Текст книги "Ностальгия"

Автор книги: Мюррей Бейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

5

Что известно о проблеме:

1) Наблюдается потеря аппетита.

2) Политики и бизнесмены обнаружили: возможны сбои на сложных переговорах. Процесс принятия решений под угрозой.

3) Стюардессы жалуются: сбивается менструальный цикл.

4) Нарушать гармоничные ритмы организма – это противоестественно. Идет в противофазе с направлением вращения Земли, не говоря уже о других планетах. С двигателями такого не случается; помнете скоростные самолеты «Пан-Американ», долгий путь морем в Китай, цеппелины, гидросамолеты, салоны-вагоны с мягкой обивкой?

5) Опытным путем доказано: сбой биологических циклов сокращает продолжительность жизни животных.

Город выглядел прежним – запомнившейся беспорядочной громадиной – и однако ж немного другим.

На самом-то деле изменились они сами, пусть самую малость, чуть-чуть. Туристы стояли в очереди на даблдекер в Хитроу. Теперь, принимая как данность объекты длинные и массивные (город как таковой), они отслеживали сопутствующие детали, вечно меняющиеся составляющие, мелкие и яркие, скользящие тут и там фигуры, движение, слова и постепенно зажигающиеся огни.

Перед глазами все плыло – плыло, лаская взгляд. Надо бы собраться, взять себя в руки. Туристы только что вернулись реактивным самолетом; они смотрели на мир словно сквозь стекло, с расстояния, выпали из времени и пространства. Вчера в Нью-Йорке они засиделись допоздна. Город вертикалей отступал в прошлое, надвигался снова, опять отступал. Разговаривать никому не хотелось.

Добрая старая Марбл-Арч [105]105
  Марбл-Арч ( букв.«мраморная арка») – триумфальная арка в Лондоне; построена в 1828 году в качестве главного въезда в Букингемский дворец; впоследствии была перенесена в Гайд-парк; сейчас находится за его пределами.


[Закрыть]– стоит как стояла. Все разом почувствовали себя как дома.

Владеющее туристами неопределенное состояние духа нашло отражение в серой простоте арки: контур ее нечеток; стоило столько сил тратить! Раздражение дало о себе знать, когда все вернулись в Британский музей, в свою гостиницу в заброшенном крыле: Джеральд разумно предположил, что от добра добра не ищут; зачем идти в неизвестность? В прошлый раз гостиница успела стать для них родной и знакомой, ну, то есть неофициально; и все согласились, они уже стали частью этого места. Теперь же, начиная от некогда жовиального усатенького регистратора, который однажды объяснял с помощью схем и графиков, что они с Гвен Кэддок, возможно, родственники, до вест-индских носильщиков, что хлопотали вокруг либо присаживались на чемоданы, никто их не узнал, никто не приветил; а если и узнали, то предпочли скрыть этот факт; а ведь еще – да когда ж это? – три-четыре недели назад они весело болтали, перешучивались, спрашивали дорогу. Все равно что смачная пощечина. Это поставило наших туристов на место, заодно со всеми прочими. Борелли с Джеральдом ощущение собственной неуместности, похоже, не мучило; а остальные сперва притихли, затем вознегодовали и с каждой минутой становились все раздражительнее и брюзгливее. Тон задавали Саша с миссис Каткарт. Теперь, когда австралийцы поосмотрелись, кремового оттенка коридоры и холодные номера показались им «ниже плинтуса» (даже на «бедненько, но чистенько» не тянут!) – вон и у лифтера с грязного манжета свисает длинная нитка, а в прошлый-то раз они его «папашей» звали! Даже нью-йоркский отель, даже с его перфораторами и цепкими скалолазами, и то предпочтительнее!

После перелета здорово взбадривает горячий душ, это же только естественно; но, распаковывая вещи и проводя языком по губам, все вспомнили: эта гостиница оборудована лишь покрытыми стекловидной эмалью ваннами. Однако ж номера постояльцам отвели те же самые, что и в прошлый раз; и все это заметили.

Луиза вспомнила про салон причесок через улицу и устремилась гуда, прихватив с собой остальных женщин: такая целеустремленная группка, накрепко спаянная обшей нарядной веселостью. Ну что ж, на несколько часов они самоустранились из жизни мужчин – пусть, дескать, подождут, так им и надо! Борелли, в частности, громко осведомился, является ли совершение утреннего туалета с помощью себе подобных подспудным ритуалом, совершенно необходимым для жизни племени? Свойственно ли это всем культурам без исключения?

Мужчины обменивались отрывочными комментариями.

– Это что-то вроде репетиции свадьбы? – предложил Норт.

Ну да, и там и там важны соблюдение формальностей и отсутствие конечного результата.

– В процессе женщина проектирует свой воображаемый образ. Вы это имеете в виду?

– Утренний туалет, – хмыкнул Хофманн. Непонятно, с какой стати.

– А как насчет… – Кэддок, путаясь в словах, тем не менее гнул свою линию. – Как насчет животного мира? Вот куда бы я обратился на вашем месте. – И, обернувшись туда, где ожидал обнаружить зоолога Норта, уставился на пустое кресло. Без Гвен он словно терялся; а может, десинхроз сказывался.

– Послушайте, сравнивать людей с животными абсолютно бесполезно. Вы еще павлина сюда приплетите.

– В любом случае не берусь утверждать, что животные помогают друг другу, – заверил Норт Кэддока. – В общем и целом животные вообще ни на кого не полагаются. Их природа и без того разукрасила.

В отсутствие Гвен согруппники не стеснялись смотреть Кэддоку в глаза. Задумчив, мрачен, вечно погружен в себя… Сутулится; шутить вообще не умеет: застрявший на уступе камень, крепко держится за свое место, боится сдвинуться хоть на дюйм. За многие годы он накопил сотни и сотни общеизвестных фактов и ссылок; оброс ими, как ракушками. И теперь торгует ими, удаляя из памяти. Без всех этих сведений он, чего доброго, пропадет вовсе.

– Всему есть свое объяснение. – Борелли развел руками. – Но я не знаю…

– Поверхностные впечатления обманчивы, – улыбнулся Хофманн.

Кое-кто рассмеялся. Борелли, в частности. (Никто не знал, о чем это они.)

– Возможно, это наша вина, – сменил тему Норт. – Они сегодня сказали, миром-де заправляют мужчины. Боюсь, я об этом как-то не задумывался.

– Наша вина? – эхом подхватил Гэрри. До сих пор он жарко спорил о чем-то с Дугом Каткартом. – Послушайте, да они просто обожают прихорашиваться!

Когда, перед самым обедом, женщины торжественно вплыли в двери – сияющие, посвежевшие после прогулки, бурля новостями, мужчины стремительно развернулись им навстречу, разразились подобающими восклицаниями, заговорили совсем иначе. Умудренный опытом Дуг – после тридцати-то лет совместной жизни! – одобрительно присвистнул через всю комнату.

– Ух ты, блеск! Слушай, а ведь здорово получилось! – Своевременность и позитив – наше все. Экономят массу усилий.

Филип Норт и Джеральд, джентльмены старой закалки, разом поднялись на ноги.

– Классно смотритесь, – заверил Гэрри. – Я серьезно.

– А что я говорила? – воззвала миссис Каткарт к Луизе.

– Да чего от них ждать? – фыркнула Вайолет.

– Эй, а что не так-то? – Дуг обиженно нахмурился; Гэрри почесал шею.

Вот ведь глупые мужчины: смотрят выжидательно снизу вверх со своих стульев – ну и физиономии!

– Да объясните ему кто-нибудь!

– Безнадежные вы олухи, вот вы кто, – объявила Саша. И оглянулась на Филипа Норта. – И вот вам лишнее тому подтверждение. Да, мы были в салоне причесок, но со своими волосами ровным счетом ничего не делали.

– Да они слепы как… – начала было Вайолет.

– Послушайте, – заорал Гэрри, – мы, пока вас не было, только про вас и говорили! Правда?

– Не воспринимайте всерьез, – посоветовал Джеральд. Ему было по большому счету все равно.

Миссис Каткарт плюхнулась на стул рядом с Дугом.

– Странное оказалось место; и кто бы ожидал?

Дуг по-прежнему щурился на прическу жены, пытаясь понять, что же это такое он упустил.

– А вы тоже не поняли? – спросила Саша у Норта. – Что значит слово «салон»?

– Это по-французски, – объявил Кэддок.

– Салонами называли когда-то ежегодные выставки живописи в Париже, – сообщил Хофманн.

– Ну, само слово «салон» означает просторную гостиную, если не ошибаюсь, – проговорил Норт. – Сдается мне, сейчас оно изрядно вульгаризировалось.

– В нашем «салоне» через дорогу выставлены разнообразные интересные волосы. Это музей.

Теперь заинтересовался даже Джеральд.

– Ноги просто отваливаются, – пожаловалась миссис Каткарт.

Остальные возбужденно затараторили, перебивая друг друга.

– Мы заплатили за билет сущие пустяки какие-то! – а удовольствие получили огромное! – рассказывала Шейла. – Само слово «волосы» происходит от «полосы» – потому что, по сути дела, это неисчислимое множество тонких полосочек. Так нам рассказали.

– Чушь махровая, – рассмеялся Джеральд.

– Наличие волос имеет под собою научное объяснение: чтобы тело согревать, и все такое, – невозмутимо подхватила Луиза. – И однако ж именно эта часть тела наиболее подвержена изменениям. В большинстве обществ длина волос и вид прически являются индикатором религиозной принадлежности и политических убеждений.

И она потрепала себя по затылку.

Борелли оглянулся на Норта.

– Так мы ж ровно о том же самом и говорили! Почему же вы за нами-то не зашли? Мы тут сидели, дурака валяли, в голове чесали…

– У них были волосы с мужской подмышки и с подмышки гориллы; разницы мы не заметили. То-то мы, девушки, порадовались!

– Да ну вас, право!

Но шутку оценили все; в кои-то веки даже у Кэддока плечи сейсмически заходили ходуном.

– А шерстяной фуфайки старины Самсона [106]106
  Самсон – персонаж Ветхого Завета, богатырь и борец с филистимлянами; его сверхъестественная мощь была заключена в его волосах. Будучи острижен коварной Далилой, Самсон лишился всей своей силы и стал беспомощным пленником своих недругов; однако сила вернулась к герою, когда волосы отросли.


[Закрыть]там, часом, не представлено?

– Опять же, взять вот леди Годиву, [107]107
  Леди Годива, жена графа Мерсийского при Эдуарде Исповеднике, по легенде, чтобы избавить жителей юрода Ковентри от непосильного налога, выполняя условие мужа, проехала по улицам города обнаженная, прикрывшись лишь собственными волосами.


[Закрыть]бедняжку…

– Вайолет, а как там звучала пословица, ну, на стене написанная, не помню уж откуда?

– Нет-нет, мы же договорились не цитировать!

– Это персидская пословица, – подсказала Шейла, – «У женщин волос долог, а ум короток».

Ха-ха-ха! Все громко заржали.

– Шейла!

Гэрри смачно шлепнул Вайолет по спине.

– Волосы внушают людям страх, – тихо проговорила Гвен. – Чужие волосы смахнуть непросто.

Фрагментик, не более; но Борелли звонко хлопнул себя ладонью по лбу.

– Неплохо, неплохо. Просто отлично.

– А почему вас так занимают волосы? – тихо осведомилась Луиза.

– Да волосы всех занимают. Мы только о них и думаем!

Опершись о подлокотники их кресел, Джеральд вклинился между этими двумя.

– А Фрейд, между прочим, рассуждая о ткачестве, говорил, будто женщина заплетает свои… гм… лобковые волосы, имитируя отсутствующий… ну, пенис. Во всяком случае, по Фрейду получается так.

– Ну и глупо, – фыркнула Луиза. – Ох уж эти мне дурацкие теории…

– Сам он, конечно же, был лыс как коленка, – встрял Норт.

– Мы в таких теориях не нуждаемся, – отрезала Луиза, разумея женщин.

– А еще там на диаграмме показано, – продолжала Гвен, главным образом ради Леона, – если волосы, состриженные в течение одного дня во всех парикмахерских мира, смести в одну кучу, гора получится выше вершины Канченджанга [108]108
  Канченджанга – горный массив в Гималаях на границе между Непалом и Индией; состоит из пяти вершин, в том числе включает в себя третью по высоте вершину мира.


[Закрыть]– представляете? А по пятницам, говорят, и того больше. Ликвидация волос – это серьезная проблема, хотя знают о ней немногие.

– Это развивающаяся индустрия, – кивнул Кэддок, поджимая губы. Его поредевшие баки сбрызнула седина.

Волосы используют при изготовлении подушек и хомутов, приклеивают на кукольные головки; в Гонконге процветает изготовление париков – баснословно прибыльная отрасль! Таковы несколько вариантов решений, предложенные в салоне причесок.

Подробно рассматривались «миф о блондинках» и гормональные проблемы «усатых» женщин – с применением видеооборудования. Трихологи салона собрали превосходную коллекцию избыточных волос, волос коротких и кудрявых, локоны представителей королевского семейства и других важных шишек, тонзуры религиозных одержимцев, фрагменты таинственным образом подпаленных волос; зародышевый пушок – и маслянистые лобковые волосы какой-то кинодивы, от которых дам в дрожь бросило. В небольшом зальчике со стенами телесного цвета были собраны одни только брови («волосяной покров надбровных дуг»), И чьи же это брови? – а) Карла Маркса; б) сэра Роберта Мензиса; в) Распутина.

– А угадайте, сколько волосинок содержится, по приблизительным подсчетам, на голове среднестатистического тридцатилетнего англичанина?

Гвен обернулась к мужу. Мистер Всезнайка в кои-то веки был в замешательстве.

– Восемьсот тысяч триста двадцать с чем-то!

Жутковатые фотографии демонстрировали, как соплеменники насильственно бреют голову провинившемуся: наказание такое, клеймо бесчестия и позора.

– И там ведь не только волосы, – заметила Саша.

Были в коллекции и подержанные расчески, и бритвенные принадлежности самых разных эпох, и отвратительная пудра для волос, и множество никелированных депиляторов, и власяницы, и волосковые клетки, и примеры крутых поворотов на горных дорогах – «на волосок от гибели». А еще там была одна остроумная конструкция – череп на подставке; нажмешь на кнопку и видишь, как под воздействием электрошока волосы встают дыбом.

– А тюрбаны? – полюбопытствовал Кэддок. – Без тюрбанов никак!

Да, конечно; превосходная подборка: восточно-африканские тюрбаны, индийские тюрбаны…

– Никогда не доверяй бородачам. Так меня мама учила, – шепнула Саше Вайолет, искоса глянув на Норта.

Волосы продолжают расти еще несколько часов после смерти: до них сигнал доходит в последнюю очередь.

– Я понятия не имела, что волосы – это так важно, – заметила Луиза. – Мы здорово провели время, правда?

Саша и прочие рассмеялись.

– Надо было и вам пойти, – промолвила Шейла. – Там невероятно интересно.

Социальные факторы, обусловившие пробор на левую сторону. Пузырьки с кожным жиром: полупрозрачные, таинственные. Самые длинные в истории усы (бывший владелец – некий торговец рисом из Пенджаба).

Правда о вшах; краткая история и приблизительная ежедневная масса перхоти. В области перхоти Англия – мировой лидер.

– Весьма познавательно. – Кэддок провел языком по губам, занося факты в память. – А выводы-то из всего этого какие?

Волосы заключают в себе символическое значение, волосы – во многих смыслах зримое мерило; волосы имеют свою собственную историю и обладают немалой властью.

Среди репродукций известных полотен, посвященных волосам, была и «Причесывающаяся женщина».

– За авторством… как бишь его? – Луиза прищелкнула пальцами и впервые за все время обернулась к мужу. – Ну, современный французский живописец…

– Вечно ты все забываешь, – откомментировал Хофманн, невозмутимый, прилизанный – волосок к волоску. – Пабло Пикассо.

– Это все? – Борелли обвел женщин вопросительным взглядом.

– Обожаю подстригать мужчин, – говорила Саша Норту. – Сама не знаю почему. Давайте я вас подстригу. Уж больно вы обросли.

Коллекция первых бутылочек из-под шампуня. Машинки для стрижки волос. Рыжие и альбиносы: жертвы социального остракизма. Мода на длинные волосы среди мужчин в промежуток между двумя мировыми войнами.

Женщины переглянулись.

– Вроде и вправду все. Ничего не забыли?

– Ну кто бы мог подумать? – воскликнула Шейла, просто-таки фонтанируя новообретенными познаниями.

Повышенная популярность волосатых запястий в английской и австралийской литературе.

– Куда ни глянь, везде музеи, – пожаловалась Саша.

– Весь мир – музей, – согласился Джеральд.

Норт и прочие согласно закивали. Все глаза затянулись задумчивой поволокой: размышление, углубление… Зрителя вынуждают погрузиться в себя.

– Музеи – это своего рода микрокосм, – многозначительно добавил Кэддок.

– Точно.

– Да, жаль, я не пошел, – посетовал Борелли.

– Так идти – всего-то через улицу.

Миссис Каткарт разом вернулась с небес на грешную землю.

– Как-то неожиданно все получилось. – Она наклонилась, надела туфли. – Мне же нужно было сделать «химию» и подкраситься.

Мир сам по себе – громадный музей, а в его пределах множество мелких музеев, рукотворных и нерукотворных, символизируют собою общее целое. Сицилийские скалы, галерея Уффици, уголок сада, все они – большой мир в миниатюре. Посмотрите на ночное небо: блистательная выставка в непрерывно изменяющемся музее математической гармонии и насекомых, богов и мифологических героев и сельскохозяйственного оборудования. И каталог этот бесконечен.

Жил-был в дербиширской деревушке один человек, Фредди Расселл (официальное торговое имя); потеряв работу на соседнем гончарном предприятии (памятные и музыкальные кружки), он поправил положение дел тем, что в течение летних месяцев проводил экскурсии по собственному носу – особенной популярностью эти туры пользовались среди туристов Австралазии, а порою и вездесущие североамериканцы заглядывали. На Расселла претендовали мастера перформанса и художники-концептуалисты. Историки искусства вмятых галстуках-бабочках публиковали формалистские статьи, помещая его – просто-таки катапультируя! – на передний край авангарда; манхэттенские дилеры и три величайших современных музея мира предлагали ему престижные моноспектакли, как их теперь называют; но – все напрасно. Расселл предпочитал держаться скромно, в тени; для лавочников, друзей и соседей он так и остался просто Фредом.

Его небольшой особнячок в кошмарном псевдотюдоровском стиле сразу за главной деревенской улицей выделялся среди прочих благодаря желтой зоне «Стоянка запрещена» протяженностью в несколько туристских автобусов. Сейчас, впрочем, в дальнем конце улицы стоял только мотоцикл с закрытой коляской.

Первые несколько минут атмосфера царила официальная. Миссис Расселл в гостиной потирала руки, пространно рассуждала о погоде: ее текуче-плавная речь наводила на мысль о неизбежных дождях; все то и дело кланялись, внимательно вслушивались, рассматривали самодельные украшения, вдыхали запах чужого дома. Миссис Каткарт с первого взгляда прониклась к ней симпатией.

Серо-коричневый занавес разделял гостиную на две части. Перед занавесом в два ряда были расставлены: виниловый диван, потертые кресла, разнородные стулья из столовой и прочая антикварщина.

– Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее, – пригласила хозяйка.

Нетерпеливый фотограф в первом ряду едва не касался занавеса коленями. Дуг охотно уселся сзади, рядом с невозмутимыми скептиками, оперся локтем о телевизор. А что, бинокль-то при нем!

– Фред, ты готов? – Миссис Расселл прижалась ухом к занавесу.

Молчание.

– Вот всегда он так, негодник, – улыбнулась она зрителям. – Кто не спрятался, я не виновата! Выходи давай!

И миссис Расселл отдернула занавес.

Расселл лежал на раскладушке лицом вверх, на расстоянии вытянутой руки от первого ряда. Одет опрятно, лет пятидесяти с небольшим, сухощавый, рыжеватые брови, двух-трехдневная щетина цвета соляного куста; но все внимание зрителей тотчас же приковал нос. Сбоку он смотрелся совершенно завораживающе. Нос вздымался над красновато-коричневой кожей и щетиной мощным монолитом… причем немедленно узнаваемым монолитом. Его контуры и пропорции, вплоть до мельчайших деталей, являли собою миниатюрную репродукцию монолита Айерс-рок. [109]109
  Айерс-рок – крупнейший в мире монолит из песчаника высотой до 348 м, длиной 3.6 км; расположен на Северной территории Австралии, меняет цвет в зависимости от времени суток. Назван в честь премьер-министра страны Генри Айерса. Известная туристская достопримечательность.


[Закрыть]Пучки серых волос в ноздрях в точности повторяли сухую растительность, засорившую две пещерки, излюбленный объект фотографов, на продуваемой всеми ветрами северо-восточной оконечности. А поскольку нос этот на румяном лице Расселла казался непомерно тяжелым, едва ли не накладным, впечатление он производил примерно такое же, как и при первом взгляде громадина Айерс-рок – посреди ровной австралийской пустыни. Все восторженно зашептались, глазам своим не веря. Легкая тень улыбки преобразила щеки Рассела – точно ветерок над песком пронесся. Стена позади была окрашена в подобающие лазурные тона: классическое безоблачное небо над «мертвой зоной».

Тяжело, прерывисто дыша, Кэддок проворно сменил телефото на широкоугольный объектив. Остальные нетерпеливо подались вперед.

Итак, начало: леденящее, пугающее присутствие серого, выветрившегося камня, осязаемое и величественное. Таков Айерс-рок по утрам.

Завороженные зрители пододвигались все ближе. У них на глазах цвет «монолита» постепенно менялся, густел до оттенков лилового и до императорского гранатового пурпура, совершенно необычайного для камня. Для достижения пресловутого эффекта Расселл задерживал дыхание: отсюда подобное миражам зыбкое мерцание в течение последних десяти секунд. Ежели остальные части лица тоже расцвечивались сходным образом, под щетиной этого было не видно.

Далее настал черед раскаленного кирпично-красного цвета – в этой своей ипостаси Айерс-рок то и дело изображают в туристских путеводителях. Такой эффект достигался очень просто: Расселл по-быстрому осушил три баночки пива, тихо рыгнув напоследок. Нос полыхнул ярко-алым, почти прозрачным заревом – и таким и остался: Айерс-рок ближе к вечеру.

Все порывисто зааплодировали и стали ждать следующей перемены.

Теперь Расселл устроился поудобнее, словно бы собрался с силами, – и едва заметным движением руки притушил свет. Нос тотчас же приобрел совсем иной оттенок. Теперь он отбрасывал громадную тень.

Повисла долгая, нагнетающая нетерпение пауза. Все неотрывно глядели на нос! Нос потемнел еще больше.

Внезапно в горле Расселла что-то глухо зарокотало, точно гром, из-за занавеса выдвинулась рука в свитере (принадлежащая Расселовой супруге) и окатила ему нос и лицо водой из пластиковой кружки. В середине шестидесятых на Айерс-рок обрушился шквальный ливень, затопив окрестную малгу [110]110
  Малга – австралийское название для нескольких разновидностей растений рода Acacia, произрастающих в центральных районах Австралии.


[Закрыть]и песок, заполнив речные русла и впадины. И теперь нос Расселла в точности воспроизвел каскадный эффект: из ноздрей текло, изрытые, ноздреватые стены (теперь – просто серые, незыблемые) курились паром, точно гигантский выброшенный на берег кит.

Потрясающее было зрелище. Зрители снова разразились аплодисментами. В заднем ряду Дуг передал бинокль Джеральду: тот, сощурившись, подался вперед. Дуг готов был поклясться, что различает вырубленные в камне ступени – вон там, чуть левее, – и удирающего от наводнения горного кенгуру. Большинству вспомнились мелодраматические цветные фотографии, что в ту пору обошли весь мир; верно, одна такая и попалась на глаза Расселлу.

Зрители все еще перешептывались и кивали, когда свет вспыхнул снова – и словно бы гораздо ярче, чем прежде.

И вновь на сцене появилась натренированная рука миссис Расселл, на сей раз – дала Расселлу высморкаться.

Прошло десять минут, затем – пятнадцать. Свет явственно сделался ярче. Зрителям даже пришлось затенить глаза рукой. В то же самое время замаскированные батареи отопления и электроодеяло наддали такого жару, что очень скоро собравшиеся в тесной комнатушке расстегнули верхнюю одежду и принялись отмахиваться от несуществующих мух. Теперь нос Расселла был абсолютно сух. Подобно некоему геофизическому лакмусу, подобно самому монолиту Айерс-рок, он регистрировал температуру последовательной сменой пастельных тонов и наконец достиг апогея в оттенке матовой охры – насквозь пропеченной, аборигенной охры. Поверхность под палящими лучами раскалилась так, что едва не обжигала пальцы. Четко очерченный на фоне лазурных стен, «монолит» производил неизгладимое впечатление. Такие цвета могут принадлежать одному только древнему, знойному континенту – их родине. Прошло несколько минут, прежде чем кто-либо дерзнул нарушить молчание. Даже у Джеральда в горле застрял комок.

Расселл впервые приподнялся на локте и слабо улыбнулся. Вид у него был измученный – как у больного лихорадкой в походном шатре. Представление длилось менее часа.

Зрители захлопали в ладоши, поощрительно заулыбались, закричали: «Бис!» Это накатила ностальгия по дому.

Но тут миссис Расселл внесла чай и ламингтоны. [111]111
  Ламингтоны – популярное австралийское лакомство; простая продолговатая лепешка, облитая шоколадной глазурью и обсыпанная кокосовой стружкой (по имени барона Ламингтона, губернатора штата Квинсленд с 1895 по 1901 г.).


[Закрыть]Зеленый вязаный чехол для чайника формой напоминал Айерс-рок: возможно, что и непреднамеренно. Расселл присел на край раскладушки.

– В вашей стране я ни разу в жизни не был, – проговорил он срывающимся голосом. – Но очень бы хотел туда съездить.

– О, приезжайте непременно, – отозвалась Луиза.

Расселл поерзал на месте, отхлебнул чаю.

– Как насчет на Айерс-рок полюбоваться? – завопил Гэрри.

– О нет. Нет, это было бы неразумно. Своего рода антиклимакс. Айерс-рок живет у меня в душе, понимаете? Вот здесь. Я… останусь разочарован.

И Расселл взял с блюдца еще один ламингтон.

– Мы никогда в жизни не покидали пределов Англии, – пояснила миссис Расселл. Расправила подол, поставила чашку с блюдцем на пластиковую салфеточку. – Мы совершенно счастливы здесь, в Бакстоне Фред любит давать волю воображению.

– Я, например, прекрасно себе представляю, как выглядит Эйфелева башня, – кивнул Расселл.

– Если на то пошло, немногие из нас видели Айерс-рок своими глазами, – признался Норт. – А есть тут вообще такие, кто видел?

Все пристыженно уставились на ковер. Руку подняла одна только Шейла.

Расселл вздернул нос.

– И вы приехали в этакую даль? А у нас тут всего-то навсего «Брайтон-рок», [112]112
  «Брайтон-рок» – название особых мятных леденцов, традиционно продаваемых на английских курортах, в частности в Брайтоне; также популярная песня группы «Квин» (1974).


[Закрыть]– самоуничижительно посетовал он.

Все посмеялись, уткнувшись в чашки.

– Вот вечно он так говорит, – состроила гримаску его жена. – Всякий раз повторяет одно и то же!

Покивав, миссис Каткарт вонзила зубы в ламингтон. Подтверждая тем самым свою духовную близость к хозяйке – своей ровеснице. Расселл с улыбкой поглядел на жену.

Хофманн жарко дышал на сережку Вайолет. По его словам, супруге Расселла предложили на каждом представлении ложиться рядом с мужем, обнажив грудь. Изображая тем самым горы Олга, что находятся в двадцати милях к западу от Айерс-рок. Бюст у нее был самый что ни на есть подходящий, да только миссис Расселл все равно отказалась. У нее-де семья, трое детей, и у тех уже свои дети…

Вайолет чуть чаем не захлебнулась. Пришлось ей покрепче вцепиться в чашку.

– Мы сами уничтожаем все то, на что приезжаем посмотреть, – промолвил Норт. – Порою мне так кажется… – Завуалированный вопрос был адресован Расселлу.

– Он – зоолог, – объяснила Саша.

– Никакая это не скала, – уточнил Кэддок. – Это монолит, так во всех книгах говорится.

К нему никто уже не прислушивался; один только Расселл многозначительно поднял вверх палец:

– Вот именно!

Он впился глазами в Кэддока, оглядел остальных – и нахмурился.

– Одиннадцать сотен футов над уровнем моря; докембрийский период; монолит назван в честь премьер-министра Южной Австралии.

– Этот ваш нос – материальная ценность, – откомментировал кто-то (Хофманн, со второго ряда). – Я бы на вашем месте его застраховал. Представление удалось на славу. Отлично, просто отлично. Боди-арт называется.

– Чего?

Между тем Дуг допил чай.

– Айерс-рок – наша гордость. Один из плюсов в пользу Австралии.

Борелли все еще размышлял о функции путешествий и осмотра достопримечательностей, а Джеральд уже зашелся смехом:

– А взять вот Большой Барьерный риф…

– Ага, а еще что? – подхватил Джеральд.

– Никто не хочет еще чаю?

Но Саша с Нортом уже встали, собираясь уходить. Миссис Каткарт предложила помочь убрать со стола. Мужчины пожали Расселлу руку – и в последний раз полюбовались на его нос. Нос, несомненно, имел успех.

– Поездка того стоила.

– Продолжайте в том же духе.

– Сдается мне, ваш «монолит» даже получше настоящего будет, – похвалил Джеральд.

Дуг шумно вдохнул.

– Пойдемте же, – позвал Гэрри.

Уже в дверях миссис Расселл скрестила руки на груди.

– Вчера был у нас тут один джентльмен из Австралии. Фред, чего он от тебя хотел? Уговаривал попробоваться в кинематографе и на телевидении, так?

– Да-да, «Зона Хэммерсли», Западная Австралия. – Расселл улыбнулся. – Пришлось ему уйти несолоно хлебавши. А ведь он золотые горы предлагал.

– Похоже, этот прохвост снова здесь? – Гэрри шутливо пихнул Шейлу в бок.

– Не знаю, – пробормотала она.

Расселлы помахали им на прощание с крыльца.

– Я бы тут весь день провела! – вздохнула миссис Каткарт.

– Занятные люди, – согласился Дуг. – И ведь слава ему в голову не ударила!

Спектакль поверг туристов в глубокую задумчивость. Они перебирали в уме все те достопримечательности, что еще предстояло осмотреть, а мысли их словно сами собою возвращались к дому.

– Признаться, в какой-то момент мне подумалось, у меня галлюцинации начались! – рассмеялась Луиза.

А это значит…

– Не верьте глазам своим. Все это – часть шоу.

– Да никто из нас скалы Айерс-рок в глаза не видел!

– Шейла видела, – напомнила Вайолет.

– Не думаю, что теперь есть смысл туда ехать, – объявил Кэддок так, словно путешествию их суждено было длиться вечно. – Мы все посмотрели, каков он.

– Но мы и прежде имели о нем некое представление, разве нет? Тогда вообще ни на что смотреть незачем. Картинки-то мы видели.

Шейла развела руками: она-де уже и не знает, что считать «настоящим», после всех этих достопримечательностей. И нервно рассмеялась.

– Да просто парень деньгу сшибить решил; ну и флаг ему в руки.

– По крайней мере, мы задаем вопросы… – вздохнул Борелли.

Австралийцы медленно ехали обратно в Лондон.

Саша, до сих пор молчавшая, подала голос:

– Мне осточертело путешествовать. Домой хочу.

– Саша, не говори так! – вскричала Шейла.

– Ну, так мы уже почти дома. Недолго осталось, – сочувственно улыбнулся Джеральд.

Все разом примолкли. По лицам Каткартов было ясно: они думают о своей улице в Драммойне с добрыми старыми выбеленными телеграфными столбами, с крепко вросшими в землю, прочными формами, выгоревшими красками и зноем; там взросла их семья. Туристы проезжали мимо аккуратных пастбищ и четко размежеванных участков Англии, Британских островов: эту землю возделывали веками. Эта опрятная, окультуренная упорядоченность нагоняла легкую тоску.

В тридцатых годах Дуглас Уильям Гамбли, кавалер ордена Британской империи, кавалер ордена «За верную службу империи», служа генеральным инспектором почтовой службы и телеграфа в Ираке, изобрел и разработал авиаписьмо, или аэрограмму. Гамбли был одним из тех англичан, что, наливаясь помидорно-пурпурным румянцем, трудятся (или трудились) под палящим чужеземным солнцем: базарный шум, косоглазые слуги, вечерний нимбу пани, [113]113
  Нимбу пани – индийский вариант лимонада.


[Закрыть]партия-другая в клубе, грязные курьеры в экзотических лохмотьях – поди вколоти в них хоть сколько-то расторопности! – да мало ли что еще. И так далее. Иные обзаводились «тропическим шлемом». Другие прокладывали себе путь тростью с серебряным набалдашником. Эти люди подавали пример, которому сами же и следовали. Местный образ жизни перенимали немногие. Там, в Ираке, Гамбли насаждал строжайшую дисциплину. А как же иначе?

В Ираке он осознал потребность в «облегченном послании определенного размера и веса». Международные авиауслуги между тем процветали и расширялись с каждым днем. В свете этого Гамбли разработал и отпечатал складную почтовую открытку для авиапочты: иракцы выпустили ее 15 июля 1933 года. Новую форму быстро признали; очень скоро путешественники уже пользовались ею по всему миру.

В 1898 году Дуглас Гамбли находился в Индии: заведовал строительством телеграфной линии от Карачи до Тегерана…

Умер он на острове Уайт в 1973 году, в почтенном возрасте девяноста двух лет.

Авиаписьма (аэрограмма: «авиапочтой», «авиа») таких стран, как Индия и Пакистан, меньше размером, бумага и клей заметно низкого качества. Не все авиаписьма – голубые. В силу одним только им известной причины датчане предпочли чисто белый цвет. Американские авиаписьма – прямоугольные, характерно увесистые, самого что ни на есть целесообразного дизайна. На сегодняшний день аэрограммы освоила и Франция: у французов они небесно-голубые. А британские, маленькие, но, если замерить, длинненькие, они, разумеется, ярко-синие (на таких лучше писать красной ручкой!) – в подражание величественной, почти королевской исторической синеве.