Текст книги "Книга из человеческой кожи"

Автор книги: Мишель Ловрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 44 страниц)

Джанни дель Бокколе

Несколько дней я как угорелый метался между ними, пытаясь подбодрить теряющего последнюю надежду Санто и заставить разговориться отделывающуюся односложными восклицаниями Марчеллу.

– С чего бы это вдруг она поверила своему братцу? Который не скажет ей правды, даже чтоб спасти свою шкуру? – убивался я перед Анной. – Но не людям, которым она верила всю свою жизнь?

Я был уже на полпути к решению этой загадки, когда Мингуилло осуществил свою угрозу в отношении Санто. Санитарный магистрат или, по крайней мере, его патроны с голубой кровью узнали о Санто, и узнали с плохой стороны. Один из них заявился к Санто в его комнатушку с двумя громилами и приказал мальчику убираться из Венеции:

– Или тебе будет плохо.

Громилы задержались, чтобы сказать ему:

– Если мы узнаем, что ты распространяешь клевету о лосьоне для кожи под названием «Слезы святой Розы», где бы ты ни находился, мы найдем тебя и сунем твою башку в ведро с ним. Надолго.

Я застал Санто жалобно глядящим на свою потрепанную сумку, как будто в ней и крылась страшная неприглядная тайна. Он что-то лепетал насчет того, чтобы остаться и бросить вызов Мингуилло, но, когда он рассказал мне о своих визитерах и их угрозах, я сурово оборвал его:

– Вы наверняка погибнете, если останетесь.

Потому как я узнал по его описанию двух убийц. Санто положительно нужно было уносить ноги из Венеции теперь когда эти псы взяли его след. В любом случае магистрат не позволил бы ему больше практиковать в городе.

– Куда вы поедете?

– В один из монастырей, где еще занимаются медициной Я могу учиться и помогать лечить их пациентов. В Падую скорее всего. Тревизо. Куда-нибудь, где конт Фазан меня не достанет, надеюсь.

– А как же моя молодая хозяйка? – опечалился я.

– Подумает ли она вновь обо мне хорошо когда-нибудь? Как она выглядит, когда ты упоминаешь мое имя?

Мне пришлось покачать головой.

– Но, Санто, неужели вы позволите Мингуилло Фазану заполучитьее?

– Брат затеял все эти дьявольские игры, но Марчелла не доверяет мне и презирает меня. Сейчас Марчелле больнее всего. Как я могу… навязываться ей, когда ее уверенность во мне разбилась вдребезги? Я должен найти способ доказать ей… свои чувства. Да и потом, если даже она снова сможет поверить мне… мне нечего предложить ей, кроме преданности.

Он использовал сухое слово «преданность», когда на самом деле имел в виду «обожание и преклонение».

Вот тогда мне жутко захотелось рассказать Санто о настоящем завещании. Но как я мог? Это бы выглядело так, словно я использую состояние Марчеллы, чреватое неприятностями, искушая его остаться в Венеции, где – и это было ясно как божий день – его непременно убьют. И помахать завещанием перед его носом сейчас – значит оскорбить его, в глаза назвав охотником за сокровищами. Ну и потом, оставался еще один маленький вопрос: я ведь так и не узнал, где оно сейчас.

Яснова отправилсяк Марчелле. Она смотрела в стену. И уже выглядела тоньше, чем только что народившийся молодой месяц.

– Санто клянется, что это ложь. Клянется.

Она взглянула на меня, и в глазах у нее мелькнул слабый лучик надежды. Но потом он умер передо мной. В ее памяти осталось что-то страшное, что было сильнее моих слов. Она крепко обняла меня на мгновение, а потом оттолкнула и сказала:

– Уходи, Джанни, тебя не должны видеть здесь.

Я предупредил ее:

– Не делайте этого, мисс Марчелла. Господи всемогущий, да вы только дадите своему брату лишний повод.

Мингуилло Фазан

Людям, которые живут в сумасшедших домах, требуется совсем немного вещей. Им не нужны внешние атрибуты и украшения, чтобы выделиться: их империя уже создана и предписана. Небольшая плата смотрительнице, несколько недорогих угощений в корзине на день ее святой – вот и все, чего ожидают от приличной семьи для ее помешанной дочери или сестры.

На Сан-Серволо Марчелле не понадобится состояние, которое мой заблуждающийся отец планировал оставить ей. Даже если обнаружится настоящее завещание, закон гласит, что женщина, признанная сумасшедшей, неспособна здраво распорядиться принадлежащим ей имуществом. В этом случае таковое имущество неизбежно перейдет к ее пребывающему в безупречно здравом уме брату. Это было еще лучше, чем выдать ее замуж за Бога. Более того, даже от Бони вряд ли можно ожидать закрытия наших сумасшедших домов и разгона полоумных обратно по их несчастным семьям!

Вскоре после того, как я разделался с маленьким доктором, появились все признаки того, что мочевой пузырь Марчеллы вернулся к своему прежнему озорному поведению, как случалось всегда, когда его владелица пребывала в отчаянии. Она отказывалась говорить даже с собственным братом. Она упорно смотрела в стену, ела мало и нерегулярно, и краски жизни отливали от ее лица, подобно снегу, тающему в заброшенной каменоломне. Это, уверял я своих жену и мать, были верные признаки furore in utero. [94]94
  Бешенство матки (итал.).


[Закрыть]

Мать похныкала немножко, после чего заявила, что за Марчеллой можно было быухаживать и дома. Я отправился в детскую, вытащил свою дочь из колыбельки и вернулся с ней в гостиную матери, после чего сгрузил ребенка ей на колени Парикмахер восторженно закудахтал, клятвенно уверяя, что малышка – самый чудесный ребенок на свете. Она была еще лысой, но когда-нибудь моя дочь непременно станет его клиенткой.

– Разве не прекрасна эта невинность? – пожелал узнать я. – Или ты готова рискнуть и пожертвовать ею, мама? Марчелла не может контролировать свои желания. Ты уже дважды сама убеждалась в этом. Неужели она остановится перед растлением нежной молоденькой племянницы? Можем ли мы мириться с таким кошмаром в своем доме?

– Разумеется, нет, – прошептала мама, держа девочку на вытянутых руках, словно та уже заразилась проклятием Марчеллы.

За дверями комнаты матери я по обыкновению сунул синьору Фауно монету за труды. Задержав руку, я заметил:

– Кстати, «Слезы святой Розы»… Я решил, что будет полезно на некоторое время приостановить их продажу.

– Это же наш самый ходовой товар… – запротестовал он.

– Появились кое-какие слухи, которые следует подавить в зародыше. Небольшая нехватка сейчас станет огромным стимулирующим преимуществом впоследствии, когда мы вернемся на рынок и повысим цену из-за его недостаточного количества. Скажите всем цирюльникам, чтобы они прекратили продажу немедленно. Остаток скиньте по дешевке, – на меня снизошло вдохновение, – Испанской мадам в Каннареджио и посоветуйте употреблять средство в тройных дозах.

Синьора Сасия вынуждена будет через неделю прикрыть свою лавочку, если не поймет, что вызвало сокращение ее поголовья.

– Но как же мои благородные клиенты? – не унимался мой Завитой и Надушенный Слуга. – Им не нравится, когда им отказывают. Они не привыкли к такому обращению.

– Мы скажем, что монахини в Перу перестали плакать в бутылочки по случаю какой-нибудь местной засухи.

– Так даже лучше, – злорадно возликовал он.

И вот теперь я обрабатывал добрых братьев Сан-Серволо, как какие-нибудь нежные побеги, ведя их к свету в поводу их естественных склонностей.

В своем первом письме к священникам я признался в том, что в нашей семье наблюдается отсутствие равновесия. Я решил воспользоваться робкими потугами отца подвергнуть исследованиям мою собственную сущность. В том же письме я сообщил братьям, что много-много лет назад они могли поддерживать переписку с моим дорогим родителем по поводу одной проблемы у его ребенка. Этот ребенок, писал я, теперь вырос и превратился в неуравновешенную молодую особу, чье состояние угрожает счастью всей нашей семьи. К великому сожалению, моего отца уже нет среди нас. Поэтому я и хотел поступить так, как сделал бы он, – обратиться за советом к многоуважаемым друзьям нашей семьи, Fatebenefratelli,относительно природы недомогания моей сестры. Потому что, если с бедным созданием еще можно что-нибудь сделать, святые братья наверняка подскажут наилучший путь.

Я вызвал их интерес. Действительно, ведь прошли годы. Любой священник, который мог помнить моего отца, уже отошел или от дел, или в мир иной. Наполеон тщательно обчистил все архивы города и Церкви. Я рассчитывал, что никто не станет искать или не найдет следов действительной переписки. Тем не менее имя Фазан по-прежнему фигурировало в их бухгалтерских книгах, учитывая наши постоянные поставки коры хинного дерева и прочих перуанских фармацевтических деликатесов. Мне ответил некий падре Порталупи, вежливо интересуясь, чем он может помочь.

Тогда я сделал вид, будто меня одолевают сомнения. Я рассыпался перед ним в благодарностях, но запротестовал: «Возможно, я уже и так открыл слишком много. Некоторые тайны слишком темны, чтобы выпускать их наружу. Вне всякого сомнения, лучше оставить все как есть».

«Дорогой сын, – заверил меня падре Порталупи, – мы делаем здесь Божье дело. Мы сохраним в тайне внутренние страдания вашей семьи».

Получив подобное заверение, я проявил невиданную искренность и прямоту, пожалуй, даже большую, чем рассчитывал творящий добро святой брат. Я представил дело следующим образом: хорошо известно, что калеки, подобно служанкам и гувернанткам, имеют склонность к помешательству. И, подобно всем калекам, моя сестра страдает от психического расстройства, которое отражает ее физическое состояние. Я позволил себе легкий флирт с состраданием падре Порталупи, намекнув, что речь идет и о других вопросах, слишком чувствительных, чтобы поднимать их здесь.

И вновь священник ответил мне так, как я и надеялся: «Ничто не может вызвать у нас отвращение здесь, на Сан-Серволо. Прошу вас, поясните мне подробно, что именно беспокоит вашу сестру, сколь бы ужасным это ни было, и я сообщу вам, сможем ли мы помочь ей».

У Марчеллы, с горечью признавался я, развилось нарушение функции мочевого пузыря, выражающееся в том, что она мочится, когда ей в чем-либо отказывают. Поначалу я надеялся, что строгая и размеренная монастырская жизнь поможет ей. Но Наполеон разогнал монастыри, оставив сестру и далее прозябать нежеланной в нашем доме. Наша любящая мать, добавил я, попыталась повлиять на нее, излечить проблему добротой, но Марчелла – и ее мочевой пузырь – с каждым днем становились все настойчивее. У нее развилась мания. И я надеялся, что знаменитое водное лечение Сан-Серволо сможет ей помочь.

Мое присутствие потребовалось на острове. Наш гондольер отвез меня туда в ясный солнечный день, вся прелесть которого, кажется, также способствовала моим планам, подчеркивая изумрудное сверкание моего камзола с разрезами по бокам. Не все готовы носить такой цвет, не все. Впереди замаячили стены острова, над которыми колыхалась стена деревьев. Когда наша лодка приблизилась, с берега нам подмигнул небольшой проем в стене. Я прошел сквозь арочные ворота, украшенные легкомысленными чугунными завитушками, где меня встретили с подобающим почтением и провели в симпатичную гостиную на первом этаже. Там меня ждала небольшая группка мужчин в одеждах священников. Один из них вытер руки о фартук со следами восхитительно красной крови. Должно быть, он явился сюда прямиком из операционной: священник-хирург.

Я взял инициативу на себя и заговорил, демонстрируя глубокое понимание вопроса и с одобрением отзываясь о практикуемом на острове способе успокоения путем насильственного погружения на двенадцать часов в холодную воду со стимуляцией мощными струями все той же холодной воды. С робкой надеждой в голосе я предположил, что тело Марчеллы, невосприимчивое к лекарствам, можно будет обучитьтаким образом. Я признался, что испытываю бесконечную уверенность в том, что добрым братьям удастся изгнать дьявола из мочевого пузыря моей сестры и вновь сделать его благочестивым органом.

Братья обменялись взглядами, хотя кое-кто из них не сводил глаз с моего камзола. Я решил воспользоваться представившейся возможностью.

– Есть еще кое-что… Вопрос слишком деликатный, чтобы доверить его письму. Тем не менее в уединении этих стен я обязан дать вам все возможные объяснения. Боюсь, что постоянное возбуждение мочевого пузыря моей сестры породило, как бы это выразиться, аморальные ощущения в этой области, – мягко заключил я. – У нее развилась страсть к молодому слуге(я решил именовать лекаришку именно так), который ухаживал за ней. Естественно, ее похотливые намеки вызвали у него отвращение, к тому же он никак не мог ответить ей взаимностью. Но до сих пор он не предпринял никаких шагов, чтобы показать ей всю тщету ее надежд, действуя по сугубо личным мотивам охотника за богатым приданым Ergo, [95]95
  Итак, следовательно (лат.)


[Закрыть]– продолжал я, – учитывая ее неспособность отличать добро от зла, все здравомыслящие души должны согласиться с тем, что, как бы ни было больно мне терять ее, мою сестру следует ограничить в свободе передвижения, дабы уберечь от совращения и даже беременности, каковая может быть умышленно создана этим неразборчивым в средствах слугой. Я не хочу превращать свой дом в тюрьму для сестры, но я обязан защитить ее невинность. Меня беспокоит то, что она стала слишком неуправляемой, чтобы спокойно жить в окружающем мире.

Вышеозначенный злодей, заключил я, оставит свои домогательства богатого приданого моей сестры только в том случае, если она окажется вне пределов его досягаемости.

– И это уже не первый случай моральной невоздержанности моей сестры, – с горечью добавил я. – Еще будучи ребенком, она соблазнила друга моей матери.

Падре Порталупи отреагировал просто блестяще, заявив:

– Охотник за приданым не сможет последовать за ней сюда, и здесь ему нечего будет искать. Если разум вашей сестры пребывает в неуравновешенном состоянии, она не способна руководить своими поступками. Любое наследство при этом аннулируется. Таков закон.

Сан-Серволо был готов принять мою сестру.

И наконец, я вернул свое расположение толстому доктору Инке, для чего ему, правда, пришлось совершить несколько актов неслыханного самоуничижения, о которых читателю, впрочем, не следует беспокоиться понапрасну. Скажем так, мне просто нужно было вновь иметь этого человечка под своей крышей.

В ночь, которая быстро приближалась, его услуги окажутся незаменимыми.

Марчелла Фазан

Я смотрела в стену, которую Мингуилло приказал выкрасить белой клеевой краской, словно в келье послушницы. Я вспоминала, как на нее падала грациозная тень Санто, уменьшаясь по мере того, как он приближался ко мне.

«Грациозный и опасный, как змея», – думала я теперь. Джанни рассказал мне о том, что угрозы Мингуилло вынудили Санто покинуть Венецию.

«Значит, – думала я, – это правда, что Санто любил Амалию, иначе зачем бы еще Мингуилло грозить ему и прогонять прочь? Подобно змее, Санто сбросил кожу и уполз прочь».

«Должно быть, я сошла с ума», – написала я в своем дневнике. Должно быть, я сошла с ума, если осмелилась поверить, будто Санто может испытывать ко мне нечто вроде нежности. Его сладкий вид обманул мои голодные глаза. Стоило мне впервые увидеть его почерк, его руку – а что может быть вернее? – как со всей жестокой ясностью я поняла, что мои фантазии – это бред сумасшедшего и что только безумная самонадеянность позволила мне поверить, будто какой-нибудь мужчина может предпочесть меня роскошной Амалии.

«Увы, я вынужден отвратить свои глаза и руки и заняться более скромным и менее восхитительным мясом». Это были те самые слова, написанные его рукой.

И только много позже я поняла, насколько была безумна в те тоскливые дни, когда продемонстрировала крушение своих надежд неподвижным взглядом в стену, явив собой однозначное зрелище сумасшествия всем, кто равно пытался помочь или навредить мне.

Сестра Лорета

Святые отцы подтвердили, что я и дальше буду занимать должность vicaria,хотя сестры, избираемые на руководящие посты обычным порядком, слагали с себя полномочия после трех дет у власти. Мои враги, легковесные и легкомысленные монахини отомстили мне столь жестокими издевательствами и насмешками, что я даже не могу перечислить их все.

Подобно святой Розе из Лимы, я всегда старалась избежать насмешек, с головой уйдя в добрые дела, такие, как, например выращивание трав и овощей для бедных. Мой маленький дворик стал настоящим раем для огурцов и тыкв.

Святая Тереза Авильская объясняла, что нашему Небесному Отцу нравится запах цветов. Он отдыхает душой, вдыхая их аромат. Поэтому я выращивала и цветы.

Но при этом я отдавала предпочтение гвоздике, символизирующей послушание и раскаяние, и божественному голубому акониту, чьи семена я заказала из самого Кадиса, воспользовавшись небольшой частью своих peculios,которые сохранила для себя. Ни одна монахиня не смогла заставить свои растения плодоносить так, как это получалось у меня. Только я – и сестра София – знали, что причина заключается в том, что я поливаю свой маленький садик каплями своей собственной чистой крови. Увидев однажды вечером, как я вскрываю себе вену в садике, она схватила меня за руку и стала умолять не делать этого. Признаюсь, в тот момент мне следовало прислушаться к ее словам. Потому что именно тогда сестра София впервые явила мне непросвещенную сторону своей натуры.

Но в то время меня отвлекло прибытие двух новых монахинь из Пуно, что на озере Титикака: сестры Нарциссы и сестры Арабеллы. На обеих живого места не было, причем добились они этого собственноручно. Их отправили оттуда, насколько я слышала, из-за чрезмерного усердия в покаянии, которое привело в ужас молоденьких послушниц в их прежнем монастыре. Они старались быть рядом со мной в любое время дня и ночи. Они слушали мои речи и молитвы и не могли наслушаться. Я поняла, что обе поклялись мне в верности, когда услышала, как безбожница Рафаэла отозвалась о них как о «шакалах сестры Лореты».

Сестру Софию очень испугали сестра Нарцисса и сестра Арабелла. Я видела это по ее лицу и маленьким белым ручкам, которые начинали дрожать всякий раз, стоило этим двум сестрам оказаться поблизости.

Мингуилло Фазан

Я вошел к Марчелле, дабы бросить последний взгляд на сестру, сидевшую в выцветшем утреннем муслиновом платье с неизменным листом бумаги, сверкавшим белизной у нее на коленях. Но она ничего не рисовала и лишь тупо смотрела прямо перед собой.

По своему обыкновению она вздрогнула, завидев меня, опустила глаза, а потом подняла их на стену. Ей вот-вот должно было исполниться шестнадцать, и она уже стала женщиной, во всяком случае, по словам служанок. Достаточно взрослая хотя бы для того, чтобы объявить ее сумасшедшей.

Я обратился к ее профилю с вопросом:

– Как же мы будем жить без тебя, Марчелла?

Но стена по-прежнему полностью и безраздельно владела ее вниманием.

Поскольку я заручился поддержкой Fatebenefratelli,мне было нетрудно и не слишком накладно убедить городского хирурга написать необходимое письмо «in nome délia sovranita delpopolo IL COMITATO DI SALUTE PUBBLICA…» [96]96
  Именем суверенного народного комитета общественного здравоохранения… (итал.)


[Закрыть]

Чтобы закрепить сделку, я просто сказал ему, что в своем нынешнем усугубившемся состоянии раздраженной эротомании Марчелла не только помышляла, но и публично пригрозила наложить на себя руки. Этого оказалось достаточно. Впрочем, я действительно был уверен, что Марчелла пожелала бы умереть, знай она, куда направляется.

Поздно вечером, когда слуги уже спали, я прислал к ней цирюльника с особыми указаниями, как поступить с ее бровями. До глубины души восхищаюсь читателем, который уже догадался, какую картину я ему приготовил.

Часть третья

Марчелла Фазан

Они пришли за мной ночью.

Позже я узнала, что поступления совершались в темное время суток, особенно при полной луне. Заколдованных видом ночного светила пациентов высаживали на Сан-Серволо, отдирали от лодок и быстро тащили по проходам к кровати в одной из крошечных комнаток по обе стороны общего коридора, где они оставались лежать в одиночестве и размышлять о своей новой жизни до первых петухов.

Но мой собственный переезд на Сан-Серволо оказался далеко не столь непримечательным. Ведь было необходимо поддержать утверждение Мингуилло о том, что я – turbulente [97]97
  Буйный, беспокойный (итал.)


[Закрыть]и что мою свободу необходимо строго ограничить. По настоянию Мингуилло мои новые тюремщики привезли с собой нечто вроде кожаной муфты. Они вошли в мою комнату посреди ночи и умело сдернули меня с постели. Не дав мне возможности умыться или одеться, они ловко сунули мои руки в муфту, и пальцы мои оказались переплетенными. После чего они завязали веревки у меня на спине, так что теперь я обнимала себя.

Пытаясь вырваться из этой сбруи, я, естественно, выглядела в точности как буйнопомешанная. Мои всхлипы и крики выглядели очень убедительно. Не следует забывать и о моих умело выстриженных бровях, за что я должна благодарить цирюльника Мингуилло. Молодые санитары Fatebenefratełliсмотрели на меня с мрачной решимостью, которая сменилась отвращением после того, как они обнаружили, что я обмочилась. Разумеется, хотя тогда я этого еще не знала, тем самым я лишь подтвердила правоту всего, что им рассказывали обо мне.

Слуги сбежались ко входу в ночных рубашках, криками выражая свой протест.

– Что случилось с ее бровями? – пронзительно воскликнула Анна.

Санитары Сан-Серволо помахали у них перед носом документом на белой бумаге, на которой красовалась печать Régna d'Italiaс воинственным петухом. Я поняла, что все это подстроил Мингуилло, хотя в ту ночь брата нигде не было видно. Как будто он мог преспокойно спать в таком бедламе! Моя мать также отметилась своим отсутствием.

Зато из своей комнаты на первом этаже, переваливаясь, как утка, выплыл знахарь Мингуилло. Он присоединил свой голос к оправданиям санитаров:

– Так будет лучше. Я сам осматривал ее и поставил диагноз. Конт Фазан все устроил.

При этих его словах негодование слуг сменилось слезами и стонами прощания. Они умоляли тюремщиков Сан-Серволо проявить доброту и мягкость. Дорогой Джанни сунул монету, извлеченную из собственного кармана, в ладонь того мужчины, что был повыше ростом. Со стыдом признаюсь, что в тот момент я возненавидела Джанни, хотя должна была благодарить за его поведение. Но тогда мне казалось, будто слуги слишком быстро сочли, что я погибла окончательно.

Сделав вид, что прощаюсь с Анной, я обняла ее и прошептала:

– В моей комнате остались бумаги. Забери их и спрячь где-нибудь в надежном месте. И не говори о них никому, хорошо?

Я молча плакала всю дорогу, пока мы плыли через bacino. [98]98
  Водоем, резервуар (итал.).


[Закрыть]Пока лодка, покачиваясь, пробиралась по чернильным водам я вспомнила восторженное выражение на лице Мингуилло когда он прошлым вечером остановился в дверях моей спальни Он, должно быть, с восторгом предвкушал эту сцену. Я спиной чувствовала на себе его довольный взгляд, когда санитары перенесли меня с нашей пристани в их собственную лодку.

Еще через полчаса я была уже на Сан-Серволо. К этому времени я уже успела сообразить, что бурные выражения протеста лишь заставляют меня выглядеть еще более помешанной, чем я была на самом деле, посему я сошла на берег, не проронив ни слова, ни слезинки. Меня проводили через двор. Мы повернули направо в голый коридор. Санитар толкнул коленом одну из многочисленных дверей, и та открылась в крохотную клетушку без окон с высокими стенами, освещенными лампой. Меня уложили на топчан, накрытый кожаным покрывалом с застежками. Там были отверстия только для шеи и головы. Вот так я провела свои первые часы в заключении, глядя в темноту, обнимая себя крепко связанными за спиной руками и ожидая очередного сюрприза от Мингуилло.

На рассвете я принялась умолять их дать мне напиться. Я умирала от жажды. Мне дали губку, чтобы я сосала ее. Должно быть, она была пропитана чем-то усыпляющим, потому что очень скоро сон накрыл меня черным покрывалом. Когда я открыла глаза, за окном уже вовсю чирикали воробьи, а у моей кровати мирно сидел священник. У него было лицо, которое понравилось бы Сесилии Корнаро: его мысли буквально отражались у него на коже.

Он держал на колене тонкую книгу, похожу на ту, в которую заносят бухгалтерские отчеты. В длину она имела около четырнадцати дюймов и примерно восемь в ширину Она была раскрыта, и я видела аккуратно подчеркнутые абзацы, по шесть или около того на каждой странице. Священник перелистал страницы, пока не дошел до тех, что были отмечены буквой «Ф». Для меня, справа внизу, оставалось немного свободного места, под списком всех остальных сумасшедших женщин из племени «Ф».

«Марчелла Фазан», – написал он.

Я пошевелилась, показывая ему, что очнулась. Он поспешил снять с меня кожаное покрывало, чтобы я могла сесть. Он не выразил отвращения при виде моей влажной ночной рубашки и протянул руку, чтобы пожать мою.

– Падре Луиджи Порталупи, – улыбнулся он. – Рад приветствовать вас.

Он стал записывать мои данные так, чтобы я видела их, сверяясь с документом, предъявленным мне прошлой ночью и снабженным устрашающей печатью Regno d'ltalia.

«Марчелла Фазан, благородного происхождения, калека, страдает недержанием мочи, перевезена сюда сотрудниками Сан-Серволо 15 мая 1812 года по приказу полиции, обвиняется в furore in utero,сопровождаемом нимфоманией,которая привела к желанию аморального поведения с мужчиной из класса граждан».

Он увидел, что я читаю то, что он пишет, и прихожу от этого в расстройство.

– Я не осуждаю вас, – голос его отличался добротой и мягкостью, – здесь место, где понимают, а не наказывают.

Я не стала сердиться на падре за то, что он поначалу не понял того, что я стала жертвой ужасного, карикатурного шаржа. Ведь этот человек располагал только теми сведениями, которыми снабдил его Мингуилло. Кроме того, он писал ровно, и рука у него не дрожала, а это означало, что он спокойно воспринял рассказанную Мингуилло историю во всей ее целостности. В муже он мог бы еще усомниться, особенно если бы тот старался отделаться от неудобной супруги. Но брат – какие причины могли бы подвигнуть его на незаконное заточение сестры?

Должно быть, Мингуилло заранее побывал на острове, готовя меня к моей новой судьбе. Он побеспокоился о мельчайших деталях. Обзавелся нужным словарным запасом.

Имел место неумышленный сговор. Луиджи Порталупи был хорошим человеком и достойным мужчиной, который, к несчастью, поверил моему брату, поскольку сам обладал даром принимать неприемлемое поведение. Поэтому сострадание священника легко распространилось и на меня, бедную нимфоманку,якобы страдающую furore in utero,с подтвержденной историей dissolutezza.Он заботился бы обо мне, даже пребывай я действительно в таком состоянии. Он своими глазами видел худшие проявления человеческой натуры; он ухаживал за женщинами, которых любовь изуродовала до неузнаваемости, и меня он тоже принял за очередную жертву страсти.

Пожалуй, меня и впрямь можно было отнести к таковым, учитывая любовь Санто к моей невестке. Как горько мне было сейчас сознавать выдвинутые против меня обвинения – что я обманом завлекла мужчину к себе в постель! Санто наведывался к моейпостели исключительно ради денег. Все его желания были адресованы только и исключительно Амалии. А в выигрыше оказался Мингуилло; вполне возможно, он даже подсунул свою неотразимую супругу Санто в качестве наживки.

И теперь Мингуилло наверняка ждет, что я начну рвать и метать, оспаривая справедливость своего заключения в сумасшедший дом. Пожалуй, он даже прокатится на нашей гондоле несколько раз на остров, исключительно ради удовольствия услышать от братьев, сколь отчаянно я отстаиваю свою правоту и свое душевное равновесие.

Мне пришло в голову следующее: все, что я сейчас скажу по неведению, может быть использовано против меня. Падре, сидевший передо мной, казался добряком, но кто я такая, чтобы судить об этом? Выяснилось, что в последнее время инстинкты напрочь подводят меня. И если даже он и в самом деле был добрым человеком, обладал ли падре Порталупи достаточной властью? А все остальные, были ли они такими же добрыми, как и он? В отличие от Мингуилло, я не имела ни малейшего представления о том, как обстоят дела на Сан-Серволо и как относятся те, кто работает здесь, к моим товарищам по несчастью: как к невольным преступникам или несчастным слабоумным? Пожалуй, будет лучше некоторое время понаблюдать, кое-что разузнать и просчитать, прежде чем я решу открыть рот.

Итак, начиная с того момента я превратилась в немую.

Я протянула руку, показывая тем самым, что хочу взглянуть на книгу, в которой он делает свои записи. Без малейшего колебания падре Порталупи поднес ее к моему лицу, Я пробежала взглядом другие записи: женщины, поступившие с диагнозом пеллагрическое безумие, меланхолия ступорозная, импульсивная мономания, безумный темперамент, простая меланхолия, алкогольное безумие.

Это все былисестры, с которыми отныне мне предстояло делить свою жизнь.

В некоторых записях присутствовала и дата выписки – через несколько дней или месяцев после поступления на остров. «Возвращена в семью, risanata, – читала я, – выздоровела».

Я указала на одну из таких записей и улыбнулась падре Порталупи. Он улыбнулся в ответ.

– Почему ты не говоришь, Марчелла? Я не верю в то, что ты немая.

Я покачала головой и указала еще на несколько записей на странице, рядом с которыми стояли едва заметные крестики.

– Ты хочешь знать, что он означает, этот маленький крестик? Я кивнула.

– То, что они умерли здесь.