Текст книги "Слуги паука 3. Время полной луны"

Автор книги: Морис Делез

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Церемония начнется завтра в полдень,– сказал, наконец, Мэгил, когда все насытились, и Конан увидел, как невольная судорога боли исказила лицо Тефилуса.– Она продлится семь дней и завершится Большим Жертвоприношением в полночь. До этого ежедневно будут совершаться Малые Жертвоприношения.

– Что это такое? – поинтересовался киммериец.

– Не знаю.– Мэгил равнодушно пожал плечами.– Скорее всего, в жертву Затху будут приносить не людей, а животных. Хотя это вполне может означать и что-то другое.

– Вы не о том говорите,– подчеркнуто спокойно напомнил о своем присутствии Тефилус.– Мне совершенно наплевать, как выглядит Малое Жертвоприношение. Меня интересует только моя дочь! Моя дочь, и больше ни-че-го! – произнес он раздельно, по слогам, видимо, чтобы придать своим словам больше веса.

– Вполне с тобой согласен.– Конан поднял руки в примирительном жесте.– Что ты предлагаешь? – спросил он, сразу переходя к делу.

– Я предлагаю напасть на них завтра же.

Конан поморщился, как от зубной боли: как раз этого он больше всего опасался. Тефилус, однако, предпочел сделать вид, что не заметил реакции киммерийца:

– Завтра первый день церемонии, и они наверняка не ждут, что кто-то осмелится помешать им, да еще здесь, в тайном городе! Что скажешь?

Он обернулся к киммерийцу, и тот кивнул, хотя и непонятно было, согласен он с такой точкой зрения или всего лишь принимает ее к сведению.

– Я не имел бы ничего против такого плана действий, если бы именно завтра решалась судьба твоей дочери,– спокойно сказал северянин.

– А так ты не согласен? – разочарованно спросил отец Мелии.

– А так я не согласен,– кивнул Конан.– Ты верно заметил, что завтра первый день церемонии. Именно поэтому они будут начеку, чтобы исключить любую случайность. Тем более,– добавил он,– зная о том, что мы отправились в погоню. Почему ты так думаешь?– угрюмо спросил Дознаватель.

Конан пожал плечами:

– Я поступил бы именно так, но, если тебе нужны доказательства вспомни о засаде, поджидавшей нас в горах. Ее ведь оставили именно для твоей сотни.– Он выжидательно посмотрел на Тефилуса, но тот подавленно молчал, досадуя на себя за то, что совсем забыл о засаде в ущелье.– Нет! – вновь заговорил киммериец.– Они будут нас ждать непременно! Никто из их людей не вернулся, и это может означать только одно – никого из них нет в живых.

– Либо они попали в плен,– добавил Мэгил.

– Уверяю тебя,– Конан усмехнулся,– для Харага это означает одно и то же.

– Хорошо.– Тефилус нахмурился.– Что предлагаешь ты?

– Шесть дней ничего не значат. Все решает седьмой.– Киммериец обвел присутствующих суровым взглядом.– Я хочу, чтобы все поняли: что бы ни происходило в первые шесть дней, для нас не имеет значения. Непоправимое случится лишь на седьмой, а это значит, что первые шесть полностью в нашем распоряжении. Именно поэтому я предлагаю не торопиться.

– Ждать?! – вскинулся Тефилус, мгновенно позабыв о данном самому себе слове сдерживаться.– Когда моя дочь в смертельной опасности?! Ну, нет! Я предупреждал тебя, варвар, что буду действовать по своему усмотрению! – Он прицелился в Конана сухим пальцем.– По счастью, я не один! Брун, пойдем со мной, нам нужно кое-что обсудить!

Он встал и направился к выходу. Вздохнув, сотник поднялся и направился следом.

– Кром! – рассвирепел киммериец.– Стой, говорят тебе! Стой, Тефилус! Оглянись! Все мы пришли сюда ради твоей дочери!

– Не все,– угрюмо ответил Дознаватель, невольно замедляя шаг, но внезапно обернулся и посмотрел Конану в глаза.– Я не люблю тебя. Ты это знаешь, но я верю тебе, хотя и не согласен с тобой.

Конан покачал головой – какая же все-таки каша в голове у этого человека!

– Я понимаю,– согласился Конан,– ты говоришь о Таргане и его людях, но, уверяю тебя, у них горячие сердца и холодные головы. Никто из них не надеется найти пропавшую дочь или жену. Они пришли отомстить! Пришли ради того, чтобы больше никто в их клане не пропадал!

Тарган поднялся и посмотрел Конану в глаза:

– Не сердись, брат, но я сам могу сказать за себя.– Он повернулся к Тефилусу.– Зуагиры – жестокий, но справедливый и мудрый народ. Зуагир никогда не бросит друга и не успокоится, пока месть не настигнет обидчика. Но мы терпеливы. Мы можем ждать сколько угодно, но рано или поздно враг захлебнется в собственной крови.

– Хорошо,– нехотя согласился Тефилус, непонятно к кому обращаясь,– сколько ты собираешься ждать?

– Не знаю…– Конан задумчиво покачал головой.– Пока не знаю, но хочу, чтобы ты понял одно: если ударишь завтра и попытка твоя не удастся, а скорее всего, так оно и будет, то тем самым ты подпишешь дочери смертный приговор, потому что другой возможности у нас уже не будет.– Он замолчал и посмотрел на Дознавателя.– Поэтому, прежде чем начать действовать я хочу знать, что собой представляет церемония, и где во время ее проведения будет находиться Мелия. Будут ли ее охранять? Сколько тайных стражей будет в толпе и как распознать их. Я хочу знать все! Лишь тогда можно надеяться на удачу! И лишь тогда я смогу ответить на твой вопрос.

* * *

Когда Конан ушел, наконец, в свою комнату, уже перевалило далеко за полночь. Он лежал в кровати и припоминал события прошедшего дня

Их находилось чуть больше полусотни в этом доме – маленькая горстка от общего числа людей, готовых по первому же зову на все, но и они были силой, причем силой немалой. Правда, сила эта была видна далеко не каждому и заключалась вовсе не в способности сокрушить тысячекратно превосходящего по численности врага, а в умении пройти, просочиться сквозь его непреодолимый заслон, добиться успеха и вернуться назад, не понеся при этом потерь.

К сожалению, Тефилус все понимал иначе. Едва завидев врага, он рвался вперед, считая себя вправе распоряжаться жизнью людей, которым он платил. Конан не сомневался, что, не останови он отца Мелии, тот дождавшись утра, спокойно положил бы на площади бойцов Бруна и, быть может, погиб бы сам, погубив при этом и свою дочь.

Нет, идти напролом нельзя, и, поговорив с Мэгилом, Конан еще раз убедился в своей правоте.

Прибыв в Сура-Зуд, бывший жрец, поневоле вернувшийся на время к прежнему занятию, дождался утра, и, прихватив с собой Миллу, Зула и пару охранников, с утра отправился на прогулку по городу. Его сразу, неприятно поразили огромное количество жрецов и солдат на улицах и хмурость, если не угрюмость, простых людей, которую вечером отметил и Конан. Мэгил подумал, что люди просто боятся: когда ему все-таки удавалось добиться чьего-либо расположения, и улыбка невольно появлялась на лице собеседника, тот, спохватившись, начинал тревожно оглядываться, словно проверяя, не видел ли этого кто-нибудь.

До полудня они бродили по городу, и тут только жрец смог по достоинству оценить совет девушки. Даже трое жрецов с весьма немногочисленной, но хорошо вооруженной охраной, вызывали должное уважение. В то же время он видел, как постоянно пинали простых горожан и стражники, и жрецы, как они обирали лавочников и уличных торговцев, беззастенчиво вынося из лавок приглянувшийся нехитрый товар.

Впрочем, подобное отношение к черни было не редкостью и в других городах, и Мэгил вскоре перестал думать об этом, особенно после того как заметил еще одну странность Сура-Зуда. На улицах встречались старики, мужчины и дети, очень много детей, но почему-то почти не было видно молодых женщин и юных девушек.

Отметив про себя это, Мэгил продолжил наблюдения, стараясь увидеть и разузнать как можно больше. Его удивило и то, что центральная площадь была пуста и безлюдна, но Милла объяснила ему, что здесь происходят торжественные обряды и различные церемонии, в последнее время чаще всего – публичные наказания и казни недовольных. Здесь же на следующий день должно было начаться семидневное торжество, главная роль в котором отводилась Мелии. Излишне говорить поэтому, что простые люди старательно избегали страшного места.

Площадь оказалась обширной – более двухсот локтей в поперечнике. Примерно треть ее окружности примыкала ко дворцу управителя, величественному, но мрачному, как и все остальные, зданию. Напротив располагалась резиденция Верховного Жреца Затха, которая сильно уступала дворцу если не в отделке то размерах.

Как объяснила Милла, в прежние времена управителя выбирали из числа именитых граждан Сура-Зуда, но уже давно эта должность упразднена, а власть целиком перешла в руки жрецов. Их глава переселился во дворец, а прежние свои апартаменты жреческая община продала ростовщику, который понадеялся на хороший барыш, но прогадал: мрачное, пользовавшееся дурной славой здание так никто и не пожелал выкупить.

Услышав об этом, Мэгил загорелся желанием купить бывший дом Верховного Жреца. Невзирая на протест Зула, они осмотрели предполагаемую покупку, которая оказалась целым комплексом из дюжины зданий, как и все остальные в городе, тесно примыкавших друг к другу. Каждое имело свой отдельный вход и внутренний двор. Только расположены они были не совсем обычно – кольцом с небольшим парком посередине, в которое можно было попасть из любого из двенадцати зданий, а оттуда во дворец, и тогда вся площадь оказывалась как на ладони.

О внутреннем устройстве этого комплекса они узнали, лишь попав к ростовщику, и сразу отбросили все колебания.

Надо сказать, что тут им повезло еще раз. Нынешний владелец, конечно же, знал, что представляют собой эти дома, и давно уже даже не мечтал избавиться от залежалого товара. Поэтому, когда явившийся неожиданно жрец Затха, предварительно ознакомившись с планировкой, небрежно спросил о цене, у ростовщика от восторга чуть не случился удар. В глазах дельца загорелся алчный огонек, но благоразумие быстро погасило его, вовремя подсказав, что, если уж община захотела вновь вступить во владение своей собственностью, он должен радоваться любой цене, коли не хочет остаться и без денег, и без домов, и, вполне вероятно, без головы.

Теперь они вполне могли разместить в городе свою небольшую армию. Оставалось только решить, как использовать ее. Конан еще раз подумал о предложении Тефилуса и вновь отмел этот вариант как неприемлемый. Вот если бы они сумели незаметно оказаться в непосредственной близости от Мелии, то, действуя внезапно, вполне могли бы рассчитывать на успех, но… Пока об этом рано было думать.

Гораздо сильнее Конана привлекал другой путь – пробраться во дворец и выкрасть Мелию. Если бы речь шла о вещи, которую можно просто положить в карман и унести, он не колебался бы ни мгновения, но Мелия… Как только дворцовая стража заметит двух беглецов, а такое вполне возможно, он вряд ли сумеет в одиночку отбить девушку.

Неожиданно Конан вспомнил о замке, мимо которого они проехали на пути в Сура-Зуд. Ни на стенах, ни в окнах он не заметил ни малейшего движения. Мост был поднят, но замок казался не мертвым скоплением камней, а, скорее, живым существом, изготовившимся к бою чудовищем. Какие черные дела творились за его черными стенами, да и был ли он вообще обитаем, Конан не знал, но обостренное чутье дикаря настойчиво подсказывало ему, что главное зло затаилось именно там.

Во всяком случае, он настоял, чтобы днем никто не ходил по городу, и все согласились с ним. Мэгил тут же написал письмо, привязал его к ноге Фана, и сокол поднялся в ночное небо.

… Конан вдруг почувствовал, что мысли начинают путаться, что он с трудом удерживает внимание на нужной теме, и понял, что засыпает: день выдался хлопотным, и усталость давала о себе знать.

Внезапно киммериец насторожился: ему почудились осторожные шаги в коридоре. И хотя находился он среди друзей, не раз спасавшая ему жизнь привычка сработала сама по себе. Он напрягся, весь обратившись в слух. Сон как рукой сняло.

Медленно и бесшумно массивная дубовая плита повернулась в бронзовых петлях, открывая проход в коридор, и в комнату вошла Милла. Девушка осторожно прикрыла за собой дверь, неслышно подошла к Конану и села на край постели. Она положила руки ему на грудь, потянулась губами к его губам, и только тогда киммериец открыл глаза.

– Сколько тебе лет, девочка?

Милла вздрогнула от неожиданности, но тут же рассмеялась.

– Я думала, ты спишь,– сказала она и еще ниже склонилась к его лицу.– Я уже говорила тебе, что на самом деле старше, чем выгляжу.

– Придется тебе подрасти еще немного.

Он широко зевнул и отвернулся к стене, недвусмысленно намекая на то, что разговор окончен. Ей хотелось разреветься от обиды и расцарапать ему лицо ногтями…

– Ты обещал!

В ярости она ударила его кулачками по плечу.

– Ну, года через два я ничего не буду иметь против – лениво зевнув, ответил Конан и устроился поудобнее.

Милла едва не задохнулась от возмущения, но он даже не посмотрел на нее, и тогда она неожиданно рассмеялась.

– Ну, а сейчас – успокоившись, спросила девушка.– Хотя бы посидеть рядом с тобой можно

– Посидеть можно,– милостиво разрешил Конан и закрыл глаза.

И тогда Милла тихонько запела. Песня была нежной и немного грустной, а голос девушки звучал так ласково и зовущее, что Конан с неожиданной нежностью подумал о той, что сидела рядом, и это невольно пробудившее чувство удивило его самого. Ему стало невыразимо приятно. Он не вслушивался в слова, но странным образом понимал их смысл, который постепенно заполнил все его сознание. Она пела о радости первой любви и горечи разлуки с любимым, о тревожной тоске в ожидании встречи, о простой, тихой радости любить и быть любимой.

Засыпая, он подумал, что зря прогнал девушку. Она была совершенно права: если бы о возрасте можно было судить по росту, сам он потянул бы лет на сто! От этой мысли ему сделалось смешно, но рассмеяться он не успел, ибо в тот же миг заснул.

Стоит ли удивляться, что приснилось ему то, что с ним произошло. Он опять, засыпая, лежал в постели, и вновь, как и тогда, наяву, насто едва различимые в ночной тишине шаги за шав легкие, едва раз дверью. По слабому потоку воздуха он догадался, что дверь отворилась, почувствовал что должно произойти дальше. Вот она села на край кровати и положила свои маленькие, нежные руки и ему на грудь, и он открыл глаза.

Он открыл глаза как раз в тот миг, когда она склонилась к его лицу и коснулась губами его губ. Конан почувствовал их нежность, вдохнул терпкий аромат, ощутил ее пьянящую пылкость, помимо его воли плоть откликнулась на страстный зов…

Внезапно он проснулся и открыл глаза.

Словно в лихорадке, девушка покрывала поцелуями его лицо, Она прижималась к нему, дрожа, пылая, словно в огне, и глубокие, резкие вздохи ее больше походили на стоны. В этот миг он рассвирепел. Посидеть рядом?! Конан собрался зарычать и поддать ей напоследок, но почувствовал, что вместо этого руки его сжали ее горячее трепещущее тело.

– О, мой Конан! – простонала она в восторге.

– Кром! – выругался он, впиваясь в ее губы.

* * *

Его сытно накормили и напоили, и вот теперь Халдон лежал на расстеленном плаще в самом темном углу пещеры и слушал нескончаемую болтовню молодого трепача, которого, похоже, приставили к нему сторожем. Он говорил, говорил, говорил…

Говорил о том, что отца его пять лет назад загрыз в этих горах барс и с тех пор мать одна воспитывает троих сыновей и дочь, среди которых он ста ший. Рассказывал о том, как трудно им приходилось, но теперь все изменится. Месяц назад он прошел посвящение в мужчины и, значит, стал зуагиром. Осенью он отправится с караваном в Иранистан, а это хорошие деньги. Он накупит всем обнов, а особенно сестре – она у него такая красавица! И мать не забудет – сколько ей пришлось перенести…

Он говорил еще о чем-то. Говорил, говорил, но Халдон его уже не слушал, лишь отмечал про себя, что давно перевалило за полночь, хотя утро еще и не близко, что речь парня постепенно становится все более сбивчивой, что костер догорает, а трое сидящих вокруг него зуагиров во главе с сердитым, похоже, задремали, потому, что не подкидывают дров, чем добросовестно занимались до сих пор.

Если он собирается уходить, то сейчас самое время. Парень наконец-то умолк, костер потух окончательно, и лишь несколько углей еще тлели на том месте, где недавно еще жаркое пламя с аппетитным хрустом пожирало дрова.

Халдон быстро размотал удавку и бесшумно сел. Парень даже не шевельнулся, он мирно спал, устало свесив голову на грудь, трое остальных дремали у потухшего костра. Отработанным движением жрец вскинул руку. Мгновение – и удавка затянулась вокруг шеи. Мальчишка слабо задергался, не успев даже понять спросонья, что произошло.

– Тихо, тихо, парень,– шептал ему на ухо жрец, сильнее затягивая петлю,– скоро встретишься с отцом.

Халдон чувствовал, как движения весельчака понемногу слабеют. Наконец он дернулся в последний раз и затих. Темнота ночи сменилась для него мраком небытия. Халдон аккуратно опустил на землю мертвое тело и, ослабив петлю, снял удавку с шеи мертвеца и намотал ее себе на запястье. Свое дело она сделала, с оставшимися тремя ей не справиться.

Он осторожно потянул руку за спину, достал три ножа, тихо встал и хорошенько прицелился. Ни один из троих даже не шевельнулся, когда двоим ножи вонзились прямо в шею, а третьему, тому самому сердитому, клинок угодил в левый глаз и, проткнув его и пройдя сквозь мозг, застрял в затылочной кости.

«Вялые они со сна»,– с усмешкой подумал жрец и пошел искать их сумки. Он выгребал из них еду и деньги, но не трогал вещей, понимая, что, если его остановят еще раз и обыщут, будет очень трудно объяснить, где он взял барахло, принадлежавшее покойникам. Покончив с этим делом, он присел на камушек, чтобы перекусить. Есть он, правда, не хотел, но понимал, что дальше ему, похоже, придется двигаться тайком, а значит, неизвестно, когда удастся поесть в следующий раз.

* * *

С раннего утра по улицам и улочкам Сура-Зуда ходили глашатаи и громогласно объявляли о том, что близится Время Полной Луны – легендарная дата, ради которой жили в отрыве от всего мира, терпели лишения и страдания многочисчисленные поколения предков. Но теперь все изменилось – нет больше богатых и бедных, крестьян и ремесленников, воинов и жрецов. Отныне все равны. Всех ждут на площади, где в полдень начнется церемония Пробуждения Спящего, которая продлится семь дней.

И потому, как упорно им, вольным гражданам обещали свободу, Конан понял, что первоначальное впечатление не обмануло его – жители города фактически находились на положении рабов.

Глашатаи продолжали расхаживать по улицам, зазывать народ, обещая бесплатное угощение во время церемонии. Солнце поднималось все выше, и вскоре по улицам покатились телеги, груженные бочками с пивом и разнообразной снедью. Как видно, жрецы решили не скупиться и по такому случаю пошли на разорение собственных кладовых. Это возыимело решающее действие. Высыпавшие на улицы люди буквально заполонили город, и Конан подивился про себя их числу.

И еще он подумал, что, видать, неспроста люди сидели по домам. Эта нехитрая догадка тут же породила вопрос: а зачем они понадобились жрецам теперь? Сидели бы и дальше в своих норах… К чему их собирать на площади? Бесплатно кормить и поить? Чем больше он думал, тем серьезнее подозревал, что за всем этим спектаклем что-то кроется.

Вскоре киммериец заметил, что жрецы и стража исчезли с улиц города, и он со своими людьми (ночью пришел еще один отряд, и теперь их стало почти две сотни), рискни они показаться на улицах в прежнем обличии, неизбежно оказались бы как на ладони. Конан ни на миг не поверил в дурацкие разговоры о том, что нет теперь ни жрецов, ни простолюдинов. Скорее уж, все это представление было затеяно именно для того, чтобы выследить их, ведь в отличие от настоящих жрецов незваные гости ничего не знали о сценарии торжества.

Но что же делать? Не говоря уже о том, что одежды, простолюдинов, которой они располагали, на всех не хватит, и он сам, и Акаяма, и тем более Зул, стоит им появиться на улице, мгновенно привлекут всеобщее внимание!

Кром!

Конан с досады двинул кулаком по подоконнику. Нужно срочно послать Фана, чтобы нынешней же ночью привезли побольше одежды, а пока придется сидеть дома. По крайней мере, большинству из них.

Тефилус пришел в бешенство, когда киммериец рассказал ему о своих наблюдениях, а главное – выводах.

Он заявил, что ему плевать на все! Он приехал сюда для того, чтобы освободить дочь, и не намерен сидеть дома, сложа руки и ждать, пока его девочку на его же глазах сожрет проклятый паук!

Конану стоило большого труда убедить его остаться и сделать это он смог лишь после того, как вспомнил, что они могут прекрасно видеть все из окон. Пожалуй, даже при том столпотворении, которое неизбежно начанется там в полдень, когда начнут раздавать бесплатную еду, они даже окажутся в наиболее выгодном положении.

Близился полдень.

Тридцать человек, заранее обряженных слугами, отправились на площадь, получив строгие указания Конана ни в коем случае ни во что не вмешиваться, вести себя как все и лишь слушать, смотреть и запоминать все увиденное и услышанное. Остальные же расположились у окон второго этажа так, чтобы с площади их не было, видно, и принялись ждать.

– Да мы же отсюда ничего не услышим! – забеспокоился вдруг Конан, досадуя на себя за то, что не подумал об зтом раньше.– Окна-то застеклены, а открыть их нельзя!

– Поздно же ты спохватился! – ухмыльнулся жрец и, видя, как наливается кровью лицо Королевского Дознавателя, поспешил заверить всех: – Успокойтесь! Все будет слышно, вплоть до шепота!

– Это как же? – опешил киммериец.

– Ты просто забыл, что я изредка балуюсь магией,– скромно объяснил Могил и тут же добавил: – Не беспокойся, они не почувствуют моего скромного волшебства, да и самих нас не увидят.

Огромная толпа внизу бурлила и волновалась, словно море в ветреную погоду. Люди радовались и смеялись, но их веселье было каким-то странным. Конан понял, что впервые за долгое время люди почувствовали свободу и она с непривычки опьянила их.

Киммериец насчитал десяток огромных пивных бочек, где каждый желающий мог получить свою порцию, и не одну, хотя, по словам Миллы, сами они могли позволить себе такое лишь по праздникам, да и то не всегда. Рядом громоздились столы, заваленные снедью, где бесплатно угощали всякого.

Одуревшая от неожиданно свалившегося на них изобилия толпа гудела, как растревоженный медведем улей, и ждала зрелищ, возбуждаясь все больше. Людское море вплотную прихлынуло к высокому, почти в рост киммерийца, помосту, выстроенному всего за ночь, и лишь сомкнутый строй дворцовой стражи, четко ограничивший пространство, где дозволено было находиться простолюдинам, сдерживал толпу.

Несколько знатных семейств, сохранивших за собой кое-какие привилегии, гордо восседали на примыкавших к помосту трибунах. С презрительной усмешкой поглядывали они на быстро теряющих человеческий облик, гогочущих обжирающихся людей, на глазах превращавшихся в тупое стадо. Брезгливо морщась при особенно громких криках, обмениваясь ядовитыми замечаниями, они потягивали дорогое вино из хрустальных кубков и ели фрукты.

Наконец откуда-то издалека – то ли из Черного Замка, нависшего над провалом, то ли из глубины парка, расположенного за дворцом, что высился по ту сторону площади,– донесся удар гонга, возвещая о начале долгожданного празднества. Глухо застучали невидимые пока барабаны.

Высокие двустворчатые двери с замысловатыми, ослепительно сверкавшими золотом барельефами пауков на створках распахнулись, и из глубины, из темного, укрытого густой тенью проема, словно из другого мира, показалась процессия жрецов в синем. Они шли в два ряда медленным, танцующим шагом, который соответствовал сложному ритму, отбиваемому барабанщиками. Накинутые на головы капюшоны полностью скрывали лица. Тяжелая ткань балахонов свободно падала до самого пола. Они шли, низко опустив головы, словно на плечах каждого лежала его часть общей непосильной ноши.

Выйдя из здания, шеренги разошлись в стороны и растянулись длинной, плотной цепью вдоль фасада дворца, постепенно образовав полукруглую живую стену, оставив свободным лишь пространство посередине, как бы охватив с двух сторон устроенный в центре помост.

Глухой барабанный бой понемногу усиливался, становился громче, словно, приближаясь, готовился нахлынуть на толпу, как накатывается на берег мощная штормовая волна. Однако время шло, а в темном дверном проеме никто больше не появлялся. Тем не менее, толпа на площади невольно затихла.

Конан почувствовал вдруг, что тупеет, и встряхнул головой, сбрасывая наваждение. Сознание мгновенно прояснилось. Он попытался определить, откуда исходит барабанный бой, но так и не смог. Звуки доносились издалека, с самой границы слышимости, и место это не могло находиться нигде, кроме Черного Замка.

Гонг ударил вторично, и его чистый, высокий звук повис в воздухе, мгновенно заполнил собой все пространство площади и взмыл над толпой, чтобы, повисев немного, раствориться без следа в далеком рокоте барабанов. И когда это произошло, толпа невольно вздохнула то ли в немом благоговейном восторге, то ли от внезапно нахлынувшего разочарования и тут же. Вновь затихла, готовясь к предстоящему зрелищу, хотя никто из людей и не знал, чего он ждет.

Неожиданно, словно по команде, толпа вновь прихлынула к помосту, едва не смяв оцепление, и восторженно взвыла, заглушив на время все звуки. Из темной пасти двери вышли на свет четыре фигуры в сером и остановились, ожидая, когда поднявшийся вокруг невероятный шум немного стихнет.

Наконец одна из серых фигур отделилась от остальных, вышла на середину помоста и сбросила с головы капюшон. Лишь тогда восторженный рев начал утихать, и Конан смог расслышать то, что говорил человек в сером.

– Братья и сестры! – обратился он к притихшей толпе.– Пришел конец нашему долготерпению, длившемуся бессчетные века! Дважды за это время мы оба были близки к осуществлению своих замыслов, но два раза злобные козни врагов расстраивали их. С болью в сердце думаю я, сколь многие заплатили своими жизнями за осуществление великой мечты! Казалось, череде напрасно загубленных судеб не будет конца. Но прав оказался великий пророк Имгад, изрекший, что лишь бессчетные жертвы и нескончаемое долготерпение, беспощадность к предателям и врагам приверженцев истинной веры, смогут помочь нам в осуществлении высокой мечты прадедов. Теперь этот миг настал во многом благодаря человеку, которому суждено было привести нас к нынешней победе,– Харагу!

Полная лицемерного пафоса речь жреца наконец-то закончилась. Театральным жестом он воздел руки к небу, и, развернувшись, отступил в сторону, приветствуя своего собрата.

Одна из трех оставшихся в отдалении серых фигур подошла к первой и сбросила с головы капюшон. Толпа восторженно взревела, вновь заглушив не такой уже, как прежде, далекий рокот барабанов. В третий раз ударил гонг, и Xapaг протянул руки к толпе, призывая людей к молчанию. Опьяненное пивом, одурманенное непрерывным рокотом человеческое стадо подчинялась медленно и неохотно. Все же постепенно установилось некоторое подобие порядка, и Xapaг, как и его собрат, торжественно воздел руки к небу.

– Близится Время Полной Луны! Скоро Спящий проснется! Он уже идет к нам!

И словно по волшебству, только что бесновавшиеся люди замерли в благоговении, и все как один уставились на Харага, не зная, верить ему или нет. Некоторое время царила почти полная тишина, нарушаемая лишь неотвратимо приближавшимся рокотом, а Глава Малого Круга так и стоял, воздев руки к небесам, словно боялся, что малейшее движение может нарушить некое возвышенное таинство, созданное его словами, и тогда все рухнет и придется начинать сначала.

– Идет! Спящий идет! – истошно завопил вдруг кто-то, и толпа тут же подхватила: – Спящий идет! Дорогу Спящему!

Конан вдруг заметил, что ритм барабанного боя изменился, став более напористым, и теперь к нему примешивались резкие, нечастые удары гораздо более низкого тона, и цель их была не заворожить и подчинить себе внимание зрителей, а задать некий тон, ритм движения кому-то, пока еще невидимому. И вслед за каждым ударом следовало продолжительное:

– О-оу-ох! О-оу-ох!

– Спящий идет! – вновь возвестил Хараг.– Дорогу Спящему!

Толпа загудела и заволновалась. Площадь стала похожа на подернутую рябью водную гладь, взбаламученную ветром. «Спящий идет! Спящий идет!» – слышались отовсюду выкрики.

Люди оборачивались, глядя во все стороны, боясь пропустить самое интересное. Спящий идет! Ясно, что идет он на площадь, но откуда?!

Люди, хоть и прожили они всю жизнь в тайном городе, единственным смыслом существования которого было пробудить когда-нибудь Спящего, но понятия не имели о том, что происходит. Они знали только, что где-то в одном из тайников города ждет своего возрождения древнее божество, которому поклонялись предки, завещавшие то же самое делать им.

– Они везут его из Черного Замка,– спокойно сказал Конан, и полсотни человек, находившихся в той же комнате, почти одновременно обернулись к нему.

– Что значит, везут? – не понял Тарган.

– Он же спит,– киммериец пожал плечами,– и не может идти сам. Слышишь редкие, низкие удары?– Он посмотрел на друга, и тот быстро кивнул, в волнении облизнув пересохшие губы.– Так задают ритм движений гребцам на галерах.

Мерный, со сложным, постоянно меняющимся ритмом рокот и низкие одиночные удары, сопровождаемые протяжным уханьем, которое издавали сотни слившихся в единый стон голосов, все приближались, хотя по-прежнему никого не было видно.

– Да что ты говоришь? – нервно воскликнул Тефилус, обернувшись к Конану.– Послушать тебя, так можно подумать, там гору перевозят!

– Клянусь Ариманом, так оно и есть! – изумленно прошептал стоявший рядом с ними молодой парень.

– Что?!

Тефилус хотел выругаться, но что-то подсказало ему не делать этого. Он резко обернулся и застыл, пораженный. Нечто огромное, надвигавшееся издалека, действительно больше всего походило на пусть и небольшую, но гору, хотя для горы у сооружения были слишком уж правильные очертания.

Улица, ведущая к Черному Замку, шла резко под уклон, и они упустили миг, когда над мостовой, быстро вырастая в размерах, появилось загадочное нечто. Теперь, когда они, наконец, его заметили, видна была уже значительная часть вершины. Больше всего это сооружение походило на пирамиду, какие, говорят, до сих пор стоят в Стигии.

Пирамида была черной, словно вырезанной, из цельного куска антрацита. Она сверкала на солнце, отсвечивая всеми цветами радуги. Кое-где видны были прожилки, а верхушка казалась срезанной, и на небольшой площадке покоилось что-то совершенно бесформенное и непонятное.

Пожалуй, это все, что Конану с его острым зрением удалось рассмотреть с такого расстояния.