Текст книги "Ностальгия"
Автор книги: Мюррей Бейл
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
– Улыбочку, пожалуйста! – внезапно потребовала Саша.
Ей пришлось нагнуться и прошептать то же самое, прежде чем Норт поднял голову. Мысли его витали где-то далеко.
– Вот так-то лучше, – просияла Саша, поддергивая бретельку. – Не забывайте: вы с нами.
Задернув занавески и включив лампу в форме бутыли – лампа время от времени мигала и вспыхивала, – Шейла сидела в четырех стенах. В комнате потеплело – и ощущалась некая интимная влажность, сразу заметная тем, кто захаживал проверить, все ли с Шейлой в порядке. Она казалась чуть-чуть более «дерганой», чем обычно; и, по мнению заглянувшей в гости миссис Каткарт, взгляд ее все чаще блуждал в пространстве, скользя то по наличнику, то по выключателю.
Возможно, впрочем, причиной тому было подавляющее присутствие миссис Каткарт, которая, широко расставив ноги, утвердилась посреди комнаты.
– У меня тут куча всяких недоделанных дел, – запинаясь, пробормотала Шейла: рядом с телефоном веером легли открытки.
– Как хорошо, что напомнили! – воскликнула миссис Каткарт. Открытки и небесно-голубые авиаписьма… они с Дугом с головой ушли в «загул», так что она никому ни строчки не черкнула, а ведь надо!
Шейла пребывала во взвешенном состоянии, балансировала между четырьмя углами комнаты: куба, загроможденного всяким хламом. А затем – затем ее словно просеяли сквозь сито; сперва ее пробудила к жизни лампа-заика, потом, нежданно-негаданно, отхаркивающиеся трубы обогревателя, и – издалека, через равные промежутки времени, под стать железнодорожному расписанию – легкая вулканическая дрожь, передающаяся от пола через подошвы ног, как если бы одна из подземных линий пролегала точно под ее комнатой (а что, вполне возможно!). Сами по себе эти вибрации были не лишены приятности; сочетание всех трех факторов – необычно и даже не особо раздражало. Оно затушевывало пустоту комнаты. Шейла разложила вещи по своему вкусу, не так, как две ее соседки напротив – точно тайфун пронесся. Она уже с ними виделась: те откуда-то возвращались. Молоденькая полногрудая Саша вечно дурачилась, но по-доброму, без злого умысла, – Шейла поневоле улыбнулась. Все трое переглянулись – и без слов поняли друг друга. Мужчин поблизости не наблюдалось. Саша двинулась к двери, комично виляя задом, состроила сладострастную гримаску, побренчала ключами чуть ниже шеи, уронила связку на пол.
Вайолет изобразила праведное возмущение, толкнула ее локтем, расхохоталась:
– Ах ты курва!
– «Энто у тебя пушка в кармане или ты просто рад меня видеть?» – пропела Саша.
Они боролись, отпихивали друг друга, пытаясь отпереть дверь; они развлекались вовсю. Шейла улыбнулась.
Все остальные взяли билеты на скачки в Аскот и пребывали в приподнятом настроении; даже Джеральд, который решил съездить прокатиться, как сам он выразился, и Филип Норт, на скачках никогда не бывавший. За завтраком Шейла от души наслаждалась застольной предваряющей нервозностью, своеобразной заразительной шутливостью, но отрицательно покачала головой. Она вновь решила остаться в номере. Повезло ей. Темные лошадки королевы пришли седьмой, второй и последней. Гэрри поднялся до семидесяти фунтов – до того, как пошел дождь и вывели «грязекопов» – лошадей, что показывают лучшие результаты на мокрой дорожке. То-то он вскипел! «Ободрали как липку», – повторял он, качая головой. Ну да, дорожка тяжелая, но вы только посмотрите, как по-дурацки эти траханые английские жокеи в седле сидят – высоко, как корова на заборе. Глаза б мои не глядели. «Эмоциональные калеки, боятся излишней близости к лошади», – предположил Борелли. Все посмеялись над флегматичными, медлительными комментаторами. Что скачки в разгаре, так сразу и не догадаешься.
Неизбежно напрашивались сравнения, и недостатка в них не было. Во всяком случае, определение – одно из мерил опыта.
Для Джеральда мчащиеся во весь опор лошади были неотделимы от изображений гнедых меринов с их удлиненными пропорциями на английских полотнах девятнадцатого века. Он вытягивал шею и наслаждался зрелищем куда больше, нежели сам от себя ожидал. Но тут вклинился Кэддок.
– Лошадиные ноги на картинах прорисованы неправильно. Вечная проблема живописи.
Джеральд покраснел. Обычно он быстро срывался в споре на крик.
– Я тут поснимал немного. – Кэддок постучал по телеобъективу. – Эти фотографии докажут и вам, и любому другому, если вам интересно, что ноги лошади оказываются в воздухе все четыре одновременно. Сдается мне, в этом и заключается одна из проблем искусства, – подвел итог Кэддок. – Искусство упускает истину.
– То есть, по-вашему, – резко откликнулся Джеральд, – все мы страдаем своего рода визуальной слепотой?
– Вот именно.
Группа устала, однако дара речи до поры не утратила.
– Ну вот, по крайней мере, на ипподроме мы побывали! – торжественно отметил Дуг.
Один только Кен Хофманн (ему посчастливилось выиграть) сидел в обычной своей позе, сложив руки и разглядывая лепной потолок.
– А я вам чего скажу, – внезапно возвестил Гэрри с набитым ртом и защелкал пальцами. – Я тут этого нашего приятеля из Африки видел, как бишь его. Ну, помните, из гостиницы.
– А я видел надписи на перилах – «ФАР ЛЭП» и «КУБОК МЕЛЬБУРНА»; [42]42
Кубок Мельбурна – самые крупные в Австралии конно-спортивные соревнования; проводятся ежегодно в первый вторник ноября. Фар Лэп – знаменитая скаковая лошадь; в 1930 году выиграла кубок Мельбурна.
[Закрыть]хулиганы какие-то нацарапали, – встрял Норт.
– Фрэнк Ньюмен? – предположил Дуг.
– Кажется, его зовут Хэммерсли, – поправила Шейла. И покраснела.
Перегнувшись через стол наполнить ее бокал. Гэрри Атлас успел еще и рассмешить Вайолет какой-то шуткой. Затем дал ей прикурить: щелкнул «Зиппо», вновь захлопнул крышку, убрал зажигалку в боковой карман. Уселся поудобнее.
– Что за муха тебя укусила?
Саша улыбалась Вайолет. Прочие женщины в большинстве своем не сводили с нее глаз. Она выдохнула дым и обернулась к Гэрри.
– Полагаю, курить мне дозволено, нет?
– Ну-у-у… – подняла брови Саша.
Сидящий рядом с ней Филип Норт вежливо выслушивал мнение Кэддока насчет светочувствительности нитрата серебра.
Гэрри решил сострить:
– Да право, она же совершеннолетняя. Вайолет, а сколько вам, собственно?
Тычок в живот не был особенно сильным. Гэрри сложился вдвое, изображая приступ кашля. Вайолет встретилась глазами с Сашей.
– Солнышко, помнишь все мои сигаретные рекламы? Я ведь дымлю как паровоз.
– Да-да, ты настоящий профи, – улыбнулась Саша.
С дальнего конца донесся хриплый шепот Дуга:
– Я так и знал, что где-то ее уже видел.
Для Шейлы разговор этот опять был из серии тех, что обычно ведут промеж себя другие люди. Сама она отчего-то телевизор почти не смотрела.
Возвратившись в комнату, Шейла схватила пару открыток. И торопливо нацарапала:
Она прошлась по комнате. Отряхнула юбку. Достала паспорт, села; на фотографии лицо серьезное и удивленное. Полистала; на каждую страницу – по одной стране. Склонив голову набок, пригляделась к некоторым штемпелям о въезде. А ведь паспорт-то почти заполнен!
Снаружи было темно, рокочущий город пульсировал движением. Сквозь зазор между занавесками Шейла различала противоположную стену на расстоянии пятнадцати ярдов, тяжеловесную пожарную лестницу (только глянешь – голова тут же и закружится!) и прямо напротив – освещенное окно, в точности такое, как ее собственное. Вот тебе и занавески! – мимо окна скользнул силуэт. Вернулся на прежнее место; замер. Узнаваемая женская фигура: волосы подобраны кверху, а теперь вот распущены по плечам, маленькие груди – почти как у Шейлы. Рука похлопывает по бедру: условленный сигнал? Торопливость, нетерпение, нервозность. Справа, стягивая рубашку через голову, появился мужчина – и глядите-ка, между бедер у него торчит, указуя вверх, нечто настойчивое, требовательное. Тени разом слились; эта штука словно приподняла женщину вверх; лица их сблизились. Ее нога обвилась вокруг его бедра. Раскачиваясь и подскакивая, они поспешно удалились от окна.
Шейла подождала еще немного, но больше ничего не произошло. Свет погас.
– Бог ты мой, как я ненавижу туристов! – сетовал Джеральд. – От них сплошной беспорядок. Ничего настоящего не осталось. Они загородили все, что было. Толпятся целыми стадами, щелкают треклятыми фотиками. Причем большинство понятия не имеют, на что глазеть.
Группа обменяла дождевики на пластмассовые номерки; их гладкая матовая поверхность и сам ритуал напомнили Норту о его первых поездках в Африку, о пыли и удаляющихся стадах слонов. Но нет: они в Старом Свете. Стеклянные вставки в потолке воспроизводили что-то вроде стандартного храмового освещения, побуждая запрокинуть голову. Вдоль двух стен псевдоегипетские фрески иллюстрировали победоносное шествие прогресса, с акцентом на инструменты викторианской экспансии (секстант и паровой двигатель), а мраморный пол был украшен абстрактными символами – мозаикой великих уравнений.
– Паршиво мне тут, – признался Джеральд, открывая музейный путеводитель. – Лондон здорово изменился с тех пор, как я был здесь в последний раз. Сплошное разочарование.
– Где мы? – спросил Норт.
– Нам туда, – указал Джеральд.
Психологи, неврологи и психиатры, шарлатаны и даже мозольные операторы настойчиво утверждают, что «лево» означает прошлое и индивидуальные характеристики, а «право» – будущее.
Право – вот они и топают по травертину; Джеральд то и дело сдвигает роговые очки обратно на нос. В этом музее проблемы со свободным местом не было – благодаря либо удачному дизайну, либо продуманной расстановке экспонатов.
– Я обычно бываю там, где нет туристов, – в местах, покамест не изгаженных. Однако на нынешней стадии уже и размеры страны и города – отнюдь не защита. Ну, знаете, как толпы вливаются внутрь, заполоняют все помещение – и задают самые что ни на есть кретинские вопросы. Венецию уже погубили. Что ж, это их привилегия, да только подлинность культуры почитай что не установишь. Даже местные меняются до неузнаваемости. И разумеется, цены взлетают до небес. И все же туристам всегда потакают. Вот что меня бесит. На неделе у меня прямо разлитие желчи от всего от этого приключилось. Не раз и не два мне казалось, что я физически болен; голова раскалывалась на кусочки. А ведь когда-то я любил Лондон. И весь остальной мир летит в тартарары заодно с ним.
– Да уж.
– Ну, вот вам ваш Музей наук, [44]44
Музей наук в Лондоне посвящен истории науки и содержит в своей экспозиции большую коллекцию машин, приборов и аппаратуры, в том числе и действующих моделей. Основан в 1857 году.
[Закрыть]– с горечью констатировал Джеральд.
Чтобы добраться до главного зала, визитерам, по всей видимости, следовало сперва войти в этот фанерный «филиал», заводской сборки прихожую. Первый в мире музей в Александрии как раз и был музеем наук. Норт отдернул лиловый занавес. Джеральд, поспешая следом, врезался в него.
Глаза постепенно привыкали к темноте. В непроглядно-черном воздухе переливалась система голограмм с наиболее значимыми уравнениями века, производя неизгладимое впечатление элегантности и перспективности открытия. «Начертанные» словно бы мелом в невесомости, трехмерные уравнения повисали в пространстве точно звезды; помещение, что-то вроде диффузионной камеры, являло собою беспредельную вселенную знаков и знания. Можно было пройти сквозь этот концентрат человеческих знаний; или, скорее, знание проходило сквозь визитеров. На самом деле так оно и было задумано. Но Филип Норт не смог – или не захотел. Там, во мраке, стоя обеими ногами на полу, он вдруг почувствовал, будто балансирует на краю пропасти; стен не было, одна только бесконечность и текучая относительность: восстановление в небытии. Движение к чему-то… но к чему же? Что, если эти утонченные вычисления существуют только в воздухе? Система знаний, оплот математики были насквозь прозрачны. Возникло давящее ощущение собственной незначительности – в сочетании с гордостью; слабая надежда, неуловимый отблеск. «Упс!» Это он слишком далеко подался вперед? Головокружение; Норт вцепился в руку Джеральда. Оба – абсолютно вертикальны. Он дотронулся до боковой стены, выкрашенной черной краской. Удивительно. Протянул руку, провел ею сквозь ближайшую формулу Рамануджама [45]45
Рамануджан Сриниваса Айенгор (1887–1920) – индийский математик, сделал ряд открытий в области теории чисел; сформулировал около 120 теорем; в сферу его интересов входили магические квадраты, квадратура круга, бесконечные ряды, определенные интегралы и многое другое.
[Закрыть](1.10) – (1.13).
– Что ж, весьма примечательно. Хотя мне этого не понять, – отметил Норт вслух.
Над формулой, среди альфа-частиц, парили самые первые записи об интегральном исчислении и о квантах. Числа в прекрасном состоянии; теории множеств. На уровне пояса мелкий каллиграфический почерк Винера [46]46
Норберт Винер (1894–1964) – американский ученый, выдающийся математик; заложил основы кибернетики и теории искусственного интеллекта.
[Закрыть]открывал миру кибернетику; следом выплывало новое измерение кварков. Структура ДНК, словно бы вытравленная кислотой. Ну конечно же! Формулы нуклеотидов! Мерцающие символы производят явственный резонанс. Они стояли и наблюдали – в полном одиночестве. Где-то далеко, в углу, стояла Периодическая система химических элементов – прислоненная к стене или, может статься, на подпорках: просто доска – или партитура симфонии?
И тут Джеральду зачем-то понадобилось заявить из темноты, что наука «противоестественна».
– Как бишь его там, Джеймс Борелли – вот кого здесь не хватает! Он атеист до мозга костей; по крайней мере, так говорит.
Для Норта зоология воплощала в себе телесность. Это существительное включало в себя все пушистое, а также термитов и экскременты. А здесь выставлялась на обозрение безукоризненная ясность металлов. Джеральд, сощурившись, глянул на Норта – и затоптался на месте.
– Так мы ж всего-навсего бедные, непонятые дилетанты. Ладно, ладно, ни шанса у нас нет…
– Да, пожалуй.
По мере того как Джеральд медленно пробирался вперед, на шее у него появилась трафаретная надпись: E = mc 2– и перетекла на щеки и зубы, стоило ему повернуться. Филип Норт не сдержал смеха: до чего занятно!
В следующем зале было темно. Еще одна прихожая?
– Нет, только не фотография! – застонал Джеральд.
На основе ранних гравюр и картин маслом, а также и фотографий вторая голографическая система воссоздала полную комнату полутоновых бюстов знаменитых ученых (все – важные шишки в науке; вот Лейбниц, а вот – златовласка Ньютон) вплоть до настоящего времени – хотя закончила довольно рано, на самом докторе Габоре [47]47
Дэннис Габор (Дейнеш Габор, 1900–1979) – венгерский физик, лауреат Нобелевской премии по физике 1971 года «за изобретение и развитие голографического метода».
[Закрыть](лысоватый, в очках, с благостным видом). Комната казалась битком набитой: все равно что стоять в толпе глазеющих призраков. Эти совершают свои открытия еще в молодости, зато доживают до почтенных лет. Вот почему Норт простоял там так долго, безуспешно пытаясь идентифицировать портреты. Уже снаружи, в главном зале, Джеральд тяжко вздохнул:
– Если честно, то скучища смертная.
– Неужто? Даже в первой комнате? Вам правда было неинтересно?
Джеральд помотал головой.
– Взять в толк не могу, чего вам неймется. В этом отношении я солидарен с большинством людей. Наука меня не трогает – ну вот нисколько. Вообще-то я считаю, что ее здорово переоценивают.
– По правде сказать, я сменил дисциплину, – признался Филип Норт. – В определенном смысле так оно и есть. Мне бы хотелось на какое-то время отойти от моего поля деятельности. Пусть полежит под паром, так сказать. А вот это меня интересует как новая область. Смежная с зоологией и в то же время почти ей противоположная; как сказали бы наши друзья-американцы, «совершенно другой коленкор». Омерзительное выражение.
– А не поздновато ли? – сухо осведомился Джеральд.
– Ну, притворяться, будто мне все понятно, я не стану… – Тут взгляд его сделался сосредоточенным, устремился куда-то вперед. – Сколько я ни бывал в Лондоне, а в Музей науки так ни разу и не зашел! Своего рода слепота.
Уайтхед мрачно нахмурился. Прямо перед ними красовалась коллекция мозгов – не каких-нибудь там заурядных, а великих мозгов,в стеклянных банках, наглухо закрытых крышками и зажимами из нержавеющей стали. Банки тонули в сумеречном свете; на каждой – аккуратный ярлычок. А вот и главное сокровище – мозг Эйнштейна. На полу прямо перед ним линолеум заметно истерт. А махонький-то! Если не считать небольшой выпуклости в лобной доле – заметить ее возможно, только присев на корточки, – мозг неотличим от любых других, здесь представленных: украинского ракетчика или блестящего французского биохимика (IQ равен 149, умер в 23 года). Может, в них весу больше? Как знать. Поскольку все мозги выглядели одинаково, первым побуждением было прочесть этикетку, а затем заглянуть внутрь. Тогда и только тогда начинало казаться, будто серое вещество полудюжины математиков кишит смазанными цифрами и символами, что толкаются и теснятся, стремясь пере множиться. А вот еще кембриджский астроном (возведен в звание рыцаря); мозг его смахивает на дряблый метеор. Три жалостных мозга детей-вундеркиндов: даже не громадины-кочаны, так, небольшие дыньки.
– Ни тебе великих поэтов, ни художников – нет-нет, еще чего! – пожаловался Джеральд. – Вот об этом я и говорил.
– Зоологов я тоже ни одного не вижу, – откликнулся Норт, обводя витрину взглядом. – Что ж, мы, зоологи, всегда в тени…
А вот превосходная модель выдающегося английского мозга – возможно, величайшего из всех (сэр Исаак, опять вы!) – из пластилина и воска; эффектная, почти как настоящая. Эта, предназначенная для дилетантов и школьников, помешалась рядом с мозгом слона, в четыре раза крупнее ньютоновского, но, если верить подробной схеме, безнадежно неполноценного.
Несколько мозгов приводились в действие!
К тем, что у окна, применялся слабый (?) электрошок. Если попасть в нужную точку, удивительный замурованный орган вздрагивал, доказывая, что мозг – это «извитый сгусток нервной системы». Воспроизвести речь пока что не удалось; зато поглядите, на одном мигают цветные огоньки, ни дать ни взять глаза. Еще один, погруженный в формалиновую ванну, вырабатывал пузырьки (мысли?). Норт отпрянул; Джеральд пощелкал переключателями. Мозг решал простейшие арифметические задачи; потенциальные стимуляторы науки. Что, если подсоединить эти мозги к громкоговорителям? Услышим ли мы, как они кричат от боли?
Норт откашлялся. Наука ставила мириады вопросов, не давая ответов.
Теперь Норт с Джеральдом сосредоточились на спазматической партии в шахматы между мозгом некоего франко-американского гроссмейстера (никаких имен, пожалуйста!) – и предположительно (если верить надписи) мозгом Леонардо да Винчи. Оба хорошо сохранились. От колб отходили разноцветные проволочки. Первый – не мозг ученого в строгом смысле этого слова – обладал тем не менее научным складом ума и сохранил немало былой элегантности и дерзости. Второй никогда не играл прежде, но справлялся неплохо, поскольку вовремя произвел рокировку. Серолицый служитель, восседая на стуле, приглядывал за игрой и манипулировал таймером.
Джеральд со скучающим видом обернулся к Норту.
Группа южноамериканцев вломилась в зал не в ту дверь – хором загомонив, они обступили «шахматистов». Иные отошли к колбам и принялись подзывать друзей.
Джеральду с Филипом Нортом пришлось к выходу проталкиваться. Норт отстраненно глядел в пространство. Он бы предпочел остаться, побродить по музею в свое удовольствие, посидеть в кафешке, и так – до самого вечера. Металлические углы и грани, резкие, острые, – альтернатива неопределенной округлости плоти. Но Джеральд, морща нос и недовольно бурча, в следующем зале не задержался.
– Вот вам ваша великая идея. Вот она, здесь, – указал он и уронил руку. – Подумать только, что великий музей прославляет эту штуковину, выставляет ее в интересном свете. Что за чудо техники, восклицают люди. И ни слова о ее пагубности. Как это симптоматично! Вульгарная, лицемерная эпоха! Вы приглядитесь хорошенько: великий «уравнитель», поставленный на службу толпе, обесценивающий ценности. Прошу прощения. Оставайтесь, если хотите. А меня наизнанку выворачивает.
Частично (артистично) собранные воедино фрагменты самого первого турбореактивного двигателя сэра Фрэнка Уиттла [48]48
Фрэнк Уиттл (1907–1996) – выдающийся английский инженер-конструктор.
[Закрыть]– того самого, что развалился на части, чуть не обезглавив своего конструктора. Тут же, на собственном поддоне, высился центрифужный монстр с трансатлантического воздушного лайнера – в безупречном рабочем состоянии.
…Вторник. Нынче – четверг. Придержите лошадей. Что же это было?.. Несколько воскресений растянулись – и миновали. Беда – или прелесть – в том, что каждое утро припахивало «воскресеньем»: открытость финала, подкрашенная вероятностями – или пустотой. Но стоило выйти наружу – и ситуация выправлялась. Итак, утро. Пятница; ну, слава богу! День капал и сочился влагой; туристы доели гренки. Снаружи улицу заполонили офисные служащие – по пять, по шесть в линию, они проходили насквозь, точно идущие контрмаршем войска, а из-под земли, из метро, появлялись все новые: резко замирали на мгновение перед пеленой сверкающих капель, изливающихся в сточные канавы, и шли дальше – на фоне дыма, вибрации и деловитости пробуждающегося большого города; грузовики, фургоны, почта, тачки – утренняя доставка, в оркестровке полиции. Все это происходило снаружи, пока туристы болтали за завтраком: звон вилок и посуды радовал слух.
Подняв глаза от заляпанной скатерти, Филип Норт посочувствовал Джеральду – Джеральду с его изборожденным морщинами лбом. И предложил ему еще чашку. Невелик труд – но Уайтхед благодарно заморгал. Завтрак как завтрак, в обычном ключе. В финале Дуг Каткарт, на миг скосив глаза, проглотил таблетку – своего рода страховой полис; а Гэрри откинулся назад, заложив руку за голову, и принялся выпускать кольца сигаретного дыма.
Когда в десять они загрузились в микроавтобус, Вайолет проявила себя с неожиданной стороны. И сторона эта несла на себе явственную печать одного из генеалогических обществ.
Вайолет села рядом с Гэрри Атласом – соседа напрочь проигнорировав.
– Звезды, – обернулась она, – звезды говорят, что сегодня – благоприятный для путешествий день.
– Ну, слава богу, – пробормотал Хофманн.
– Есть ли среди нас Весы? – вопросила Вайолет.
– Ох, только не это! – Борелли прикрыл глаза ладонью. – Только не звезды, пожалуйста!
– Вайолет совсем чокнутая. Помешалась на астрологии и бог знает еще на чем, – шепнула Саша на ухо Норту.
Вечно я вожу киви, да гребаных оззи, да кануков, [49]49
Киви – прозвище новозеландца; оззи – прозвище австралийца; канук – прозвище канадца.
[Закрыть]– хрипло подал голос водитель.
За последний год возник целый бум: жители колониальной глубинки вдруг разом захотели узнать о своем происхождении и соприкоснуться с древней почвой. Они наезжали толпами. Жизнь, она как-то осмысленнее становится, если докопаться до корней; причем речь идет не только о месте и стране, откуда ты родом. Предки – они чьих чресел плод, каторжников или вице-адмиралов? Генеалогические общества объединялись в воюющие фракции и вели международные рекламные кампании, хотя большинство сходилось на том, что более прочих заслуживает доверия леди Памела Хант-Гиббонс. Ее проспекты, отпечатанные на лимонного цвета «туалетной бумаге», распространялись повсюду.
СОСТАВЛЕНИЕ И НОТАРИАЛЬНОЕ ЗАВЕРЕНИЕ РОДОСЛОВНЫХ
ИЗУЧЕНИЕ И ИЗГОТОВЛЕНИЕ ГЕРБОВ
ГЕНЕАЛОГИИ
ПАРИКИ
Пожалуй, невозможно подсчитать точное число людей, что в наш век, с его неограниченными возможностями разнообразить досуг, открыли для себя захватывающее времяпрепровождение – изучение семейной истории; однако число их со всей очевидностью стремительно растет! Немного найдется интеллектуальных развлечений, что пробуждают такой бурный энтузиазм, дарят чувство глубокой удовлетворенности достигнутым и радость от возможности поделиться своим знанием с родными и близкими! И в придачу – удовольствие познакомиться с родственными душами из иных сословий, найти новых друзей за пределами своего профессионального круга и даже – будем честны! – социального класса, насладиться общением, обменяться идеями. Новообращенные поймут, о чем я…
Зеленые листья, трава, бледно-зеленые воды, длинные водоросли в ручьях – а если присесть, то разглядишь, что столбы и камни внизу поросли мхом. А деревья – все одеты в яркую, переливчатую зелень. Туристы то и дело разражались восторженными восклицаниями и указывали пальцем, однако не все. Как он ласкает глаз, этот пастельный цвет затянувшихся каникул! Они шли; с деревьев падали яблоки. Для завершения картины, в самом конце проулка показался коттедж леди Памелы – домик с соломенной крышей.
– Класс какой! – искренне восхитился Дуг. – Будет о чем домой написать.
Домик словно сошел с открытки или календаря.
– Хризантемы цветут. – Миссис Каткарт качнула подбородком в нужном направлении.
А Кэддок уже выскочил из микроавтобуса и заметался по саду, то и дело наступая на клумбы, – выискивал подходящий ракурс. Вайолет, на цыпочках прокравшаяся вперед – отыскать леди Памелу, вместо того заплутала в лабиринте высоких, по пояс, лавандовых изгородей, что неизменно уводили ее прочь от сводчатых окон. Вот вам – зеленая архитектура во всей красе. Если глядеть сверху, безупречно подстриженные изгороди образовывали архисложный герб и девиз (Nosce te [50]50
Познай себя (лат.).
[Закрыть]) семейства леди Памелы; хотя Вайолет, находясь внизу, на земле, о том и не подозревала. Она посмеялась над собой; затем покраснела. Ощущая на себе взгляды спутников, она остро осознавала, какой бестолковщиной выглядит.
– Сюда. Идите сюда! Это вы – Вайолет Хоппер? – раздался женский голос.
В комнате с низкими дубовыми стропилами обнаружилась восседающая за мольбертом седовласая дама. Рядом с ней лежали кисти из верблюжьего волоса и стояла банка с мутной водой. А у окна – набор карандашей «Дервент», полнехонький – ни дать ни взять разноцветные органные трубы. Художница надела поверх вязаной кофты нейлоновые нарукавники – и, будучи истинной леди, не отложила кисти и даже головы не повернула, когда гости толпой ввалились в комнату. Настоящее приключение! На всех креслах – кремовые салфеточки; а Джеральд залюбовался развешанным по стенам фарфором: по большей части тут были английские тарелки, английские собачки и чашечки, все – высочайшего качества; и несколько ранних гравюр на стали – головокружительные африканские и новозеландские водопады. На полу высилась стопка картонных папок, перевязанных розовыми ленточками – точно в адвокатской конторе. Над очагом – «Завещания и их местонахождение» [51]51
«Завещания и их местонахождение» за авторством А. Кэмпа и «Завещания: где их искать?» за авторством Дж. С. Гибсона – каталоги архивов, в которых хранятся заверенные копии завещаний. «Купер-Крик» – книга А. Мурхеда, посвященная экспедиции в Австралию. «Происхождение видов» – эпохальный труд английского естествоведа Ч. Дарвина, основополагающая работа в сфере эволюционного учения.
[Закрыть](четвертое издание) и «Завещания: где их искать?», а между ними вклинились «Купер-Крик» и «Происхождение видов», издание «Эвримен». Дама высморкалась.
– Добрый день, я – Памела Хант-Гиббонс. Присаживайтесь. Не толпитесь вокруг.
Сощурившись на картину, она поболтала кисточкой в банке.
Дуг откашлялся.
– А у вас кровля не протекает?
Леди Памела словно не услышала. Она снова поболтала кисточкой в банке; воспользовавшись паузой, кое-кто из гостей оглядел потолок. Художница рисовала только водопады и ничего больше – за последние тридцать с чем-то лет. Тут же, прислоненная к дивану, стояла пачка акварелей. Художница в жизни не покидала Англии и не видела больших водопадов; она полагалась лишь на чужие рассказы да на воображение, а по мере того, как воображение иссякало, принялась рисовать суррогаты. Практически то же самое, говорила она себе, только в уменьшенном масштабе. Она стояла на своем, эта последняя вортисистка. [52]52
Вортисизм – одно из направлений в британском искусстве начала XX века, просуществовавшее меньше трех лет. Близкое к кубизму и футуризму, отличается от последнего тем, что попыталось запечатлеть движение.
[Закрыть]Переполненная дождевой водой канава, вода, вытекающая сквозь отверстие ванны, стремительный водоворот при спуске унитаза – вот какие сюжеты она выбирала. Объемный живот свидетельствовал о проведенных за мольбертом годах. У нее были голубые глаза и неопрятные седые волосы. Из носа, длинного и покрасневшего, непрестанно текло («Автопортрет с двумя водопадами»), но, надо отдать ей должное, она вполне к себе располагала. Не какая-нибудь там чванная ханжа.
– Терпеть не могу пруды и любые формы косности. Столкновение сперматозоида и яйцеклетки – все равно что вращение Земли. Да вы сами почувствуйте. Именно это нас на плаву и поддерживает. Мне семьдесят шесть. По-прежнему – в добром здравии. Естественный отбор косности чужд; ничего косного нет в том, как корни дерев раздвигают почву, словно пальцы. Страшно жаль, что мне так и не посчастливилось оказаться под муссонным ветром. Ощущения, должно быть, сногсшибательные. Говорят, ступени, и переулки, и камни – все превращается в один сокрушающий поток. – Художница промокнула нос бумажной салфеткой. – И в смешение молекул. Кто тут Борелли, Джеймс Борелли?
Прислонившись к камину, он поднял трость. Хозяйка, должно быть, заметила тень на стене.
– Бор-элли… Боюсь, вы в этой группе – «третий лишний». Я ничего про вас не нашла – а искала долго и дотошно. Похоже, ваши предки на землю нашего острова не ступали.
– Заглядывали проездом, – улыбнулся Борелли. – Мы ведь родом из дальних краев.
– Итальянцы, – прошептала миссис Каткарт.
– Джеймс – нормальный парень, – вступился Дуг.
– По всей видимости, они занимались зернопогрузчиками, пассажирскими лифтами и торговали пером. Ровно в этой последовательности. Успех, за ним – крах. Выгодное приобретение для Австралии в пору эмиграционного бума. – Он коротко поклонился.
– Ха-ха, – вставил Гэрри Атлас.
Видно было невооруженным глазом, как свыклись туристы друг с другом: шутка ли, каждый не возражал, чтобы остальные послушали про его прошлое; и не просто не возражал – радовался! Гости молча ждали; леди Памела выбрала новую кисточку.
– Атлас. По происхождению – шотландцы. Были стеклодувами в Глазго. В тысяча семьсот двадцать шестом году Дэвид Эдуард женился на девушке из эдинбургских Бартоломью – высоко залетел, так сказать. Бартоломью владели небольшой винокурней.
Атлас, ухмыляясь, огляделся по сторонам.
– В тысяча семьсот девяностом году Кларенс Атлас был переправлен морем в Землю Ван Димена.
Все посмеялись заодно с Гэрри.
– За человекоубийство, – докончила леди Памела. – А что было после Тасмании, полагаю, вы и сами знаете. Бурное у вас прошлое.
– Фамилия Каткарт довольно широко распространена в области Ренфру и реки Карт. Как явствует из второй составляющей, это были уборщики, чистильщики. Возможно, именно поэтому вы и стали таможенником. Ваши предки в большинстве своем графства не покидали. Многие живут там и по сей день, а вот с вами вышло иначе. Думается, руки у вас запятнаны.
Дуг серьезно кивнул.
– Я привожу данные в алфавитном порядке и вкратце. Для каждого из вас я подготовила по распечатке, можете забрать их с собой. Я слышала, многие любят вставлять их в рамочки и вешать на стену.
Люди порою недоумевали, обращая внимание на непривычно гладкие губы Хофманна и цвет лица. Теперь все разъяснилось.
– Ваша история начинается во времена германского завоевания и грабежей в четырехсотом году нашей эры. Тогдашние времена – полная неразбериха, невероятно усложняет дело. К началу шестнадцатого века вы уже настолько ассимилировались, что имя практически исчезло. Мне казалось, я за призраком охочусь. Однако несколько ваших Хофманнов отыскались в Лондоне среди торговцев в Голдерс-Грин, а кое-кто переселился в Америку. Я едва не потеряла вас снова. Но мужчины вашей семьи, по всей видимости, были народ упорный. Род продолжался. Один из Хофманнов с острова Уайт женился и эмигрировал в Австралию незадолго до Второй мировой. Почему – выяснить не удалось. Двое детей. Один из них – ваш прадед Уолтер. У вас дети есть?
