Текст книги "Книга из человеческой кожи"

Автор книги: Мишель Ловрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 44 страниц)

Доктор Санто Альдобрандини

Хотя Библия благосклонно отзывается о подобных предприятиях, путешествия по горам разрушают человеческое тело. Если Марчелла переживет холод, ей предстоит справиться еще и с горной болезнью.

Я проконсультировался с Джоном Арбетнотом, точнее, с его «Очерками о воздействии воздуха на человеческое тело», изданными в 1733 году. Он повествовал о путешествии Джозефа д'Акосты на горные вершины Перу, где его и его товарищей терзала желчная рвота, вызванная разреженной атмосферой и холодом. Они хватали воздух широко раскрытыми ртами, подобно рыбам, выброшенным приливом на берег. Каждый шаг давался им с величайшим трудом: ноги как будто налились свинцом.

А Марчелле каждый шаг давался в два раза труднее, чем любому другому человеку.

Марчелла Фазан

С наступлением утра туман, застилавший мне глаза, рассеялся. Когда мы снова двинулись в путь, Арсе поехал рядом со мной и рассказал о том, что они сделали, дабы не дать мне замерзнуть до смерти накануне. После этого я легла вниз лицом на повозке. Я не могла заставить себя взглянуть этим людям в глаза. Ведь каждый из них видел – и даже трогал – мое обнаженное тело. Они рассмотрели меня лучше врача, даже лучше Санто.

А потом меня свалила puna. [137]137
  Горная болезнь (исп.).


[Закрыть]Всю свою жизнь я прожила на равнине, на уровне моря. Горы забрали весь воздух у меня из легких, и мир в моих глазах подернулся стеклянной дымкой. Я вновь соскользнула в состояние тупого оцепенения, из которого вышла тогда, когда мы опустились ниже, но тут взбунтовался мой желудок. Меня вырвало мясом, водой и слизью, приступы тошноты накатывали один за другим, пока не осталась одна только слюна.

–  Aqui hay mucha puna, [138]138
  Здесь:сильная горная болезнь (искаж. исп.).


[Закрыть]– согласился Арсе, отступая в сторону, чтобы не попасть под струи жидкости, извергавшиеся из моего желудка. – Но видела бы ты Париакаку! – воскликнул он. – Тогда бы тебя вообще вывернуло наизнанку, до самых коленок! Здесь еще хорошая puna.А там – очень плохая.

– Мы будем идти через Париакаку? – с тревогой поинтересовалась я.

– Нет. Но если госпожа хочет взглянуть… – пошутил arriéra.Когда мы достигли высшей точки своего путешествия, пеоны принялись издавать совершенно дикие звуки, очень похожие на ржание мулов. Я решила, что таким образом они выражают облегчение и радость. В суматохе сундук свалился со спины одного из животных, и до моего слуха донесся зловещий звон разбитого стекла.

С вершины этой горы я впервые увидела белый город, который лежал впереди, словно игрушка на ладони какого-нибудь святого. По мере того как мы спускались все ниже, ко мне возвращались силы. Пальцами в меховых рукавичках я рисовала портреты каждого из пеонов, которые принимали их с многочисленными изъявлениями благодарности и поклонами.

Этой ночью, когда храп пеонов возвестил, что я наконец осталась одна, я нарисовала карандашом портрет Санто и заснула, подложив его под щеку.

– Твой брат? – разбудил меня вопросом Арсе, протягивая кружку с чаем из листьев коки. – Не брат, – прочел он ответ по моему лицу. Он бережно взял из моих рук рисунок. – Я сохраню его для тебя, девочка. Тебе нельзя брать его с собой в монастырь.

Через три дня мы въехали в Арекипу по мосту, который они называли Болоньези. [139]139
  Болонский (итал.).


[Закрыть]Под ним с ревом мчался бурный поток, в ярости бросаясь на берег и оставляя на огромных щербатых камнях клочья пены.

Я услышала, как Арсе прошептал своим друзьям:

– Что скажете? Покажем бедняжке город, прежде чем ее навсегда запрут в монастыре? Пусть увидит, что церкви есть не только в Венеции.

Они резко свернули направо, и передо мной предстало поразительное зрелище. Я увидела площадь, элегантностью не уступавшую Сан-Марко, но только в два раза больше по размеру. Меня вдруг охватила безумная тоска по дому. Совсем как в Венеции, здешнюю площадь с трех сторон окружали аркады, а с четвертой высился гигантский собор. В одном углу притаилось здание, языческое и столь чуждое всему христианскому, что мне показалось, будто оно сошло со страниц какой-нибудь старинной книги. По нему ползали ящерицы, леопарды и тропические насекомые, вырезанные из розового камня, который казался живым, как человеческая плоть.

–  Вот чтомы называем храмом в Арекипе» – сообщил мне Арсе.

Джанни дель Бокколе

Если Марчелла выжила после путешествия по горам, то сейчас она уже должна была находиться в монастыре Святой Каталины где перуанские монахини наверняка силой вливали ей в рот святую воду и обвиняли во всех смертных грехах, измываясь над ней только потому, что она была чужестранкой и не принадлежала к их племени. Бедная девочка, в такой глуши у нее не было ни одной знакомой души! Если только она выжила.

Я не мог составить ей компанию. Вместо этого я отважился на самую трудную для меня вещь в мире. Я написал письмо. Письмо prioraмонастыря Святой Каталины. Я рассчитывал, что она сумеет разобраться в итальянском после всех своих литургий на латыни.

Я поведал ей обо всем, что Мингуилло сделал со своей сестрой, с самого начала, не утаивая ничего. Я не силен в грамоте, но все равно у меня вышел список длиной от чердака до подвала. И если теперь prioraсочтет меня полоумным, тут уж я ничего не смогу поделать.

Закончил я свое письмо словами: «Насколько мне известно, хотя знаю я самую малость, ваш монастырь – хорошее место. Думаю, Богу было бы угодно, если бы вы присматривали за Марчеллой, потому что, Господь свидетель, в Венеции ей оставаться небезопасно».

А подписался я просто: Друг.

Марчелла Фазан

После того как я проехалась на муле по площади, меня передали с рук на руки монахиням.

Полуденное солнце палило так, словно намеревалось прожечь в небе дыру, когда мы остановились у дверей. Монастырь казался вылепленным из золотого песка, игрушечной крепостью, выстроенной ребенком на морском берегу. У меня за спиной вся Арекипа свистела, топала ногами и обменивалась сплетнями. Я знала, что наступил тот самый прощальный миг, когда я оказалась меж двух миров, и что вскоре я буду потеряна для мира живых, перейдя в торжественную тишину за стенами монастыря. Я вытянула шею, в последний раз глядя на улицу с домами из светлого камня, с решетчатыми воротами и вычурными балконами. На белом камне ярко-алыми брызгами выделялись бугенвиллии, которые у нас в Венеции отличались пурпурным цветом. Мимо прошла крестьянка, и на ее темно-синей длинной юбке пестрели алые маки. Я с жадностью уставилась на это буйство красок. «А для меня, – с жалостью думала я, – отныне вся жизнь будет окрашена в черно-белые монастырские тона».

Когда я с трудом вылезала из двуколки, мне в голову пришла пронзительная мысль: «А ведь это последняя повозка, на которой я ездила, если не считать той, на которой мой бездыханный труп повлекут в братскую могилу».

«Прощай, повозка», – подумала я. А потом прощания обрушились на меня подобно сети, которой ловят львов в джунглях. Я прощалась со всем, чего могла больше никогда не увидеть: отражениями на воде, вихрящейся вокруг опор моста, бальным платьем, маленьким мальчиком, лавкой, торжественным приемом, кроликом, стогом сена, регатой, серебристой рыбкой, мелькнувшей под водой, молодым врачом, бросившим на меня такой взгляд, что он проник мне в самую душу и приласкал ее.

Я прощалась со всем, чего больше никогда не услышу: венецианской народной песней, колыбельной, менуэтом, криками торговцев рыбой, руганью гондольеров, жаркой уличной ссорой, топотом бегущих ног, собственным смехом (потому что я знала – изрекать легкомысленные вещи в монастыре считается порочным и безнравственным), голосом молодого человека, который говорил, что любит меня.

А потом arrieroпотянул за шнурок звонка, и под аркой тут же приоткрылась дверь с профилем самой святой Каталины, изображенным выцветшими на солнце красками. В щелочку на нас сквозь синие очки уставилась одетая в черное монахиня. Лицо ее было обезображено, нос с одной стороны прикипел к щеке. Я опустила глаза, каким-то шестым чувством ощутив, что не стоит разглядывать ее столь пристально. Выражение ее собственных глаз за синими стеклами прочесть было невозможно.

– Венецианская Калека? – осведомилась она, и на нижней части ее лица, способной хоть как-то проявлять чувства, отразилось злобное торжество.

Сердце затрепетало у меня в груди, и не столько от ее гнилостного дыхания и грубых слов, сколько от того тона, каким они были сказаны. Лоб мой покрылся липким потом.

– Нам удалось спасти ее для вас, – с гордостью заявил arriero, – хотя она дважды чуть не погибла от холода, punaи собственной слабости. Однако же, благодаря нашей неутомимости, мы имеем возможность благополучно передать ее вам.

– Сам Господь оберегал ее вплоть до этого момента, – невозмутимо ответствовала монахиня. – И ваше вмешательство, каким бы важным оно вам ни представлялось, не имело решительно никакого значения. Мы не платим за доставку, если вы намекаете на это.

При слове «доставка» меня пробрала дрожь.

Я стояла, опустив глаза долу. Мне очень хотелось в туалет, но я была намерена сделать все от меня зависящее, чтобы мои первые слова в новом доме стали более возвышенными, чем вопрос: «Donde estan Iqs…» [140]140
  Где здесь находится… (ucn.)


[Закрыть]

–  Vicaria,почему вы держите бедную девочку на пороге? Ждете, пока она упадет в обморок? – Из-за дверей послышался новый голос, негромкий и интеллигентный.

И рука в черной сутане втащила меня внутрь и прижала к чьей-то груди.

– Добро пожаловать, Марчелла Фазан, – по-итальянски приветствовал меня мягкий и добрый голос. Еще через мгновение я переступила порог сводчатой приемной, уютной комнаты с коврами и цветами, залитой ярким светом ламп.

Vicariaнедовольно пробурчала что-то и повернулась ко мне спиной.Свое раздражение она сорвала на мужчинах, заносивших мой багаж во двор монастыря. Она нетерпеливо подхватила здоровенный короб с повозки и поволокла его внутрь. Мужчины ошеломленно уставились ей вслед: изнуренная и миниатюрная женщина оказалась сильнее любого из них.

Arrieroприветливо кивнул мне, чтобы подбодрить, а остальные мужчины заулыбались и замахали руками на прощание. Но я заметила, как Арсе перекрестился.

Сестра Лорета

Все оказалось намного труднее, чем Я ожидала. В неизреченной мудрости своей Господь послал Мне дьявола в женском обличье с милым личиком и достойной жалости хромотой. Ее внешний облик был искусно подобран с тем, чтобы вызывать сострадание и нежность у слабовольных созданий.

И только Я одна безошибочно различала дьявола во всех его обличьях и не поддалась на его ухищрения.

Я содрогнулась, представив, на какие уловки пустилась Венецианская Калека в своем отношении к arrieroи его людям. Я заметила влюбленные взгляды, которыми они одаривали ее, и поняла, что она в полной мере воспользовалась искусством соблазнения, чтобы распалить обуревавшие их желания. А теперь prioraМоника пала жертвой ее чар.

Вспомнив молочную белизну сестры Андреолы и похожее на распустившийся цветок лицо сестры Софии, Я догадалась, что Венецианская Калека вступит на сатанинский путь, рядясь в одежды скромности и незаметности. Как и те, она будет искусно притворяться, изображая благочестие.

Как же Мне победить дьявола в душе такого коварного врага?

Марчелла Фазан

Prioraоказалась мягкой и доброй, как пуховая перина. Все ее первые помыслы и поступки были направлены на то, чтобы я как можно скорее ощутила себя как дома: мне показали туалетную комнату, а потом угостили освежающими напитками и теплыми объятиями. По-итальянски мать настоятельница говорила с сильным акцентом, но без ошибок. Она сказала, что уже любит меня, потому что я приехала из страны, давшей миру великого Россини. Настоятельница промурлыкала:

– Я знаю, что наш дорогой Россини питает искреннюю привязанность к Венеции. Потому что именно венецианцы первыми распознали в нем гения. – А потом дрогнувшим голосом она поинтересовалась: – Разве не видели вы великолепного Россини на сцене театра Сан-Суазе в Венеции? Только представьте себе, маэстро было всего восемнадцать, когда в 1810 году в вашем благословенном городе впервые исполнили его «Cambiale di Matrimonio» [141]141
  «Брачный вексель», первая одноактная опера Россини (итал.).


[Закрыть]

Я с грустью покачала головой, и она ответила мне тем же, словно стараясь стряхнуть с себя разочарование. Я решила не говорить ей о том, что девушкам, запертым в своих комнатах или в сумасшедшем доме на острове, не разрешалось слушать гениального Россини. Скорее всего, она ничего не знала о том, что я находилась в заключении на Сан-Серволо; пожалуй, будет лучше, если она и не узнает об этом.

Она сняла бархатное покрывало со сверкающего угольно-черного предмета. Это оказалось английское пианино, привезенное из Лондона, стоимостью 4000 франков, как с ликованием сообщила мне она.

– Чтобы мы могли исполнять музыку Россини.

– Вы прекрасно говорите по-итальянски, Madre Priora, –запинаясь, проговорила я.

– Естественно, я должна разговаривать на языке нашего дорогого Россини! Но вы, должно быть, очень устали. Мы должны побыстрее отвести вас в вашу комнату, пока остальные монахини не примчались, узнав о вашем приезде! Венецианка здесь, среди нас! Для них это сказка, ставшая явью.

В дверь постучали. Я с удивлением увидела мужчину средних лет, который вошел в комнату. Prioraприветствовала его теплой улыбкой.

– Не бойтесь, дитя мое, – обратилась она ко мне. – Доктор Сардон должен осмотреть вас перед тем, как мы позволим вам общаться с другими монахинями, дабы убедиться, что вы не привезли с собой какую-либо заразную болезнь. А потом он сделает вам прививку против черной оспы. Мы гордимся тем, что избавили Арекипу от этого бедствия с помощью чуда современной медицины, которое явил нам Господь.

Врачебный осмотр оказался недолгим и тактичным. В завершение доктор попросил меня пройтись без костыля, после чего сделал мне прививку, введя вакцину из маленькой бутылочки, снабженной длинной иглой.

– Вы вполне здоровы, чтобы служить Господу, – улыбнулся он. – Хотя некоторое время будете чувствовать себя неважно из-за прививки.

Он с улыбкой предупредил priora:

– Пусть она отдыхает сегодня. И никаких излишеств.

Prioraвызвала vélo blanco– дежурную монахиню – и распорядилась отвести меня в мою келью.

– Вам принесут что-нибудь поесть прямо туда, – сказала она мне. – Что до ваших вещей, их тоже перенесут к вам в комнату, правда, немного погодя, а сундуки с приданым вскроют в вашем присутствии, прежде чем ценные вещи будут переданы на хранение в несгораемый сейф монастыря.

С забинтованной рукой я последовала за vélo blancoпо коридору мимо приемных кабинетов. Мое прощание с цветом оказалось преждевременным. Мы прошли по оранжевому дворику, заросшему красным олеандром, сверкающим под ослепительно-синим небом. Оранжевый цвет оказался своеобразной прелюдией для киновари, шафранового желтого и крапп-марены, каждый из которых стремился занять доминирующее положение в цветовой палитре. Подобного сочетания ярких цветов я не видела с самого детства, когда с балкона для менестрелей смотрела вниз на роскошный десерт из конфет на палочках, который подавали на балу в Палаццо Эспаньол. Мы вышли в очередной ярко-оранжевый дворик, тон в котором задавали искристые фиговые деревья и герань.

Я упрекнула себя за удивление. Цвет не принадлежитодним только жителям Венеции, хотя иногда мы склонны думать именно так.

«Сесилия Корнаро пришла бы в экстаз, – подумала я. – Тем не менее Сесилия Корнаро, окажись она здесь, сумела бы выйти отсюда».

Velo blancoуказала на жилые помещения послушниц, где располагалась и моя келья.

– Но сначала позвольте мне показать вам наши клуатры! [142]142
  Клуатр – типичная для романской и готической архитектуры крытая обходная галерея, обрамляющая закрытый прямоугольный двор или внутренний сад монастыря.


[Закрыть]Вообще-то я не должна делать этого, – она хихикнула, – но в противном случае вы не увидите их до тех пор, пока… не примете монашеский обет. Пойдемте быстрее!

Она провела меня во двор, в котором лиловые гиацинты и радужный кобальт ляписа сливались в мелодичную интенсивность синевы. Жаркое синее королевство было сплошь засажено апельсиновыми деревьями, ветки которых гнулись под тяжестью плодов. Верхняя часть стен была украшена фресками со сценами божественной любви. Изображения были очаровательно плохи, но при этом исполнены яркого и глубокого смысла: море выглядело угловатым и злобным одновременно, каким его могут нарисовать только люди, никогда не покидавшие суши; у пьяного шута из наплечной сумы загадочно выглядывал черно-белый кот; ангелы с повязками на глазах устроили шумную возню; душа ковыляла к Господу, невероятным образом заключенная в детские ходунки на колесиках.

Дуновение холодного ветра заставило меня вздрогнуть. Подобно ране на молодой коже, в освещенной солнечными лучами стене неожиданно открылся проход. Он вел в таинственный темный зал, в котором стояла пара гробов, похожих на колыбельки, в одном из которых лежало высохшее тело монахини в полном облачении и с пастырским посохом в руках. Я невольно вскрикнула от испуга.

Velo blancoпояснила, что монахиня мирно скончалась от старости. Она пролежит так целый день, пока монахини будут праздновать ее вознесение в рай. На стенах виселипортреты других умерших монахинь с закрытыми глазами и ввалившимися ртами. Все они сжимали в руках пастырские посохи, похожие на древки копий. У некоторых на бледных лицах отросли настоящие усы; у других брови были густыми настолько, что казались сросшимися на переносице. На головах у них были свадебные венки, а прически отличались торжественной праздничностью. Я подошла поближе, чтобы внимательнее рассмотреть картины. Раз они оказались в этом монастыре, все эти женщины должны были быть чистокровными испанками, тем не менее художники ухитрились придать их внешности колорит Южной Америки. Интересно, как им это удалось? Сесилия наверняка с легкостью распознала бы нужный оттенок…

Velo blancoпоспешно вывела меня из синего дворика обратно к помещениям послушниц. Когда мы приблизились, я увидела еще одну монахиню: с подносом в руках она подошла к дверям моей новой кельи. Она приостановилась у дверей и заглянула в темноту. Должно быть, внутри она увидела нечто такое, что напутало ее: опустив поднос на скамеечку подле двери, она поморщилась и убежала прочь, не сказав ни слова. Когда я повернулась к vélo blanco,чтобы спросить у нее, что же так напугало ее сестру, оказалось, что и та уже исчезла.

Сестра Лорета

Дьявол, которым были одержимы Иуда и Иезавель, вселился в эту девчонку из Венеции, сделав ее сильнее всех слабых сестер Святой Каталины.

И только одна Я могла сохранять бдительность. Мой долг в том и состоял, чтобы уберечь наших бестолковых девственниц от скверны, потому что они все время ступали по краю бездны.

Быть может, Я сумею отразить нападение Венецианской Калеки до того, как оно состоится? Таковы были одолевавшие Меня мысли, пока Я спешила по двору к новициату, [143]143
  Новициат – дом послушничества; помещения, где живут послушницы.


[Закрыть]где должна была председательствовать на открытии сундуков с приданым Венецианской Калеки. Мои ангелы взволнованно порхали вдоль стен.

– Да, да, – сказала Я им. – Я передам эту дочь сатаны в руки Господа нашего.

Брат дочери сатаны, как Я уже поняла, снабдил Меня всеми необходимыми инструментами. Вот так Божий замысел всегда открывается истинно Просветленным.

Марчелла Фазан

На пороге я заколебалась. Рука болела в том месте, где доктор сделал мне укол. Голова стала тяжелой. Из моей кельи доносились звуки бурной деятельности, словно там носились и дрались венецианские крысы. Заглянув в окно, я увидела, что крышка одного из моих сундуков с приданым открыта и над ним склонилось чье-то лицо под вуалью. Я вспомнила неловкость, с которой prioraпояснила мне:

– Мы должны проверить ваше приданое, дорогая моя. Это неприятное занятие, но таково распоряжение нашего капеллана.

И занималась этим делом весьма неприятная на вид монахиня. Это была vicaria,та самая, которая столь неприветливо встретила меня у ворот. И вот сейчас она переворачивала вверх дном содержимое моих сундуков.

Она сняла свои синие очки, и я увидела, что один глаз у нее плотно закрыт слипшимися складками кожи. Лицо у нее было изрыто ямочками и обожжено. Впоследствии я узнала, что, будучи еще ребенком, она сунула голову в котел с кипящей водой в надежде, что полученные шрамы отпугнут потенциальных мужей. Но пожалуй, черты ее лица были уродливыми изначально. Глазки у нее были чересчур маленькими и чересчур близко посаженными, остренький двойной подбородок выдавался вперед, а крючковатый нос никак не мог быть результатом самобичевания.

Она глубоко засунула свои мужские руки в один из моих сундуков с приданым, а потом вдруг резко отдернула их. С пальцев у нее закапала кровь – должно быть, она порезалась об осколки бокалов муранского стекла, которые разбились на горе. Да и лодыжка ее тоже сочилась кровью – похоже, на бедре она носила власяницу.

Как только я вошла в свою келью, она выпрямилась и с силой отвесила мне пощечину. Я почувствовала, как крошечные осколки стекла вспороли мне щеку, и на воротник мне потекла кровь.

– Так я и думала. Венецианка здесь среди нас! Я возражала против твоего приезда с самого начала. Но они не стали меня слушать во время голосования. Им, видите ли, было любопытно взглянуть, что ты из себя представляешь. Ты немедленно отправишься в купальню и будешь сидеть в воде два часа, дабы остудить твой calor. [144]144
  Жар, рвение, пыл, страсть (исп.).


[Закрыть]Видела бы ты вульгарный пот у себя на лице!

Calor?В Венеции мы говорим «in calore»,когда кошке нужен супруг.

Я проводила взглядом ее окровавленный указующий палец и обнаружила, естественно, что именно мое приданое навлекло на меня обвинение в непристойности. Мой брат выбрал святого Себастьяна в качестве моего личного покровителя. Vicariaс ненавистью испепеляла взглядом симпатичную статуэтку и потрясающе безмятежный образ, написанный Мантеньей.

– Это непристойность! Бесстыдство! – прошипела она. – Я оказалась права, когда предупреждала их, что ты пришла совратить наших молодых сестер. Но они не пожелали меня слушать.

А Мингуилло, должно быть, каким-то образом пронюхал, что здесь, в монастыре Святой Каталины, святой Себастьян пользуется исключительно дурной славой. Я совершенно не задумывалась о том, какие вещи были уложены в моих сундуках, точно так же, как раба мало интересует предлагаемая за нег цена. Мне и в голову не пришло заподозрить, что даже в моем приданом Мингуилло отыщет способ уязвить меня.

– Мой брат… – запинаясь, начала было я, но потом умолкла.

Мингуилло был здесь и встречался с ними. В лице vicariaон наверняка нашел родственную душу. И неужели priora,которая явно симпатизирует мне, тоже играет некую роль в его махинациях? И вот тут-то на меня вдруг обрушился весь ужас моего одиночества. Я с тоской вспоминала об Анне и Джанни, как они смотрели на меня с бесконечной любовью во взоре. И Сан-то в саду Сан-Серволо, ищущий мой взгляд.

–  Чтомы поставим в твою hornacina? – требовательно вопросила vicaria,снова ударив меня по лицу и указав на арочный альков, явно игравший роль маленького алтаря в моей комнате. Он был украшен наивными изображениями цветов и листьев.

– Это святотатственная мерзость, – она с отвращением указала на святого Себастьяна, – отправится прямиком в сейф, чтобы более никогда не оскорблять взор приличных женщин. Будь моя воля, я бы предала его огню. Но Божий замысел состоит в том, чтобы тыхорошенько усвоила урок, который не забудешь никогда.

Она схватила меня за ухо и выволокла из кельи, попутно опрокинув на землю поднос с едой. Vicariaтащила меня за собой по бесконечным улочкам – мы не встретили ни единой живой души, – пока мы не ввалились в комнату с низким потолком, где стояла каменная ванна размером с большой экипаж, наполненная до краев водой; она выглядела так, словно никогда не знала дыхания огня.

– Ступай за ширму, – коротко приказала она. – И снимай одежду.

Я буквально физически ощущала, как вакцина против черной оспы пульсирует в моем теле, навевая на меня тоску и отупение. Я возилась со шнурками и завязками своего дорожного платья, пока оно не упало к моим ногам. Я медлила, сто за деревянной ширмой, потому что мне не хотелось представать обнаженной перед ее ненавидящим взором.

– Что ты там делаешь? – с подозрением осведомилась она. – Выходи сейчас же.

Я робко вышла из-за ширмы. На щекочущем холоде каменной комнаты, от которого у меня по коже побежали мурашки, шрамы на моей ноге выделялись синевато-багровыми зигзагами, как будто я бичевала себя там, где это было больнее всего. Поймав суровый взгляд Иоанна Крестителя с алтаря над ванной, я решила, что монахини относятся к купанию в ванне как к своего рода крещению. Пока я уныло разглядывала святого, vicariaподскочила к краю ванны и вновь ударила меня по лицу с такой силой, что я отлетела к самому бортику бассейна, еле удержавшись на самом краю и нелепо взмахнув руками, чтобы не упасть.

– Где твоя сорочка, распутница? – завизжала она мне в лицо, с жадностью пожирая взглядом рубцы от ран на моем теле и обдавая меня своим жарким зловонным дыханием.

– Вы сказали… – Я попыталась прикрыться неловкими руками.

Покачнувшись от очередного удара по лицу, я укрылась за ширмой и вновь натянула на себя сорочку.

– А теперь лезь туда!

Vicariaтолкнула меня с такой силой, что я полетела в ледяную воду, ударившись головой о каменный бортик. Я погрузилась до самого дна, которое оказалось скользким и противным на ощупь, а потом, оттолкнувшись от него руками, устремилась вверх в пузырьках воздуха и нижней рубашке, облепившей мне лицо. По замерзшей щеке потекла теплая струйка крови.

Но она еще не закончила со мной.

Vicariaнаступила мне на руку ногой в тяжелом башмаке. Я мельком увидела ее лицо. В нем не осталось ничего человеческого. Ее уродливые черты застыли в экстазе. Она выглядела так, словно не понимала, что делает.

А потом она наклонилась надо мной и сунула мою голову под воду, удерживая ее там.