Текст книги "Ностальгия"

Автор книги: Мюррей Бейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Луиза рассмеялась. Уж этот-то умеет разговаривать; и однако ж так редко засиживается за столом!

– Возможно, – согласился Норт, глядя на Борелли. Саша устроилась рядом.

– Мы не так плохи, – подхватил Дуг. – Знавал я парней, которые и табуретку вусмерть уболтают. – Он обернулся к жене: – Ты ведь Клемма Маккагни за любимым делом видела?

– Сдается мне, остроты поддерживают нас «на плаву». Мы удалены от всего мира, мы практически в изоляции, – продолжал Борелли, – нам здорово нужна поддержка. Вот на помощь и приходят остроты: дескать, не все так плохо. Ощущение такое, будто в Австралии мы все – пациенты в одной палате. В больницах, знаете ли, вечно шутят.

Все дружно расхохотались.

Миссис Каткарт сочла своим долгом развеять ложное впечатление:

– Сэр Роберт Мензис был превосходным оратором.

– Премьер-министр Австралии, – пояснил Кэддок.

Норт обернулся к Борелли.

– Возможно, дело просто в привычке. Почему, например, мужчины и женщины в Париже разговаривают с сигаретой в зубах? А в Индии, когда хотят сказать «да», медленно качают головой из стороны в сторону?

– Ох уж эти французы! С иностранцами они ведут себя просто по-свински, правда?

Джеральд подался вперед.

– Я и насчет американцев на все сто не уверен. Но, как вы верно заметили, язык у них подвешен что надо.

– Так у них же телевидение испокон веков…

– Янки – ребята настоящие. Щедрая душа. Уж здесь вы не поспорите. Великие художники, великие ученые…

– Ну, то есть ушлый народ, что есть, то есть.

– А как насчет канадцев? Вам когда-нибудь встречался интересный канадец?

Сравнения, анекдоты… Джеральд поджал губы.

– Да, я от канадцев не в восторге.

– Ни одного не вспомню, – загадочно обронила Вайолет.

– Вот я всегда терпеть не могла немцев, – призналась Шейла. – Сама не знаю почему.

– Из-за Второй мировой, – подал голос Кэддок.

– Как насчет англичан?

Англичане… Действительно: а как насчет англичан?

– Да ладно, помми [104]104
  Пом, помми – англичанин; часто – австралиец английского происхождения (австралийский сленг).


[Закрыть]– свои люди, чего уж там.

– Во всяком случае, на порядок лучше ирландцев.

– А вы не находите, что англичане малость нос задирают, воображают о себе невесть что?

– Да не больше, чем французы, – парировал Норт.

– Англичане живут на ровном плато, – пояснил Борелли. – На зеленых, возделанных землях. Уютно им там.

– У шотландцев напрочь отсутствует чувство юмора, – подхватил кто-то.

– Кстати, я слышал, что поляки – народ замкнутый и нелюдимый. В Польшу мы ведь не собираемся, нет?

Нет, Польша в списке не значилась.

– Не нравится мне их обувь, – рассмеялась Саша.

– Поляки носят обувь весьма экзотического вида. Русские поддевают носки в сандалии. Голландцы ходят в деревянных башмаках.

– Европейцы!

Мудреный гиперборейский зов одержал верх – не без помощи магнитного полюса. Тяга к холодным металлам, к вычурным оградам бульваров, к гололедице и к гортанным звукам.

Джеральд высказал мнение о том, что испанцы – удивительный народ, но могли быть и лучше.

– А уж итальянцы с греками…

– Против итальянцев ничего не имею.

– Дома они повсюду кишат, куда ни глянь. Даже собственная газета у них есть. Это не в ваш огород камешек! – Дуг внезапно обернулся к Борелли.

– Он не итальянец, – вступилась Луиза.

– На войне они все в штаны наложили, слабаки несчастные, – отозвался Гэрри.

Миссис Каткарт упомянула голландцев.

– Очень чистоплотный народ.

– В точности как швейцарцы, – согласился Кэддок.

– Тогда как насчет шведов?

– Холодные люди!

Социализм и суицид. Синие глаза. Автомобили «вольво».

– Фотоаппараты «Хассельблад», – добавил Кэддок, хотя к нему почитай что никто и не прислушивался.

А как насчет знаменитого трамвая Эйнштейна в городе Берне? Видели ли вы северных оленей на просторах Финляндии?

– Индийцы, – вспоминала Шейла, – какие-то скользкие, словно маслянистые. Должно быть, потому, что живут в тропиках. Мне с ними сложно общаться. И еще у них у всех – усы.

– А мне вот вспомнились африканские негритосы.

– А как насчет япошек? Они-то чем живут? Черт меня подери, если я понимаю, – заметил Дуг.

– Они совсем как китайцы, правда?

– Видели бы вы их в Сингапуре! – Норт отошел к окну.

Кен Хофманн собрался уходить на очередную выставку. Похлопал Луизу по плечу; та кивнула, даже не оборачиваясь: иди, мол.

Кэддок сообщил данные по ВНП Японии и по структуре деревни в рамках корпораций. Упомянул мистера Хонду, продукцию «Никон» и «Кэнон».

– Полагаю, все без исключения жестоко разочаровались в арабах, – промолвила Гвен.

Каткарты слыхали, будто арабы – грязный народ.

– Да, верно; глаза б мои на них не глядели.

– В Египте было интересно… – вступилась Шейла.

Тут появился Гэрри: вернулся с автомобильной выставки, на которой давно мечтал побывать. Он бесцеремонно плюхнулся в кресло Хофманна.

– Наших друзей обокрали подчистую среди бела дня, прямо перед пирамидами!

Рассказывают, что в России надо иметь при себе свои собственные затычки для ванны. В Италии и во Франции горячий душ – большая редкость. Мудрые японцы не верят в названия улиц.

Дуг хлопнул себя по колену.

– Так я ж и говорю: чем больше смотришь вокруг, тем больше убеждаешься: не так уж мы и плохи.

– Я считаю, нам очень повезло, – добавила его супруга. – А люди слишком много болтают.

Вот именно! Все единодушно согласились; все поджали губы.

– У нас есть мы, – просто сказала Гвен.

Чистая правда! Смутно ощущаемая данность: своего рода прибежище; утешение, которое никуда не денется.

Все с удвоенным энтузиазмом закивали. И – тишина. Развивать эту тему вроде бы и некуда.

– Ну что ж, повидали мы несколько стран… – начал было Дуг. И, углядев Гэрри, завопил: – Привет, незнакомец!

Вальяжно развалившись в кресле, Гэрри помахал в ответ.

– Однако, похоже, время ты провел неплохо, – улыбнулся Джеральд.

– Однако спасибо.

Вайолет, вторая слева, тихо хихикнула.

Перегнувшись через стол, Борелли шепнул Луизе:

– В Лондоне я раздобуду для вас одну открытку: думаю, вам понравится. – Просто открытка, ничего особенного; один только Борелли, похоже, понимал, что именно ее порадует.

– Какую такую открытку? Расскажите?

– Рисунок Блейка. «Строитель пирамид» называется. Вот и все. Я про него вспомнил, когда о пирамидах речь зашла. У строителя там совершенно фантастический нос. И название удачное, правда?

Луиза кивнула.

– Я вам напомню.

– А старина Гэрри чем-то недоволен, – заметил Дуг жене.

– Да обломался я по-черному!

О чем речь? Да об автомобильной выставке. Прислушивались далеко не все.

– Все двигатели работают, автомобилей почитай что и не видно – дым коромыслом. Я раскашлялся – не продохнуть. Куртка гарью провоняла. Зато поглядел на «FJ» – в идеальном состоянии машинка, в самой глубине стоит; и еще у них есть настоящий «хартнетт», и еще «эдсел». Вот на что стоило полюбоваться! Все остальное – неуклюжие монстры с американских конвейеров.

– То есть «дюзенберги», «паккарды», «биркеты» с закругленным лобовым стеклом и тому подобное?

– Точняк.

– И что, там целая толпа собралась?

Гэрри поднес ладонь горизонтально к глазам, точно уровень воды показывал.

– Хорошо, что мы с тобой не пошли, – воззвала Саша к Вайолет.

– А по дороге назад умудрился заблудиться в подземке! Думал, тут меня банда черномазых и прирежет! Таким палец в рот не клади.

– Эх… – гнусаво посочувствовал Дуг.

Встав из-за стола, Борелли присоединился к Норту у окна. Доктор, скрестив руки на груди, кивнул. Подоспела и Саша; их стало трое.

Еще несколько дней – и прощай, Америка!

– Время просто летит, – вздохнула Шейла.

Вайолет так и зашлась хохотом.

Солнечный луч скользнул через всю комнату и прочертил застеленный скатертью стол.

Рассуждая о том о сем, Борелли несколько раз оглянулся через плечо на Луизу, но та, по какой-то персональной надобности заглянув в сумочку, ушла к себе в номер. Когда Борелли обернулся, увидел он только опустевший стул.

В кругу новых друзей Шейла явила миру изумительной красоты улыбку. Точно огромная птица покидала клетку: вот так же и улыбка обретала свободу. Губы и ноздри растянулись неправдоподобно широко, брови выгнулись дугой, уши отклонились назад. Улыбка Шейлы никогда не отличалась утонченностью. А теперь вот она порою набирала силу среди всеобщего безмолвия, пока прочие сидели, не говоря ни слова; и тогда все начинали улыбаться – при одном только взгляде на Шейлу.

Такова характерная внутренняя перспектива гостиниц: тихие коридоры и безликие двери. Джеймс Борелли брел по направлению к своему номеру, а позади три смятые столовые салфетки медленно разворачивались, словно по собственной воле. Коридоры были пусты: никаких тебе служителей с тележками, нагруженными постельным бельем и брусками мыла. Свойство света: золотистый, густой и вязкий. Справа и слева основная функция гостиницы – любой гостиницы! – осуществлялась без сучка без задоринки: разбросанные в беспорядке личные вещи путешественников мирно лежали тут и там, дожидаясь, пока вспыхнет свет.

Параферналия как зеркало личности путешественника: на этом докторскую диссертацию можно сделать! В номере 113 бритва с помазком неприкаянно валялись у кровати, а блокнот с шариковой ручкой откочевали в ванную. Из раскоряченной на полу холщовой сумки вывалились запасная куртка цвета хаки (говорят, теперь они – большая редкость) и чистая рубашка (синяя). Вот, в сущности, и все. И никаких тебе, скажем, фотоаппаратов. Поглощенный сразу многим, Борелли путешествовал, в отличие от Филипа Норта, без всяких книг. Занавески отдернуты; номер выглядел противоестественно пустым: переходная точка, как есть. Телескоп болтался на весу, позабыт-позаброшен. Вайолет с Шейлой, не-разлей-вода, задернув шторы, смотрели по дневному телевидению какой-то мюзикл сороковых годов. Борелли побродил взад-вперед, заложив руки за спину, вышел из номера, подошел к следующей двери.

И постучался.

– Луиза?..

Под его прикосновением дверь распахнулась. Она стояла чуть приоткрытой.

– Простите, пожалуйста! Извините…

Должно быть, хозяйка подкралась к двери на цыпочках, порывисто кинулась вперед; сейчас она прикрыла руками грудь – этаким белым иксом. Однако тем самым выставила напоказ все, что ниже, – словно в фокусе. Луиза стояла перед гостем обнаженная.

Отвернувшись, оберегая ее, Борелли дал понять, что уходит. Но замер на полпути. Попытался смотреть только ей в глаза и не иначе, обычно это давалось ему так легко, так естественно, однако его взгляд поневоле стремился – и скользил – все ниже. Какие округлости и впадинки, покатость и полнота, мягкий алебастр, наделенный собственным теплом и светом. Все – здесь, все – перед ним.

Луиза заулыбалась – нервно, краем губ.

– Закройте дверь.

– Что? Ох…

Она опустила руки. Борелли взялся ладонью за подбородок. И закрыл дверь.

Луиза рассмеялась. Шагнула вперед. Все ее тело было теплым и хрупким, благоухающим после ванны.

– Отчего ты дрожишь?

– Мне не следует здесь находиться, – хрипло проговорил он. – Не следует, правда?

– Мы нервничаем, – расхохоталась она. И нараспев добавила: – А не следует.

Время: без десяти четыре; место: Нью-Йорк.

– Дай мне снова взглянуть на тебя, – попросил он.

Луиза шагнула назад. Он прикрыл ладонью глаза: им владели радость и отчаяние.

– Я – хорошенькая?

– О да! – И добавил: – Без всех своих драгоценностей.

Борелли медленно покачал головой; Луиза полуобернулась, рассмеялась негромким горловым смехом.

– Прямо как ты.

Какая она храбрая в своей наготе!.. Эта новообретенная дерзость изумляла его и захлестывала. Луиза сымпровизировала изящный пируэт, но Борелли даже не улыбнулся. Она вновь приблизилась; он нахмурился.

– Я не могу остаться. Ты же знаешь, мне нельзя здесь находиться.

И он привлек Луизу к себе, втянул в складки одежды. Прямо перед его удивленно расширенным глазом на ее шее пульсировала крохотная вертикальная жилка. Серебряный баланс часов, топливопровод двигателя. Это – часть ее; Борелли поцеловал жилку.

– Так-то лучше, так-то оно лучше, – зашептала Луиза, пытаясь развернуться так, чтобы его видеть.

Прямо перед ним привольно раскинулось все то, что она предлагала в дар, то, что вдруг стало таким естественным. Борелли не вполне понимал, что происходит, он нахмурился – и подхватил ее на руки. Покачал было головой – и замер; в коридоре послышались шаги.

Луиза ничего не заметила.

– Ты бы накинула что-нибудь на себя, – прошептал он. – О, любимая. Ну же.

Луиза, похоже, не вслушивалась.

– У тебя есть братья и сестры? – полюбопытствовала она.

Борелли воззрился на нее. Такие вопросы способна задавать только замужняя женщина. Он оглянулся на дверь, на коридор.

– Так есть или нет?

– Нет.

– А родители твои живы?

– Мать жива.

– Бедный мальчик…

– Да при чем здесь это?.. Быстрее, пожалуйста. Оденься. Луиза? Или мне придется уйти.

А Луизе так хотелось потянуть время.

Глядя куда-то в пространство, она несколько раз произнесла его имя. Повторила еще раз – с густым северноавстралийским акцентом. Борелли только головой изумленно качал: как это на нее непохоже! Этот новый Борелли был темноволос, однако бледен; такой серьезный и глаз с нее не сводит. Была в нем некая «зажатость», которую так хотелось снять! Луиза быстро поцеловала его несколько раз – и оперлась подбородком о его плечо.

Под прямым углом к ним, в номере 315, Хофманн балансировал на одной ноге, стягивая носки. Вайолет бросила бедняжку Шейлу заниматься открытками; и пока Хофманн рассказывал про выставку, на которой только что побывал, – прыг-скок, – Вайолет расстегнула лифчик и погляделась в высокое гостиничное зеркало. Слушала она разве что краем уха. Тут же стояли и лежали флакончики духов и пуховки для пудры, всевозможные бумажные салфетки, расчески и овальные розовые крышечки; в воздухе повисала смутно-благоуханная влажность талька. Номер походил на театральную гримерку; те, кто пользовался зеркалом, сменялись в здешнем коротком репертуаре с одинаковой регулярностью.

– А где твоя подружка? – полюбопытствовал Хофманн.

Вайолет выпустила колечко дыма.

– Саша опять усвистела куда-то с этим своим приятелем-доктором.

– Со стариком Нортом? – Хофманн аккуратно сложил рубашку. – Я с ним особо не общаюсь.

– Он нормальный парень, – заверила Вайолет, помедлив – а чего ей еще оставалось делать, будучи обнаженной? – И вовсе не старый. Нет-нет, не сказала бы.

Хофманн не ответил: не хотел наводить ее на ненужные мысли.

Но вот Вайолет обернулась, такая тоненькая и хрупкая в своей наготе, – и расхохоталась от души.

– Да я себе, похоже, негритеночка подцепила!

Гладкие бока и спина Хофманна были покрыты ало-фиолетовыми синяками – от столкновения с флагом.

Она все еще смеялась, когда Хофманн ухватил ее за запястье. Они повалились на кровать, прямо поверх одежды.

– Эй, не так быстро, – задохнулась она, везде и всегда – звезда экрана и сцены. Вайолет свесилась с кровати затушить сигарету. Но Хофманн уже принялся за дело; она вскрикнула.

Одна и та же мягкая музыка транслировалась в каждый из номеров. Когда запись сменилась, Хофманн не спеша прошествовал к себе, чуть дальше по коридору. Мимо прошел Борелли; мужчины коротко раскланялись.

Туристы поделились более-менее на две категории: те, кто хмурился в тишине, пытаясь удержать и вычленить созвездие впечатлений, по большей части никчемных; и те, кто замусоривал тишину словами – любыми, первыми попавшимися, расшатывая и разрушая приблизительную форму вещей. Первые легко узнаваемы. В фойе они ковыряли ковер носками ботинок, словно выискивая мимолетные впечатления у себя под ногами. Остальные – ядро группы – сбились в кучку; головы и голоса характерно подергиваются, и одеты все в светлое. Удивительно, сколь многие перетаптывались на месте или потирали руки. День-то выдался нехолодный. Чтобы убить время, они перебрасывались шутками, остротами, комментариями и отдельными наречиями. Да-да. Взять, например, хоть Гэрри: «Противомоскитные сетки все с собой взяли?» На такого рода реплики отзывались разве что походя, но ценность их оттого не умалялась. Это нормально: так раствор скрепляет кирпичи.

Туристы допивали растворимый кофе – «добрый старый суррогатик» – шутка такая! – и две-три дамы с трудом пытались подступиться к громадным сэндвичам типа «герой». Многие были в пальто, в шубах, в шарфах и все такое прочее; ранний ужин еще более нагнетал атмосферу. Снаружи почти стемнело. Уличное движение свелось к далекому ночному гулу. Дуглас Каткарт резко подышал на бледно-голубые окуляры бинокля и пошарил в кармане, ища носовой платок. У Кэддока зачехленный в кожу телеобъектив был, как всегда, под рукой: в живот упирался.

Подоспел гостиничный туроператор. Щеголеватый такой.

– Все в порядке, парни, – объявил он, глядя на часы. – Ну, в путь-дорогу. Удачи!

Удачи? Это он о чем?

Туроператор, улыбнувшись, смачно хлопнул Джеральда по спине. Американцы, они такие: особо не церемонятся.

Лендроверы – модели с длинной колесной базой – были укомплектованы металлическими лопатами, запасными баночками с соком, подвижными фарами и воротами. Первую машину вел широкогрудый американец с жиденькой серебристой бороденкой и со шрамом на лбу, благоухающий перегаром. Этот разговаривать не разговаривал: только ругался или бурчал что-то на индейском жаргоне – вот ведь грязный ублюдок! Работник лесной охраны, так называемый рейнджер. Второй водитель, его напарник, из машины так и не вышел; лишь впоследствии, когда согруппники сравнивали записи, выяснилось, что он – точная копия первого. Оба были в одинаковых мятых куртках-«сафари», оба экипированы охотничьими ножами в ножнах, патронной обоймой и флягой с водой. В этом смысле они весьма походили на сходным образом экипированные лендроверы.

Отработанное движение руки из окна – вперед, по дуге. Рейнджер выжал подвывающий полный привод, и колонна стронулась с места.

Заповедник находился в самой неожиданной части Нью-Йорка – в центре, на неровной местности, среди заброшенных скамеек, среди кустов, и скалистых образований, и неглубоких оврагов.

На вопросы рейнджер упорно не отвечал.

Так что Филип Норт пояснил Саше:

– Мне рассказывали, будто там водятся лисы, американские зайцы, скунсы и совы. И разумеется, белки.

При этих словах рейнджер зашелся хриплым хохотом и бросил через плечо:

– Слыхал, Чаро? Во дают!

– Точно, бвана.

Чернокожий паренек в шортах цвета хаки, босой, скорчился в задней части машины; чтобы ответить, ему пришлось слегка распрямиться.

Бормоча что-то себе под нос, рейнджер вновь расхохотался – или, скорее, зашипел сквозь зубы. В точности так же тарахтел и двигатель лендровера.

Притиснутая к Норту, Саша вопросительно глянула на него. Тот пожал плечами. Дескать, лучше оставить водителя в покое.

Машины въехали в парк, фары выключили; Вайолет, сидевшей в глубине салона, велели затушить сигарету. Рейнджер осторожно вел машину вперед. Многие деревья уже облетели. Тропа петляла туда-сюда; темные ветви норовили царапнуть по корпусу – и тут же отдергивались. Черные кусты вспучивались, точно валуны; однако ж слева и справа угадывались самые обыкновенные стежки и каменные скамейки. Очень скоро бензиновый гул и гудки угасли, огни окрестных небоскребов почти все канули в темноту. Лендровер свернул в густой подлесок; все внезапно окунулись в листву.

Неожиданно водитель выключил двигатель.

Итак, все тихо. Стоило кому-нибудь шелохнуться – и листва приходила в движение.

Все быстро выбрались из машины и прошли за проводником шагов этак тридцать; все, кроме Кэддока, спотыкались и оступались, а почти неразличимая во тьме черная фигура замыкала шествие, таща под мышками две плетеные корзины, точно два чемодана.

Рейнджер вскарабкался на здоровенный черный дуб – удивительно проворно для человека его габаритов и возраста. Его куртка-«сафари» разошлась на сгибе, явив взгляду «Кольт-45» в кобуре из дубленой кожи. Вайолет с Джеральдом принялись было хихикать и перешептываться, но сверху, из глубины колыхающихся, никнущих ветвей, донесся резкий окрик. Гвен, первая в цепочке, нащупала деревянную лестницу. Дуг принялся подталкивать жену снизу. Хе-хе. Душа компании Гэрри боднул Сашу головой; она велела ему прекратить; прочие, вместо того чтобы смеяться, украдкой озирались по сторонам.

Панельный домик на дереве был так искусно замаскирован, так вписывался в листву, что туристы сами не заметили, как оказались внутри. В лунном свете просматривалась обитая тканью скамья вдоль трех стен; все машинально расселись плечом к плечу.

Наконец наверх взобрался и носильщик с корзинами. Игриво ткнув его в живот, рейнджер затворил дверь.

– Можете разговаривать нормально, только шепотом, – гнусаво протянул он.

В полумраке слышалось его тяжелое дыхание. Рейнджер расположился у прорези, что открывалась на манер окна позади туристов. Вот откуда сквозняком тянет!

Глядя наружу, в темноту, рейнджер пошарил рукой и отыскал специальный выключатель.

– Надо отдать янки должное, – прошептал Гэрри, первым нарушив молчание.

Прямо внизу самого заурядного вида уличный фонарь вспыхнул и неожиданно четко высветил типичное для парка пересечение троп. Картину дополняли скамейка и скособоченная урна; трава вокруг отливала бледно-зеленым. Гонимый ветром газетный лист застрял в основании фонаря. Внутри домика, за специально сконструированными жалюзи, тот же самый свет озарял лица, а стены тонули в тени.

Все заинтересованно оглядывались по сторонам. Гвен Кэддок и Атлас заулыбались: бог весть почему.

– Не нравится мне все это, – прошептала Саша.

– Нас оттуда не видно, – выдохнул рейнджер. Обвел взглядом всю группу, задержавшись на Вайолет, затем на Луизе, и вернулся к окну.

Владельцы фотоаппаратов и биноклей взяли их «на изготовку» – и приготовились ждать.

В учтивой профессиональной беседе с Филипом Нортом речь зашла о преимуществах винтовок крупного калибра (.357). Здесь рейнджер проявил недюжинные познания. Упомянуты были и слон, и африканский муравьед. Односложные впечатления от Африки.

– Мои герои! – зевнула Вайолет. – Как это скучно.

– Тише, женщина.

Рейнджер глянул на часы и отхлебнул из поясной фляги. Вскорости после того носильщик открыл плетеные корзины. До чего славно было закусить бутербродами с ветчиной и дымящимся черным кофе (все включено).

– Вы на рыжих кенгуру когда-нибудь охотились? – Гэрри подался вперед. Вспомнил, типа. Ха-ха. Один его приятель, Билл Смоллкомб, в прошлом году…

– Бвана!

Рейнджер поднял руку, призывая к молчанию.

– Это и есть наша приманка? – осведомился Гэрри, тихо присвистнув.

– Ожидался старикашка на костылях. – Рейнджер глянул на часы. – Так и знал, что он припозднится.

Все поглядели вниз, на женщину в шубке. Молоденькая; расхаживает туда-сюда, точно ждет кого-то. В темноте смутно белело бледное личико.

– Не следовало ей сюда приходить, – продолжал рейнджер на полном серьезе. – Добром не кончится.

– А приманка-то неплоха, – натянуто рассмеялся Гэрри.

– Неподалеку отсюда в сумерках замечена целая шайка. Человек пять; все мужики. Придется ей их отпугнуть, или худо ей придется. Уж шла бы себе дальше.

Рейнджер снова отхлебнул из фляжки и придирчиво оглядел подлесок позади женщины и по обе стороны от нее. Свет фонаря повисал в воздухе желтым, размытым по краям куполом; сотни мотыльков кружили в центре; женщина расхаживала взад и вперед.

– Она все испортит.

– Все, пиши пропало, – проговорил Чаро, поднимаясь на ноги.

– Нет. Подождите.

Все молчали. Бывалые путешественники умеют делать скидки. В тусклом свете Кен Хофманн украдкой поглаживал по шее Вайолет Хоппер. Луиза пожимала руку Борелли.

– Капитализм, свободное предпринимательство по природе своей тяготеют к насилию, – объяснял Борелли Джеральду. – Они зиждутся на власти, скорости и наглядности, зависят от этих трех факторов. Всеми силами поощряются визуальные различия и эгоизм…

– Ну, кто-то же должен победить, – отозвался Кэддок.

– Неудивительно, что изгои автоматически становятся хищниками…

– Выживает сильнейший, таков закон джунглей? – встрял Кэддок с очередной банальностью.

– Это вы не в политику ударились, я надеюсь? – прошептала Луиза.

– Нет, не то чтобы. Это я просто размышляю.

Филип Норт тронул рейнджера за плечо.

– Не следует ли предостеречь ее, ну, окликнуть или что-нибудь в этом роде?

– Нет, это их спугнет.

Памятуя, что это – их последняя ночь в Америке, Каткарты воспользовались возможностью надписать кипу открыток.

– Бвана, – прошептал носильщик.

Женщина остановилась. Обернулась.

– Нет! – крикнула Саша.

– Заткнись! – прошипел рейнджер.

Из полумрака выступили пуэрториканцы, с ног до головы в коже, – вышли этак вальяжно, непринужденно, темные и безмолвные, как тени вокруг. Среди них затесался и один белый. Женщина затравленно заозиралась. Вцепилась в воротник шубы.

– Ишь здоровущие, – выдохнул рейнджер.

Норт потряс рейнджера за плечо. Тот словно не почувствовал: подавшись вперед, он жадно наблюдал за происходящим.

Женщина бросилась бежать. Налетела на одного из громил, упала. Шайка обступила ее тесным кольцом. Опрокинувшись на спину, женщина принялась лягаться; потеряла туфлю. Сперва у нее вырвали сумочку. Она захлебнулась рыданиями.

– Кто-нибудь, да остановите же их! – крикнула Саша. – Что за животные!

Лесничий оттащил ее от окна.

– Ты хотела поехать. Теперь смотри. Женщина совершила ошибку. Природа берет свое. Такова жизнь. – Он обернулся к Норту. – И ты тоже, сядь на место!

Бедная жертва; белые бедра раздвинуты в лунном свете. Шуба распахнулась, платье разорвано по всей длине и вкось. Остальные держали ее за руки. Игра теней многократно умножала этот «союз» – во всей его угловатости и свирепой, сплетенной черноте.

Никто не замечал, что происходит с Шейлой: рот и глаза широко открыты, по телу пробегает дрожь, рожденная жаром, электризующая нервные окончания; внезапно, резким рывком, ноги ее раздвинулись. Шейла с трудом сдержала крик. Несколько человек пытались сохранить отчужденное равнодушие; но большинство прерывисто дышали, качали головой при виде этакого зрелища или смущенно пощелкивали языками.

– Госссподи! – хрипло выпалил Гэрри, выражая чувства большинства. – Животные, как есть животные; вы только гляньте!

Каткарты надписали последнюю открытку и принялись приклеивать марки.

Саша сидела на полу, закрыв лицо руками. Норт ее утешал. Луиза рядом с Борелли плакала, трясла головой.

Их собственное положение казалось туристам слишком уязвимым, исключало вмешательство. Прямо под ними бесновались пятеро, вооруженные свободой азарта и выкидными ножами. По крайней мере, здесь, на дереве, они – на подветренной стороне.

Женщина распростерлась на земле – измученное животное, изувеченный пушистый зверок, растерзанный, измочаленный. Последние двое спорили, чья теперь очередь; она слабо дернула ногой. Высокий белый рухнул на жертву.

Свет разом погас. Воцарилась непроглядная тьма. Смутно различимая фигура рейнджера рванулась с места.

– Кто это сделал? Где вы?

– Мы видели достаточно, – промолвил Борелли.

Голоса на улице то нарастали, то затихали. Затем настала тишина.

– Это не твоя страна, парень. Это мое дело.

– Вы ошибаетесь.

– Вот именно, – поддержал его Норт.

– Мы совсем не этого ждали, – объяснил Джеральд.

– Ах, вы совсем не этого ждали? Ну, вы даете! – Рейнджер пошарил по стене, ища выключатель. – Сейчас врублю свет и набью тебе морду.

– В нашей стране такого не бывает.

– Я тебе морду набью.

Борелли стукнул тростью по подоконнику.

– Свет включится через минуту. Тогда делайте что хотите.

– Отлично сработано. Просто превосходно, – поблагодарил Кэддок, которому Гвен шепотом пересказывала происходящее. – Оно того стоило. Спасибо вам огромное.

Гвен рывком заставила его сесть.

– Мы еще не уходим.

Бормоча себе под нос непристойности, рейнджер толкнул одного, пихнул второго. Рванулся вперед, включил фонарь. Перед глазами все поплыло. Австралийцы заморгали. На земле трепетал белый носовой платок – и более ничего. Все прислушались – и решали, что можно спускаться. Прежде чем возвращаться в гостиницу, Хофманн и прочие по-быстрому осмотрели место события.