Текст книги "Лавина"

Автор книги: Милош Крно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Всадник остановил коня перед коттеджем доктора Главача.

Черное, усеянное звездами небо освещала луна, высоко над горами гулко жужжали моторы самолетов. Из долины дул свежий ветерок, принося на улицы Погорелой аромат лесов и полей.

И конь, и всадник смотрели в ночное небо. Конь нервно грыз удила, втягивая воздух. Его расширившиеся ноздри дрожали. Встряхнув темной гривой, он принялся рыть копытом пыльную дорогу.

Всадник соскочил с коня, привязал поводья к железной калитке, провел ладонями по длинным черным волосам, подтянул пояс на военном мундире без петлиц, с повязкой на рукаве, и позвонил.

Дверь долго не открывали. Всадник прислонился к столбу, достал из кармана трубку и, не зажигая, взял ее в рот. Наконец на веранде появились две мужские фигуры. К окну подошел высокий худой офицер, и всадник услышал его взволнованный голос:

– Нет, дружок, против меня у вас еще руки коротки. Я уже сказал вам, что солдатам приказа не дам… Да и вам запрещаю… К чему партизаны затевают это озорство? А кроме того, сообщение о немецких танках может оказаться ошибочным…

Второй мужчина, широкоплечий, слегка сутулый, закрыл за собой дверь и спокойным голосом возразил:

– Ведь я вам говорю, что сам допрашивал этого фельдфебеля. Утром по шоссе должны пройти пять танков. Впрочем, вы и сами получили это сообщение…

– Получил, получил, – проворчал офицер. – Ну и пусть эти танки пройдут. Нет у меня приказа их атаковать.

– Хорошо, будем действовать самостоятельно.

Двери открылись, и в комнату вошла высокая крепкая женщина в халате. Голова ее была обмотана полотенцем.

– Господа, – сказала она, – откройте же, пожалуйста, калитку. А то сама я в таком неподходящем виде. Кто-то позвонил, когда я купалась.

Над входом в коттедж загорелась лампа. Офицер вышел первым и военным шагом проследовал по цементной дорожке.

Когда он приблизился к железной калитке, конь заржал, а всадник закричал:

– Пан доктор дома?

– Нет, – ответил ему офицер, – а что вы хотите?

Всадник вынул изо рта трубку, неторопливо оглянулся и сказал:

– Я уполномоченный Словацкого национального комитета. Вы, случайно, не военный комендант?

Офицер вытянулся, чуть было не встал по стойке «смирно».

– Так точно, я капитан Хорват.

– Луч, – представился всадник, и они пожали друг другу руки.

– Замечательно, что вы здесь. Еще мне надо бы увидеть партизанского командира.

– Извините, но в теперешнее время, сами понимаете… – подбирал слова капитан, – есть у вас какое-нибудь удостоверение?

– Конечно, конечно, – улыбнулся Луч и показал капитану документ, потом повернул голову и, взглянув в освещенный угол при входе в коттедж, воскликнул: – Да ведь это молодой Приесол!

Янко Приесол подошел к ним.

– Товарищ Приесол! – засмеялся Луч. – Ну и здоровенный же ты вымахал! – Он обхватил его обеими руками за плечи и, не вынимая изо рта трубку, заговорил: – Партизанишь, значит? Ну, расскажи мне, как там, в России? Ох и силен ты, настоящий валибук [13]13
  Великан, персонаж словацкого фольклора. – Прим. ред.


[Закрыть].

Янко слушал и хмурился. Он вспомнил, как Луч учил его декламировать. Сколько же прошло с той поры лет? Наверное, уже десять. Нет, меньше, не более семи. Не нравилась Янко тогда его декламация. Может быть, Янко не очень понимал его? Ему казалось, что Луч несет околесицу. Но, вероятно, Луч изменился с тех пор, только волосы у него такие же длинные, как и тогда.

– Я ведаю пропагандой, знаешь, старое мое ремесло, – засмеялся Луч, а когда конь за калиткой заржал, погрозил ему кулаком. – Ну-ну! – Потом, раскуривая трубку, снова обратился к Янко: – Где твой командир?

– В Погорелой его нет, – ответил Янко.

– Я хотел бы с ним и с товарищем капитаном поговорить. Завтра. Сегодня, конечно, не к спеху… Я должен поднимать ваше настроение.

Янко сказал, что как комиссар отряда он замещает командира.

– У партизан все хорошо, – заметил он, оборачиваясь назад, – надо поднимать настроение пана капитана.

Владимир Луч обнажил в улыбке красивые белые зубы и стукнул Янко по спине:

– Вон какой ты! Вспыльчивый, как и прежде. – Он затянулся, задумался на миг и добавил: – Я слышал ваш спор насчет этих танков. Смотрите, нельзя вам друг с другом грызться. Раз дело касается чисто военной операции, надо бы подчиниться военному командованию. Восстание – прежде всего дело армии, это само собой понятно.

Капитан Хорват подошел к Лучу и слегка обиженным, но уже более спокойным голосом сказал:

– А как же иначе? У меня есть свое командование, а раз я отвечаю за участок…

– У меня приказ партизанского штаба, – прервал его Янко, – бить немцев на каждом шагу. Главное – это партизанские нападения, а не позиционная война, – пробормотал он еле слышно, вспомнив вдруг слова командира отряда: «Действовать по-партизански».

За забором раздались шаги, и калитка отворилась.

– А вот и пан доктор, – сказал капитан и пояснил Лучу: – Мой хозяин.

Доктор Главач вытер платком пот со лба, любезно поздоровался с Лучом, а потом подал руку Янко и капитану.

– Ну а как поживает пан депутат Жабка? Вы ведь вместе отправились в Бистрицу, не правда ли?

Луч пожал плечами:

– Не могу вам сказать. С тех пор я его не видел. Вы ведь знаете, – рассмеялся он, – мы – два полюса, в политическом отношении конечно. Ну а они друг к другу не притягиваются.

Доктор с улыбкой погрозил ему:

– Ну-ну… Так, значит, пришли нас инспектировать? Все в порядке, дружок, действуем, действуем. – Он резко повернулся. Лицо его было сердитым. Схватил Янко за пуговицу гимнастерки. – Я возвращаюсь с заседания революционного комитета. Послушайте, дружок, что вытворяют ваши, – начал он. – С ними невозможно договориться. Мы хотели попросить из Бистрицы табак для села, а ваши господа коммунисты ни в какую. Табак, дескать, нужен на фронте. Как будто гражданские должны курить траву… Потом я предложил отпустить этих политических. Дело обстоит так: ничего с ними не делают, зачем же их зря кормить, достаточно, если они будут приходить отмечаться… Ну а ваш Газуха, знаете, что мне ответил? Дескать, партия против этого. – Он втянул голову в плечи и махнул рукой: – Я уж не знаю… Ну, заходите, господа, милости прошу.

– Мы сейчас, – бросил Луч вслед удаляющемуся врачу. – Хотим еще здесь поговорить.

Когда спина капитана Хорвата скрылась в дверях, Луч раскурил погасшую было трубку и начал увещевать Янко:

– Послушай, товарищ Приесол, слишком уж горячие у наших головы. Пусть не делают глупостей. Партия, партия! Сегодня другая ситуация, это совершенно ясно. У нас ведь есть национальный комитет, а в нем представлена наша партия, не так ли? – Он дружески положил руку ему на плечо и добавил: – Как старший товарищ, советую тебе: не поступай опрометчиво. Офицеры ведь знают дело лучше… Ну, политика – само собой; в нее вмешивайся, но не в военные операции. Если армия не освободит Словакию, то что сделает горсточка партизан?

Кровь ударила Янко в голову. Ему очень хотелось крикнуть, что Словакию освободят не офицеры, а Красная Армия, но он сдержался, крепко сжав зубы.

– Я должен идти, товарищ Луч, меня ждут.

– Ладно, до завтрашней встречи!

Прикрыв за собой калитку, Янко бросил:

– А партизанам повышать настроение не надо!

«Конечно, не надо, – думал он, обойдя коня Луча и шагая вниз по улице. – Но другое настроение им необходимо».

В домах уже было темно. На мосту стояла группа солдат с девчатами. Из-за ручья доносился нудный отрывистый лай. В соседнем дворе отзывалась другая собака.

От дома католического священника Янко свернул на полевую дорогу, которая вела к трем Дубравкам. До одиннадцати еще ecW время, он немного пройдется. Потом соберет командиров, отдаст им последние распоряжения, а утром в четыре они уйдут на шоссе. Только бы им повезло!

В его голове назойливо вертелась мысль о Владимире Луче. Недавно Янко узнал, что его видели среди солдат, приходил он и в национальный комитет и повсюду говорил, что с партизанскими операциями следует подождать. А теперь пришел и советует ему, чтобы партизаны слушались армию. Восстание, дескать, дело армии…

От околицы донеслось пение. Тонкий голос, поддержанный еще двумя девичьими голосами, мелодично звучал в ночи. Пели о парне, который уходил в армию и прощался со своей милой; слова песни западали в душу Янко, словно искры.

«Теперь идут в армию совсем по-другому, – улыбнулся он, прислонившись к истлевшей трухлявой вербе, ствол которой голубовато светился в темноте. – Но почему солдаты не всегда сознательны? Мало о них заботится партия, не проводит собраний коммунистов в армии. Ведь это благодаря коммунистам солдаты всколыхнулись. В Лехоте до сих пор хозяйничает гардистский комиссар, и это потому, что не было там партии. В Погорелой дела обстоят иначе…»

Дорогу перебежал заяц. «Уже пять месяцев прошло с тех пор, как меня сбросили, – размышлял Янко, – и вон что произошло за это время. Вырос большой партизанский отряд, освободивший Ружомберок, Микулаш, сражавшийся у Вруток, а потом в районе Зволена. Конечно, нас ждут еще большие бои, на востоке офицеры сорвали план действий, позволили разоружить две дивизии. Но хорошо, что это началось. Ребята хотят воевать, а это главное».

Когда он шел мимо дома священника к училищу, где располагался партизанский штаб, над площадью раздался голос из громкоговорителя: «Говорит свободная словацкая радиостанция в Банской-Бистрице…»

Янко на момент остановился: какой знакомый голос! Где он его слышал? Как будто Мариенка Захарова. Но что она может там делать?

Он задумался: «И в самом деле, где она? Давно я ее не видел. Говорили, она уехала из Погорелой. Я был груб с ней на танцевальном празднике», – с сожалением подумал он. Вспомнив ее лицо с опущенными глазами после его язвительного замечания о Соколе, Янко был готов провалиться сквозь землю. Она могла понять, что он хотел отомстить. А ему казалось, что грубостью он подавит ту нежность, которая еще жила в нем.

Он ненадолго остановился перед костелом. На лавочке за часовней сидели два партизана с девушками. Высокая, стройная девушка встала и пошла. В лунном свете Янко узнал Милку Пучикову. Что-то стиснуло ему сердце. Он прислонился к стене, чтобы девушка не заметила его. «Зачем она здесь, что делает?» – рассердился Янко.

В тот же момент с лавочки вскочил партизан и обратился к Милке:

– Так вы придете завтра?

Милка весело засмеялась, пожала плечами, а потом произнесла тихим голосом:

– Я ведь уже сказала, что нет.

Янко взволнованно мял свой узкий кожаный пояс. Затаив дыхание он выждал, пока она удалилась, а партизан вернулся на лавочку.

Почему-то стало легче на душе из-за того, что девушка не согласилась прийти. Он медленно шел к училищу и смотрел на небо.

Луна исчезла, как будто рассыпалась на тысячи осколков, и звезды стали невероятно яркими и блестящими, как льдинки. Над башней костела висела Большая Медведица: последняя звезда была Милкиной, вторая – его.

С тех пор прошло двенадцать лет. Многое, многое изменилось в мире, только Большая Медведица все та же, только две их звезды все те же, а он сегодня, перед боем, так же по-детски смотрит на нее, как и тогда, когда ему было десять лет.

«Интересно, – подумал он, – живут ли там люди? Что они знают о нашей земле?»

2

Из здания радиостанции в Банской-Бистрице вышла смуглая девушка в синем платье. Кивком головы и улыбкой ответила она на приветствие коренастого солдата, стоявшего на посту у дверей.

– Хорошо вы говорили, барышня, – осмелился сказать он, – я слушал вас.

Девушка растерянно улыбнулась, а солдат добавил с упреком в голосе:

– Вы так легко одеты, еще простудитесь.

– Ничего, – засмеялась она и посмотрела на небо. Оно было ясным, только где-то далеко за городом ветер гнал перед собой, как подпасок овец, белое облако. – Нет, дождя не будет, – бросила она, обернувшись, и поспешила на площадь.

Площадь и улицы, выходящие на нее, были переполнены; они кишели как муравейник. Повсюду было полно солдат и гражданских. Из-под массивных колес грузовиков поднимались облака пыли и оседали на оконных стеклах, заклеенных полосками бумаги. В машинах находились партизаны.

«Наверное, едут на фронт, – подумала девушка. – Кто знает, все ли вернутся. Вечером я уже буду о них говорить. Как хорошо, что нет дождя».

Она хорошо чувствовала себя среди людей. Толпа увлекла ее к Народному дому. Низко над Урпином загудел самолет.

Кто-то крикнул:

– Немцы!

Едва Мариенка услышала эти слова, как за Народным домом раздался взрыв. Задребезжали оконные стекла, на людей посыпались осколки этернита, а на асфальт легла тень самолета. Огромная капля оторвалась от него и начала падать на землю. Едва девушка успела вскочить в ближайший подъезд, как совсем близко раздался взрыв.

За первым самолетом прилетели еще три и сбросили на город несколько более легких бомб. Когда наступила тишина, девушка выбежала на улицу и увидела, что на горизонте появились истребители. Они приблизились, открыли огонь и тяжелый самолет-бомбардировщик, оставляя за собой хвост дыма, начал падать на землю.

– Сбили! – закричал какой-то солдат. Лицо его было еще бледным, но он уже улыбался. Люди жались друг к другу, как стадо испуганных овец. Бледные как смерть, они как будто прилипли к стене.

Лишь после того как кто-то закричал: «Врача! Скорее врача!», люди стали понемногу проявлять признаки жизни. Многие уже пришли в себя, перестали дрожать.

Какой-то старичок лежал на мостовой и стонал. Девушка подбежала к нему, быстро вынула из сумки белый шелковый платок и приложила его к горлу старичка. Платок стал красным. К ним подошел мужчина средних лет с портфелем в руках, и кто-то из собравшихся закричал:

– Доктор! Слава богу, доктор!

Девушка взглянула на часы и быстро пошла по улице. За ней бросился черноглазый молодой человек в вышитой рубашке.

– Мариенка! – закричал он, запыхавшись. – Мариенка, это ты? Ты не пострадала?

Девушка обернулась. Лицо ее покраснело.

– Душан! – воскликнула она в изумлении. – Откуда ты взялся?

Душан Звара крепко сжал ее руку.

– Слава богу, ты не пострадала, – сказал он. – Так, значит, это действительно ты! Я слышал тебя по радио, но не свеем был уверен…

– … что это я, Душан? – прервала его Мариенка Захарова.

Он посмотрел на нее из-под густых бровей, в уголках его рта появилась едва заметная улыбка.

– А знаешь, когда-то у тебя голос был веселее…

Мариенка вспыхнула.

– Если голос зависит от… – она хотела сказать «сердца», но слегка смутилась и сказала: – От настроения, то грустным он быть не должен.

– Что ты здесь, собственно, делаешь? – не отрывал от нее взгляда Душан. – Как ты попала на радио?

– Не поверишь, но представь себе, что с твоей помощью! – рассмеялась она. – Им нужен был женский голос для передачи, посвященной твоим партизанским стихам, и одна моя приятельница, зная, что я люблю декларировать, пригласила меня. Она там работает, в редакции. А поскольку лучше они никого не нашли, взяли диктором меня.

Они уселись на лавочку у Малого вокзала, на перроне которого стояли солдаты и штатские с чемоданчиками. На железных перилах, держа в руках лопаты, сидели чиновники. Они отправлялись рыть окопы.

– Знаешь, Душан, я ушла из дому, – начала Мариенка. – Да, серьезно. Здесь у меня живет тетка… – Со стороны Урпина подул холодный осенний ветер, швырнув в Душана и Мариенку пригоршню сухих листьев. Мариенка рассеянно разорвала на две части желтый лист клена и, устремив на него взгляд, как будто читая, продолжала: – Дома я уже не могла больше выдержать, все мне опротивело. Знаешь, отец… – Она в отчаянии махнула рукой. – Нет, ты этого не можешь себе представить. И все вокруг него, боже мой, Эрвин, Пуцик… Как тебе рассказать? – вздохнула она. – Кругом такой мрак, притворство…

Опустив глаза, она вспоминала танцевальный праздник. Тогда решилась ее судьба! После стольких лет она снова увидела Янко. Он отнесся к ней как к совсем чужой. Она думала, что давно уже избавилась от его очарования, что он ей совсем безразличен. Но когда снова его увидела, какая-то сила сковала ее. Даже холодные слова Янко, сопровождаемые иронической улыбкой, не оттолкнули ее от него. Она почувствовала в нем и в тех партизанах, которые танцевали на кругу, невероятную силу. Да, силу, которая изменит ее жизнь. Как – этого она не знала. Почувствовала только, что, подобно лавине в горах, что-то низвергается, сметая все на своем пути. Но дышать ей стало легче.

Она посмотрела на Душана и, понизив голос, снова заговорила:

– Отец принуждал меня выйти замуж за одного… гардиста. Невероятно! Больше я уже не могла терпеть и ушла. Взяла чемоданчик и, когда отца не было дома, отправила тете телеграмму и приехала в Бистрицу… Смешная история, – засмеялась она, – правда?

Душан покачал головой:

– Нет, Мариенка, это вовсе не смешно. Я очень рад, что ты так поступила. Знаешь, я верил, что ты не такая, как твой брат.

– Эрвин? – поправила она растрепавшиеся волосы. – Ведь ты с ним хорошо знаком. А знаешь, что самое страшное? Он не верит в людей.

Душан рассмеялся:

– Он верит только в свою гениальность… А где Эрвин, дома?

Мариенка кивнула головой. Из кинотеатра напротив выходили люди. Над дверями висел большой пестрый плакат: белокурая девушка в форме солдата Красной Армии бросает гранату в немецкий танк.

– Я видела этот фильм, Душан, – кивнула она головой на плакат. – Замечательные люди эти русские. Это был первый русский фильм, который я смотрела. Ты и представить себе не можешь, какое влияние оказала на меня Бистрица. Этот энтузиазм, эта потрясающая атмосфера!.. Вчера на радиостанцию приходил один русский партизан, разговаривал с нами…

О многом еще хотелось ей рассказать Душану. Она хотела объяснить, как старается доказать, что она совсем иная, не такая, как ее отец. Когда вчера она читала перед микрофоном сообщения о зверствах гитлеровских солдат, то живо представляла себе, как люди ее слушают. Она понимала, что разжигает в сердцах слушателей справедливый, святой гнев. Нечто подобное она чувствовала тогда, когда играла в Погорелой в пьесе, автором которой был как раз Душан. Уже тогда она всю себя отдала зрителям и была счастлива, что живет не только для себя.

Мариенка растерянно улыбнулась:

– Возможно, тебе покажется смешным, Душан, но я думаю, что все это освободит и меня.

Душан посмотрел на часы: шесть. Он должен идти, у него совещание в редакции.

Около Народного дома они остановились.

– Здесь я работаю, – показал он взглядом на многоэтажное здание. – Что, если нам в воскресенье вечером…

Мариенка совсем забыла, что в это время должна быть на службе, и быстро проговорила:

– Хорошо, мы можем встретиться здесь… Знаешь что, Душан? Слышал ты что-нибудь о фронтовом театре?

– Слышал. Ведь это я должен был подобрать актеров.

– Смотри-ка, это же замечательно! А я ломаю голову, как бы туда попасть. Ты ведь мне поможешь?

Душан кивнул, но ему сразу же стало не по себе от своего обещания. В прифронтовой полосе небезопасно. Как он об этом не подумал! Но Мариенка была так воодушевлена этой идеей, что он не решился ее отговаривать.

– Значит, в воскресенье, в шесть, здесь, – сказал он на прощание. Потом он еще долго смотрел на нее через разбитое окно верхнего этажа.

Оставшись одна, Мариенка принялась размышлять о неожиданной встрече, обо всем сегодняшнем дне, который показался ей необычайным.

Вырвавшись из домашней среды и начав работу на радио, она почувствовала, что будущее представляется ей каким-то светлым. Сегодня после встречи с Душаном ею еще больше овладело теплое и радостное чувство. Радовала предстоящая встреча, радовало, что Душан будет рассказывать ей о новой жизни, о России, о русских людях, об их литературе. Ведь он так много читал!

Погруженная в свои мысли, девушка прошла мимо цветочного магазина. В голове ее вдруг мелькнула мысль: вчера у нее впервые в жизни была зарплата. Она повернулась и вошла в магазин.

Две пожилые дамы за прилавком покачивали головою и улыбались, пока она выбирала двенадцать чудесных темно-красных роз. Они не могли понять, как в теперешнее беспокойное время кто-то может покупать цветы.

Мариенка шла по улице с букетом в руках и улыбалась. Она поставит розы в вазу, и вся комната будет благоухать.

У тротуара остановился тяжелый грузовик. Из кабины выскочила девушка с густыми светлыми бровями и вздернутым носом. На ней была военная гимнастерка, и девушка очень походила на героиню с киноплаката, только была чуть моложе. На голове ее была шапка с красной звездой.

Девушка подошла к Мариенке и с русским акцентом спросила, эта ли дорога на Детву. Мариенка показала ей направление и долго смотрела на молодую партизанку с любовью и даже завистью.

«Из каких дальних краев пришла она, чтобы сражаться за нас! Это настоящая героиня!» Мариенке очень хотелось обнять девушку. Сама того не ожидая, она вдруг протянула ей руку с букетом роз.

– Это в знак благодарности русской от словачки, – прошептала она взволнованно.

Русская поняла, поцеловала ее в щеку, потом крепко пожала руку и спросила, как ее зовут.

– Мария Захарова, – ответила Мариенка.

В глазах партизанки появились слезы.

– Мария, Маруся – так звали мою маму, – сказала она по-русски. – Ее убили немцы. – Она оглянулась на партизан, которые нетерпеливо звали ее из грузовика, а потом еще раз сжала руку Мариенке и сказала: – Меня зовут Наташа, не забудете?

Повернулась и скрылась в кабине. Помахала ей через окошко и улыбнулась.

Мариенка отправилась домой. У ратуши собрались люди. Пять партизан с автоматами конвоировали группу пленных эсэсовцев. Немцы бросали на людей злобные взгляды.

Потом по Дольной улице с шумом проехали грузовики, они везли людей на фронт.