Текст книги "Ностальгия"

Автор книги: Мюррей Бейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– А это, часом, не Хэммерсли? – указал Гэрри. – Вроде и впрямь он?

– Не знаю, – сощурилась Шейла. – Очень может быть.

Трудно сказать.

– Я просто уверена, что его видела, – вмешалась Вайолет. – Ну, та фигура в гостиничном фойе.

И впрямь Хэммерсли.

– Эй, парень ничего дурного не сделал, – шагнул вперед Гэрри.

– Он не с нами, – загомонили шотландцы.

Незваных помощников – Шейлу и Гэрри Атласа оттеснили внутрь. Металлические двери Мавзолея с лязгом захлопнулись.

– Похоже, мы видели его в последний раз.

И тут все заметили: переплетчики, стоявшие впереди, тоже исчезли. Австралийцы остались в Мавзолее совершенно одни.

– Что происходит?

– Анна? – позвала миссис Каткарт. От стен отозвалось эхо. – Где она? Анна?

Вокруг царила мягкая полутьма. Изящные настенные светильники роняли на гранит сакральный розовый отблеск.

Анна все время была тут, рядом с миссис Каткарт; никуда не делась. Гид пожала плечами.

– Тревожиться не о чем. Но мне никто ничего не говорил, – добавила она озадаченно.

– Давайте вернемся, – предложила Саша.

– Мы не можем, – прошептал Норт. – Дверь заперта.

– Эге-гей! – завопила миссис Каткарт. Опора и поддержка прочих, в кои-то веки.

Следуя за Анной, туристы медленно спустились по ступеням до самого низа и вступили под своды склепа: в мрачноватый сумрак, в голое, пустое помещение с четко вычерченными углами, под стать банковскому сейфу. Рабочий с жирными ляжками, во фланелевых плавках (как носят на черноморских курортах), поливал из шланга пол и стены. Здесь, в свете прожектора, возлежал Ленин – глядя в потолок, точно Обломов. Бородка его влажно поблескивала, так же как и мокрые стены. Веревочное заграждение не позволяло подойти поближе.

Из темноты выступила группа долихоцефальных партийных боссов – в просторных пиджаках и кремовых ботинках в дырочку. Анну отозвали в сторону. Она внимательно выслушала, оглянулась через плечо на группу. Кивнула.

– Эй вы, сарматы, – подал голос представитель номенклатуры.

– Вообще-то мы из Австралии, – поправил Гэрри. – А в чем, собственно, дело?

– Да-да, извольте объясниться, – подхватила миссис Каткарт.

– Но это же великая честь, – просияла Анна. – Вам очень повезло. Вы должны его выслушать.

– Я бы им не доверял, – подал голос Хофманн. – Я ведь с самого начала говорил. Нам вообще не следовало сюда приходить. – Кто-то зашаркал ногами, кто-то зачесался.

Русские, невозмутимо-безучастные, по-прежнему держались в тени; рабочий тянул и дергал за шланг, пытаясь дотянуться до дальней стены. Боссы снова посовещались промеж собой. Оратор шагнул вперед и, оттолкнув Анну, поднырнул под бархатную ленту: грузный, длинноухий здоровяк с кустистыми бровями. Его рука легла на прозрачную крышку у самой головы Ленина. Вышло еще двое: тощие, кожа да кости, без пиджаков. Один тащил на плече кинокамеру; второй сжимал в руках старый «Speed Graflex». Походя он успел шепнуть Саше, что звать его Иван.

Видно было: оратор привык к многотысячным аудиториям. Он непринужденно взмахнул рукой в кратком панегирике покойному вождю.

– Да ради всего святого! – застонал Хофманн. – Мы что, пришли сюда всю эту чушь выслушивать?

Нетерпеливо потоптавшись у края, Кэддок между делом поснимал государственных фотографов.

– Прошу прошения… – Борелли поднял руку; но русский оборвал его на полуслове.

– А теперь мы… как это у вас говорится? – потолкуем начистоту.

– Они нас за американцев принимают, – прыснула Вайолет.

Дав знак фотографам, он умолк – и приподнял коническую крышку саркофага. Туристы возбужденно загомонили. Ленина открыли для обозрения! Ну это же совсем другой коленкор!

Русский подбирал слова – медленно и внушительно:

– Мы так понимаем, вы много путешествовали. Нет ничего лучше путешествий, верно? Должно быть, вы повидали немало всего удивительного: столицы, и городки, и тамошние закусочные с пустыми столиками; местные обычаи и краски, бессчетные, завораживающие своими подробностями достопримечательности. Вы посетили многие страны. Как мне сообщили, даже Африку. Замечательно. Вы – люди бывалые, умудренные опытом, нет? Тем самым расширяются горизонты, появляется возможность сравнивать. Надо думать, сейчас вы уже отделили… зерна от плевел, натуральную ткань от синтетики. Зрение ваше обострилось. В путешествиях, как на войне, все чувства словно оттачиваются. Замечательно, просто замечательно. Не поубавилось ли у вас наивности? – Он оглядел каждого из посетителей по очереди – выжидательно, не торопясь. – Но видимость – идет ли речь о событиях или предметах вокруг нас – всегда обманчива. Чему верить? Что – настоящее, что – нет? Наши глаза лгут нам на каждом шагу. Внешний вид сущностей, как правило, далек от истины. Это целая проблема, не правда ли? Вы были в Москве вчера; и сегодня вы тоже здесь. Но можете ли вы это доказать? Москва – чужая.Где же правда, где – подлинное бытие вещей? Границы размываются все сильнее.

Борелли и Джеральд Уайтхед дружно закивали.

Теперь русские разглядывали открытое обозрению лицо Ленина.

– Что вы принимаете, чему предпочитаете верить? Тому, что перед вами? Вы пришли посмотреть на Ленина. У вас на родине есть свои забальзамированные короли и праведники. Взять вот римского папу: он воздевает обе руки. А движение, как писал кто-то, – главная характеристика реальности. О'кей. Для вас Ленин – это диковина, курьез, шаблон; для нас он – живая идея и идеал, пример и напоминание. Так вот, в определенных заграничных сферах то и дело распускают лживые слухи, будто наш Владимир Ильич – это муляж, подделка. Значимость его трудно переоценить, но враги упорствуют в своих нападках – и вот раз в пять лет мы вынуждены доказывать миру, что это действительно… Ленин. Понимаете? Таков наш план. Простейший тест: случайная выборка независимых наблюдателей.

Русский неспешно оглядел аудиторию. Большинство туристов до сих пор не поняли, к чему он клонит.

– Будьте так добры пройти вперед. Осторожно, заграждение. Первыми, разумеется, дамы.

Каткарты обернулись к Шейле, к Филипу Норту. Саша, вцепившись в руку Норта, лишь пожала плечами.

– Что ж, я рискну, – объявил Дуг.

Хофманн уже поднырнул под ленту. В силу неведомой причины он проявил небывалую прыть.

Подиум высотой по пояс; Ленин лежал на нем, одетый в знакомый костюм-тройку, мешковатые, выглаженные под паром брюки, при галстуке в горошек и с золотой булавкой. Лицо его, несмотря на явственно трупную бледность, казалось живым; бородка поблескивала, словно обработанная консервантами. Из-за заграждения Ленин, несомненно, выглядел более естественно: словно задремал.

– Мадам…

Улыбаясь, русский протянул Шейле ручное зеркальце.

– Ну же, – мягко настаивал он.

Кинокамера застрекотала, заходила ходуном на кронштейнах; Иван из «Правды» присел на корточки и выжидательно застыл.

– Но мы же столько всего повидали – не счесть! – запротестовала Шейла. – Так трудно осмыслить: слишком уж всего много. Мы совершенно неподготовлены.

– Шейла права, – подтвердил Борелли. – Все так запутанно. Мы по-прежнему бродим впотьмах.

– Да право – уж собственное-то мнение мы в состоянии составить! – вмешался Хофманн. – Чего в этом сложного-то?

Русский взял Шейлу за дрожащую руку и заставил поднести зеркальце к чуть приоткрытым пожелтевшим губам Ленина.

– Он мертв. Верно?

– Не могу на это смотреть! – отвернулась Шейла.

Хофманн нагнулся поближе.

– Да, мертв.

Русский кивнул Вайолет. Она уже прониклась нужным настроением.

Наклонившись к подиуму, она подергала покойного за нос.

– По моим ощущениям – настоящий. Не оторвался, во всяком случае.

– Отлично, – кивнул русский. – Так держать.

Дуг Каткарт постучал по блестящей лысине костяшками пальцев и, обернувшись к жужжащей кинокамере, сообщил:

– Подтверждаю: настоящий.

Хофманн нетерпеливо предложил свои услуги:

– Я – дантист.

Русский кивнул.

Хофманн вплотную придвинулся к лицу покойного.

Следы подкожных кровоизлияний, несколько царапин от бритвы. Профессионально разжав покойному челюсти, Хофманн, сощурившись, заглянул внутрь. Щелкнул пальцами; Гэрри подал ему свой «Ронсон». Зубы Ленина наводили на мысль о пище ссылок и тюрем, о русских сигаретах и борще.

– Золотые пломбы, – отметила Анна. И широко усмехнулась.

Хофманн нахмурился.

– Нескольких пломб недостает.

– Что? – Русский нагнулся поближе.

Хофманн покачал головой.

– Совсем человек за собой не следил.

И он попытался закрыть покойнику рот.

– У Ленина никогда не было времени, – отвечал русский. – Он предпочитал обедать не с туристами, а с шоферами и рабочими.

И, заметив, что оба фотографа застыли с открытыми ртами (объектив навел только Кэддок), он ткнул локтем сперва Ивана, потом второго:

– Болкан!

Хофманну удалось-таки сдвинуть застывшие челюсти. С другой стороны от подиума Гвен Кэддок запустила руку в реликварий и подергала покойника за ногу. Приподняла ее – негнущуюся, твердую. Черный шнурок развязан; носков и в помине нет.

Миссис Каткарт покачала головой. Прикоснуться к содержимому саркофага? – да никогда в жизни!

Гвен старательно запихивала ногу обратно.

– Он живой… ну, то есть не фальшивка. Не деревянный или что-нибудь в этом роде. – Нахмурившись, она посмотрела в камеру. – Это нога. Как есть нога.

Хофманн буравил взглядом Луизу.

– Моя жена – прирожденная правдолюбка. Ну же, давай!

Луиза нерешительно коснулась галстука. Прочие охотно посмеялись бы над Гвен с ленинской ногой, не будь все так серьезно. Сконфуженная Гвен (она так легко смущалась!) перекрестилась и закатила глаза.

– Мы просим вас подтвердить бытие Ленина, реальность его тела, а вовсе не убранства, – одернул русский Луизу. – Конечно же, одежда его – подлинная! Но одежда есть одежда.

И тут галстук оторвался от жилета. Он был обрезан посередине – все-то несколько дюймов длиной. В строгом смысле слова, это и не галстук вовсе!

– Ох, боже мой! Какая неожиданность!

– Видишь, что ты натворила? – пошутил Борелли.

– Довольно! – резко скомандовал русский.

Аппараты уткнулись в пол; галстук осторожно пристроили на место. Это происшествие, такое человечное в своей неожиданности, развеяло напряженность; туристы весело защебетали промеж себя. Спустя какое-то время все становится возможным.

Возвращая их с небес на землю, русский повысил голос.

– Иные утверждают, что революционеры по природе своей лентяи. Например, таков английский взгляд на вещи. Но подсчитано, что Ленин написал за свою жизнь десять миллионов слов. – Русский указал на Борелли. – Вот вы – не хотите ли убедиться, что это правда?

Борелли на секунду задумался, затем нагнулся над гробом. С новой силой застрекотали и защелкали кино– и фотоаппараты. «Свидетель» взялся за нужный палец и покрутил его взад-вперед в свете прожектора.

– Осторожнее, – пробормотал Норт.

– Что, есть ли отметина?

Борелли кивнул.

– Да, в том самом месте, куда перо упиралось. Вот – плоское пятнышко…

– Говорите. – И русский улыбнулся в объектив.

– Отчетливое плоское пятнышко, блестящее такое, почти мозоль. Этот палец выводил немало слов. И ногти грязные.

– А вы знаете, что советский лак для ногтей – самый стойкий в мире? – прогудел Кэддок от изножья гроба. – Его из старых фотопленок делают.

Русский удивленно изогнул брови. Борелли отступил на шаг, вытирая руку о куртку.

– Палец такой восковой на ощупь, весь окостеневший, – поведал он Луизе с Шейлой. – Однако ж вполне себе палец – ровно таков, каким выглядит. Мой дядя, про которого я вам рассказывал, это оценил бы.

Филипу Норту, как обладателю седой бороды, поручили проверить бородку Ленина: так, нежданно-негаданно, он возвысился до международного эксперта, ревизора бород. Важная миссия! Ленинская бородка – одна из самых характерных его черт; а злопыхателей хлебом не корми, дай покричать: фальшивка! Рыжеватая какая-то и блестит неестественно.

Норту полагалось всего-то навсего потрогать бороду и за нее подергать. Что он и проделал несколько раз ко всеобщему удовлетворению. Физические аспекты скорректировали видимость.

– Да все мы видим: покойничек – просто супер! – объявил Дуг, непроизвольно переходя на сленг. – Вполне себе правдоподобный, чего и говорить. Я, например, вполне убежден.

– А про меня забыли?

Шагнув вперед, Гэрри Атлас приподнял правую руку Ленина на сорок пять градусов. И с довольным видом отпустил. Однако ж рука так и застыла в приветственном жесте. Русские с криками кинулись вперед, поднырнули под заграждение. Оттолкнули Атласа в сторону. Международный инцидент в… Двое вспотевших здоровяков русских и Иван, на время отдавший Джеральду свою фотокамеру, совместными усилиями вернули руку на место.

– Придурок несчастный! – рявкнул Хофманн. – Нас всех могли расстрелять! Ты вообще соображаешь, что ты натворил?

– Да вы чего? Я ж ни в чем не виноват.

– Это уже неважно, – успокоил Норт.

Русские, раскрасневшись, вернулись в свой угол; Иван забрал фотокамеру.

Оратор поддернул лацканы, откашлялся:

– Леди и джентльмены, примите нашу искреннюю благодарность. К сожалению, это небольшое задание продиктовано необходимостью. Но вы нас поймете. Это должно убедить, – голос его зазвенел, – даже самого закоснелого реакционного прихвостня. Некоторые вещи обладают собственной силой – являются констатацией факта. Ленин жив!

Стеклянную крышку со всей осторожностью вернули на место: она легла как влитая. Русский щелкнул пальцами; словно из ниоткуда появился шестиугольный поднос с двумя бутылками «Столичной» и рюмками. Поставив поднос в изголовье саркофага, оратор разлил водку по рюмкам.

– Как насчет неразбавленной водочки? – Джеральд обернулся к согруппникам.

– Мы ж не чудища какие, – пошутил хозяин.

– Но ведь другие люди ждут своей очереди войти! – напомнила Шейла. Она глянула вверх, но окон в гробнице не было. Русский только рукой махнул.

Запотевшие рюмки испещрили стеклянную крышку саркофага влажными пересекающимися кругами. Праздничная атмосфера, как и следовало ожидать, возобладала; маленькие круги все умножались. Вайолет с Сашей достали сигареты; русский кинулся к ним со спичками.

– Признаться, нас до глубины души пробило, – возгласил Дуг, раскачиваясь взад и вперед вместе с рюмкой. – Вот это опыт так опыт!

– Вы разве не рады, что пошли? – спрашивала Шейла у Джеральда. В глазах Шейлы Мавзолей стал олицетворением путешествия.

– Вам выпала великая честь, – улыбнулась Анна. – Такое не каждый день случается…

– Очень поучительная экскурсия, – согласился Джеральд. – И – совершенно в русском духе.

– А вы что попробовали? – полюбопытствовала Саша.

– Ногу. Помните? – Гвен прикрыла ладонью рот. – Я чуть на месте не умерла.

Саша с Вайолет рассмеялись. Русский глянул на часы и кивнул остальным. И откупорил вторую бутылку. Шейла вновь заволновалась о тех, кто ждал в очереди.

– Да пусть их, – отмахнулся русский. – Народ у нас терпеливый.

– Меня больше шотландцы занимают, – откликнулся Норт.

– По крайней мере, здесь прохладно и хорошо, – заметила миссис Каткарт, – и притом чисто.

Дуг огляделся по сторонам. А она ведь, как всегда, права!

Гэрри Атлас, спросивший у Ивана, «а каково это – быть коммунистом?» (ну да, потому что ничего особенного в них не наблюдалось, люди как люди), внезапно ляпнул:

– Небось старина Хэммерсли локти себе кусает! – И, запрокинув голову назад, воззвал: – Если бы он только знал! Пей до дна! А как долго мы тут уже сидим?

Теперь воспринимаемые как должное, контуры гробницы мутнели и расплывались. Стены, бесконечно-усталые стены, постепенно отступали. Туристы словно остались одни. Не было ничего необычного, ничего нового в очертаниях серых клакеров в углу, спиной к зрителям, и в позевывающем уборщике с капающим шлангом. Тело Ленина лежало тут же, но позади; туристы-то отвернулись от гроба; и в любом случае теперь трудно было рассмотреть забальзамированные черты, так много рюмок, и влажных отметин, и отпечатков ладоней осталось на крышке – а в придачу еще и сумочка Вайолет.

Русский предложил тост.

Вновь засвидетельствовав свою благодарность и похвалив их богатый опыт («мужчины и женщины мира»), он привел статистические данные о туризме в Советском Союзе, куда умудрился втиснуть и показатели по ТБ «Аэрофлота». И – любезно поклонился.

– Расскажите своим соотечественникам о том, что видели.

В ответ Филип Норт зарумянился.

– Мы тоже вам признательны. Я склонен думать, что, осознав нечто новое, мы впервые близки к экстазу. Возможно ли такое? В любом случае в этом и заключается суть наблюдений. Я бы сказал, так и есть. Хм… все сущности… и я имею в виду как неодушевленные, так и живые… обладают собственной жизнью. Каждый новые опыт – это своего рода путешествие, – («Точно! Именно!») – Думается, мы никогда не забудем того, что повидали сегодня. Но для того, чтобы рассортировать впечатления, нужно время. – И, зоолог до мозга костей, Норт завершил речь невнятной цитатой из Введенского и похвальным словом о впечатляющих испытаниях водки (шутка, шутка!).

Хозяева засмеялись, зааплодировали, широко заулыбались. Норт вернулся на место; Саша стиснула его руку.

И Шейла, и миссис Каткарт нынче же вечером надпишут открытки – последние на их счету: «Всем привет. Ни за что не догадаетесь, что с нами сегодня приключилось…»

Но сейчас все собрались рядом с мертвым вождем, сжимая в руках пустые рюмки – точно трофеи. Кэддок, установив фотокамеру под углом, нацелился сделать снимок; каждый изобразил в лице особое, хорошо продуманное, проверенное выражение. Луиза с Сашей улыбнулись.

– Омерзительное место. Тут просто ужасно: пусто, голо…

Слышно было, как Саша страдает ностальгией у раковины. Эти номера – не что иное, как перегородки, возведенные на скорую руку в ходе второй пятилетки; скошенные потолки заклеены глянцевыми туристическими плакатами: металлургия Тулы и чудеса Самарканда.

– Не бери в голову, – утешал ее Норт. – Накройся лучше.

– Официант – грубиян. И еда отвратная.

Хрипло проорав их заказ в кухню, официант прислонился к раздаточному окошку – и не спускал с группы глаз. Советские столовые приборы – они такие неудобные! Кроме австралийцев, в столовой не было ни души. Борелли, помнится, сказал, что весть уже разнеслась окрест: от этих держитесь подальше. Их словно выдворили за некие пределы; и, видимо, вернуться будет непросто.

– Бывает и хуже, – заверил Норт. – Нас просто оставили в покое, вот и все. Это очень поучительно.

Чтобы успокоить Сашу, он присел на табурет, так что взгляду открылись его короткие шерстяные носки. Вайолет ушла в соседний номер. Норт погладил Сашу по руке; рука дрогнула, затрепетала. Ласточки давным-давно улетели на юг.

– Тебе все равно, – надулась Саша.

Со своей постели Шейла отчетливо расслышала:

– Конечно же, не все равно. Совсем не все равно.

– А вы в пижамах? – раздался голос, прозрачный, как водка со льдом.

– Прошу прощения, – откашлялся Норт.

Еще несколько минут назад Сашу тошнило, а теперь она хрустко рассмеялась, завозилась под стеганым одеялом на гагачьем пуху и, наконец, притихла, подложив руку под щеку.

Раздался скрип.

– Укройся, – настаивал Норт, явно забеспокоившись. – Саша? Ты же простудишься!

– Он засмущался! Это он засмущался, я знаю!

– Ш-ш! – прошептал Норт. – Не глупи. – Но по голосу его было ясно: он глядит на девушку с улыбкой. Шейла точно знала, что так.

Акустика усиливаюсь за счет наклонного потолка и лака. Несколько слоев туристических плакатов тоже немало тому способствовали.

– А ты знаешь, что гагачий пух экспортируется из Исландии? – Норт сменил тему – хотя и не то чтобы радикально. – Гага – это утка такая; а пух – это на самом деле перо, состоящее из тонкого гибкого стержня и опахала, которое…

– Цы-ы-ы-почки. – Саша разглядывала собственный локоть.

Ей было скучно.

Норт снова откашлялся.

– Тебе нравится нас просвещать, – упрекнула она. – Прям хлебом не корми, дай блеснуть интеллектом, верно?

– Я думал, тебе интересно.

– Гагачий пух, не гагачий пух – да какая разница? Ты небось за этим сюда и приехал. Тебе любая мелочь любопытна.

– Так с нами ничего особенного не происходит. Все то же самое случалось и прежде, в иные времена. И все это собрано для нас в библиотеках и музеях. Пожалуйста, заходите, смотрите! Всего так много… чересчур много.

– Ну вот, опять, – зевнула Саша. – Скукотища какая! Брр! А оттяпаю-ка я эту бороду! А вот не будь ханжой. Послушай… – И она по-детски засюсюкала; слов Шейла уже не разбирала.

Джеральд лежал в своем номере, пытаясь читать.

– Последняя ночь осталась. – Это голос Борелли: натужный, словно он какими-то тяжестями ворочает. – Тебе ведь здесь тоже не по душе?

На его постели устроилась Луиза Хофманн – замужняя женщина.

– Ты сам знаешь; я тебе объясняла. Места роли не играют, они все одинаковые. – Она поцокала языком. – Ой, тебе ж теперь стирать не перестирать!

Борелли словно не услышал. Взгромоздившись на кровать, он отдирал от потолка ярко-зеленый снимок Волги. Из-под него показался сперва уголок, а затем и весь плакат: рифеншталевская Олимпиада-1936. [146]146
  Берта Хелена Амалия Рифеншталь (более известная как Лени Рифеншталь; 1902–2003) – немецкий кинорежиссер и фотограф; также актриса и танцовщица. Работала в период национал-социалистического господства в Германии; активный пропагандист Третьего рейха. Ее документальный фильм «Олимпия», посвященный XI Летним Олимпийским играм в Берлине (июль – август 1936 года), также носит ярко пропагандистский характер.


[Закрыть]

– Ага! – так я и думал. Вот они, первоначальные плакаты. Да ими весь потолок украшен.

– А где старина Джеральд? Вот кому было бы интересно.

– Я читать пытаюсь! – рявкнул голос. По аэроснимку можно было бы определить откуда.

Борелли состроил гримасу. Луиза рассмеялась.

Луиза откинулась назад на локтях, юбка полутемным куполом накрыла поджатые ноги; наверху доски и углы деревянной церковки словно бы венчали короной ее чело. Золото побрякивало на запястьях Луизы, скручивалось в мочках ушей; роскошная цепочка пшеничным колосом уходила вниз, под блузку. Луиза не сводила с Борелли глаз. И в то же время словно бы глядела мимо – куда-то в себя; а может, в ближайшее будущее. Борелли уселся рядом.

– Что такое?

Луиза улыбнулась.

– Я ни слова не сказала.

А вот Шейла прислушивалась.

Понимающий голос Борелли:

– И все же – что такое? О чем ты подумала?

– Вечно ты спрашиваешь об одном и том же. – И загадочно добавила: – Как это мило…

– А Кен куда-то ушел? – осведомился Борелли. – Где он вообще?

– Мне плевать, где он.

Луиза потеребила край одеяла из гагачьего пуха.

Борелли замялся было – а в следующий миг наклонился и поцеловал Луизу. Слышно было, как где-то по соседству Джеральд шуршит страницами Певзнера. [147]147
  Сэр Николаус Бернард Леон Певзнер (1902–1983) – британский ученый немецкого происхождения; историк искусства и архитектуры; прославился изданием серии путеводителей «Английские здания» (в 46 книгах).


[Закрыть] Шейла слышала, как вздыхает Луиза, словно забывшись беспокойным сном.

– Дуг, как там Джинниного старшенького зовут? – послышался голос миссис К.: она доводила до ума последние открытки.

А вот и Луиза:

– Что же теперь будет?

Борелли неуклюже расстегивал французские пуговки на Луизиной блузке. Луиза залепетала что-то (совсем невнятно); ее ухажер поднес палец к ее губам. Блузка распахнулась, точно пальто. Борелли осыпал поцелуями ее шею и грудь, прижался щекой к ложбинке между двумя округлостями. Луиза запустила пальцы ему в волосы. И заплакала – тихо-тихо.

– О чем ты? – спросил Борелли.

– Ни о чем! – выкрикнула Луиза.

Джеральд шумно откашлялся и высморкался.

Никто так и не узнал, о чем разговаривают между собою Кэддоки. Слышалось лишь нарастающее и затихающее бормотание: главным образом монотонный голос Кэддока, когда он менял пленку с помощью особого приспособления, изрядно смахивающего на вывернутую наизнанку черную куртку. А вот теперь они раскричались! Гвен – визгливо-пронзительно; Кэддок предпочитал односложные, отрывочные реплики: терпеливо выплевывал слово за словом. Оба бранились на каком-то иностранном языке – на своем тайном семейном жаргоне. Скоро затихли и они.

Саша и Норт весело смеялись. А ведь старина Норт ей в отцы годится!

Заминка; смех умолк. (Шейла все слышала!) Вайолет громыхнула дверью так, что все перегородки ходуном заходили. Голос ее зазвенел и сорвался.

– Вайолет, погоди секунду, – увещевала Саша.

Но та словно не замечала этих двоих.

– Он свинья, как есть свинья; уж я-то эту породу знаю. Упырь поганый.

– Что? – изумился Норт.

Саша удержала его за руку. Вытряхнув содержимое сумочки, Вайолет рылась в поисках сигарет.

– Присядь-ка. И давай рассказывай. Сигареты на туалетном столике.

– Мастер зубы заговаривать, ловелас недоделанный. Вот так бы гаду и врезала. Бедная девочка, как я ей сочувствую.

– Пойду-ка я пожалуй, – проговорил Норт.

– Стой! Вайолет, а ну садись. И успокойся. Не стоит оно того.

– Да вы только ее послушайте! – расхохоталась Вайолет.

– Да в общем, то же можно сказать о чем угодно. Все – суета сует, – предположил Норт. – В большинстве случаев мы бессильны что-либо поделать.

Руки его неподвижно лежали на коленях.

– А тебе откуда знать? – вскинулась Вайолет. – Я про себя говорю.

– По крайней мере, мы – вместе, – отозвалась Саша. – Мы вообще-то в отпуске. Меня стошнило.

– Да я слышала. Вот гадство.

Послышался неумолимый храп Каткарта: точно ярды и ярды гравия сперва сгребали вверх по склону, а потом ссыпали вниз по жестяному листу. Сон: разновидность предсмертного хрипа.

Кто-то забарабанил в стену.

Все друг друга слышали.

Шейла заставила себя рассмеяться.

Голос Хофманна:

– Где, к чертям собачьим, тебя носило?

– Неважно, – бросила Луиза. И принялась беспечно насвистывать.

– Я задал вопрос.

– В таком случае спрошу и я: а тебя где носило?

– Заткнись!

– Что, не преуспел? Ах ты, бедняжка.

Вайолет чуть не расплакалась.

– Она такая милая; мне она с самого начала понравилась.

– Я устала, – сообщила мужу Луиза. – Спать ложусь.

Шейла, сидя в постели, застегнула пижаму. Когда ты в группе, среди друзей, мир глобально, постоянно меняется; даже когда ты одна, столько всего нового можно увидеть!

Дверь внезапно громыхнула – и распахнулась. В номер ввалился Гэрри Атлас.

– Ой, бл..! Где тут, на х… свет?

Шейла накрылась одеялом. Гэрри тяжело плюхнулся на край постели.

– Вот и мы… – объявил он.

Гэрри обвел взглядом комнату, причмокнул губами. Почти опрятный – этак подчеркнуто-опрятный! – в новехоньком пиджаке «Симпсон», в трикотажной рубашке и расклешенных брюках. Гэрри тяжело дышал: пьяно-багровая физиономия местами налилась инфракрасным светом и чуть сместилась с оси. Под глазами и вокруг носа плоть словно разошлась в разные стороны. Если внимательно приглядеться – вот как Шейла! – можно было различить контуры костей и двадцатилетнюю впалую затравленность. Губы уже сложились складками – как если бы внутри зубов не хватало. Из пиджачного кармана торчал необрезанный кончик кубинской сигары.

– Ну, Шейлочка, – вздохнул он, – как делишки-то?

Гэрри явно устал.

– Я тут, Шейлочка, столкнулся внизу с чертовски интересными людьми. Правда интересные; классные ребята! Да только я по-ихнему разговаривать не умею.

Он ухватил Шейлу за плечо; стеганое одеяло поползло вниз.

– Шейлочка, я вот все хотел спросить. А тебе поездка-то в удовольствие? Тебе весело?

Но Шейла лишь пыталась вернуть одеяло на место.

– Да ради всего святого, Шейла. Живи опасно! Я вот все собирался тебе сказать. В этом твоя проблема. Слишком уж ты зажата.

Гэрри рыгнул.

– Слышь, Шейла. Так тебе весело или нет?

Она наконец оставила одеяло в покое.

– Я наблюдаю прелюбопытные достопримечательности и обычаи. И люди мне нравятся. Мне кажется, интересным может быть что угодно.

– Блин! – Гэрри подался вперед. – Это что еще взгляд на вещи? – Его озадаченное лицо посерьезнело – да таким и осталось. – Сдается мне, мы тут «третьи лишние». – Тяжело дыша, он неотрывно глядел на Шейлу. – Мы – «темные лошадки», ты и я. Ни х… они про нас не знают.

Кто-то кашлянул.

– Я никогда не думала… – начала было Шейла.

Гэрри многозначительно покивал.

– Так вот и подумай.

Он выпрямился, задиристо вздернул подбородок.

– А знаешь, кто еще у нас «темная лошадка»?

– Кто же?

– Старина Джеральд.

– По-моему, это несправедливо. Он очень милый.

С Джеральдом она едва ли парой слов обменялась, но и она хорошо знала его манеру держаться позади, замыкаться в себе.

Гэрри расхохотался, смачно хлопнул себя по колену.

– Да мы друг друга понимаем, ты и я. Мы с тобой – два сапога пара.

Шейла нахмурилась; Гэрри с энтузиазмом закивал.

– Пожалуйста, не надо здесь курить. Иначе я не засну. Эти тесные комнатенки…

– Да ладно, ладно…

– Вообще-то некоторые здесь заснуть пытаются, – раздался голос по соседству. Джеральдов, собственно говоря. Все прочие тоже лежали, не смыкая глаз, копя чужие секреты.

– Вам лучше уйти, – шепнула Шейла Гэрри.

Она выпрямилась; взгляду открылась одна грудь – белоснежная округлость, словно неполное лунное затмение.

Гэрри качнулся было к ней, но на полпути передумал.

– Спать! – заорал он. – Всем спать!

С трудом поднявшись на ноги, Гэрри зашатался, растопырил руки, пытаясь удержать равновесие. Солнцезащитные очки грянулись о туалетный столик, осколки темного стекла каскадом рассыпались по Шейлиным платочкам и открыточкам; а сам Гэрри рухнул прямо на перегородку, пробив головою нижнюю панель.

– Да ради всего святого! – воззвала миссис Каткарт. – Дуг? Что происходит-то?

Этот и землетрясение проспит, и, не приведи боже, конец света.

– Госсссподи милосердный, – сдавленно запротестовал Гэрри. Его голова и плечи оказались в соседнем номере.

– Вы могли убиться!

– Ну дай руку, что ли, Шейлочка! Блин!

Джеральд уже включил свет. Кто-то подоспел к дверям Шейлиного номера.

– У вас все в порядке?

– Ну вы сборище тупых недоумков! Как по-вашему, в порядке или нет? – взревел Гэрри.

К месту событий примчался Кэддок с фотоаппаратом и вспышкой.

– Да все в порядке, – заверил задрапированный в халат Джеральд. И, нагнувшись, попытался установить перегородку на место.

– Сдается мне, он несчастлив, – промолвила Шейла, пытаясь помочь, чем могла.

– Возможно, – кивнул Джеральд. – Хотя в толк не могу взять почему. Я отведу бедолагу в номер.

Закапал легкий дождик; потом полил сильнее – точно местные швырялись камнями по крыше. Шейла расслабилась; ей казалось, она уже дома.