Текст книги "Ностальгия"

Автор книги: Мюррей Бейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Чтобы сфотографировать здание, Кэддок приспособил специальный широкоугольный объектив – и все равно вынужден был как можно дальше откинуться назад и наполовину утонул в джунглях; верная супруга поддерживала его под локти. Атлас остался с остальными, а Борелли вышел на поляну и, опираясь на трость, оглядел архитектурный ансамбль.

– Не все так плохо, как ты думаешь, Джеральд. На самом деле, я бы сказал, дизайн вполне себе радикальный. Не забывай, для этих людей прямые линии – сущее проклятие. Они привыкли к формам конусообразным и закругленным.

– Небось какой-нибудь американец расстарался, – пожал плечами Джеральд.

Хофманн поглядел на часы; Луиза промокнула лоб.

– Бред какой! – прошипела миссис Каткарт. – И стоило тащиться в такую даль…

– Право, пойдем уже, а то прям мурашки по коже, – воззвала Саша. – Где наш водитель?

Норт беседовал с водителем чуть в стороне и обернулся.

– Он говорит, что за лишние несколько шиллингов отвезет нас назад другим путем. Вы согласны?

Achchla, снова сидим, а вокруг – лес; до чего же славно дать отдых ногам, откинуться в кресле; а впереди еще немало живописных пейзажей, и в итоге итогов, с приходом сумерек, – отель с холлом, таким знакомым и родным, и стульями, и горчичного цвета ковром наверху, и горячим душем.

Борелли просунул голову между Хофманнами и откашлялся.

– А вы не чувствуете себя здесь, ну, вроде как слегка умалившимися?

Луиза глянула на него – и рассмеялась.

Хофманн даже головы не повернул.

– Да здесь ничем не лучше, чем в той вчерашней шарашке, как бишь ее там.

По другую сторону от прохода Гэрри объяснял Вайолет:

– Прошу прошения, но Африка просто-напросто не мой кусок радости.

– Это вы про вчерашний Музей ремесел? Мне там понравилось. – Борелли неотрывно глядел на Луизу. – А вам – нет?

– Разумеется, нет! – вновь рассмеялась она.

– Если им нужна иностранная валюта, – произнес Кен Хофманн (еще одна длинная фраза на его счету!), – неправильно они к делу подходят.

– Ну, признайте, что сегодняшний спланирован просто отлично. И впечатление он произвел. Мы уезжаем чуть-чуть другими, нежели приехали. Свое черное дело он сделал: в голове завелся червячок. И ничего тут уже не поделаешь.

Тут Хофманн резко развернулся заодно с другими полюбоваться на несущихся галопом жирафов, и Борелли внимательно пригляделся к соседке.

– Тогда что же вас интересует? – спросил он.

Луиза отвернулась и нахмурилась.

– Зачем вы все усложняете? Мы же всего-навсего в отпуске, – улыбнулась она.

Борелли кивнул и откинулся на сиденье.

Автобус мчался по мышасто-бурой равнине от полудня к закату. Линию горизонта прорывали лишь заросли мимозы и нагромождения валунов. Тут и там на полпути взгляд различат возделанные поля, главным образом сладкого картофеля, кое-где – маиса. Эти четко прочерченные прямоугольники – творение человеческих рук – выглядели здесь явно неуместными. Справа показалась деревня.

– Леон хотел бы сделать несколько фотографий, – внезапно сообщила миссис Кэддок. – Вы не возражаете?

Услужливый Гэрри Атлас хлопнул в ладоши, дважды, громко и резко, привлекая внимание водителя. Тот сбавил скорость.

– Ах! – воскликнула Шейла.

С обочины вспорхнули голуби-клинтухи; один врезался в лобовое стекло. Автобус покатил дальше, к деревне.

– Какие краси-и-вые! – прошептала Саша, выходя. – Вы только гляньте на нее!

Деревенские женщины расселись на корточках вокруг кухонных костров: глянцевые темные тела, бритые головы. Девушка, совсем юная, с огромным животом. Вайолет Хоппер и Луиза Хофманн обе сдвинули на лоб солнцезащитные очки и заинтересованно улыбались, не говоря ни слова. Миссис Каткарт – кому-кому, а этой нахальства не занимать! – подошла и будто ненароком встала рядом с одной из групп. Бледнокожая, с дамской сумочкой; словно бы отягощенная избыточным бременем – тут и лишняя светло-голубая кофта, и солнцезащитные очки, и золотые часы – и собственной плотью, что камуфляжем драпировала первооснову, костяк и череп. Впечатление усугубляли, или даже подчеркивали, забранные наверх волосы: явственно на калиологический [18]18
  Калиология – наука о птичьих гнездах.


[Закрыть]лад. Прическа колыхалась из стороны в сторону, точно хрупкий цветок. Напротив, бритые головы селянок – скульптурные, плавно перетекающие в контуры тела – были ближе к первоистокам. И однако ж миссис Каткарт стояла себе где стояла, будто так и надо. Остальные почувствовали себя неловко. Каждый шаг по белесой земле отдавался чуть ли не грохотом.

Луиза наблюдала за Борелли: тот рассматривал девушку. У девушки были полные, волнующие губы; на руке красовался яркий амулет. Ощутив на себе взгляд Борелли, она прикрыла ладошкой рот.

– Я бы остался тут на годик-другой, – сообщил Гэрри Атлас Норту. И многозначительно подтолкнул его локтем. – Что скажешь?

Внезапно Норт шумно откашлялся. Каткарт заглянул в ближайшую круглую хижину: путешествия должны быть познавательны. А миссис Каткарт неодобрительно поморщилась. Не иначе вонью потянуло. Или это грязь так пахнет?

Косоглазые козы наблюдали за происходящим; собаки, покрытые язвами и струпьями, бродили туда-сюда среди черепков. Потрясая деньгами и тыкая пальцем, Хофманн попытался купить у женщины ожерелье, но она только смеялась и оглядывалась на подруг. «Отлично, отлично, вот так, просто замечательно», – приговаривал Кэддок, снимая крупным планом женщин, и детей с раздутыми, точно воздушный шар, животами, и коз, и кухонную утварь, и хижины. И поспешно перезаряжал аппарат в тени – трясущимися от нетерпения руками.

На земле валялись огромные раздавленные насекомые. Сухой ветер расшвырял хрупкие трупики среди хижин. Наклонившись, Норт порылся в пыли, под стать геоманту, и исследовал находку: Locusta migratoria, саранча перелетная. Переднеспинка широкая, срединный киль – желтый с черным (стадная фаза). Типично короткие усики. Интересно, а не происходит ли слово locust (саранча) от слова lobster (лангуст)? А что, очень даже может быть. Здесь саранча – истинное бедствие: была ли? ушла ли? Во многих странах используется в пищу. Компенсация, возмездие.

– Снимите с меня это, кто-нибудь! Быстрее! – завизжала Саша, затыкая уши.

– Кто это сделал? – возмутилась Вайолет.

Гэрри снял длинную саранчу с Сашиного плеча и раздавил каблуком. Деревенские старухи так и зашлись беззубым смехом, только побрякушки зазвенели. Собаки подняли лай, забегали кругами. Туристам показалось, что их одобрили или, по крайней мере, признали – и за такой короткий срок!

Ублаготворенные, Каткарты вернулись к автобусу. Дуг одобрительно ухмыльнулся. Народец – что надо. Кое-кто из женщин встал на ноги, тряся грудями; любопытные детишки облепили металлическую дверь. Водитель завел мотор.

Прежде чем подняться в автобус, миссис Каткарт наклонилась к одному из детей:

– И как же эту малявочку зовут?

Мальчуган ткнул себя в грудь:

– Оксфорд Юниверсити Пресс.

– Она спрашивает, как твое имя, – ободряюще произнес Дуг.

Мальчик кивнул.

– Оксфорд Юниверсити Пресс.

– Очаровательно. Дуг, дай ему монетку. А кем ты хочешь стать, когда вырастешь, милый?

Мальчуган поднял глаза на миссис Каткарт. Водитель принялся разгонять на холостом ходу четырехцилиндровый двигатель.

– Хочу стать туристом.

2

Тяжелый камень; бордюр со скосом. А если не обрезан наискось, тогда кромки сливаются с небесами цвета цемента (пасмурными, стало быть). Водосточные трубы домов, очертания вязов и столбов, контуры носа и лба расплываются в воздухе, ни дать ни взять амеба или оптическая протоплазма – по контрасту с поразительно ясной прозрачностью Южного полушария. Здесь ощущалась несокрушимая устойчивость. Неряшливое величие. Даже сам воздух дышал стариной.

Незыблемость (камень), древнее могущество парламентских мест и госучреждений, каменные персты и голубиный помет: все серое, все придавлено собственной тяжестью и полито дождем.

К порядку, к порядку! Время проложило в городе каналы, зато разгладило английские лица. В автобусе, изнывавшем от респираторных проблем, наша группа постепенно продвигалась к центру, по руслу в обрамлении домов и подстриженных наискось изгородей, что немедленно смыкались позади (африканские джунгли, лабиринт в Хэмптон-Корте); однако ж уже в центре обнаружилось, что никакого «центра» и нет.

А есть что-то еще. Мимо стремительно проносились сверкающие «роллсы»/«бентли», и высокие кебы на дизельном топливе (в высшей степени практично!), и «ягуары», темные «даймлеры» с золотой полоской на боку, нанесенной вручную (терпение: по наследству досталось!), и еще – миниатюрные «трайамфы», труженики-«хиллманы», «морганы» и бессчетные «моррисы» – мили и мили «оксфордов» и «майноров», под стать выровненным рядам домов. Однако ж в то же время Лондон мгновенно развеселил приезжих. Не только крохотными приоконными ящиками для цветов и даблдекерами цвета герани, но и языком – снова родным. Повсюду – осмысленные сообщения. А еще – веселость, подспудная и вместе с тем конкретная, в принятии городских фарватеров и, как следствие, в пешеходной упорядоченности. Сколь облегчают жизнь регулировщики, и «зебры», прочерченные на ровном асфальте, не чета африканской всхолмленности, и нейлоновые рукава английского бобби, из ткани особого, флуоресцирующего цвета (опять-таки в высшей степени практично!). Возможности и, пожалуй, даже вероятности: просто развеселый праздник какой-то.

Но будем держаться фактов. Гостиница размешалась в переоборудованном крыле Британского музея, в районе WC2, изобилующем общественными туалетами и туристскими магазинчиками. Парочки пешеходов сверялись с картами, многие – в нейлоновых куртках с капюшонами и в очках, и с видом оглушенной кефали пялились на указатели. На ступеньках расселись американцы. У входа в гостиницу какой-то кокни продавал увядшие цветы.

Как и весь музей в целом, их крыло, с протяженными, выстеленными линолеумом коридорами, славилось качеством эха. Оснащенные спиральными обогревателями и кремовыми железными койками номера скорее походили на больницу или платоновскую идею больницы, и, по всей видимости, чтобы рассеять нелепое впечатление, каждую комнату украшала цветная индийская миниатюра из запасников музея. Вот только над кроватью у Шейлы почему-то висела эротическая картина гуашью (непальская?): тантрическая пара сплеталась в любовном объятии, а мужчина, опершись на локоть, одновременно прикладывался к медному кальяну. Ванная комната была отделана в белом цвете, повсюду, куда ни глянь, стекло и сеть мелких трещин. Спиральные обогреватели, тоже, верно, далеко не новые, то и дело без предупреждения принимались отхаркиваться. В отдельных номерах этот звук граничил с непристойностью. Поначалу Шейла испуганно отпрянула: стоило ей развесить на просушку полотенце, как батарея завибрировала и принялась жаловаться. Саша и Вайолет, поселившиеся в одном номере, так и сели – и закатились хохотом. Каткарты несколько обиделись. Эта гостиница была оборудована ваннами, а вот душа в ней не было. Джеральд уже ушел, в настроении весьма приподнятом: в Национальную галерею отправился. В Лондоне лицо его и походка изменились до неузнаваемости.

Накатило отрадное чувство свободы: огромный город преподносил себя, словно на блюдечке. Он здесь, он ждет. Можно пойти куда вздумается, куда потянет. Пока весь Лондон вкалывает не покладая рук, они вольны стоять и смотреть: что за роскошное ощущение! В холле между тем собралась стайка японцев: их главный поднимал над головой металлический флажок. Дуг, собравшийся в Австралия-хаус, [19]19
  Особняк на Стрэнде, в котором размещается ряд федеральных и правительственных учреждений Австралии, в том числе исследовательский центр Мензиса.


[Закрыть]подтолкнул жену локтем. Ну, япошки ж косоглазые; как тут не посмеяться! Гид между тем закрепил на лацкане крохотный телевизор: если кто отобьется от группы, он краем глаза сразу заметит.

Стоило туристам переступить порог гостиницы – и эффект пунктира, как бы «размывающий» Лондон, многократно усилился. Они тут же затерялись среди колонок и серого шрифта бесконечной газеты вперемешку с полузабытыми фотографиями (Пикадилли-серкус!). Нога то и дело оскальзывалась в сточную канаву, и угол зрения сдвигался; как и в случае с газетой, они предвкушающе заглядывали вперед, одновременно «читая» то, что прямо перед глазами. Рекламу они по большей части пропускали. Они оказывались перед массивными фасадами достопримечательностей, что обычно красуются на первой странице, давая пищу передовицам и броским заголовкам: дома номер 10 и 11, прежнее помещение Министерства иностранных дел, палата общин, замызганный Букингемский дворец («мозоль на глазу», как выразился Борелли)…

А дальше красовались бронзовые врата города, старая шляпа-котелок и скромная сдержанность ожидающих шоферов (заседания правления имеют место у самого тротуара), что наводят на мысль о мнимо спокойном море, и сопутствующих ежедневных приливо-отливных колебаниях биржевых котировок, и крупных сделках (своего рода буйки), объявляемых через стол. Раздел «Театр»: лингвистические софиты, приговоры критиков! А иные, углубляясь все дальше, забредали в новые области и отмечали, как резко меняются планировка и язык. Гарнитуру переключили на гротесковый шрифт жирного начертания; мелкие торговцы заговорили с акцентом кокни. Страницы порою нумеровались мелом. Туристы вступили в раздел «Объявления»; мелкие шрифты впаривали бандажи и чулки, форменную одежду, разобранные кресла, сцепленные вешалки, потерявшие товарный вид одеяла: здесь полагалось читать между строк. Секс-шопы: заказ товаров только по почте. Шуршали листья, точно разрозненные страницы. «Уголок ораторов», Гайд-парк. Из Скотленд-Ярда на полном ходу вылетел «вулзли». Ух ты, класс! Вышло солнышко. Кэддоки остановились, сверились с путеводителем: «Лондон от А до Z» – чем не справочник корректора? Разумеется, кое-кто купился на розничные объявления: здесь была «Обувь», «Акуаскьютум» [20]20
  Здесь и далее следуют названия лондонских магазинов: «Акуаскьютум» и «Симпсонз» – фирменные лондонские магазины преимущественно мужской одежды и аксессуаров. «Либертиз» – большой лондонский универсальный магазин преимущественно женской одежды и принадлежностей женского туалета. «Селфриджес» – один из крупнейших лондонских универсальных магазинов.


[Закрыть](курсивом) – плащи-дождевики и ботинки с эластичными вставками, а вот, глядите, «Либертиз», и «Симпсонз» с Пикадилли; Саша указала на «Селфриджез» и потащила за собою Вайолет. Остальные просто побрели дальше куда глаза глядят, точно заблудшие овцы, останавливаясь где попало. Усталость постепенно брала свое, глаза закрывались сами собой. Серая слякоть под ногами казалась переработанной массой из газетной бумаги и слов, отвергнутых фраз, нюансов истории и мнений. Различия размывались и блекли. Лондон – родина точки с запятой; великое хранилище фактов. Каткарты отыскали-таки Австралия-хаус; там стало полегче. Можно посидеть под люстрами и «Брэнгвинами», [21]21
  Имеются в виду работы сэра Фрэнка Уильяма Брэнгвина (1867–1956), валлийского акварелиста, графика и живописца, гравера, иллюстратора и дизайнера, автора панно и крупноформатных офортов.


[Закрыть]полистать свои, австралийские газеты среди родных звуков и смуглых лиц соотечественников.

В тот день в Сент-Джеймсе были побиты несколько мировых рекордов. Хофманны приехали рано – и заняли места, по всей видимости, зарезервированные для арабов. Разумеется, никто им ни слова не сказал, но смышленый аукционист в морковного цвета ботинках и при итонском галстуке явственно воспринимал периодические кивки Хофманна с надменным пренебрежением. Очень скоро пару окружили безмолвные арабы, с ног до головы в белом, и Луиза вновь надела солнцезащитные очки. Благоухающий мускусом ловелас, усевшийся рядом с нею, периодически ронял одну из сандалий и, наклоняясь вперед, поглядывал искоса на соседку, то задевая ее лодыжку, то коленку, так что мысли ее устремлялись в туманные дали: мысли стройной одалиски? Хофманн между тем оглядывался по сторонам, рассматривая висящие одно над другим полотна – некоторые едва не выпадали из своих рам, – а параллельные солнечные лучи одевали великосветского оболтуса на кафедре ореолом, столь любезным сердцу голландских мастеров.

Первым с молотка пошло одно из ранних изображений рога изобилия, холст, масло, примерно три ярда в длину; картина настолько потемнела – лак ли тому причиной или недосмотр, – что казалась почти монохромной. Торг вели неспешно. Аукционист бормотал привычные банальности: «Да право, одна только позолоченная рама столько стоит…» Рекорд был побит – по мере того, как сосед Луизы лениво поднимал палец; но он слишком замешкался, засмотревшись на даму, и картина досталась бангладешскому бизнесмену из первого ряда.

Хофманн положил глаз на главное из абстрактных полотен, длинное, горизонтальное, сплошные прямые линии; Америка, ок. 1964 года. В нем тоже было добрых три ярда в длину, а в высоту – едва ли восемнадцать дюймов наберется. И эта картина была почти монохромна: грубое полотно исчертили упорядоченные серые штрихи. Они словно расплывались, утрачивали четкость очертаний, точно фраза или движение на лондонских улицах, шум которого смутно доносился снаружи.

Хофманн задался целью заполучить этот лот; вот он вступил в торг – выражение лица у него сделалось точь-в-точь как у капризного мальчишки. Луиза наблюдала. Он хмурился – и кивал: коротко, упрямо. Над его верхней губой выступили прозрачные шарики испарины. Когда пять цифр побили мировой рекорд, установленный схожим полотном, он словно бы дрогнул. Отвел взгляд от кафедры, опустил вниз, посмотрел направо. Надо думать, обиделся. Луиза оглянулась: ее сосед вновь поднял искрящийся кольцами палец. Она коснулась его ногой, удержала – и жарко вспыхнула. Это еще что такое?Араб широко усмехнулся. Луиза отодвинула ногу.

Повисла напряженная тишина. А они – они оказались в ее эпицентре.

– Солнце, – жарко шептал Кен, – картина наша. Я ее отыграл. Ну разве не прелесть? Это для тебя. Я ее купил только ради тебя.

Дилер с безупречно зачесанными волосами развернулся к ним.

– Прошу прошения, но мы тут вообще-то делом заняты. По крайней мере, кое-кто пытается работать. – И тут же, заметив араба, внезапно просиял улыбкой. – Прошу прощения…

Уже выйдя из здания и оказавшись на тротуаре, Хофманн то и дело похлопывал затянутыми в перчатку руками и качал головой, глядя на неудобочитаемую медную табличку с названием внушительного здания аукциона. Он уже представлял про себя, как новообретенный шедевр впишется в его коллекцию. Луиза погрузилась в молчание. Хофманн закивал – словно бы самому себе:

– Превосходно. Просто превосходно. А я вам скажу, лучшей картины нет во всей Австралии. Ничего подобного в стране не найдется. Эй, послушай, пойдем со мной!

Он завладел рукой жены.

Даже на Олд-Бонд-стрит они выделялись на общем фоне – что за великолепная пара! Оба – нарядные, элегантные, лучатся здоровьем, наслаждаются заслуженным отпуском. Оба – в шерстяных, наглухо застегнутых пальто.

И хотя в еще одной сумочке «Картье» Луиза вовсе не нуждалась, он решительно вошел в магазин и купил-таки ей новую – из серой змеиной кожи. Нечто совершенно особенное. Если посмотреть под определенным углом при дневном свете, то обнаруживалось, что мозаика чешуек повторяет – совершенно случайно, разумеется, – узор десятифунтовой банкноты. Вроде фотографии – неважного качества, но вполне отчетливой. Покойный Чарльз Дарвин, многозначительно откашлялся управляющий, несомненно, остался бы весьма доволен. Необычная штучка, да? Ну и цена соответствующая. Музей естественной истории проявлял интерес…

Хофманн попросил пересыпать содержимое старой Луизиной сумочки в новую, а Луизе предложил вернуться в отель и пропустить по рюмочке.

– Ты как, не против? Точно не возражаешь?

Луиза отвернулась.

– А вообще чего бы тебе хотелось?

Она застыла на месте, размышляя про себя. И – сама неопределенность, под стать контурам Лондона, – побрела за мужем.

Шейла Стэндиш отправилась в Уимблдон – первая добралась до спортивных страниц – и уже возвращалась назад: черный кеб ножом рассекал улицы. В Уимблдоне жила ее тетушка; всякий раз, бывая в Лондоне, Шейла первым делом заезжала туда. Сколько же финалов на центральном корте посмотрели они вместе? На протяжении шестидесятых самые долгие охи-вздохи и самые пронзительные женские взвизги, сопровождающие трансляции теннисных турниров, доносились от этих двух болельщиц, восседавших на лучших местах. А одиночные мужские первенства! – сколько сил они выпивали, зато обсуждались – взахлеб! У тетушки были тощие ноги и загорелая шея. За последнее время она как-то разом постарела, и два сезона подряд Шейла пропускала Уимблдон, хотя всегда предвкушала встречу с тетей. На сей раз, когда водитель уже отыскал нужную улицу, Шейла внезапно велела ему ехать дальше, к «Уимблдону» – к кортам за углом.

Сейчас корты пустовали, зато снаружи чередой выстроились туристские автобусы. У входа для спортсменов какой-то ушлый кокни вручил загорелым американцам желтую ракетку с порванными струнами, отбежал назад и – «Замри, парень. Готово!» – сделал снимок-другой. Рядом его напарник устроил под навесом маленькую выставку: тут и знаменитые теннисные мячи, тут и прочие ценные экспонаты – изгвазданные в хлорофилле парусиновые туфли, чешский противосолнечный козырек, ранние суспензории и спортивные шорты с оборочками – все они некогда принадлежали великим. Музея миниатюрнее Шейла в жизни не видела – и вряд ли увидит. Толпа туристов терпеливо ждала, выстроившись в очередь; Шейла прошлась немного вдоль ограды стадиона. Заметила в мокрой траве несколько позабытых мячей – точно пушечные ядра; и вздрогнула, рассмотрев испещрившие бетон граффити, по большей части непристойного содержания – «ТЕННИС: БЬЕМ ПО ШАРАМ» – разноцветными мелками и аэрозолями. Среди лимериков, одиноких признаний и телефонных номеров отчетливо выделялась одна надпись. Профессионально нанесенная аэрозольной краской по шаблону, она повторялась снова и снова:

АВСТРАЛИЙЦЫ РУЛЯТ

Ничего обсценного. Зачастую это – чистая правда. Шейла поулыбалась этой мысли. Ведь иначе «Австралия» в таком необъятном месте, как Лондон, просто-напросто затеряется.

Позади нее раздался мужской голос:

– И кто б ожидал?..

Глаза и мозг Шейлы едва не вышли из строя. Она обернулась.

– Африка, верно? Ведь только позавчера. Ну надо ж! Как там звался наш дрянной отельчик-то?

– «Сафари интернешнл»… – Шейла растерянно нахмурилась.

– Да чтоб мне провалиться, – продолжал высокий незнакомец, – будет о чем домой написать.

Какие у него мощные, поросшие волосами запястья; и костяшки пальцев такие по-мужски крепкие…

Благодарение судьбе, они уже возвращались обратно к толпе. Ему было под сорок – высокий, с правильными чертами. Спросил, как ее зовут.

– Ну и откуда ты, Шейла?

– Из Сиднея.

– Или Сидней, или буш, третьего не дано, – захохотал он. – Так, Шейла?

Шейла улыбнулась.

– Слушай, а ты что сейчас делаешь? Может, по чашечке чая выпьем? Тут наверняка какая-нить забегаловка сыщется…

Глянув на собеседника искоса, Шейла решила, что он, надо думать, родом из провинции, да верно провинциалом и остался; пожалуй, можно было бы поболтать. И тут же посмотрела на часы – скорее в силу привычки:

– Не могу. Боюсь, что никак не могу.

– Ладненько. Без проблем.

С сигаретой в зубах он картинно сощурился в облаке дыма и записал адрес ее гостиницы.

– Вот и молодчина! Я тебя разыщу, Шейла. До встречи!

Звали его Хэммерсли. Фрэнк Хэммерсли.

Шейла отправилась к тете. В гостиницу она вернулась, по-прежнему кусая губы, растерянная, сбитая с толку. Окрестных пейзажей она почитай что не замечала. Темнело. Язык у Фрэнка Хэммерсли подвешен что надо. И сам высокий такой, добротная древесина, крепкая. Костюм большого размера, лицо и плечи – сплошь прямые линии. Ботинки темно-коричневые, даже не ботинки – испещренные морщинами башмаки. По ним-то она поначалу и заключила, что собеседник из провинции. А ведь могла бы и спросить напрямую! Он бы наверняка ответил. Разговорился бы, как пить дать. Он ведь позвонит, и ей придется взять трубку. Он сказал, что позвонит. А она… она не знает.

Водитель был в матерчатой кепке. На шее – жировые складки, точно горизонтальные ножевые надрезы. Грузный здоровяк; не такой основательный, как Фрэнк Хэммерсли. Переезжая реку, он обернулся к пассажирке.

– Вот туточки копы сцапали Кристи, [22]22
  Джон Реджинальд Холлидей Кристи – знаменитый маньяк, виновный в смерти по меньшей мере шести женщин. Проживал по адресу: Риллингтон-плейс, 10; казнен в 1953 году.


[Закрыть]ну, маньяка-убийцу. Вон там… вон, вон.

Одной рукой управляя рулем, другой шофер указал в нужном направлении. И покачал головой.

– Ужасть что за тип. Скольких же девиц он порешил-то? А ведь я, чего доброго, мимо него проезжал – в тот самый день. Работал тут неподалеку. Аккурат в сезон туманов. Ведь не так давно дело было. Иностранцы до сих пор просят им дом показать. Десятый номер…

Шейла наклонила голову, изображая вежливое внимание.

Какое-то турагентство проводит экскурсию по дому Кристи – Христос милосердный! – вечером, по понедельникам. Можно в шкафы заглянуть, и в старую ванную, а на каминной полке его очки лежат – уродливые такие, госбюджетные. Кое-где половицы подняты – смотри не хочу. Это все для приезжих ирландцев да шотландцев. Ну и туристы порою захаживают – все больше лягушатники. Вот и американцы о нем наслышаны.

Шейла порылась в кармане в поисках мелких денег.

– Вообще-то мне про музей только рассказывали, – сообщил водитель через плечо. – Сам я там не бывал.

В довершение бед Шейла еще не привыкла к здешней валюте. В этой стране полагалось давать водителям на чай, не скупясь, но высыпанная ею горсть мелочи, не считая африканских монет, чего доброго, оказалась чересчур.

Хофманны были в гостиной: слушали рассказ Джеральда Уайтхеда, который так и не снял плащ-дождевик. Они приветственно кивнули вбежавшей Шейле; Джеральд как ни в чем не бывало продолжал:

– Сперва я просто глазам своим не поверил. Но куда ни пойду – везде они.

– Жалость какая.

– А что случилось? – полюбопытствовала Шейла.

– Не пропустить ли нам по стаканчику? – улыбнулся Хофманн. – По крайней мере, у нас день удался.

Нация, остров, столица фактов. Черно-белые полутона сместились с улиц в помещения. Кто-то заметил, что ныне – 156-я годовщина изобретения Ньепсом [23]23
  Жозеф Нисефор Ньепс (1765–1833) – французский изобретатель, первооткрыватель фотографии. Первое зафиксированное изображение получил около 1822 года. Первой в истории фотографией считается снимок «Вид из окна», полученный Ньепсом в 1826 году с помощью камеры-обскуры – на оловянной пластинке.


[Закрыть]фотографии; причем именно эта и никакая другая годовщина соответствует излюбленной (номер 1!) установке диафрагмы – f 5.6. И это еще не все! Если поменять цифры 56 местами, получится 65 – ровно шестьдесят пять лет назад Оскар Барнак [24]24
  Оскар Барнак (1879–1936) – немецкий инженер-метролог; создатель первой массовой 35-миллиметровой фотокамеры «Leica» (от Leitz Camera – камера Лейтца): разработана в 1923 году, поступила в продажу в 1925 году.


[Закрыть]в Германии создал первую 35-миллиметровую фотокамеру! Фотография – и кто же это сказал? – это народное искусство индустриальной эпохи. В главных музеях Лондона в честь такого события проходят тематические выставки.

В Национальной галерее подлинники шедевров эпохи Возрождения заменены на рентгеновские снимки. На расстоянии разницы не видно. Тем более что увеличенные фотографии вставлены в вычурные рамы. Это судебные эксперты с цокольного этажа расстарались. «Подлинные» намерения художников, такие иллюзорные, равно как и устрашающие первоначальные ошибки в композиции и перспективе, иллюстрировались разъяснительными надписями и стрелками-указателями. Видимость никогда не соответствует действительности, везде – «двойное дно». Качество фотографии развеяло иллюзию. Великие мастера эпохи Ренессанса, как выясняется, мучились теми же сомнениями, той же неуверенностью, что и среднестатистический любитель, малюющий картинки по выходным.

В музее было не протолкнуться. Группы фотографов по-хозяйски расхаживали взад-вперед. В придачу к дорогостоящему, мотающемуся туда-сюда на ремнях оборудованию (запрет на фотосъемку был временно снят) они демонстрировали торжество и понимание – всем своим видом. Оживленно беседовали, разбившись на группы; повернувшись спиной к «полотнам», представлялись, осматривали соседское снаряжение. Со времен своего зарождения фотография ушла далеко вперед.

Пока Джеральд проталкивался к выходу, у тротуара притормаживали еще автобусы, в том числе один постоянный даблдекер, выкрашенный в кассетно-желтый цвет; из них высаживались все новые и новые фотографы – энтузиасты, прилетевшие из Америки и Японии, и каждый инстинктивно вскидывал глаза вверх, к небу. Не счесть, сколько немцев запечатлели на снимках уши разъяренного Джеральда!

Национальную портретную галерею за углом осаждали толпы ничуть не меньшие. Здесь устроили впечатляющую историческую выставку. В специально затемненных залах на местах привычных полотен висели портреты маслом фотографов-первопроходцев. Портреты маслом – фотографов? Иные скажут: что за причудливая ирония судьбы! Повод серьезно призадуматься. Портреты маслом… кого? Другие – сами фотографы – усмотрели в том высший, пусть и запоздалый, комплимент. Как гласила дерзкая сноска в роскошном каталоге: бывало ли прежде, чтобы лик фотографа оправляли в сусальное золото и окаймляли искусственной вьюнковой гирляндой? А таких там набралось под сорок. Их чудом разыскали, раскопали в самых неожиданных местах. Многие прежде почитай что и не выставлялись на свет божий.

Здесь были представлены великолепные в своей реалистичности изображения Дагера, Тальбота, Лартига, Рейландера, Джулии Камерон [25]25
  Луи Жак Манде Дагер (1787–1851) – французский художник, химик и изобретатель; в 1939 году изобрел фотографический процесс дагерротипии. Уильям Генри Фокс Тальбот (1800–1877) – изобретатель фотографического процесса под названием «калотипия», с использованием бумаги, пропитанной хлористым серебром. Жак Анри Лартиг (1894–1986) – французский фотохудожник; прославился своими снимками автогонок, пионеров авиации, пляжей и яхт на Ривьере, деятелей искусства, театра и кино. Оскар Густав Рейландер (1813–1879) – один из первых викторианских фотохудожников. Джулия Маргарет Камерон (1815–1879) – английский фотограф Викторианской эпохи; прославилась своими портретами знаменитостей, в частности поэта А. Теннисона и актрисы Э. Терри, а также сериями постановочных фотографий на артуровскую и мифологическую тематику.


[Закрыть]и так далее; загадочный овальный портрет Манжена; Льюис Кэрролл – набросок на миллиметровой бумаге, выполненный явно детской рукой. Из Америки поступила раритетная смазанная зарисовка Марея [26]26
  Этьен Жюль Марей (1830–1904) – французский ученый и мастер хронофотографии; его работы сыграли важную роль в развитии кардиологии, авиации, кинематографии.


[Закрыть]спускающегося вниз по лестнице, а также и Брэйди [27]27
  Мэтью Брэйди (1822–1896) – знаменитый американский фотограф XIX века; прославился фотопортретами знаменитостей и документальными снимками войны между Севером и Югом; основоположник фотожурнализма.


[Закрыть]– рисунок углем, за авторством индейцем-чероки. Здесь же были представлены несколько работ двадцатого века, где художники пользовались фотоаппаратом (Сальвадор Дали, Энди Уорхол [28]28
  Сальвадор Дали (1904–1989) – испанский художник, живописец, график, скульптор, режиссер; один из самых известных представителей сюрреализма. Энди Уорхол (настоящее имя – Андрей Вархола; 1928–1987) – американский художник, режиссер-авангардист, культовая фигура в истории поп-артдвижения и современного искусства в целом.


[Закрыть]), а завершало экспозицию потрясающее, насмешливо-ироническое полотно в духе французского аристократа Пикабии [29]29
  Франсис Пикабия (1879–1953) – французский писатель, художник и график; на многих его работах люди изображены в виде механических предметов.


[Закрыть]– «Портрет фотокамеры» (ок. 1917 г.).

Но можно ли считать фотографию искусством?

Отважную попытку раз и навсегда прояснить этот вопрос предприняли в обширной галерее Хейуарда на противоположном берегу реки. Плакаты и афиши возвещали о непрерывном концептуальном шоу: о боксерских матчах между художниками и фотографами. Из Европы и через всю Атлантику примчались «большие шишки». Пока что все до единого раунды выигрывали художники, хотя каждый из них записывался на видеопленку – что фотографическая фракция посчитала своей безоговорочной победой. Нескольких фотографов обвинили в жульничестве. Ученик безумного Идвирда Майбриджа [30]30
  Идвирд Майбридж (1830–1904) – английский фотограф; одним из первых использовал несколько фотокамер для запечатления объекта в движении; изобрел зоопраксископ, в котором достаточно быстро один за другим проектировались отдельные снимки, создавая иллюзию движения.


[Закрыть]настаивал, чтобы ему позволили схватиться с противниками нагишом. В сумерках имела место «перестрелка» между воинственными командами «поляроидников».

Джеральд на другой берег не пошел, поленился. Он возвратился в гостиницу – изрядно озадаченный.

– А как насчет галереи Тейт? – сочувственно осведомился Хофманн. В Тейте выставлялась превосходная коллекция абстрактных «полосатых» картин, куда он твердо намеревался наведаться.

– Зря только время потратите. Мне рассказывали, что вместо картин как таковых – вообразите себе только! – отыскали объекты и панорамы как таковые. И тщательно их отфотографировали – понимаете? – ну, чтобы люди видели, как оно все было на самом деле. Так что в Тейте ни черта нет, одни только цветные слайды – сплошные французские каналы, стога сена, прудики с лилиями, яблоки, плетеные кресла да балерины; и бог знает что еще. Говорят, одного фотографа аж на Гаити ради такого дела заслали. – Джеральд свесил руки между коленями. – Куда катится мир?..