Текст книги "Книга из человеческой кожи"

Автор книги: Мишель Ловрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

Доктор Санто Альдобрандини

Я покинул Сан-Серволо почти одновременно с Марчеллой. Оставаться здесь без нее мне было невыносимо, особенно учитывая, что падре Порталупи был буквально сражен случившимся. Он немедленно простил мне вымышленную личину, заявив:

– Под каким бы именем ты здесь ни работал, Санто, ты вершил богоугодное дело. Об одном жалею, что…

Я вернулся в Венецию, чтобы быть поближе к Джанни и поскорее узнавать те обрывки новостей о Марчелле и ее путешествии, которые доходили до меня. А заодно и посмотреть, не подкинет ли мне Наполеон возможность последовать за Марчеллой в Южную Америку.

Уничтоженный своей кампанией в России, Наполеон сейчас был пленником на Эльбе. Испания оказалась потеряна. Австрийцы вернулись обратно в Вену. Но его по-прежнему окружал некий таинственный ореол. Никто не верил в то, что с Бонапартом действительно покончено навсегда. Мы все ждали, когда же он начнет чесаться снова.

Я не знал, по-прежнему ли громилы Мингуилло ищут некоего Санто Альдобрандини. Поэтому я оставил себе имя Спирито, а квартиру для себя подыскал как можно дальше от Палаццо Эспаньол. Следующим моим шагом стали переговоры с Испанской мадам в Каннареджио, которая давала мне уроки своего родного языка в обмен на лечение ее проституток от всех болезней, которые могла навлечь на них профессия.

Синьора Сасия предложила мне постоянную работу и твердый оклад. Я согласился при условии, что Мингуилло Фазану будет воспрещен доступ в ее заведение. Она горько улыбнулась:

– Это уже сделано. Ведь он прислал нам «Слезы». Мы все здесь падшие женщины, доктор, но нам не нравится, когда нас унижают или убивают. Вы – враг конта Фазана? Тогда вы станете нашим другом.

Она обняла меня и выплатила аванс за первый месяц работы, а это означало, что в кои-то веки я смогу угостить Джанни обедом в ostaria.

Итак, пока корабль увозил Марчеллу в Перу, я также приближался к своей цели – стать заслуживающим доверия врачом, говорящим по-испански.

Марчелла Фазан

Сорок пять дней пути от Фальмута до Рио-де-Жанейро. Здесь таможенники и чиновники карантинной службы обыскали корабль, когда мы сошли на берег, чтобы подышать свежим воздухом. Возле гостиницы О'Брайена я впервые увидела рабов, скованных вместе тяжелыми цепями и направлявшихся в лавки для торговли живым товаром. У дверей одного из таких заведений я остановилась, чтобы взглянуть на сотни чернокожих детишек, одетых в сине-белые клетчатые длинные рубахи до колен. Погруженные в собственные несчастья, они смотрели на меня и мой костыль без всякого любопытства.

В монастыре Святой Каталины есть рабыни. Мингуилло жаловался, что и ему пришлось купить одну в качестве приданого, хотя она станет служить мне лишь после того, как я принесу монашеский обет. Мне была ненавистна мысль о том, что мне будет принадлежать человеческое существо. И как, думала я, может моя рабыня не питать ко мне искренней ненависти?

Корабль отплыл в Монтевидео, и здесь мы попали в сезон штормов. Все пассажиры, за исключением закаленного Хэмиша Гилфитера и, по какой-то необъяснимой причине, меня самой, слегли с приступами морской болезни. Мы же наслаждались одиночеством на палубе, и я почувствовала, как сильный ветер вдыхает в меня новые силы. К тому времени, как остальные пассажиры выползли из своих кают и кроватей, мы вновь приближались к суше.

Всю свою жизнь я видела одних лишь венецианцев либо тех, в чьих жилах, подобно мне самой, текла капелька испанской крови. В Монтевидео я была поражена видимым смешением всех рас Южной Америки, от чистокровных испанцев до аборигенов инков и черно-синих рабов, пойманных в Африке и привезенных сюда на продажу.

Группа индейских детишек сопровождала мистера Гилфитера и меня по улицам, безостановочно щебеча на чистом испанском, лишенном шепелявого акцента Старого Света. Мистер Гилфитер угостил их миндальными засахаренными орехами и дал им яркие ленты, длинные отрезки которых, к их неописуемому восторгу, он вытаскивал прямо из карманов. Взамен я получила в подарок длиннохвостого попугайчика, зашитого в кожаный мешок с маленьким круглым отверстием посередине, достаточно большим для того, чтобы птичка просовывала в него голову и отчаянно щебетала, требуя корма.

– А как я же смогу убирать в его маленьком домике? – спросила я, сопровождая свои слова понятными жестами, и они звонко рассмеялись в ответ, отчасти из-за моего непривычного акцента, а отчасти из-за моей непонятливости.

– Нет уборка. Умрет, новый домик, новый попугай.

Когда детвора скрылась из виду, мы с мистером Гилфитером открыли клетку и выпустили птичку на волю. Она полетела, сначала неуверенно, а потом все быстрее и быстрее, щебеча что-то веселое.

Мы молча смотрели ей вслед, думая об очевидном сравнении.

Нам с мистером Гилфитером предстояло вскоре расстаться, поскольку Мингуилло распорядился, чтобы я по суше переправилась через Анды вместо того, чтобы спокойно проделать остаток пути по морю.

– Это невероятно, – провозгласил Хэмиш Гилфитер. – Сильный мужчина может отважиться на подобную авантюру лишь в сопровождении крепких друзей, а ваш брат…

Хотя я ни разу даже не заикнулась об этом, мне очень хотелось, чтобы мистер Гилфитер отложил свою поездку и составил мне компанию в путешествии через горы. Но он не мог бесконечно оставаться вдали от своей любимой Сары. В Монтевидео его догнало письмо от врача, заставившее его сердце болезненно сжаться. Жена его слабела на глазах, и ему следовало поторопиться с возвращением домой, если он хотел застать ее в живых.

– С какой радостью я бы взял вас с собой! – сказал он мне. – И не думайте, что эта мысль только сейчас пришла мне в голову. Но ваш брат подписал соглашение с монахинями. Меня объявят в розыск на двух континентах, если я вырву вас из их лап. Я более не смогу заниматься торговлей, а значит, не смогу содержать ни вас, ни Сару… если она останется жива.

– Мне довольно того, что вы были так добры и хотя бы подумали об этом, – солгала я. – Давайте более не будем говорить на эту тему.

– Я могу предложить вам одно, – сказал он мне за день до отплытия его корабля. – Все письма, что вы напишете сегодня ночью, я клянусь тайно и безопасно доставить в собственные руки ваших друзей. А если состояние моей супруги окажется лучше, чем я думаю, тогда я незамедлительно отправлюсь в Венецию, чтобы встретиться с ними и посмотреть, что можно для вас сделать, моя дорогая.

С этими словами он протянул мне стопку чистой сухой писчей бумаги.

Утром, когда мы в последний раз завтракали вместе, я протянула ему несколько писем, запечатанных и адресованных падре Порталупи, Джанни, Сесилии Корнаро и Санто. В последнее я вложила свой носовой платок, в который завернула отрезанную ночью прядку волос. Это было все, что я могла дать Санто в качестве обещания. А мой поцелуй у него уже был.

Хэмиш Гилфитер подтолкнул ко мне по столу коробку сигар.

– Я не курю и никогда не…

– Это для ваших пеонов, [133]133
  Пеон – батрак, поденный рабочий в Южной Америке.


[Закрыть]девочка моя. Сигара, поднесенная с церемонной вежливостью, завоюет их расположение скорее, чем любые чаевые. Сигары – это ходовой товар для мужчин и для женщин. Раздавайте их с умом, и вы будете процветать среди людей, чья помощь вам потребуется.

Он поцеловал мне руку и крепко пожал ее, в качестве последнего подарка презентовав мне баночку огуречной помады.

– Прощайте, дорогая моя. Втирайте ее в кожу лица, когда наступят холода, остригите ногти и не суйте пальцы в рот, чтобы согреть их. Ни в коем случае не засыпайте, если почувствуете, что замерзаете, и тогда я буду спокоен, девочка моя.

Джанни дель Бокколе

Через девять недель я получил целых пять писем, завернутых в мягкий пакет и отправленных аж из самой Шотландии. Они пришли от человека по имени Хэмиш Гилфитер, благословен будь он тысячу раз, потому что он проводил нашу Марчеллу живой и здоровой через океан, а потом передал в руки крепких мужчин, которым он сунул кое-что, дабы они благополучно переправили ее через горы.

Он видел нашу девочку, писал он, в бодром расположении духа и добром здравии. Морское путешествие пошло ей на пользу и укрепило ее. Она ласково отзывалась обо мне и хотела дать мне знать, что с ней все в порядке.

Там была еще чудесная маленькая записочка лично для меня, в которой она описывала смешные случаи из своего путешествия, и даже несколько рисунков, дабы показать, что она пребывает в хорошем настроении.

Мягкая ткань, в которую были завернуты письма, оказалась шотландским пледом, который я отдал Анне, и она пришла в полный восторг. Цвета, на мой вкус, были чересчур уж яркими, но она заверила меня, что это – последний писк моды.

Письмо Санто я лично доставил в его берлогу в Каннареджио. Для меня это был еще один подарок, когда я увидел, как засветилось его лицо, едва он взял в руки пакет. Я заметил, как из него выскользнул локон волос и намотался ему на палец.

Теперь, благодаря мистеру Гилфитеру, у нас было кое-что, не то чтобы надежда, но по крайней мере свеча, которую можно было зажечь и посмотреть, не идет ли к нам надежда.

Доктор Санто Альдобрандини

Я приобрел карту Южной Америки. Я в ужасе смотрел на ледяные поля и убийственные горные пики.

Против моей воли эта карта навеяла на меня мрачные воспоминания о гибели наших венецианских солдат, которых я не смог спасти в безжалостных снежных заносах России.

Перед смертью многие из этих обреченных проявляли признаки помешательства и снежной слепоты. Они теряли способность говорить. Они продолжали шагать вперед, подталкиваемые своими товарищами. Но если они выбивались из общего строя, то постепенно отставали и падали в снег, где и умирали.

А если они попадали в тепло, то их ждала еще худшая участь. Отмороженные конечности оттаивали только для того, чтобы пасть жертвой скоротечной гангрены, которая жадно пожирала все тело, иногда придавая матовое свечение, смертельно красивое, их коже. А потом человек задыхался и умирал от гнилостного воспаления легких. Другие же, чья кровь превратилась в лед, просто падали перед огнем, чтобы больше уже не подняться.

Синьора Сасия, сострадательно хмурясь, учила меня испанским словам: los pulmones, elhielo, la gangrena, piel luminosa, la muerte– легкие, лед, гангрена, светящаяся кожа, смерть,

Марчелла Фазан

В путешествии через горы меня должны были сопровождать arriro,трое пеонов и шесть мулов, нагруженных моим приданым и съестными припасами.

Сигары Хэмиша Гилфитера и впрямь обеспечили мне максимально возможный комфорт и удобства. Я с улыбкой раздала их в первый же день. После этого пеоны обращались со мной очень по-доброму и даже пытались говорить на сносном испанском в моем присутствии.

Вскоре после того, как мы выехали из города, дорога ста тяжелой и крутой. В первый же день я заметила хищную пти цу, вырывавшую клочья мяса из спины хромой, но еще живой лошади, а бедное животное отвечало лишь жалобным ржанием. Пеон по имени Арсе милосердно оборвал муки лошади выстрелом из мушкета. Поднявшись еще выше, мы наткнулись на мумифицированные трупы мулов. Арсе показал мне как солнце и пронизывающий ветер превратили их в бумажные макеты самих себя: спрыгнув со своего вьючного животного, он приподнял скелет одного из мертвых мулов одной рукой. Затем он заставил спешиться и меня, чтобы я убедилась сама, какой он сухой и легкий. Часом позже Арсе указал на труп человека, которому тоже предстояло превратиться в такое же невесомое существо.

Ночевали мы на полуразрушенных почтовых станциях, где спать приходилось прямо на земляном полу в комнатах без дверей, а ели в pulperias [134]134
  Пульперия – продуктовая лавка, где продаются также товары первой необходимости и имеется распивочная (ucn.).


[Закрыть]в окружении пьяных местных жителей. Менять белье удавалось только раз в четыре дня. Мы ели оливки в липком масле, жареную баранину без соли и сушеную говядину, которая на вкус и запах была похожа на полоски кожи, оторванные от седла.

Зеленые поля, аккуратные, как лужайки перед виллами, чередовались с горными перевалами, где один неверный шаг мог привести к падению с огромной высоты на скалы внизу. И с каждым шагом путь становился все труднее, а холод – все сильнее.

– Грейтесь! Грейтесь вот так! – настоятельно призывал меня один из пеонов, когда мы остановились, чтобы передохнуть.

Они скакали и размахивали руками, как дервиши, выкрикивая:

–  Alalau! Alalau!

Казалось, это слово способно согреть само по себе, и я изо всех сил старалась следовать их примеру, вертясь в каком-то подобии танца вокруг своего костыля.

Холод сначала замедлил кровообращение. Кровь, казалось, застревала у меня в сердце, не желая двигаться к границам моего тела, а уши, нос и пальцы обрели синевато-багровый оттенок. Я ощутила слабость и апатию, преодолеть которые у меня уже не оставалось сил. Руки и ноги перестали повиноваться моей ослабевшей воле. Естественные потребности организма исчезли почти полностью. Кожа на голове у корней волос съежилась. Лицо покрылось морщинами и складками и стало походить на печеное яблоко. Мои онемевшие пальцы утратили чувствительность – они бы не ощутили разницы между лезвием ножа и шелковой подушкой. Язык мой забыл, как различать вкус.

Наконец, меня стала одолевать сонливость. Мне хотелось заснуть любой ценой, просто прилечь на снег, хотя бы на четверть часика. Я умоляла, чтобы мне позволили сделать это. Но пеоны отвечали, что если я засну, то уже не проснусь никогда.

– А для чего ей вообще просыпаться? – услышала я бормотание одного из них. – Бедная девочка.

«Потому что этого хотел бы Санто, – подумала я. – Чтобы Санто мог поцеловать меня снова».

Сестра Лорета

Мы получили известие о том, что Венецианская Калека сошла на берег в Монтевидео. Когда Япредставила себе, как она будет перебираться через горы, то сразу же подумала о холоде и морозе, которые ей придется терпеть, о том, как ветер будет впиваться в ее плоть и как высота отравит ее желудок. Но подобные мысли не мешали Мне истязать себя с особенной суровостью, дабы подготовиться к великому деянию приобщения венецианского дьявола к лику Господа.

Все легковесные и легкомысленные монахини только и делали, что шепотом обсуждали Венецианскую Калеку: какие одежды она привезет с собой и какой красавицей окажется Но чаще всего они задавались вопросом, почему брат отправил сестру через Анды в самое суровое время года? И сумеет ли она пережить путешествие?

Я сказала себе:

– Если она дьявол во плоти, то она выживет.

Марчелла Фазан

Помню, как на меня навалились приятное безразличие и апатия. Потом мне рассказывали, что мужчины увидели, как я падаю с лошади, в тот самый момент, когда мы подъехали к горной гостинице.

Впоследствии Арсе объяснил мне все сугубо медицинским языком. Они внесли меня в холодную комнату и раздели до нижнего белья. Затем по очереди принялись растирать меня снегом и шерстяной одеждой, смоченной ледяной водой. Однако я по-прежнему не подавала признаков жизни.

– Но мы отказались позволить тебе умереть, девочка! – с гордостью сообщил мне Арсе. – Мы сказали смерти: «Нет! Нет!»

Когда я застонала, они принесли в комнату все ароматические вещества, какие только были у них с собой, начиная от жареного мяса ламы, которое пахло очень хорошо, и заканчивая прелым сеном, вонявшим просто омерзительно. Они осторожно уложили меня в железную ванну, наполненную ледяной водой, стараясь не повредить мои замерзшие конечности, а после того как я зашевелилась, они вынули меня из ванны и перенесли на деревянный стол, где поднесли к носу нюхательные соли. Затем они стали вдувать мне теплый воздух в легкие через рот.

Они щекотали мне пятки и подмышки птичьим пером. Когда примочки из горячего вина не дали никакого эффекта, они стали мехами вдувать табачный дым мне в прямую кишку. Они вновь принялись растирать меня, на сей раз тряпками» смоченными бренди и камфарным спиртом. Когда они смогли приподнять мне голову, то влили в меня целое ведро чая, а потом чайник глинтвейна, после чего перенесли в маленькую комнату, где уже горел костер. Спустя час я начала потеть и закричала от стреляющей боли в руках и ногах.

– Вот тогда, – улыбнулся Арсе, – мы поняли, что ты будешь жить, девочка.

Мне не хотелось открывать глаза, даже когда я пребывала в полном сознании. Но как только я почувствовала, как грубая одежда укутывает мое достоинство, я неохотно разлепила веки. И не увидела ничего. Перед моими глазами стояла белая пелена; дымка, даже более непроницаемая, чем самый густой caligo [135]135
  Туман, смог (итал.).


[Закрыть]в Венеции, – мне показалось, что к лицу моему прижали белую простыню.

– Я ослепла! – заплакала я. – И больше никогда не увижу Санто.

Ко мне подошли мужчины и спросили, из-за чего я так убиваюсь. Мне пришлось прибегнуть к венецианскому диалекту, чтобы объяснить им, что к моим прежним увечьям добавилась новая беда, превратив меня в совершенно беспомощное создание.

– Разве может Санто полюбить меня такой? – всхлипывала я.

– Ваш santo,святой покровитель? – спросил меня кто-то. – Сдается мне, что монахиням в Святой Каталине полагается иметь покровителей только женского пола.

– Это всего лишь снежная слепота, – объяснил мне другой, мягкий и добрый голос. – Она пройдет.

Тут раздался рык arriero:

– А если даже и не пройдет, это не имеет никакого значения. бедняжка направляется в монастырь Святой Каталины. Ей там не на что смотреть, не говоря уже о каком-то святом. И на свою Библию тоже незачем. Скорее всего, она и так знает все нужные молитвы наизусть.

– Почему это она не должна ничего видеть? – Упоминание монастыря Святой Каталины вызвало у пеонов живой интерес.

Я вновь узнала исполненный превосходства голос arriéra:

– А вам известно, чем там целыми днями занимаются девушки? И все ночи напролет тоже?

– Чем?

– Остаток жизни они замаливают грехи своих семей. Они могут ничего больше не делать, кроме как молиться за их души в чистилище, чтобы сократить то время, в течение которого их родных и близких будут поджаривать на медленном огне. Этих девушек хоронят в монастыре заживо, чтобы их братья, отцы и дяди могли совершать все семь смертных грехов с утра до вечера, и при этом их душам ничего не грозит. Маленькая сестренка будет молиться за них, чтобы они поскорее попали в рай. Одна монахиня может спасти целую семью, если будет молиться усердно.

– Что ты говоришь! И монахини больше ничего не делают? Разве они не навещают бедных? Не шьют? Не выращивают цветы? И не развлекаются?

Уши у меня горели.

– Нет, конечно. У каждой девушки по двенадцать рабынь, и именно они живут вместо нее, готовят ей, стирают, ходят за покупками – так, чтобы ей не нужно было больше заниматься ничем, только стоять на коленях и бормотать молитвы. Для внешнего мира она все равно что умерла. Вот почему все они ходят в черном. Они носят траур по своей жизни. В монастыре имеется все – мельница, вода, еда. Душе монахини нельзя отвлекаться, так что все необходимое находится рядом с ней, за крепкими высокими стенами, в живой могиле. Я слыхал, что им даже не разрешают смотреть на гору, чтобы она не внушала им неподобающих мыслей, поскольку выглядит так сурово и по-мужски!

Я услышала, как пеоны захихикали, хлопая друг друга по плечам.

Arrieroпродолжал:

– Монахиня живет в монастыре, как крыса в клетке. Пока не сойдет с ума или не умрет, или пока не случится и то, и другое. А это бывает постоянно. Женщинам не полагается жить взаперти без удовлетворения их естественных потребностей, верно? Поэтому, когда одна слетает с катушек, на ее место приходит другая.

– И мы сохранили жизнь малышке только для этого? – Судя по голосу, Арсе был потрясен до глубины души.

Другой пеон грубовато заявил:

– Было, бы лучше, если бы мы уберегли это создание от несчастий.

Их прервал чей-то хриплый голос:

– Тогда давайте потеряем девчонку, а вместе с ней «случайно» потеряем и все ее приданое. Это ж какое сокровище! Можно зарыть его в снег, а потом вернуться, когда уляжется шум. Для нее так выйдет милосерднее. А для нас – такой шанс выпадает раз в жизни!

Последовало одобрительное ворчание пеонов, протестовал один лишь Арсе.

Другой грубый голос предложил:

– Мы уже спасли ей жизнь один раз, а ведь мы еще даже не подошли к Арекипе. Давайте скажем ей так: мы сбросим ее сокровища в пропасть, если она не поклянется жизнью своего брата, что будет молиться за каждого из нас. Шотландец сказал, что, кроме брата, у нее никого нет, а ее отец умер. Мы скажем ей, что иначе выследим ее брата и убьем, если она не будет молиться за нас.

Arrieroс сомнением осведомился:

– А как мы узнаем, что она сдержала слово?

– Если с кем-либо из нас что-нибудь случится, мы будем знать, что она нарушила обещание. Она должна молиться за нас каждый день.

– Нет! Каждый час!

– Христианские молитвы! – презрительно пробормотал один из пеонов.

– Ну, ты же не станешь ожидать, что она будет молиться духу Пачакамака, [136]136
  Пачакамак (Пача Камак) – буквально «Творец Вселенной», божество, которому поклонялись в городе Пачакамак (древнее государство Ичама). После завоевания государства Ичама инками последние приняли и культ Пача Камака.


[Закрыть]а? Да и какая разница, какие слова буду, вылетать у девчонки изо рта, – я думаю, что правильный бог услышит правильные молитвы.

После горячих дебатов пеоны сошлись на молитве о каждом из них каждые два часа в будние дни и каждый час – по воскресеньям. Они долго спорили об особой молитве святой Гертруде, которая наверняка спасает тысячу душ всякий раз, как ее произносят.

Арсе воскликнул:

– И святой Агуэде, чтобы остановила землетрясения!

– Значит, она останется жить. А как насчет ее сокровищ?

Arrieroзакричал:

– Да вы ничего не понимаете! Если она прибудет без сокровищ, эти продажные коровы в монастыре попросту не примут ее. Они сдадут ее в ближайший бордель. И тогда нам от нее не будет никакого толку. Господь не слышит молитв шлюх, потому что ангелы заглушают их своим пением. Так мы запросто можем сгореть в аду. Что вы предпочтете, несколько золотых монет или вечное спасение, вы, жалкие собаки? Да и в любом случае, вам никогда не продать золото или статуэтки так, чтобы не навлечь на себяподозрения. Или вы хотите сказать, что в Перу полным-полно венецианских древностей? Стоит ли однодневное богатство того, чтобы быть повешенным?

Вот так и вышло, что доброта Арсе и благоразумие arrieroспасли мне жизнь.

Я хранила на лице непроницаемую маску и кивнула в знак согласия, когда они принялись перечислять все страшные последствия, которые обрушатся на моего брата, если я не соглашусь молиться за них каждый день. Им даже не пришло в голову, что у меня могут быть причины усомниться в милосердии Господа, как и в том, что он станет меня слушать. Или что вне зависимости от того, сколько лет мне предстоит провести на коленях, я предпочла бы молиться за души их мулов, чем за душу Мингуилло.

К этому времени поспел обед: жилистая курица, дуэль с которой мои зубы проиграли заранее. Пеоны принялись спорить о том, в каком же году родилась эта курица, и обо мне благополучно забыли.

– Кинь что-нибудь в желудок, девочка, – посоветовал Арсе, протягивая мне мою порцию. – Завтра мы пойдем еще выше. Может, это последнее, что тебе удастся проглотить.