Текст книги "Книга из человеческой кожи"

Автор книги: Мишель Ловрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 44 страниц)

Джанни дель Бокколе

Вдвоем с Анной мы тайком отправились на остров, прихватив корзину всяких мелочей для Марчеллы. Священник принял у меня корзинку и пообещал передать ей. Вроде как все вышло славно. Но когда мы попросили позволения повидаться с ней, он сказал, что это запрещено, потому как ее нельзя беспокоить контактами с прежней жизнью, которая, дескать, и помутила ей рассудок. Священник с укором посмотрел на нас с Анной поверх очков, словно говоря: «Вы что же, хотите, чтобы она помешалась еще сильнее от одного вашего вида?»

Лицо у Анны ужасно покраснело и опухло от слез, и точно, ее вид никого бы не порадовал. Что до меня, я прямо оцепенел от ярости и едва мог усидеть на месте, когда мы плыли назад, забодай меня Господь Бог!

Когда мы отчалили, у меня вырвалась парочка неласковых слов в адрес Мингуилло. А потом вдруг что-то как дернуло меня, заставив вновь взглянуть на Сан-Серволо. Мне померещилось, будто из одного окошка нам помахала маленькая белая ладошка. Но, правда, мне так сильно хотелось повидать Марчеллу, что я запросто мог представить, как она вырастает у стекла.

Пока мы плыли обратно через лагуну, Анна пересказывала мне ужасные слухи, ходившие по Риалто о Сан-Серволо. Они сажали женщин в холодную ванну на час, шесть или двенадцать часов, и все в зависимости от того, насколько полоумными считались эти дамы. Их клали под деревянное покрывало, так что они не могли пошевелиться. Или насильно кормили отварами горьких трав, а потом окатывали десятком-другим ведер холодной воды.

– Да это же убьет Марчеллу быстрее ружья! – с мрачной уверенностью воскликнул я.

И тогда Анна заревела так, что в обоих концах лодки пришлось ставить по ведру, чтобы собрать ее слезы.

– Неужели доктор Санто не может сделать что-нибудь, чтобы вытащить ее оттуда? – всхлипывала она.

– Его убьют, если он вернется в Венецию, – отвечал я. – Я даже боюсь говорить ему, где она, тогда он примчится обратно, быстрый, как молния, а это как раз то, чего, сдается мне, только и ждет Мингуилло, чтобы науськать на него своих громил и забить до смерти. Санто ничего не должен знать,ты поняла меня, Анна?

Она кивнула. Я выругался про себя. Мингуилло снова обхитрил меня своей внезапностью. Хотя, даже знай я обо всем, было уже слишком поздно предъявлять настоящее завещание теперь, когда Марчелла была официально объявлена помешанной. Я видел книжку законов с закладками в кабинете Мингуилло – помешанные не могут владеть ничем, поскольку не могут правильно распоряжаться даже собственными мозгами.

И какая разница, что бедная девочка была в совершенно здравом уме? Мингуилло завладел клочком бумаги, на котором было написано обратное. И его клочок бумаги стоил больше того, что я так бездарно проворонил.

Но одна надежда у меня еще оставалась. Художница Сесилия Корнаро наконец-то вернулась в Венецию, живая и здоровая.

– Вы кто? – не слишком-то дружелюбно пожелала узнать она, когда я вошел в открытую дверь ее студии.

На полу вокруг большой белой ванны валялись сундуки и ящики. А она уже стояла у мольберта. Она увидела, что я смотрю на нее, и окрысилась на меня. Но я стиснул зубы и не прогадал. Взяв быка за рога, я сообщил ей, по какому делу явился. Она заскулила, как щенок, и метнула кисть в окно, что твое копье.

– Ублюдок! – выкрикнула она. – Ну, ничего, я этим займусь. Сан-Серволо! Ублюдок!

А затем хлынул поток таких словечек, которые можно услышать от цыгана, поймав его за руку, которую он уже засунул в ваш карман. Ее зеленые глаза засверкали прямо как клевер, когда крутишь его стебелек в пальцах. Эти ее глаза напутали меня так, что я словно язык проглотил. Сдается мне, если бы я открыл рот, она бы швырнула в меня чем-нибудь.

Что-то стряслось с этой Сесилией Корнаро. Говорили, что какой-то мужчина разбил ей сердце и теперь она вышла на тропу войны против всех мужчин, кто был виноват в том же. Так, по крайней мере, я слышал. Мне было очень жаль ее, но я был бы счастлив, если бы ее разбитое сердце помогло Марчелле.

Мингуилло Фазан

Нижеследующее может оказаться пагубным для желудка слабонервного читателя. Потому что, словом, да, да, да, это оказалось правдой. Пьеро действительно возил Марчеллу к художнице Сесилии Корнаро на уроки рисования, то есть возил до тех пор, пока весь этот, гм, род занятий не прекратился полностью.

Что? Как я узнал об этом? Потому что рыжеволосая ведьма собственной персоной явилась-таки в Палаццо Эспаньол и потребовала, чтобы я объяснил ей, что сделал со своей сестрой.

Место действия – мой кабинет. Она с шумом и бранью ворвалась сюда, а потом вдруг умолкла. Она стояла и смотрела на меня с тем видом, с каким кошка присматривается к куску подозрительного мяса. Лицо мое она изучала так, словно меня за ним не было. И вот тут-то я вдруг отчетливо уразумел, что все мои благородные современники заказывают свои портреты именно у этой женщины. Но мое лицо никогда не занимало моего жестокосердного отца в достаточной степени, чтобы пригласить Сесилию Корнаро или любого другого художника обессмертить его. Вместо этого он повелел написать портрет Ривы, незадолго до смерти последней, как потом выяснилось. Семилетняя дочь запечатлена на холсте для истории – а сын проигнорирован!

Похоже, Сесилия Корнаро думала о том же. Она негромко произнесла:

– Существуют только две причины, почему благородный вельможа не заказывает портрет своего единственного сына. Одна из них состоит в том, что ему наставили рога и супруга навязала ему ребенка другого мужчины. А вторая предполагает, что сын не проявил себя достойным нести фамильное имя в следующее поколение.

Она нахально и оскорбительно подмигнула мне.

– Пожалуй, я бы сделала свойвыбор в пользу второго предположения. Лицо говорит само за себя. А одежда прямо-таки криком кричит.

Кожа у меня натянулась, а нога начала выбивать дробь по полу. Никто и никогда не разговаривал со мной таким тоном, во всяком случае nocлeсмерти отца. Эта женщина была другом Пьеро Зена. Мог ли Пьераччио рассказать ей обо мне что-либо нелицеприятное? И если мог, являет ли эта женщина собой образец благоразумия и осмотрительности? Разве не к ее словам внимательно прислушиваются капризные и тщеславные вельможи, приходя к ней за своими портретами и требуя – и получая – развлечение в виде художественных сплетен, призванных скрасить долгие часы в неподвижности?

Пока я сидел с открытым ртом, она бесцеремонно перешла к цели своего визита.

– А теперь будьте любезны забрать Марчеллу из этого сумасшедшего дома! Для чего вам это понадобилось, глупый вы мальчишка? Или вы и впрямь позавидовали той жалкой сумме, что нужна ей для скромного существования в нашем мире?

С языка у меня уже был готов сорваться ответ, но рот мой лишь открылся и закрылся, как у рыбы, вытащенной на сушу. Сесилия Корнаро тут же воспользовалась этим.

– Принимайтесь за дело немедленно, и Сан-Серволо вернет вам выплаченные деньги, не взяв слишком большую мзду за свои услуги.

А потом она одарила меня ослепительной улыбкой, словно сочтя вопрос решенным:

– Нет, серьезно, напишите письмо прямо сейчас, а я исправлю ваши ошибки – и мы вытащим ее оттуда, прежде чем хирурги выпотрошат ее, как рыбу, или заморозят в ледяной ванне. Вы ведь умеете писать, верно? С этими паршивыми овцами в старых семействах никогда и ни в чем нельзя быть уверенным. Хотите, я сама напишу письмо за вас? Ну же, приступайте. Сами же будете лучше спать со спокойной совестью сегодня ночью.

Этот ходячий скелет с лицом женщины учил меня жить и говорил мне, как я должен поступать! Стоя надо мной в позе нетерпеливой гувернантки. Да кто она такая, чтобы вообще разговаривать со мной? Персона, которую в обществе терпели только из-за ее семьи и иллюзорного умения владеть кистью. Скальпы десятков любовников свисали у нее с пояса. Женатые, холостые, благородные, простолюдины. Она не брезговала никем. Говорят, за одну ночь она заманивала к себе в мансарду до полудюжины представителей сильного пола. А теперь она посмела явиться сюда с разговорами о моем состоянии и о том что я должен вернуть сестру с Сан-Серволо!

Художница же недовольным тоном продолжала:

– Если Марчелла пробудет там слишком долго, то станет похожей на одну из них, по крайней мере в глазах света.

И вот тут я широко улыбнулся.

– Знаю, – парировал я. – Это просто замечательно.

Впервые за все время Сесилия Корнаро умолкла. Вы бы видели, как быстро кровь отхлынула у нее от лица. Вы бы видели, как сжались в кулачки ее тонкие пальцы – да-да, особенно это! Она прошептала:

– Марчелла, почему ты мне ничего не рассказывала о своем брате? Неужели я была…

Я распорядился вышвырнуть ее вон без особых церемоний. Слугам я заявил, что отныне вход в Палаццо Эспаньол безнравственной художнице Сесилии Корнаро строго-настрого воспрещен. Потом я призвал к себе парочку парней из Арсенала, которым пришлось потуже подтянуть пояса из-за нерегулярных заработков. Стоило это совсем немного.

Она ни разу не упрекнула меня за то, что они сделали. Она узнала кое-что о том, как именно следует обращаться к Мингуилло Фазану.

Джанни дель Бокколе

Вся Венеция только об этом и говорила, о страшном пожаре в студии Сесилии Корнаро и о том, что она обожгла себе руку. Я сам отправился на другой берег канала, к ней в студию, чтобы попросить прощения, потому что именно я навлек на нее эти несчастья.

Во дворе еще попахивало гарью, а с потолочных балок время от времени слетали черные хлопья сажи. Океаны лиц, вспомнил я, продолжающих невидимыми жить здесь. Говорили, что вандалы уничтожили сотню портретов, никак не меньше.

Наверху, на дверях в ее студию была пришпилена записка со словами: «Уехала рисовать за границу. Кот останется голодным. Покормите животное».

В том не было нужды. На полу под дверью лежала кучка куриных косточек, компанию которым составили рыбьи головы и бараньи отбивные, а также блюдечко с монетами, которые оставил кто-то, у кого не было времени зайти в лавку. Значит, к Сесилии Корнаро уже заходило много людей, как она наверняка и рассчитывала: котяра, толстый и довольный, лежал и сладко облизывался на пороге. Я уж хотел было пройти мимо, но хитрюга вытянул лапу, загораживая мне дорогу. Я уронил монетку, которую он ловко отправил в блюдечко, и кивнул.

Тогда только и разговоров было о том, что Сесилия Корнаро покинула Венецию навсегда, потому что ни сама она, ни ее картины больше не чувствовали здесь себя в безопасности. Стыд и позор для нашего города – выгнать такую гениальную женщину! Пропадет столько венецианских лиц, потому что Сесилия Корнаро их не нарисует. А что будет со всеми благородными семействами, которые останутся без своих портретов? Как они отыщут богатых чужестранцев, чтобы выдать за них замуж своих дочерей, если не смогут отправить их лица для заключения сделки?

Ублюдка братца Марчеллы проклинали от мансард до подвалов, когда благородные господа узнавали, что некому нарисовать портреты их жен.

Но я видел на его лице самодовольную улыбку, когда он слышал эти проклятия, пес дьявола.

Мингуилло Фазан

Братья Fatebenefratelliзасыпали меня раздражающими отчетами о состоянии здоровья Марчеллы. Они совершенно неправильно поняли свою роль. Святые добродетельные братья уверовали в то, что могут вылечить мою сестру, чем оказали мне медвежью услугу. Падре Порталупи с энтузиазмом предвкушал, как быстро она сможет вернуться к своей семье.Настроение у меня окончательно испортилось, когда я запоздало сообразил, что, скорее всего, итог их лечения будет именно таким.

И будь проклят ее мочевой пузырь, но разве и он не начал вести себя пристойно на острове? Отмеченный особой добродетелью брат Порталупи хвастался фармацевтическимиантидиуретическими препаратами и диетой, исключавшей такие продукты, как арбуз и спаржа. Марчеллу лечили теплыми ваннами вместо двенадцатичасовых ледяных, которые я предвкушал с таким удовольствием.

Затем падре Порталупи, наивно полагая, что этим доставит мне удовольствие, написал, что добился впечатляющих результатов в лечении ее изувеченной конечности с помощью «Гербария» Апулея Платона. [99]99
  «Гербарий» Апулея Платона описывает 131 растение и инструкции по их применению. Впервые был опубликован в 1481 году в Монте-Кассино неподалеку от Рима.


[Закрыть]

Кроме того, зеленый лиственный мир острова, как оказалось, вполне подходил Марчелле. Теперь я с горечью вспоминал о том, что она всегда любила сады и растительность, до тех пор, во всяком случае, пока я раз и навсегда не положил конец ее лирическим прогулкам по окрестностям, когда ей было девять лет от роду.

А вскоре падре Порталупи принялся докучать мне просьбами выделить ей небольшое содержание, дабы Марчелла могла покупать книги для чтения и бумагу для письма и рисования. Я решительно отказал в деньгах. Падре Порталупи написал в ответ, что он решил открыть библиотеку для моей сестры, под надлежащим присмотром, разумеется, дабы она могла читать труды по истории, естествознанию, языкам и прочим образовательным предметам.

«В бумаге, – заявлял он, – наши пациенты никогда не имеют отказа, равно как и в воде и воздухе».

Его осторожно брошенный мне вызов и явственно читающийся между строк упрек в мелочности наполнили мой рот привкусом желчи. Поначалу я хотел написать и настоять на применении пиявок, но потом не рискнул вызывать противостояние на этой стадии. Получение печатей и заверение документов о заключении Марчеллы в сумасшедший дом затянулось на неопределенное время, а это означало, что мне придется полагаться на свои неофициальные договоренности с братьями о том, что она останется на Сан-Серволо.

Одно за другим я получал уведомления о том, что она делает грандиозные успехи в исцелении.

«Как интересно: ее брови вновь отросли, обретя безупречную симметрию. Она более не пугается, когда дверь в ее комнату отворяется, и спокойно улыбается каждой сиделке. Она овладела несколькими гимнастическими упражнениями и становится крепче день ото дня. Она без всяких возражений следует нашему распорядку. Ее менструальный цикл остается регулярным. Лекарства она принимает, не протестуя».

Я возражал: «Но она призналась в своих грехах и прошла курс нравственноголечения?»

«Ваша сестра, – ответил падре Порталупи, – не разговаривает, как вам известно. Тем не менее своим безукоризненным поведением дает нам понять, что нравственно исцелилась. Меня даже беспокоит тот факт, что она стала чересчур покорной…» Я в ярости расхаживал по своему кабинету. Нравственно исцелилась? И этого достаточно, чтобы отправить ее домой? Марчелла умело разыграла свою карту с молчанием.

Я решил, что, пожалуй, стоит внести падре Порталупи в свой маленький список личных врагов, в котором уже числились доктор Санто, Сесилия Корнаро, Испанская мадам и похититель завещания, со всеми из которых, за исключением последнего, было покончено раз и навсегда.

Доктор Санто Альдобрандини

Я нашел работу и жилье в монастыре близ Тревизо, где принимали на лечение больных. Затем написал Джанни, чтобы он знал, где я нахожусь, и поинтересовался новостями. Он очень долго не отвечал мне. Я понял, что ему нечего сообщить мне. Значит, Марчелла по-прежнему уверена в том, что я люблю жену Мингуилло.

Тем временем Наполеон вновь заинтересовался моей карьерой. Если ему когда-либо и требовались хирурги, то как раз на его новой войне против царской России.

К весне 1812 года я оказался среди плавающих обломков кораблекрушения в числе тридцати двух тысяч итальянских солдат, которых течение судьбы медленно влекло к русскому фронту, причем в своем распоряжении мы имели преступно мало провианта. Наступил сентябрь, и Grande Armée [100]100
  Великая армия (о войсках Наполеона) (фр.).


[Закрыть]рыскала по опустевшим улицам Москвы в поисках ночлега и хлеба. В наших жалких армейских кострах вскоре сгорел весь город. В октябре мы столкнулись с настоящим противником: холодом и некомпетентностью тех, кто должен был содержать нас накормленными и одетыми. Пятого ноября выпал первый снег. И после этого все, что я помню, это голод, заснеженные просторы и свой скальпель, режущий замерзшую плоть.

Я поднял голову только в тот день, когда мы дохромали до Италии. Долгие месяцы она оставалась понуро опущенной под грузом моих собственных поражений – поскольку каждого, кого отнимал у меня холод, я считал скорбной и невосполнимой потерей, – или уныло втянутой в плечи в тщетной попытке укрыться от мороза и ветров, дующих из Сибири.

Но в тот день мне показалось, будто я слышу запах моря или по крайней мере небольшого залива на побережье Адриатики. Здесь, в этом месте, ничто не принадлежало мне, зато я сам принадлежал ему. Здесь была Марчелла. Я считал, что более ничто не помешает мне добраться до нее. И меня больше не интересовали причины, по которым я должен держаться от нее подальше.

Я вернулся в монастырь в Тревизо и начал строить планы возвращения в Венецию. После долгих месяцев молчания я вновь взялся за перо и написал Джанни.

Сестра Лорета

Однажды внезапный приступ воспаления мозга заставил меня ударить Рафаэлу по ее ухмыляющемуся лицу, когда она пришла в мою келью, чтобы увести сестру с собой. Не исключено, что я вырвала у нее несколько клочков волос. Говорили, будто в порыве ярости я пыталась выдавить ей глаза, но это, скорее всего, лишь досужие домыслы, поскольку сама я не припоминаю ничего подобного.

После этого я не видела сестру Софию вовсе. Madré [101]101
  Мать (исп.)


[Закрыть]Моника запретила ей приходить ко мне. Мне не разрешалось приходить к ней.

– Для сестры Софии вы умерли, – заявила мне priora. – Я слишком долго позволяла вам безжалостно пользоваться нежной натурой этого ребенка. На этот раз ваша разлука окончательна, vicariaвы или не vicaria.

У меня возникло такое чувство, словно с меня живьем содрали кожу, и оно оказалось намного болезненнее любых истязаний плоти, которым я себя подвергала. Когда я открыла было рот, чтобы запротестовать, prioraпрезрительно бросила мне:

– Теперь можете играть со своими шакалами.

Подобный поворот событий никогда не входил в Божий замысел, поэтому я решила, что буду оплакивать сестру Софию так, будто это онаумерла.

Я объявила, что начинаю пост, дабы спасти душу сестры Софии от веков, которые ей предстояло провести в чистилище. На свои сбережения я заказывала для нее заупокойные мессы. Я написала ее имя на стенах своей кельи, выводя буквы своей собственной целомудренной кровью.

Ко мне пришли сестра Нарцисса и сестра Арабелла и предложили бичевать себя во имя сестры Софии, но я отправила их восвояси, грубо ответив им:

– Вы никогда не любили сестру Софию так» как она того заслуживала. Вы ревновали меня к ней.

Несмотря на все мои посты и бичевание, принимая ванну, я не могла не обратить внимание на то, что тело мое оставалось белым как снег и что внешне я выгляжу как молоденькая девушка, хотя скоро мне должно было исполниться уже сорок три года. Я была сильной, как амазонка, но без уродливого переплетения жил и мускулов: моя сила имела исключительно духовную природу. Грудей у меня почти не было, и бедра мои были благополучно лишены женственных изгибов. Начав поститься, я редко страдала от унижений ежемесячных менструаций, что так ослабляют простых женщин. Хотя бы из этого я могла заключить, что моя непорочность доставляет удовольствие моему Небесному Супругу: неиспорченное тело является одним из верных признаков святости.

В мою келью пришла prioraи продемонстрировала свое полное непонимание путей Господних тем, что принялась сурово отчитывать меня. Она пыталась убедить меня в том, что я испытываю к сестре Софии нездоровые чувства и что у меня возвращаются симптомы воспаления мозга.

– Эта лихорадка не мирского происхождения, – заявила ей я. – Взгляните сами, – настаивала я, – Господь не позволит мне принимать пищу.

И я взяла кусочек хлеба, который лежал рядом с моей кроватью, и положила его в рот. Но, стоило ему коснуться моего языка, как меня охватила такая тошнота, что хлеб помимо моей воли вылетел изо рта в струе желчи, которая попала на платье priora.

Я провозгласила:

– Теперь вы сами должны признать, что высшая сила не дает мне принимать пищу. Я могу глотать только Тело и Кровь Христову.

– Подлинная добродетель лишена гордыни и амбиций, сестра, – злобно прошипела priora,с отвращением оттирая со своего платья желчь и стряхивая крошки хлеба. – И почему вы всегда говорите о еде? Почему я и все остальные вокруг вас должны только и судачить о том, чего вы не едите?

А потом она заговорила медленно и внятно, как с глухим.

– Сестра София не умерла, слышите? Остальные монахини – и само бедное дитя – напуганы тем, как вы себя ведете. Вы ничего не добьетесь своей глупой истерической выходкой, сестра Лорета. Прекратите свое нарочитое голодание и живите, как подобает смиренной монахине, каковой вы и являетесь, и не более того. Неужели вы этого не понимаете? Господь наш Иисус призывал к смирению сердца и сам показывал его.

А затем она с раздражением добавила:

– Вот уже тридцать лет вы живете в прекрасном Божьем доме и не впитали ни одного из Его откровений. Ваша душа остается неразвитой, даже ваши фанатические поступки повторяются с утомительной регулярностью. Прекратите свои преувеличенные изощрения, эти вымышленные чудеса! Если вы хотите привлечь внимание какой-либо изюминкой в своем поведении, то вам следует распять свой язык, вместо того чтобы заставлять нас выслушивать свои пустые и напыщенные речи!

Произнеся это богохульство, она вдруг оборвала себя на полуслове, и на лице ее отобразилось раскаяние.

– Я приношу свои искренние извинения за последние слова. Вы заставили меня выйти из себя, сестра Лорета. Я позволила себе слабость. Я немедленно отправлюсь на исповедь. Тем не менее вы предупреждены. Еще одна оскорбительная выходка в таком же духе, и я обещаю вам, что лишу вас сана vicaria.Мне очень не хочется вмешивать посторонних в дела нашего монастыря, но даже святые отцы, что незаслуженно возвысили вас, согласятся с моими доводами, когда я расскажу им о том, как вы преследуете бедную сестру Софию. А заодно вы можете начать есть. В противном случае вы умрете нелепой и, обещаю вам, никем не замеченнойсмертью.

И тогда я с горечью поняла, что только мое нынешнее положение vicariaпозволит мне спасти душу сестры Софии. Я не смогу сделать этого в качестве всеми презираемой смиренной монахини, не имеющей ни веса, ни влияния. И, хотя сердце мое разрывалось от желания видеть свое тело мертвым, мне пришлось прервать свой пост, проглотить несколько кусочков черствого заплесневелого хлеба и вернуться в мир.