Текст книги "Произвол"

Автор книги: Мухаммед Ибрагим Аль-Али

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Часть I

Близился полдень – лучшее время суток в апреле. Словно убегая от зимы, по небу быстро плыли облака и радостно взирали на зеленеющую землю. Жара еще не наступила, и воздух был напоен ароматом цветов, который принес западный ветер.

Табор подошел к деревне, и цыгане стали с шумом раскидывать шатры.

Старейшина табора с главной танцовщицей Нофой отправились к старосте и за чашкой кофе договорились о предстоящем празднестве, которое собирались устроить цыгане после дневной молитвы.

Не успели они расположиться на новом месте, как появился деревенский управляющий. И вскоре по всей округе зазвенели голоса цыганок. Они зазывали на праздник, бойко гадали, торговали разной мелочью. Гвоздем программы было выступление Нофы на деревенской площади.

Мужчины из табора отправились присмотреть площадку для выступлений и укрепить канат, на котором должна была показать свое мастерство неотразимая плясунья Нофа.

Вскоре все было готово. Ребятишки собрались задолго до начала и с нетерпением ждали представления.

Чинно, друг за другом, шли мужчины. На одних были абаи[2]2
  Абая – крестьянская одежда, накидка. (Здесь и далее – примечания переводчика.).


[Закрыть], другие несли их свернутыми на плече. Наконец собрались все жители деревни.

Сидели прямо на земле, подстелив кто овчинные шкуры, кто абаи, не пропускавшие сырости. Только староста и управляющий важно восседали на стульях, принесенных специально для них.

Из-за дома Занубии робко выглядывали старухи: почтенный возраст не позволял им открыто глазеть на цыган.

Нетерпение крестьян возрастало с каждой минутой. Ребятишки дрались за лучшие места, и только грозный вид шейха Абдеррахмана с длинным стеком в руке охлаждал их пыл. Женщины, забыв о детях, перешептывались. Стоило кому-нибудь из них нарушить порядок, как тотчас раздавался окрик управляющего:

– Вы хуже коров! Брали бы пример с цыган. Как пристойно себя ведут!

Девушки стыдливо прикрывали лицо накидкой. Юноши старались держаться солидно, натянув до самых глаз платок – куффу. Влюбленные в своих избранниц, они расположились напротив и не сводили с них глаз. Девушки отвечали ласковыми взглядами. Не так уж часто приходилось им видеться.

Но вот наступила тишина, и глаза зрителей устремились туда, откуда должна была появиться Нофа.

Ум-Омар[3]3
  Ум-Омар – мать Омара. Уважительное обращение к женщине по имени ее старшего сына.


[Закрыть] опоздала, и Занубия, поприветствовав ее, указала на подстилку, приглашая сесть.

Раздались гулкие удары барабана, что привлекло внимание зрителей, они тут же повернули головы – управляющий и шейх торжественно поднялись навстречу барабанщику, стройному смуглому мужчине с тонкими чертами лица, орлиным носом и длинными усами, и пожали его руку с татуировкой. Такой чести удостаивался не каждый, но цыган жаловал сам деревенский староста.

Барабанщик был в широких шароварах, платок на голове прижат черным кольцом – укалем. За ним шествовала его жена, Самира, с сынишкой лет десяти. Одета она была в зеленое платье, стянутое блестящим поясом, на котором беспрестанно позванивали серебряные и медные монетки. Голова была повязана черным платком с красной каймой. Ее приняли за Нофу и бурно зааплодировали. Цыганка села у ног старосты, стала ему что-то говорить, он слушал, покачивая головой. Барабанщик пристроился около управляющего. Сын барабанщика, нарядно одетый на зависть деревенским ребятишкам, жался к отцу.

На подмостках появились цыган с удом[4]4
  Уд – струнно-щипковый музыкальный инструмент.


[Закрыть] и рабабом[5]5
  Рабаб – струнно-смычковый инструмент.


[Закрыть] и красивая молодая цыганка, которую опять приняли за Нофу, и вновь разразился гром аплодисментов.

Цыган был среднего роста, с лицом круглым и белым, как у муллы из городской мечети, небритый, но с аккуратно подстриженными усами. Разрумянившаяся девушка, улыбаясь, пленяла всех красотой и грацией.

Затем вышел мужчина лет двадцати пяти, за ним женщина и старик, который бил в бубен.

Внезапно тишину нарушил яростный лай сцепившихся собак.

– Гоните собак, будь они прокляты аллахом! – крикнул управляющий и, понизив голос, добавил: – А вы – хуже собак!

Молодой цыган подергал канат, проверяя его прочность, покачал из стороны в сторону, смочил водой. Зазвучала барабанная дробь, и цыгане встали. Все поняли, что сейчас появится Нофа. Наконец она вышла в сопровождении старика и собаки.

Все опять зааплодировали, но Нофа, ни на кого не обращая внимания, направилась прямо к старосте и обратилась к нему с речью. Он что-то отвечал, оживленно жестикулируя, Нофа приветливо улыбалась. Цыганка была высокого роста, стройную, гибкую фигуру облегало красное платье, лицо украшала татуировка. Ее усадили на почетное место. Старик в красивой абае, с длинной белой бородой и усами, походил на шейха бедуинов. Он опустился на землю у ног Нофы, и староста оказался между красавицей-цыганкой и стариком.

Нофа подала условный сигнал. Под удары барабана Самира поднялась и, размахивая платком, который держала в руке, поплыла по кругу. Ее громкий голос зазвучал под барабанную дробь.

– Шабаш[6]6
  Шабаш – крестьянское приветствие.


[Закрыть], крестьяне, шабаш, староста, шабаш, хаджи-хан, шабаш, все люди! Молитесь пророку!

Палочки плясали по барабану. С самым сильным его ударом женщина остановилась и – замерла. Затем медленно, с балансиром в руках, стала приближаться к канату. А молодая цыганка в это время танцевала внизу и громко взывала:

– Молитесь пророку! Каждый, у кого в сердце пророк, – молитесь ему!

Наконец Самира ступила на канат и стала медленно двигаться, шла она уверенно, словно по земле. Но вдруг покачнулась, и зрители затаили дыхание: вдруг упадет?! Но Самира пошла дальше, а молодая цыганка все продолжала кричать, будто заклиная:

– Молитесь пророку, молитесь пророку!

Шейх Абдеррахман сидел, по-детски раскрыв рот, и старался не пропустить ни единого движения канатной плясуньи. Самира прошла уже больше половины, звуки барабана и бубна становились все чаще, все резче, движения Самиры все быстрее. Но вот раздался самый громкий удар в барабан, и все ахнули – показалось, будто Самира упала, но она уже стояла на земле, незаметно соскочив вниз. Неподдельный страх и бурный восторг отразились на лицах зрителей.

А молодая цыганка вновь призывала молиться пророку. Танцуя, она прошла по кругу, вернулась на свое место, грациозно опустилась на подстилку и воскликнула:

– Шабаш всем крестьянам!

Теперь по канату шел сын Самиры, а она стояла внизу, не сводя с него глаз. Зрители громогласно приветствовали мальчугана:

– Браво, Мухаммед!

Но вот канат сняли. И Самира с сыном стали плясать под аккомпанемент барабанов. Казалось, женщина летает по кругу, до того быстрыми были ее движения. Иногда раздавался громкий удар барабана, на мгновение танцовщица останавливалась, а сын кружился и что-то вскрикивал.

Затем в круг вышла цыганка, она исполнила медленный танец под аккомпанемент уда. Особенно понравилась зрителям маленькая девочка, танцевавшая совсем как взрослая. После нее выбежала молодая цыганка с бубном, прошлась по кругу и стала собирать деньги, которые со звоном падали в бубен.

Всем распоряжалась Нофа. Она сидела среди зрителей, но артисты выполняли все ее указания. К концу представления зрители благодарили цыган каждый по-своему: кто-то вышел на площадку и исполнил танец с кинжалом, кто-то плясал, размахивая платком и притопывая босыми пятками.

Наконец на круг вышла Нофа. Зазвучали музыкальные инструменты, запели цыганки. И Нофа закружилась в вихре танца. Вместе с ней танцевали мальчик и девочка. Столько огня, столько страсти источал танец красавицы, что никто не смог усидеть на месте: на круг выходило все больше и больше зрителей. Веселье стало общим, словно на деревенской свадьбе. Теперь с Нофой плясали староста и управляющий, даже шейх Абдеррахман пустился в пляс. Теперь зрителей от артистов отличали только по одежде.

Веселье продолжалось до самого захода солнца. Староста пообещал дать каждому цыгану по мерке зерна, как только уберут урожай.

Очень не хотелось крестьянам возвращаться домой, к повседневным делам, и они долго еще вспоминали веселый праздник, цыганят, Самиру и Нофу.

Цыгане забрались в шатры, а на площадке, где только что гремела музыка, овцы уже щипали траву. Жизнь в деревне пошла своим чередом, будто и не было никакого праздника.

Солнце опускалось за горизонт. Подул свежий ветер, и в воздухе повеяло прохладой. В домах стали разводить очаги. У Фатимы, как обычно, собрался народ, и она поставила на огонь чайник.

Шейху Абдеррахману, худому, безусому, с ровно подстриженной длинной бородой, было под пятьдесят, но выглядел он моложе благодаря свежему цвету лица. Выдавал его лишь беззубый рот. Старый синий халат, подпоясанный платком в горошек, был весь в заплатах. В руках он держал четки.

– Бек никогда не попадет в ад, – сказал Абдеррахман, первым нарушив молчание. – Пусть даже берет непомерно большие налоги и вынуждает некоторых сняться с насиженных мест. Пусть грубо обходится с крестьянами и цыганками. И все же: кто богат на земле, будет богат и на небе. А посему вы обязаны его слушаться. К тому же человек он набожный, добрый и верный. Каждый месяц делает пожертвования и бесплатно кормит обедом крестьян у себя в доме. Да вы и сами не раз бывали его гостями, вам хорошо это известно. Только вчера он подарил каждому пастуху по абае, и теперь они смогут защититься от дождя и ветра. Не верите? Спросите у них. А на прошлой неделе, на поминках своего деда, бек зарезал барана и принес его в жертву душе умершего. Мы все ели этого барана.

Помолчав, шейх обратился к Юсефу, который присутствовал на поминках:

– Правду я говорю, Юсеф?

– Так-то оно так, – замялся Юсеф, – но ведь это на поминках.

Шейх не дал ему договорить:

– Значит, я лгу?

Юсеф, парень лет двадцати, в желтом халате, стянутом кожаным поясом, сидел поджав ноги и молчал.

– Я лгу? – повторил шейх.

– Не лжешь, – ответил за парня другой крестьянин, свертывая самокрутку и приминая пальцем трут. Он высек из кресала искру, раздул огонек, закурил и, взглянув на Юсефа, произнес:

– Шейх всегда говорит правду.

Тогда Юсеф изрек:

– Вот шейх говорит, что, кто богат на земле, тот богат и на небе. Это неверно… Могу вам объяснить почему. Все вы знаете шейха Абдельджабара. Человек он набожный и свято блюдет законы. Учился в медресе «Азгар» в Каире, богачей он ненавидит и так считает: «Аллах любит того, кто достойно себя ведет. Люди перед аллахом равны, как зубья расчески». Вот о чем говорит шейх Абдельджабар. А ваши проповеди ему известны.

Юсефу захотелось курить, и он попросил кисет. Разговор принимал опасный оборот, и шейх Абдеррахман решил его прекратить.

– Ты рассказывал ему обо мне? – спросил он Юсефа и, не дожидаясь ответа, продолжал: – А ведь я предупреждал тебя – грех слушать этого вероотступника Абдельджабара! Вы только представьте себе, – повысил он голос, – этот грешник шейх утверждает, будто земля круглая и вертится вокруг солнца!

Все были поражены столь неожиданной новостью. Кто-то, полулежавший в углу, опираясь на локоть, даже привстал, потрясенный, и промолвил:

– Славен аллах! С утра до вечера пасу я овец, но ни разу не заметил, чтобы ноги мои были выше головы. Если земля круглая, то почему же мы с нее не сваливаемся?!

Все захохотали. А один крестьянин, тот, что потерял кошелек и от горя все время молчал, подал голос:

– Дай бог, чтобы сбылись слова шейха Абдельджабара и земля оказалась круглой. Тогда она повернулась бы, мы все разбились бы и хоть на том свете отдохнули от притеснений бека.

Мать Юсефа, пятидесятилетняя женщина, завернувшись в черный халат и прикрыв голову и лицо платком, слушала разговор затаив дыхание. Она прожила тяжелую жизнь, оставшись вдовой с ребенком на руках. Муж ее, отец Юсефа, погиб в Турции. Никто не знал, как это случилось. И чтобы сгладить неловкость, вызванную словами сына, она сказала:

– Юсеф спорит с шейхом Абдеррахманом не со зла. Пусть мудрый шейх не обращает внимания на него, неразумного. Шейха Абдельджабара мы не знаем и, конечно, не станем слушать его и ему подобных.

Женщины перешептывались, пораженные услышанной новостью и сбитые с толку словами Ум-Юсеф. Ведь всем известно, что шейх Абдельджабар – человек умный и добрый. Но Ум-Юсеф боялась за сына и потому постаралась предотвратить ссору, чтобы не возникла вражда между Юсефом и сельским шейхом.

– Не нужны нам эти ученые шейхи, – говорила Ум-Юсеф. – Мы должны во всем слушаться шейха Абдеррахмана.

Слова эти были обращены ко всем, но в первую очередь предназначались сыну. Шейх с торжествующей улыбкой произнес:

– У тебя мудрая мать, мальчик!

Гордость Юсефа была уязвлена.

– Я не спорю с шейхом! – сказал он. – И вообще ни с кем не собираюсь спорить. Просто я передал то, что слышал от шейха Абдельджабара. И вовсе не для того, чтобы оскорбить шейха Абдеррахмана. Ведь он учит наших детей святому Корану.

Абдеррахман пожал плечами, отхлебнул чаю и нравоучительно произнес:

– Ты слишком молод, Юсеф, ни веры, ни жизни не знаешь. Слушайся мать. Она мудрая женщина.

Вокруг заговорили о будничных заботах, о посевах. Сидели за чаем, пока не взошла луна.

Фатима, мать Мухаммеда, восхищенно воскликнула:

– Смотрите, до чего хороша! Круглая, как лепешка, вынутая из печи.

– Да, – промолвил шейх Абдеррахман, – это одно из прекраснейших творений аллаха. Луна освещает пастбища пастухам, поля землепашцам, дорогу путникам.

Из красной луна постепенно превращалась в серебряную, и от ее блеска, казалось, зажглись огоньки в глазах овец, лежавших во дворе. Коровы, словно задумавшись о чем-то, жевали свою жвачку. Наступившую тишину разорвал громкий лай собаки – бык наступил ей на хвост.

Все всполошились, и пастух взволнованно проговорил:

– Через час выгоняйте скотину на пастбище, только помните, что сейчас везде рыщут шакалы и волки. На рассвете я поведу стадо. Захватите абаю, которую мне подарил бек, хорошая вещь, она годится и для зимы и для лета. – Он взял абаю и торжественно произнес: – Пусть будет славен у аллаха бек! Пусть будет множество ему подобных, которые не оставят милостью своей пастухов!

– Да поможет тебе аллах! – воскликнул шейх Абдеррахман. – Тебе и таким, как ты, знающим свое место и не мечтающим о большем. – Последние слова были обращены к Юсефу. – Бери пример с пастуха, – сказал шейх. – Он знает свое место.

Но Юсеф не любил, когда его поучали, и требовательно перебил шейха:

– Ну и что?..

Шейх ничего не ответил, но его молчание не предвещало ничего доброго.

Один из крестьян, уже не раз порывавшийся одернуть строптивого юношу, наконец не выдержал:

– Зачем спорить о том, в чем мы ничего не смыслим? Вертится земля или не вертится… Да нам не отличить засеянную пашню от пустой, не найти дорогу в безлунную ночь…

Услышав эти слова, Юсеф так рассердился, что готов был поколотить обидчика, но тот вовремя поспешил уйти.

Женщины все громче шептались между собой. Старик с длинной черной бородой и такими же длинными усами стоял, прислонившись к стене и очень внимательно слушая весь разговор, неожиданно вскрикнул:

– О-о-о! Кто-то укусил меня в ногу!

Все кинулись к старику. Тут пастух заметил ползущего по стене скорпиона, смахнул его на пол и растоптал.

Крестьянин громко стонал. Перепуганные овцы стали метаться по двору.

– Что тут у вас случилось? – донесся голос соседки Ум-Омар.

– Нашего гостя укусил скорпион! Иди помоги, чем можешь! – позвал ее кто-то.

Шейх велел всем отойти от пострадавшего; помазав слюной место укуса, принялся читать первую суру Корана. Прибежала Ум-Омар и велела дать ей бумагу, спички и чай. Она рассекла иглой ранку и осторожно стала высасывать из нее яд. Затем сожгла бумагу, а пепел, смочив в чае, приложила к ранке.

В это время мимо дома проходил управляющий и, услыхав шум, остановился.

– Зачем вы собрались здесь в такой поздний час? Что-нибудь случилось?

– Мы слушали шейха Абдеррахмана, а когда настала пора расходиться, скорпион укусил вот этого старика.

Управляющий подошел к пострадавшему:

– Чего разлегся? Ступай домой! Вопишь, как роженица. Пуля в тебя угодила, что ли? И вы расходитесь, – обратился он к остальным. – Пора выгонять скотину.

Шейх Абдеррахман с управляющим пошли к Занубие, дом которой находился на главной площади, рядом с дворцом бека. У ворот Занубии сидели люди.

– Где это вы были до поздней ночи? – спросила одна из женщин. – Наверно, слушали всякие премудрости шейха, в которых мы ничего не смыслим?

– Да покарает аллах шайтана! – ответил шейх. – Неужели и ты, Занубия, против нас?!

Женщина вскипятила чай, а муж ее погнал стадо на пастбище.

– Погода хорошая, так что завтра наверняка приедет бек, – сказал управляющий.

– Он приедет повидаться со своими возлюбленными? – подхватил шейх. – Да, падок он до женщин!

Только с Софией ничего у него не получается. Она любит мужа. Напрасно бек себя мучает.

– Запретный плод сладок! – язвительно заметил управляющий. – Ведь ты, Занубия, в сто раз лучше, а вот беку Софию подавай. Ох и натерпелся я из-за нее! Бек покоя мне не дает. А что сделаешь? Бек есть бек. Еще ни одна девушка не устояла перед ним. Только София. Боюсь, как бы он со зла ее не порешил.

– Хочешь, я помогу? – предложил управляющему шейх. – Эта женщина меня уважает, я учу Корану ее детей. Попытаюсь ее уговорить. Ведь мы с тобой друзья.

– Не стоит, пожалуй. Ты не знаешь всех тонкостей этого дела.

– Будь мы с Софией подругами, я постаралась бы тебе помочь, – вмешалась в разговор Занубия. – Впрочем, нам бек все равно что черт пророку Сулейману. Он и сам всего добьется. Не допустит, чтобы простая крестьянка– и вдруг не поддалась ему, беку! Что тогда люди скажут? Если бы не нужда, я бы тоже не согласилась, как София. Ты, шейх, хорошо это знаешь. Но мой муж беден, а мне надо было воспитывать детей. Да простит аллах мне мои грехи! – И обратилась к шейху: – Простит меня аллах?

Шейх улыбнулся:

– В старости мы все повернем свои взоры к аллаху, воззвав к его милосердию.

– Поздно уже. По домам надо расходиться, – зевнув, сказал управляющий.

Расстались они, когда луна залила своим сиянием поля, холмы и пруд, а на траве прозрачными каплями засверкала роса. Деревня была объята тишиной.

Пастух, тот самый, которому бек подарил абаю, завернувшись в нее и в овечью шкуру, верхом на лошади объезжал отару. Вдруг сторож, карауливший поле, заметил овец.

– Чьи овцы? – сердито крикнул он..

– Мои, – раздался голос Абу-Омара. Поздоровавшись, сторож спешился. На вид ему было около шестидесяти. На плече – ружье, вокруг пояса – патронташ.

– Ох, Абу-Омар, – невесело вздохнул сторож. – Что у нас за жизнь? Никакой радости, одно лишь горе. Но что поделаешь? Приходится мириться. А у тебя как дела? Как дети?

– Слава аллаху, живут потихоньку. Семья большая: шесть мальчиков и четыре девочки. Трех я замуж выдал, дедом уже успел стать. Тяжело сидеть в седло и день и ночь. Но с этой лошадкой я никогда не расстаюсь, даже сплю в седле.

Помолчали. Вскоре сторож опять пожаловался:

– Жена больна. Ум-Омар пыталась лечить ее огнем, но толку никакого.

– Я слышал, завтра бек приезжает, будет охотиться на зайцев. Это правда?

– Да, правда. Надо собрать ему молока. Ты ведь знаешь, его управляющий хуже зверя. Совсем замучил крестьян. А у меня все выспрашивает, с кем бы ему переспать. Сколько зла причинил этот негодяй мне, старому больному человеку! А стоит появиться французам из полицейского отдела, так он, точь-в-точь как бек, начинает сразу же орать: «Привяжи коней, задай им корм, режь барана, жарь мясо!» Будто я женщина и других дел у меня нет. И все эти унижения я терплю из-за куска хлеба! Так-то, Абу-Омар!

– Да вознаградит нас аллах за долготерпение! Живем честно, чтобы не стыдиться перед людьми. А сейчас скажи лучше, что нового у шейха Абдеррахмана.

– Шейх ненавидит меня, только вот понять не могу за что. Говорит, ты не молишься. Но я ведь неграмотный, ты же знаешь, ни читать, ни писать не умею. Не верю я этому шейху. Он считает меня грешником, а я, клянусь аллахом, не делаю ничего плохого. И уж наверняка я угоден аллаху больше, чем он. Пусть аллах заклеймит всех их позором!

В это время раздался протяжный гудок Паровоза – это проходил поезд из Алеппо. Он шел с севера на юг, и в нем, как всегда, было много пассажиров, особенно при перевозке французских солдат. Одни из них поддерживали Петена, другие – де Голля, одни были союзниками англичан, другие – их противниками.

Услышав гудок, пастухи; стали быстро собирать отару, так как на рельсах часто гибли овцы, козы и верблюды В этих случаях мясо погибших животных крестьяне делили между собой. Поезд промчался, и снова наступила тишина.

Утренняя звезда сверкала ярче остальных и была настолько хороша, что напоминала молодую красавицу в минуты пробуждения.

Шейх, взобравшись на крышу самого высокого дома, стал призывать жителей к утренней молитве. Сторож и Абу-Омар поспешили на зов, а пастух погнал стадо в деревню.

Вдруг раздался пронзительный крик:

– Волки! Волки!

Сторож стал палить из винтовки. Крестьяне бросились на помощь. Овцы сбились в кучу и испуганно блеяли. Люди кричали, стучали камнями, палками, пытаясь отпугнуть волков. Лаяли собаки, плакали дети.

Фатима с сыном открыли ворота и загнали во двор скотину.

– Ибрагим, Ибрагим, вон волк пробежал! – крикнула Фатима. С перепугу она приняла собаку за волка.

Крики становились все громче, паника постепенно охватила всю деревню. Волки загрызли нескольких овец и барашка. Они были настолько голодны, что не убереглась даже собака Халиля: рассвирепевшие волки сожрали и ее.

Весь следующий день только и разговаривали о волках. Но к утру все успокоилось, жизнь деревни вошла в свою колею, и на заре пастух вышел на площадь, терпеливо дожидаясь, пока хозяева выгонят скотину.

Взошло дневное светило и пробудило к жизни деревья и травы. Крестьяне молились аллаху, чтобы тот послал им щедрое солнце и обильный урожай.

Усталые собаки отдыхали после ночного боя с волками. Сторож, закутавшись в овечьи шкуры и абаю и не выпуская из рук винтовку, улегся прямо на земле, возле дома бека. Абу-Омар с детьми, лишь первые лучи солнца озарили восток, ушел в поле, а Ум-Омар слила молоко в сосуд и отнесла к Фатиме на переработку.

После того как женщины обменялись приветствиями, Ум-Омар сказала:

– Знаешь, Фатима, сколько овец загрызли волки у бедуинов и у Халиля?

– Не везет Халилю! Все беды на его голову валятся. Ну а нас аллах не оставляет своей милостью, хотя из долгов не вылезаем. А так трудно расплатиться с хаджи[7]7
  Хаджи – человек, совершивший паломничество к святым местам.


[Закрыть].

– Что делать? Нужда! Мы все в долгу у хаджи. – Ум-Омар тяжело вздохнула.

Фатима вдруг вспомнила о том, что управляющий велел собрать с жителей деревни молоко для бека.

– Ты послала молоко, соседка?

– И не собираюсь. Ведь мы уже посылали на прошлой неделе! Правда, шейх Абдеррахман советовал Абу-Омару не артачиться. Оно и понятно, шейх боится бека.

Да кто знает, зачем он пожалует? Может, не только охотиться на зайцев и обольщать цыганок!

– Пусть аллах заклеймит позором всех грешников! – с негодованием произнесла Фатима. – Управляющий все старается улестить Софию, думает, она ему поддастся. Ох и горят у них глаза на нее! Я Софию предупреждала, чтобы она была осторожна с беком и его управляющим. Ну, сукины дети! Мало им цыганок! Если бек добьется своего, мой муж ни перед чем не остановится, отомстит во что бы то ни стало. Она же родственница! Ты ведь знаешь, брат моего мужа сейчас скрывается у бедуинов, он ударил одного бека в Хомсе – пришлось бежать. Иногда он бывает у нас. Ума не приложу, что делать, если мой муж попадет в подобную историю?!

Ум-Омар сочувственно смотрела на подругу:

– Дай бог, чтоб этот год закончился благополучно!

Их разговор прервала цыганка. Босая, она подошла к женщинам и попросила чашку молока для ребенка, которого несла за спиной.

Оплатить предложила гаданием.

– Нет-нет! – засмеялась Фатима. – Прошлое и настоящее мы знаем, а будущее ведомо одному аллаху! А может, еще и беку.

Ум-Омар подала молоко, а ее сын Мухаммед попросил погадать, но мать сердито прикрикнула на него. Однако цыганка уже вытаскивала из кармана гадальные ракушки.

– Мы сами все знаем, – наступала на цыганку Ум-Омар. – Вечером нас кусают скорпионы, ночью нападают волки, утром приходят гадать цыганки. А желание у нас одно: чтобы бек был доволен, тогда, слава аллаху, мы тоже будем довольны. Ты получила молоко и иди своей дорогой.

– Ты что меня гонишь? Цыгане помогают крестьянам. Мужчины делают для вас разнообразные инструменты, необходимые в хозяйстве, а мы вечерами развлекаем, делаем вам золотые зубы. Так за что же ты нас презираешь? Мы такие же люди, как вы, дети аллаха. Только вы всех боитесь – бека, шейха, управляющего, полностью зависите от них, страдаете, а мы совершенно свободы и можем переходить из деревни в деревню; но мы, цыгане, добрые и очень сочувствуем вам.

– Да, все мы дети аллаха, – примирительно произнесла Ум-Омар. – И любит он больше всего благодарных. Налили тебе молока до краев, и иди!

– Не нужно мне твое молоко. Ты не дашь, другие дадут. Важно сочувствие. А аллаху я благодарна за каждую его милость. Мы ходим по домам, собираем подаяния. Но мы просим, а не требуем. Дадут – спасибо, откажут– корить не станем. Мы такие же бедные, как и вы, и должны помогать друг другу. Вчерашнее представление, надеюсь, вам понравилось?

В это время на пороге появилась еще одна цыганка. Сын Ум-Омар сразу узнал ее.

– Мама, это та самая, что кричала «Молитесь пророку!» и танцевала на канате, гибкая как змея.

– Даже из уст ребенка приятно слышать похвалу.

– Пусть аллах восславит нашего пророка! – произнесла Ум-Омар. – Как ты не боишься ходить по этой веревке?

– Все ради людей. Чтобы интересно им было.

Фатима не смогла пойти на представление й очень жалела.

– Это было на площади. Все пришли, даже женщины, – заметил мальчик.

– Да, и я ходила, – добавила Ум-Омар, – и слышала, как Самира призывала молиться пророку. Ты здорово умеешь ходить по канату! – обратилась она к цыганке.

– Разве только мой номер вам понравился?

– Но твой понравился больше всех.

– Там был мальчик, мой ровесник, – сказал сын Ум-Омар. – Он тоже ходил по канату.

Самира гордо блеснула глазами:

– Это мой сын, ему десять лет.

– Да сохранит его аллах, чтоб никто, не сглазил! Слава пророку, по ты только представь, Фатима, как смело он шел по канату и совсем не боялся. Там была еще девочка. Когда она только успела так научиться! И Нофа, уже немолодая, а всех удивила и совершенно не устала. Посмотрела бы ты на нее, Фатима!

– Как – не устала? Какой труд без пота? – возразила Самира. – Наше умение спасает нас от бедности, это– наша жизнь. Мы приносим людям радость, хотя часто сами страдаем. Вот вчера, когда я танцевала, а муж бил в барабан, наш двухлетний сынишка в шатре метался в жару и бреду. Я шла по канату, но сама думала о больном сыне. И вдруг мне послышался его плач, и я чуть не упала, по вынуждена была идти дальше по канату – ведь это моя работа. С трудом дождалась конца выступления. Так что не думайте, что только вы страдаете, а мы живем в вечном празднике. Одни испытывают муки от бедности, другие – от страха, угнетения, болезней, да еще от усталости.

Тут Ум-Омар принялась нахваливать искусство цыган. А Фатима переводила недоверчивый взгляд с соседки на красавицу-цыганку.

– Что это за работа такая, сестра моя, Ум-Омар? – спросила она, хотя в глубине души не могла не восторгаться услышанным. – Танцевать перед народом!

– Танцевать не стыдно! – гневно произнесла Самира. – Так мы на жизнь зарабатываем. Танец, – искусство древнее, и не каждый может его понять. Вспомни хотя бы свирель пророка Дауда. Ведь это он смастерил ее, а мы теперь играем на этой свирели.

– Не болтай! – в сердцах крикнула Фатима. – Пророк велик, ему молятся! Станет он мастерить дудки! Кощунствуешь!

– Да, это правда. Дауд смастерил свирель, – поддержала цыганку Ум-Омар. – Правда, что это за свирель, мы не знаем. Шейх Абдеррахман об этом ничего не говорил.

Самира принялась подробно объяснять:

– Свирель – дудка, в которую дуют. Чего тут не знать! И придумал ее Дауд. Он – дед цыган, от него они и пошли. Слышала вчера, как брат мой искусно играл на свирели? Всем очень понравилось. Моложе меня, а успел уже жениться и обзавестись детьми. Девочка, которая танцевала, – его старшая дочь! Это отец научил ее так прекрасно танцевать. Чему выучишься в детстве, то на всю жизнь останется… Заговорилась я тут с вами, ох, пора мне, – заторопилась Самира и стала прощаться. – Спасибо вам за гостеприимство да за ласку.

Она направилась к двери, но вдруг поспешно вернулась:

– О аллах! Совсем забыла! Не дадите ли вы мне капель для больного сына?

Взяв капли, Самира на прощание сказала Мухаммеду:

– Приходи к нам в шатер, я тебе погадаю и вытатуирую на руке имя.

– Непременно приду, – обрадовался мальчик.

– Только посмей! – прикрикнула на сына мать. – Клянусь аллахом, я ножом вырежу твою татуировку!

Нрав у матери был крутой, и мальчик с грустью смотрел вслед цыганкам, а Самира, удаляясь, все манила и манила его рукой.

Мухаммед никак не мог понять, почему мать запретила ему идти к цыганам, ведь все ходили: мужчины, ребятишки, даже женщины. И ой обиженно выпалил:

– Не дашь мне яиц, чтобы заплатить цыганке, я отца попрошу. А имя свое все равно вытатуирую.

– Ладно, – примиряюще сказала мать. – Иди. Я никогда ни в чем тебе не отказывала. Вот и избаловала на свою голову. Только возвращайся побыстрее. Надо еще овец попасти и подоить.

Мухаммед пошел в курятник и, взяв яйца, вместе с другом отправился к цыганам. По дороге к ним присоединились еще ребята.

Шатры стояли кругом: так собакам легче их сторожить и ослы не разбегались ночью. В таборе царило необычайное оживление. У шатра, к которому подошли ребята, стояла цыганка в окружении девушек.

– Ты слишком маленькую дырочку проколола мне в носу, украшения едва влезают.

– Больше нельзя, красавица, – отвечала цыганка. – Нос порвется.

– А у меня уши распухли после того, как ты их проколола, – жаловалась другая.

– Не расстраивайся, красавица, – успокаивала ее цыганка, – через день-другой все пройдет.

Затем девушки стали прицениваться к украшениям, которые продавали цыганки. А юноши, пользуясь тем, что цыгане-мужчины заняты работой, любезничали с молодыми цыганками.

Большинство желало сделать себе татуировку. Чуть ли не из каждого шатра доносились жалобные крики ребят, когда их кололи иглами. Мухаммед подошел к той самой цыганке, которая приходила за молоком, и отдал ей яйца. Она спросила его имя, а потом что-то невнятно забормотала себе под нос, то и дело поминая имя пророка Мухаммеда. В это время подъехала машина, и в таборе поднялся невероятный переполох. Мужчины тут же прекратили работу. Собаки мгновенно сорвались со своих мест. Еще громче закричал больной ребенок. Управляющий сразу узнал машину бека и стремглав бросился к ней. За ним едва поспевал староста. За рулем сидел сам бек, рядом – вооруженный бедуин. Выбежала Нофа, учтиво приглашая бека на чашку кофе.