбка легла на джинсовую ткань.

– А вот то, как оно приподнимается – с помощью этих лифчиков, – это обычная практика?

– Ну, мне ют приходится, – отозвалась Луиза, не то чтобы впрямую отвечая на вопрос. И приникла к телескопу.

Ммм; Борелли надолго задумался.

– Вам это не идет, – объявил он, меняя тему. – Совсем не идет.

В ушах ее поблескивали золотые серьги; волосы забраны назад; кожа бледная; на челе разлита печаль.

– Что – не идет? О чем вы?

И поспешно вернулась к телескопу, где скорее слушала, чем говорила.

– Ну, смотреть в эту штуковину. Вам не идет. Не надо вам этого делать.

Но Луиза уже кое-что заметила. Телескоп развернулся почти вертикально.

– А не наша ли Шейла это в парке? Похоже, и впрямь она.

В других номерах ее тоже узнали – и навели резкость. Из каждого номера открывался один и тот же вид, но под разным углом. Пестрый шарф Шейлы и встревоженное выражение лица словно вибрировали, трепетали на ветру. Она почти бежала.

– Она сумочку не взяла, – отметила Луиза.

В номере 105 Саша развернулась навстречу Норту: тот не спеша вошел в открытую дверь. Постучав, разумеется.

– Ой, мы чего в Гарлеме видели – супружескую пару ограбили прямо у нас на глазах!

– Ох, боже, – посетовал Норт, – а я-то всего-навсего хотел показать вам белок: в парке их целое семейство.

– С удовольствием посмотрю! Покажите скорее!

– С каких это пор ты без ума от белочек? – тихо осведомилась Вайолет.

Саша взяла Норта под руку.

– Показывайте белок!

Зоолог с легкостью нашел нужное дерево и шагнул в сторону.

– Ну вот, пожалуйста.

Пока Вайолет наводила резкость, на передний план выехал конь-тяжеловоз Центрального парка, вороной и пузатый; заслонил собою дерево; задрал хвост, испражнился, нагадил, насрал. Вайолет фыркнула в нос: вполне в ее духе; умереть – не встать.

– Какая ты грубая! – Саша оттолкнула ее в сторону.

И заодно с прочими сосредоточила внимание на Шейле.

Внизу Шейла, в своих английских туфельках, сошла с тропы и теперь брела по траве. Дойдя до рощицы, она замялась было, словно передумав. Постояла целую минуту, озираясь по сторонам. А затем преодолела оставшееся расстояние до дерева – несколько шагов, никак не больше. Рядом никого не было. В своем номере, выслеживая белок со своего ракурса – под острым углом, – она углядела справа по периметру знакомую фигуру. Навела резкость: мужчина, спиной к ней, сосредоточенно вырезал что-то на стволе. «ПРИЕЗЖАЙТЕ…» Шейла узнала Фрэнка Хэммерсли – по плечам и шее.

А теперь вокруг – ни души, одно только дерево. Задача Хэммерсли завершена: послание, глубоко врезанное, сочащееся соком, дописано.

ПРИЕЗЖАЙТЕ ПОСМОТРЕТЬ АВСТРАЛИЮ

Послание будет манить и звать на протяжении многих лет. Остальные у себя в номерах прочли – и рассмеялись. Шейла, прикрыв глаза рукой, поглядела вверх, на гостиницу – словно услышала. Гэрри поспешно помахал рукой, но она, конечно же, не могла этого видеть. Шейла отошла, посидела немного на скамейке. Женщина без сумочки выглядит так заброшенно!

– Милая она, – объявила Саша. – Мне Шейла ужасно нравится. А вам?

– Я с ней едва ли словом перемолвился, – признался Норт. – Сдается мне, мы ее совсем не знаем.

– Чокнутая она малость, – отозвалась Вайолет. – Никак не могу ее раскусить. Да и лень, признаться.

Оставаясь на наблюдательных пунктах, австралийцы пронаблюдали несколько дорожных происшествий и «время коктейлей», пока не стемнело, а когда сошлись вместе на ужин, просто-таки бурлили сравнениями, анекдотами и противоречивыми мнениями (точками зрения). Для Дуга все это было старо как мир; он красноречиво погладил висящий на шее бинокль:

– Ха, между прочим, я этим вот уж целую вечность развлекаюсь. Поняли теперь, о чем я?

Миссис Каткарт мудро покивала в знак подтверждения. Дуг всегда изъяснялся весомо.

Сами не зная почему, все были особенно предупредительны к Шейле; настолько, что она вполне могла почувствовать неладное. Приподнятое настроение и дружеское участие – несомненные преимущества групповых туров. Теперь одна только Луиза оказалась не у дел. На протяжении всего разговора она скребла край тарелки. Сидя прямо напротив нее, Джеймс Борелли, отвернувшись (похоже, нарочно), прислушивался к Хофманну и Вайолет Хоппер: они смеялись и перемигивались. На нее он так ни разу и не взглянул. Луиза слушала. Вот теперь он пытается убедить народ, будто телескоп изобрел некий Джиованни Борелли из Пизы; на сей раз Джеральд, не Кэддок, подкреплял рассказ фактами. А виды были столь многочисленны и разнообразны, что группа засела у окон с самого утра, наблюдая ритуалы пробуждения большого города, и большинство предпочли провести в номере весь день.

Солнце проникло сквозь высокие окна и омыло им колени. Было тепло и отрадно; перед туристами открывался мир.

Около десяти интерес сместился к улице внизу. Там бурно спорили автоинспектор в погонах и наглый юнец в лейтенантской форме. Видно было, как на шее у первого набухают мышцы, а у второго на щеке пульсирует легкий тик: говорят, такого рода видовые сигналы – это химическая реакция. Все телескопы замерли: на сцене появился Хофманн, случайный зевака, гладко выбритый, слегка заинтересованный; все телескопы синхронно описали медленную дугу – Хофманн отправился (как он сообщил Луизе) в Музей современного искусства, на большую обзорную выставку абстрактной «полосатой» живописи, собранной со всех уголков мира; такого он ни за что не пропустит. Прямой как штык, одна рука – в заднем кармане. Черт, да он сошел бы за процветающего американца – юриста, например. Оставшись в номере одна, Луиза проводила его глазами, улыбаясь краем губ – но иначе, чем Вайолет Хоппер в нескольких окнах от нее, – голова его непроизвольно дергалась в сторону каждой хорошенькой женщины, а таких встречалось немало.

Вот так Луиза и стала очевидцем предурацкого происшествия. Хофманн вышел в солнечный свет на открытое место, в обрамлении железной ограды, украшенной остриями в виде наконечников стрел. О дальнейшем поведал «Пост»: американский флаг сорвался с алюминиевого шеста и, подхваченный мощными потоками воздуха, затрепетал, заскользил вниз – и в двадцати кварталах от прежнего места обрушился на одинокого австралийского пешехода (Кеннет Хофманн, дантист, проживает в Сиднее), накрыв его словно сачком. Этот флаг, прежде украшавший собою патриотично настроенную корпорацию – или, может, небоскреб, – был раз этак в пять больше обычного; сшитый из искусственного шелка, весил он тем не менее целую тонну. Хофманна сбило с ног. Телескопы тут же увеличили сиюминутное великолепие – переливающиеся звезды и полосы. Все произошло так неожиданно, что кое-кто не сдержал смеха – и лишь с запозданием осознал, что бедняга, чего доброго, задохнется или пострадает под этакой тяжестью. Первой вскрикнула Луиза. Борьба вторглась прямо в номера.

Вокруг пострадавшего уже собралась небольшая толпа, но никто и пальцем не пошевельнул.

– Да вытащите его! Почему никто не чешется?

– Чего только люди не выкинут, лишь бы оказаться в центре внимания, – буркнула себе под нос Вайолет.

Хофманну пришлось сражаться с чудищем в одиночку.

Монстр уступил; сперва из-под складок ткани появилась голова Хофманна – он растерянно моргал, – затем торс. Хофманн встал, кое-как отряхнулся.

– Да с ним все о'кей. Очки разбил, вот и все, – сообщила Вайолет. – А забавно он смотрится без очков.

Толпа подступила ближе.

– Это чё, кино снимают? – выкрикнул какой-то прохожий.

– Слышь, ты чего это вытворяешь-то?

– Вот-вот! Ну и что ты пытаешься доказать?

Хофманн достал из-за отворота носовой платок, чтобы перевязать очки. Посмотрел на флаг сверху вниз.

Желтый грузовик сбавил скорость, припарковался вторым рядом. Наружу выпрыгнули трое парней в заляпанных грязью сапогах.

– Ну ладно, ты, юморист! Да кто ты вообще такой? Убирай-ка флаг с дороги.

Изумленный Хофманн указал вверх, на небо. В телескоп было видно, как шевелятся его губы.

– С дороги убери, говорят.

– Да это ж киношку снимают, – пояснил кто-то.

К тому времени вокруг Кена Хофманна собралась целая толпа – неровным кругом. Рассмотреть его в телескоп становилось все труднее. Из полудюжины кэддоковских «эктахромных» кадров Хофманн обнаружился только на одном – и то лишь локоть да затылок.

– Его заставляют подобрать флаг, – сообщила Вайолет.

Для одного – задача непосильная; Хофманн загреб сколько смог – но ткань потекла из рук, словно обезумевшая жидкость, а все остальное заходило ходуном, захлопало на ветру. Какой-то нетерпеливый американец толкнул его в спину. Хофманн упал – в прямом смысле слова выпал из поля зрения. Подоспели полицейские машины: сирены, мигалки, люди в синем…

В путешествиях без неприятностей не обойтись: новый опыт, как говорится.

– Не будь вас здесь, ничего подобного не произошло бы, – заметил Борелли, констатируя очевидное – причем этак подчеркнуто.

– Представляете, меня еще спросили, откуда я! – рассмеялся Хофманн. – «Черт, еще один», дескать. Тут-то меня едва не линчевали.

– Мы все видели! Просто слов нет от возмущения!

Шейла обернулась к Луизе.

– А вы разве не испугались? Я бы на вашем месте ужасно перетрусила.

– Вот ему, должно быть, и впрямь было страшно, – отозвалась Луиза.

– В Нью-Йорке и не такое бывает.

– Перед глазами прям полосы пошли, – сухо признался Хофманн.

– И еще звезды, не так ли? – подхватил Кэддок, недослышав.

Вайолет открыла рот и закатила глаза. Насмешив тем самым Луизу.

– А вы где были в разгар нашей маленькой драмы? – полюбопытствовал Борелли у Норта.

– Моя подружка потащила меня аж в Бронкский зоопарк. Я сопротивлялся и отбивался, сколько сил достало.

– Ну спасибочки! – отвернулась Саша. – А еще уверяли, будто отлично провели время!

– Чистая правда, – заверил Норт, подождал, пока девушка сменит гнев на милость. И потрепал ее по колену.

– А мне казалось, вы отреклись от животного мира, – вмешался Джеральд, раскачиваясь на каблуках. – Мне казалось, вы говорили – ведь это были вы, правда? – что переключились на науку. Что, уже разочаровались? Не удивляюсь. Ну да неважно. Мы друг друга поняли. Очередная победа гуманитарных дисциплин. А как сам зоопарк, ничего себе?

Филип Норт глядел на Джеральда, беспомощно моргая. Он чувствовал: Саша глаз с него не спускает.

– О да. С Бронксом все в полном порядке.

– Да полно вам, – парировала Саша. – Кенгуру были просто ужас что такое: изъеденные молью бедолаги. Да вы сами так сказали.

– Меня запросто могли убить, – пожал плечами Хофманн. – Просто животные какие-то, одно слово.

– Ага, надейтесь, как же, – отрезала Вайолет.

Луиза вновь рассмеялась – непривычно резким смехом.

Этот эпизод изрядно оживил их день. Он выделялся – яркий, угловатый – на фоне повседневности; таким он и останется на годы и годы. Мимолетная паника на будущее. А поскольку в некотором смысле в нем участвовали все, согруппники словно сплотились вокруг него, разукрасили его новыми подробностями, присвоили себе. Инцидент как бы суммирован ощущение чужестранности и в то же время их удаленность от местных событий. Вот он каков, заграничный опыт!

Если на то пошло, теперь, когда австралийцы попривыкли к своей гостинице, как глаза привыкают к темноте, она стала для туристов настоящим «центром тяжести». Перед их взором мелькали движения масс, вестники и силы. В декорированных банкетных залах проводились торговые конференции поставщиков гусеничных тракторов, Федерации производителей пластмассовых ведерок, а также собрания Американской ассоциации частных детективов. Высоко на крыше, во вращающемся ресторане, ежегодный сбор устроил Британский гусеничный клуб: и плевать он хотел с высоты на упадок гостиничного сервиса! На двадцать третьем этаже индийский дипломат давал мастер-классы по игре на ситаре. Землисто-бледные сморщенные призраки в темных углах холла и баров на самом-то деле сбежали со Всемирного симпозиума спелеологов. Во внеурочные часы отовсюду доносились вопли и пение. А между тем (как выяснилось благодаря случайности – Борелли обошел гостиницу кругом) разбиралось на части целое гостиничное крыло – и сдавалось на условиях почасовой оплаты объединению альпинистских клубов. Вот, значит, откуда это неумолчное позвякивание, точно кубики льда в бокале мартини: десятки стальных крюков вбивались в перпендикулярную стену; десятки скалолазов повисали и раскачивались на ветру. Да, это был центр – гудящий улей, иначе и не скажешь. Ночами высокая коробка лучилась и переливалась огнями. В лифте женщин приветствовали участники конвенций с пластиковыми именными табличками на лацканах и разнообразные запыхавшиеся типы; приветствовали весьма учтиво, надо отдать им должное. Какой-то комми средних лет с усталым взглядом даже снял шляпу перед Сашей с Вайолет; девицы дерзко фыркнули: «Отвали!»

Рекомендуются:

1. Собачья выставка.

2. Музей полиции. Восточная 20-я улица (бейсбольные биты с закрепленными подковами и т. д. Наглядная иллюстрация криминального потенциала проблемной молодежи).

3. Институт брака.

4. «Униформа: психология неформальности»; выставка в музее Метрополитен.

5. Коллекция редких атласов сердечно-сосудистой системы; библиотека Моргана.

6. Прогулка по Бруклинскому мосту!

7. Выставка межконтинентальных баллистических ракет; фойе IBM-центра, Пятая авеню.

Институт брака. Сохраненный в первозданном виде фрагмент буколического леса в графстве Вестчестер, близ деревеньки с белыми заборами и аккуратными пешеходными переходами (Плезантвилль). С серебристых ветвей облетали листья и рассыпались, словно конфетти, по всей округе: ярко-алые и желто-коричневые; были здесь и нехоженые тропы, и тернистые куши, и неожиданные топкие болотца, и крохотные ручейки, словно струящиеся слезы. Пронизанные светом стволы застыли в неподвижности, точно ноги терпеливых мужчин. Здешние угодья – в самый раз для брака: идиллические, завораживающе плодородные. Над головой с криками пролетела пара гусей. Чудо, да и только!

Институт представлял собою крепость. Издалека она напоминала свадебный торт – благодаря изобилию лепнины, лилейно-белым занавескам и колоннадам (возможно, архитектурный дизайн был выбран неслучайно). Но хотя в основе своей твердыня оставалась незыблемой, на поверхности наблюдались следы разрушения, причем не только по причине климата, как чешуйки ржавчины; сказывались тут и время, и птичий помет. Вокруг здания высился забор из колючей проволоки. Подойдя ближе, австралийцы заметили веревку для сушки белья; через забор переговаривались две женщины. У толстухи волосы были перехвачены шарфом; подруга ее щеголяла в фартуке. Тропа пролегала совсем рядом; опять-таки, возможно, что и преднамеренно. Ибо когда посетители приблизились на расстояние нескольких ярдов, те, что шли впереди, внезапно указали пальцем: женщины оказались на удивление правдоподобными манекенами, безупречно расположенными и раскрашенными, – сочетанием дерева и пластмассы. Саша протянула руку и потрепала кукольные ресницы одной из кумушек; Кэддок инстинктивно схватился за фотоаппарат.

Все еще обсуждая искусно сделанные манекены, австралийцы дошли до входа в институт. Рядом с калиткой обнаружился небольшой загон; внутри в смертельной схватке сошлись два северных оленя – рога металлически лязгали с хронометрической регулярностью; слышалось шумное фырканье, напрягались мускулистые ляжки, от разгоряченных тел валил пар; кусочки рогов то и дело отлетали в воздух. Туристы завороженно наблюдали.

– За самку дерутся, – откашлялся Норт. – Пойдемте.

Но от его слов интерес группы лишь распалился. Все прильнули к забору.

– Хочу посмотреть, кто победит! – воскликнула Саша. И обернулась к Норту.

– Они так весь день напролет могут биться. Процесс такой. Один неминуемо должен проиграть. Чего доброго, даже погибнуть.

– Выживает сильнейший, – пояснил Гэрри.

– «Происхождение видов», – туманно добавил Кэддок.

– Идиоты треклятые эти мужики! – буркнула Вайолет. – Одни проблемы от них. Вы только гляньте на придурков!

Норт со смехом толкнул калитку.

– Мы выйдем, драка будет еще в самом разгаре, помяните мое слово.

Следуя за Нортом, согруппники оглянулись на сцепившихся, всхрапывающих самцов.

– Эх, вот кабы из-за меня кто-нибудь подрался! – прошептала Саша. – Шейла, а вы что скажете? Например, на мечах!

– Ну, наверное. – Она робко оглянулась на Сашу. – Только чтобы никто не пострадал.

– Опыт подсказывает, что без пострадавших не обходится, – вклинилась в разговор Вайолет. – Впрочем, это мое личное мнение.

Кэддоки были уже у двери, раскланивались и расшаркивались с директором института, американкой – рыжей девицей сорока с чем-то лет, разодетой в бахромчатую мини-юбочку, белую ковбойскую шляпу-стетсон, и при лассо. В низком декольте колыхалась веснушчатая желеобразная грудь; коленки отливали синевой.

– О, хэл-лоу, – просияла она. – Добро пожа-а-ловать в институт.

Мужчинам пришлось протискиваться мимо нее.

– Хэлло, – кивнул Дуг. Жена решительно потащила его дальше.

– А это еще зачем? – Гэрри указал на лассо.

– Проходите, не задерживайтесь, пожалуйста.

Группу оставили дожидаться в холле, украшенном композициями из сухих цветов, что встретили полное одобрение в глазах миссис Каткарт. Из соседнего зала доносилось уютное гудение домашнего пылесоса. На стене висела вышивка по канве на новоанглийский лад, оправленная в рамочку: «ДОМ, МИЛЫЙ ДОМ».

– Ага, тут у нас и мальчики, и девочки, я вижу. Незамужние-неженатики есть?

Шейла непроизвольно подняла руку.

– Ну и на черта ей занадобилось эту канитель разводить? – прошептала Вайолет.

Луиза подняла руку. Луиза, обычно такая послушная и кроткая.

– О, вот я как раз без мужа.

– Мне страшно жаль, – посочувствовала экскурсовод. – Мне так жаль это слышать.

– Да нет, он всего лишь ушел полюбоваться абстрактной живописью. Этот вид современного искусства его всегда занимал. Я-то не возражаю, – улыбнулась Луиза.

– А где старина Борелли? – не подумав, брякнул Гэрри. Все уже привыкли видеть их вдвоем, поглощенных беседой.

– Он не верит в институты. Говорит, ему это неинтересно. Я звала его с нами, но он подался куда-то еще.

Гул пылесоса сменила приглушенная запись органной музыки. Словно в церкви аудиторию «разогревали».

Все выжидательно глядели на рыжую американку. Та подбоченилась: ни дать ни взять хищная птица.

– Ладно, о'кей, не буду болтать попусту. Оно все равно что ворчать да пилить: кошмар, да и только. Так, чего доброго, и хорошего мужчину отпугнешь. – Фразы перемежались легкими, обрывистыми смешками. – Я составлю вам компанию, идет? Думаю, так для всех лучше будет. Правда, денек выдался роскошный?

Как всегда, Джеральд Уайтхед держался с краю и похрустывал покрасневшими костяшками пальцев – костяшками явно холостяцкими. И в Институт брака, и в Америку как таковую Джеральд потащился заодно с прочими; умыв руки, так сказать. Америка была не его идеей, а Институт брака символизировал худшие ее крайности. Сам он предпочел бы находиться где-нибудь еще. Например, в Вене; или, скажем, в мощеной Флоренции; в Европе, где часы показывают римское время. Европа приглашала к размышлению; он позволял себе неспешно дрейфовать по течению, особняком от всех.

Джеральд поднял было руку сдвинуть очки на нос, как вдруг – фью-ю-ють! – с шорохом взлетела и упала петля, задергалась, закрутилась на запястье, точно метательное кольцо; и не успел тот толком понять, что происходит, не успел и пальцем пошевелить, как его потащило точно в объятия рыжеволосой девицы-экскурсовода.

– Поймала! – воскликнула она.

Все захохотали, засвистели, присоединяясь к общему хору; даже Шейла, к вящему своему удивлению. Джеральд покраснел; девица развязала лассо.

– Ну вот, все уже хорошо…

Джеральд потер запястье.

– Я вас не обожгла, нет? – спросила она; вся – воплощенная заботливость.

Остальные утирали слезы: ха-ха-ха, хи-хи-хи.

– Пустяки, – пробормотал Джеральд.

– Так вот, значит, оно зачем? – переспросила Саша. – Никогда не подумала бы. Ну разве она не умница? – И, обернувшись к Норту, одарила его насмешливой улыбкой.

– Есть и другие способы, – напомнила подруге Вайолет, – кому и знать, как не тебе.

– Послушайте, где вы, ради всего святого, научились управляться с этой штукой? – полюбопытствовал Дуг.

– Это ж смертоносное оружие! – завопил Гэрри Атлас.

Не обращая на них внимания или делая вид, что не обращает, экскурсовод завладела рукой Джеральда.

– Итак, вы со мной. Все сюда.

И снова туристы заухмылялись, стали показывать пальцем. У Джеральда даже загривок и уши покраснели. Прямо игра какая-то.

Экспонаты были скомпонованы, как в любом другом институте: небольшие зальчики, привычные этажерки и стеклянные витрины (горизонтальные и вертикальные), подсветка, фотографии.

Для начала, ничего необычного в браке нет. Брачные обряды и последующая обывательская рутина наблюдаемы даже в колониях муравьев.Рыжая девица по большей части молчала; вот разве что влажно нашептывала что-то Джеральду. Мысль доводилась до сознания посредством фотографий и научных формулировок со стрелочками.

Так тема рассматривалась в перспективе.

В витринах на разумном расстоянии друг от друга выставлялась всякая всячина, задействованная в ритуале ухаживания, – сухие букетики, медальоны, образчики витиеватых комплиментов, театральные программки и тому подобное. Обещания, обещания! Как это все знакомо – и вместе с тем миссис Каткарт, и Шейла, и Луиза – да что там, даже Вайолет Хоппер! – выказывали самый живой интерес. Здесь рыжей девице пришлось вмешаться: Гэрри принялся рассказывать про «офигенно потрясный мальчишник» в Бендиго: все ужрались в драбадан, «и тут мы хвать жениха и…» – ну конечно, высмеять институт легче легкого…

– О'кей, о'кей, – он поднял руки, – хватит меня пилить.

Коридор, пролегавший между предметами мебели, неизбежным атрибутом европейского ухаживания – диваном в цветочных узорах, ореховыми тет-а-тетками в форме буквы «S», неприветливыми задними сиденьями подержанных автомобилей, – был так узок, что сам собою ненавязчиво вынудил посетителей идти парами. Большинство даже не осознали, как это произошло.

Из подвешенной на ремне почтовой сумки высыпался ворох писем – многие надушены, одно – на французском. Наглядная иллюстрация потребности облечь непростые чувства в слова! Несколько цидулок были развернуты и разглажены утюгом – для удобства прочтения. Целые пачки перевязаны розовыми ленточками. Изымите стопки деловой переписки – и подавляющее количество почты составят любовные письма.

– Уверена: выражение «тонны любви» зародилось именно здесь, – промолвила рыжая девица, многозначительно уставившись на Гэрри, на случай если тот опять вздумает дурачиться. – И думается мне, это просто чудесно, вы не согласны?

Гвен и Луиза склонились над письмами.

– Известно ли вам, – встрял Кэддок, – что Франция – единственная страна, в которой нет авиапочты?

– А вы когда-нибудь писали кому-нибудь стихи? – поинтересовалась Саша у Филипа Норта.

– Стихи? Господи милосердный, да еще сколько! Я даже счет потерял.

– Скажите правду, – мягко настаивала Саша. – Мне хочется знать.

– Неловко оно как-то, – вздохнула миссис Каткарт.

– А кандалы у вас тут есть? – смущенно рассмеялся Дуг.

Брак – это стихийная сила. Подспудная, светлая и темная, розово-белая и серая, неодолимая в своем росте и хватке. Связующая и обязывающая: во всяком случае, так предполагалось. В этом состояла социальная функция брака. Отчасти силы этой убыло; и однако ж двое вполне способны создать резонанс; институт замкнут в кольцо по своей форме и в своей беспомощности. Одна калифорнийская чета писала друг другу письма в стихах каждый день на протяжении тридцати трех лет – живя под одной крышей. Регулярная диета из лжи человеку необходима.

– Все вы слышали выражение «ткань общества» – оно у всех на слуху, верно? Так вот вам эта самая пресловутая ткань. Можете пощупать.

И, на время выпустив руку Джеральда, рыжая девица поймала подол свадебного платья и потерла ткань между пальцами – почти спермообразную в своей тягучей вязкости. На блондинистых манекенах выставлялось с дюжину нарядов, демонстрируя постепенную, почти незаметную глазу смену мод.

Напротив выстроилось равное число каменнолицых женихов. Почетный караул; с виду куда как убедительный. Женщины столпились вокруг, охая и ахая, и серьезно-торжественно сравнивали увиденное со своим собственным «великим днем». Рыжая девица тоже поделилась свадебными воспоминаниями. Все тут же прониклись к экскурсоводу симпатией. В конце концов, она – одна из нас!

– Боюсь, это была ошибка, – посетовал Норт Джеральду. Джеральд держался особняком и глядел в потолок, почесывая шею.

Шагнув вперед, Гэрри протянул руку, пощупал нейлоновый шлейф – и тут же ее отдернул.

– Ой! Больно ж!

Все рассмеялись.

– Так ему и надо, – подвела итог Саша. И обернулась к рыжей девице: – Что вы такое начали рассказывать?

– Да я серьезно! – заорал Гэрри, тыкая пальцем в шлейф.

– Статическое электричество, – привычно разъяснил Кэддок. До сих пор он не сделал ни одной фотографии.

Даже этикетки здесь были напечатаны курсивом, в стиле свадебных приглашений.

Черный и белый, цвета брака, символизируют совместно проведенные двадцать четыре часа в сутки, поделенные на день и ночь. Одетый в черное, муж предрасположен (генетически) к ранней смерти. Со времен Адама белый цвет символизирует размножение, будущее время, полет фантазии, надежду, чистую доску. Но – на белом так заметны пятна! В уникальной инверсии раз и навсегда определенных цветов белая сперма вплывает в ночную черноту лона. А между двумя полюсами лежат серые тона повседневности: постепенно приобретаемое знание, терпимость, оттенки значений. Вот почему цвета брака – черный и белый.

– Как вам оно? – кивнул Дуг. Всякий раз, как его супруга демонстрировала личностный интерес, Дуг просто сиял.

– Да мы тут на целый день застрянем, – вздохнул Норт. По крайней мере, он выказывал терпение.

Дуг просиял и оглянулся.

– Сами понимаете, им это только на пользу. – И покачался на каблуках. – Да-да.

– Если брак настолько «стихиен» и «подспуден», откуда же наше ощущение разобщенности? – демонстративно осведомился Джеральд.

– О, у меня, разумеется, до недавнего времени жена была, – туманно пробормотал Норт.