Текст книги "Лавина"

Автор книги: Милош Крно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

3

После проливного майского дождя, хлынувшего в ночь на воскресенье, небо прояснилось. Зажглись зеленоватые звезды, чистые и блестящие, как будто вымытые дождем и высушенные ветерком, который тихо шелестел в молоденьких ярко-зеленых листьях орешника. Над горами взошла луна, и в ее серебристом свете забелели высившиеся над ароматным можжевельником скалы на Солисках. Низкая отава с нежными цветами тянулась к елям, из-за которых раздавались редкие глухие удары. Серая струйка дыма столбом поднималась в вышину и рассеивалась в освещенной луной и тысячами звезд ночи.

У высокой скалы тлел костер. Янко Приесол подбросил в него полную охапку сухого хвороста и уселся на кожаное пальто рядом с курчавым Имро Поляком. Пламя озарило его лицо с решительными, резко очерченными губами.

– Смотри, Имро, не забудь, – сказал он, – завтра же договорись с Газухой и дедом, чтобы дали нам знать, если придут солдаты. Там, на востоке, они приходили в горы раза три… Ну а настроение на фабрике хорошее? – Он вспомнил, что уже спрашивал парня об этом, и поэтому сразу же добавил: – Мы должны привлечь молодежь, не забудь…

Имро поморщился и махнул рукой:

– Куда там! Она нынче годится только для танцев. На уме одни проказы.

– Ну, это уж ваша вина, – отрезал Янко. – А что Юрко Врбенский, почему он не пришел копать землянку?

– Заходил я к нему, да разве он пойдет? Нога, говорит, у него болит.

– А молодой Плавка?

Имро снова махнул рукой и заворчал:

– Как же, Плавка… Пахать он, говорит, должен, для этого его якобы и из армии отпустили.

Янко негодовал. Как же это так? Трали-вали, а когда надо – вот тебе, пожалуйста! Он вспомнил колхозников: старики уже, некоторые инвалиды, а ведь помогали чем только могли.

– Несознательная у нас молодежь, – сказал Янко с грустным выражением лица. – Я разговаривал с людьми: народ кроткий, как голуби. Как будто не знает, как немцы у нас хозяйничают. Не понимаю, как он так может, этот Врбенский?

– Ну что я могу поделать? – задумчиво ответил Имро и провел рукой по кудрявым волосам. – Тебе легко, грамотному, опытному, а нам каково?

Янко сжал зубы. Кто же пойдет в горы, если все так рассуждают? Одни не знают что к чему, у других сердце всегда в пятках. Хорошо, что здесь их уже трое. Но Моравчик ему не нравится. Он все время прячется. Да и Йожко Пятка не лучше. Он, правда, завербовал Моравчика из армии, но вчера, увидав в долине двух жандармов, испугался. Имро с Сохором очень хотели бы остаться, но они пока приносят больше пользы в Погорелой. Оба, конечно, в прошлом солдаты, у Имро даже были нашивки… Надо, однако, поторопиться с землянками и доставить в горы ребят. Ведь через две недели прибудет советский командир.

– Знаешь что, – вывел его из задумчивости Имро, – сходим за Милкой Пучиковой и вместе что-нибудь придумаем. Это боевая девушка, и ума у нее, пожалуй, больше, чем у иного парня.

– Милка? – удивился Янко и вспомнил подругу своего детства. – Интересно, интересно! Если бы ты не напомнил, я бы совсем забыл о ней. А где она теперь?

– Работает в компосесорате [3]3
  Совместное владение землей, лесом и т. п. – Прим. ред.


[Закрыть]. Мать ее тоже участвует в нашей работе. Это она помогала мне с листовками. Меня посадили, а ее даже не заподозрили.

– Ну, она всегда была шустрой. Еще детьми мы помогали собирать средства на Испанию, – оживился Янко. – Помнишь, Имро? Она и тогда ловко выходила из положения. Но все это были лишь детские забавы.

Янко снова замолчал и задумался. Он почувствовал на себе тяжкий груз ответственности. Он должен был создать сильное партизанское подразделение и ждать приказа. Но как его создать? Как привлечь ребят, которые не видят дальше своего носа? С чего начать?

Пока Имро раздувал костер, высоко в небе зажглись две голубые звезды. Казалось, что они все увеличиваются. Более того, движутся. Их голубой свет четко выделялся среди зеленоватых огоньков остальных звезд, а постепенно они стали отличаться от них и величиной. Над горами грохотало так, как бывает, когда приближается гроза, потом грохот перешел в рокот, и вдруг, будто ночью взошло солнце, яркое сияние озарило темные верхушки елей и поляну. Когда сияние погасло, рокот усилился, потом стал слабеть, перешел в гул, а металлическая песня мотора долго еще отражалась от скал.

Голубые огоньки превратились в точки и скрылись за вершинами. Снова воцарилась тишина, только лес шумел, а над сосной по ту сторону поляны колюче засветились зеленые глаза совы.

Янко и Имро долго стояли, обратив лица к звездам. Вспыхнула ветвь в костре, и мимолетный блеск голубоватых, с розовыми концами язычков пламени осветил их. Янко подтолкнул Имро и взорвался:

– Наши! Ей-богу, наши! Я сразу же увидел! – начал объяснять он, взволнованный. – Это советский самолет!

– В самом деле? – просиял Имро.

– Я их узнаю по гудению моторов, – ответил Янко, положив руку на плечо друга. – Мы должны были разжечь костры треугольниками.

Из лесной сторожки выбежали трое мужчин. Костер выхватил из темноты их лица: двое молодые, такого же возраста, что и Янко, третьему, с продолговатым лицом и большим орлиным носом, было больше сорока.

– Ну что, Ондро? Видели? – обратился Янко к Ондро Сохору, рабочему с лесопилки Газдика.

Сохор развел руками и воскликнул:

– Слушай, братец, а там ведь что-то забелело!

– Забелело? – громко спросил Янко.

Сохор вытер ладонью орлиный нос и добавил:

– Ты ведь нам говорил об этих парашютах…

– В самом деле? Тебе не показалось?

Сохор обиделся и стиснул зубы. Он вспомнил, как перед войной поучал Янко, и ответил резко:

– Что я, слепой или такой уж глупый! Я сам видел, да и Пятка вот шел за мной.

Янко недоверчиво покачал головой: сбрасывать в Лицтове еще рановато, парашютистов должны сейчас сбрасывать в Восточной Словакии. Когда он спросил Пятку, тот лишь пожал плечами:

– Сам я не видел, но если он так говорит… Он мне показывал, но я ничего не увидел.

– Ну, ладно, – согласился Янко, – пойдем к землянке, а ты, – он кивнул на Сохора, – покажешь нам, где этот парашют… Отсюда видно плохо.

Они прошли между елями мимо невысокой насыпи, покрытой омелой. Из-под насыпи торчали бревна, заваленные землей и обложенные дерном и мхом. По узкой тропинке вышли на другую поляну.

Сохор опередил остальных и показал рукой на гору, поросшую высокими елями:

– Туда он упал, за гору…

Стремительный, худой Йожко Пятка был в восторге. Парашют из России – такое бывает не каждый день. Там, пожалуй, и табачок найдется. Он охотно бросился бы туда, куда показывает Сохор, но, вспомнив о росе и неприятных ветках, от которых в темноте не убережешься, осторожно предложил:

– Нам, пожалуй, лучше посмотреть утречком. Теперь все равно ничего не видно. Да и есть ли там что! – засомневался он.

Сохор проворчал, что он не пил, что в привидения не верит, раз он видел, значит, парашют был. Янко усмехнулся и подтянул ремень. Он знал, что Сохор любит преувеличить, но все же сказал:

– Пойдем сейчас же, не так уж темно. Наверное, по ошибке сбросили оружие.

Все согласились и отправились вверх по крутому склону. В молчании они шли почти час, выставив руки вперед, защищая лица от немилосердно хлеставших колючих веток. Когда они спустились по крутому, заросшему косогору, Пятка закричал во всю глотку:

– Здесь он, зде-е-есь!

Белая материя покрыла две молодые елочки, а на ней висел тяжелый предмет. Первым к елкам подбежал Янко и крикнул Пятке, чтобы тот не дотрагивался до парашюта.

– Наверняка оружие! – воскликнул он и сразу же обеими руками схватился за мешок, повис на нем и весом своего тела стянул на землю вместе с парашютом.

– Автоматы с дисками! – просиял Янко, тщательно ощупав мешок.

Сохор кивнул в сторону Пятки, толкнул его в бок и ухмыльнулся:

– Видел, а ты говоришь, слепой… У меня, братец, глаза получше, чем у барсука.

– Штук десять, – обрадовался Янко.

– Это, наверное, все. Возьмем и пойдем обратно, – пробормотал было Пятка, но Янко набросился на него:

– Ты был солдатом, а ни черта не понимаешь. Один груз не сбрасывают…

Меток с автоматами они завернули в парашют, место хорошо запомнили и разошлись по лесу. Договорились, что соберутся самое позднее через два часа на полянке около автоматов.

Сохор направился вправо, туда, где лес был наиболее густым. Он блуждал между елями, а его взгляд непрестанно бегал по сторонам. Неожиданно на мху что-то забелело, и Сохор вздрогнул.

«Это, должно быть, второй, – мелькнула в голове мысль. – Но этот предмет что-то слишком мал. Наверное, мешок с боеприпасами».

Он осторожно приблизился к подозрительному месту и на белой материи отчетливо разглядел человеческую фигуру. По его спине прошла дрожь, кровь застыла в жилах, и, чтобы придать себе храбрости, он закричал:

– Эй!

Мгновение стояла тишина, а когда Сохор сделал два шага, он увидел, что человек на белой материи задвигался, опершись на локти и держа в руках автомат.

– Стой! Кто ты? – загремел бас по-русски, и Сохор остановился как вкопанный. Колени его затряслись, но потом ему сделалось стыдно, что он ведет себя как баба, и он закричал даже слишком громко:

– Скажи сначала, кто ты, а потом и я тебе…

– Черт тебя побери, разве ты не видишь? – ответил ему незнакомец и сердито добавил сквозь зубы: – Я парашютист, партизан, понимаешь?

Сохору сразу все стало ясно: перед ним на сложенном парашюте лежит русский партизан, первый советский человек, которого он встретил в своей жизни.

Рот его от удивления открылся, сердце заколотилось от невыразимой радости. В первый момент он хотел закричать, броситься к нему, но потом верх взяло любопытство. Он подошел к парашютисту и, заикаясь, сказал:

– Не бойся, братец, убери это ружье. Я – рабочий, коммунист… – А потом, наклонившись к нему, продолжал: – Почему ты не встаешь? Мы увидели парашют, вот и пришли.

– Не могу, нога у меня сломана, понимаешь? – сказал русский и показал на свою ногу.

Сохор понял: неудачно приземлился, сломал ногу, еще бы – с такой высоты!

– Послушай, – спросил русский, – ты один или вас много здесь?

Сохор не понял вопроса. Тогда русский показал ему один палец, а потом все десять. Сохор начал объяснять, что его товарищи здесь, рядом, он их позовет, и они отнесут его в сторожку.

Русский понял и пожал ему руку.

– Скажи мне, где я нахожусь? Прешов близко?

– Понимаю, понимаю, – обрадовался Сохор и покачал головой. – Нет, Прешов далеко. В двадцати километрах отсюда Погорелая. Вы слыхали о ней? – Он быстро перешел на «вы», поскольку «тыкать» показалось ему неподобающим.

Русский с усилием сел и расстегнул стеганый ватник. Но это далось ему с большим трудом. Он застонал и сердито скрипнул зубами.

– Ладно! – сказал он, когда боль в левой ноге немного утихла. – После разберемся. Погорелая, значит…

4

Когда доктор Главач вышел из сторожки, колени его дрожали. Он остановился у колодца, скрытого лопухами. В темной воде отразилось его лицо. Изображение было искаженным: лицо длинное, невероятно узкое.

Он почувствовал, как под пиджаком и рубашкой бьется его сердце, и улыбнулся. Улыбнулся так, как улыбался своим пациентам, когда хотел пробудить в них волю к жизни.

Он был очень возбужден и в то же время испуган. Впрочем, чувство страха было мало известно этому невысокому, энергичному человеку. Он вытер носовым платком вспотевшее лицо и поспешил на дорогу, где стояла его старая, видавшая виды машина. Аккумулятор сел, и мотор не заводился.

Из сторожки выскочил Имро Поляк и, увидев, что доктор вышел из машины с заводной ручкой, закричал:

– Подождите-ка, пан доктор, сейчас мы поможем!

Вскоре они оба уже сидели в машине. Доктор ловко крутил руль, объезжая попадавшиеся на дороге ямы, а Имро не спеша курил папиросу.

– Закурите, пан доктор, – предложил он Главачу.

– Спасибо, эти русские папиросы не для меня, хотя некоторым они нравятся. Сигареты – дело вкуса… Я предпочитаю «Липы»… Но, послушайте, – взглянул он на Имро, – это образованный человек, вы заметили?

Имро отбросил со лба непослушную курчавую прядь, передвинул языком папиросу в правый угол рта и усмехнулся:

– А вы думали, что русские…

Доктор покосился на него маленькими глазками и оборвал на полуслове:

– Ну-ну, пан Поляк… Русские всегда были мне симпатичны. Но дела складываются так, что они непрестанно воюют или строят фабрики, поэтому я думал, что им не хватало времени на то, чтобы получить образование.

Когда машина проехала деревянный мост, доктор снова заговорил. Ему было трудно свыкнуться с мыслью, что советский парашютист, на ногу которого пришлось наложить гипс, образованный человек. Когда Имро позвал его рано утром, доктор задрожал от страха: партизан, появившихся, как он слышал, в Восточной Словакии, он представлял себе дикими, обвешанными гранатами. Но этот русский был совсем другим. Он сообщил, что родом из Тулы, что под Тулой, в Ясной Поляне, жил Лев Толстой. Рассказывал, что немцы разорили там музей, что то же самое сделали и в Клину, в музее композитора Чайковского. На паркетном полу разжигали костры. Партизан сказал ему, что его сестра – тоже врач, и подробно расспрашивал о том, как словацкие врачи лечат туберкулез.

– Он тебе говорил, что он учитель? – спросил доктор Главач и, когда Имро в знак подтверждения кивнул головой, ошарашил его вопросом: – А словак, который переводил, не тот ли это Приесол, который учился вместе с моим Мишо? Правда, тот был похудее…

– Да нет, не тот, – соврал Имро, – хотя очень похож на него.

Когда машина выехала из долины на укатанную дорогу, вдоль которой тянулись поля, а вдалеке забелели дома Погорелой, Имро поблагодарил доктора за помощь и тут же предупредил его, что о партизане он никому и ничего не должен рассказывать.

– Не надо меня благодарить, – ответил врач, молча выслушав Имро, – ведь вы сами хорошо знаете, дружок, что я всегда был хорошим чехословаком и никогда не поддерживал немцев.

Машина остановилась перед домиком доктора у верхнего конца деревни. Главач пожал Имро руку, оставил автомобиль на улице и поспешил в дом. Из кухни навстречу ему вышла высокая, крепкая рыжеволосая женщина и начала его упрекать за то, что он где-то был так долго, в то время как его ждет гость.

– Пусть подождет, – ответил ей муж, – ты же знаешь, что я был в лесной сторожке, жена лесника вывихнула ногу…

Доктор Главач открыл дверь и вошел в гостиную. В низком кресле, обтянутом темно-красным бархатом, сидел депутат Жабка, нетерпеливо посматривая на часы. Он быстро спрятал их в карман, любезно улыбнулся, поздоровался с доктором и сразу же начал расхваливать погоду.

– Мне надо бы полечиться, – улыбнулся он из-под тронутых сединой усиков и провел ладонью по тщательно причесанным волосам. – Да-да, пан доктор. Печень меня мучает, а я к вам прихожу совсем по другому делу…

– Да? – удивился Главач и бросил на Жабку холодный взгляд.

Жабка закашлялся, схватился рукою за сердце, потом, высоко подняв брови, кивнул:

– Да. Порядочных людей не забывают.

Доктор недоверчиво покачал головой. Что замышляет Жабка? Чехословак [4]4
  Здесь: сторонник чехословакизма – буржуазного политического течения в довоенной Чехословакии. – Прим. ред.


[Закрыть], а перекинулся к фашистам.

Доктор принес бутылку можжевеловки и две тяжелые зеленые рюмки. Чокнулись, выпили за здоровье. Жабка напрасно ждал, что доктор Главач поинтересуется, ради чего он его посетил, и начал разговор сам:

– Вы ведь слушаете радиопередачи из-за границы? Так вот, я пришел шепнуть вам, что у нас в округе уже существует революционный национальный комитет. Вместе с коммунистами, – улыбнулся он виноватой улыбкой и беспомощно пожал плечами. – Что делать?

Чертя указательным пальцем правой руки круги по стеклу в золотой раме, покрывающему круглый столик, он незаметно окинул взглядом комнату. Ну да, все современное, полированное, практичное. Он чуть не улыбнулся, подумав, что и сам доктор Главач такой же, как и его мебель: добротный, современный.

– Что касается меня, – продолжал он, – я не являюсь членом этого комитета, ибо формально, – он подчеркнул слово «формально», – я еще остаюсь депутатом словацкого сейма, но фактически я руковожу работой наших кругов. Знаете, демократия… – Он заметил, что врач украдкой ухмыльнулся, и потому всем телом навалился на стол, добавив тихим голосом: – Знаете, пан доктор, многие были в народной партии Глинки [5]5
  «Глинкова словенска людова страна» (ГСЛС) – возглавлявшаяся А. Глинкой фашистская сепаратистская клерикальная партия. – Прим. ред.


[Закрыть], надо было отстаивать народные интересы. Теперь настало время покинуть эту партию. Я, например, вчера послал письмо председателю сейма и сообщил ему, что отказываюсь от мандата.

«Так, значит», – подумал врач и с чувством благодарности предложил Жабке «Мемфис» [6]6
  Сорт дорогих сигарет. – Прим. ред.


[Закрыть]. Лицо его прояснилось, недоверие, которое он испытывал к депутату, исчезло.

Легкая улыбка заиграла в уголках рта Жабки, он пригладил свои маленькие усики, закурил сигарету и сказал:

– Как уроженец этих мест, я не забываю Погорелой. Недавно я узнал, что и у вас здесь имеется революционный комитет.

Последнее слово Жабка растянул и устремил свой взгляд на доктора, лицо которого выразило удивление.

– Да, революционный комитет, – продолжал он, – правда, коммунистический. А что делают демократически мыслящие люди? – пожал он плечами. – Ждут? Не мешало бы вам лично взять инициативу в свои руки. Привлеките еще нескольких человек и включитесь в подпольную работу комитета. Мы не хотим, чтобы только одни коммунисты суетились.

Доктор обрадовался: он рассудил правильно, надо быть вместе с коммунистами. Русские придут в Словакию, они уже здесь. Два часа назад он лечил первого большевика. В конце концов, коммунисты тоже были политической партией, а с врачом они не сотрудничали. Конечно, кто их знает, какие они, эти депутаты… Даже если у них чистые руки, то чем он хуже? Ведь он тоже против немцев. Да, править должны те, у кого рыльце не в пушку. Только почему Жабка говорит так, как будто все дело в коммунистах, а не в немцах? Надо, говорит, взять инициативу в свои руки; коммунисты, дескать, суетятся, когда говорит о сотрудничестве… Ведь главное – это прогнать немцев, надо действовать против них… Правда, кто знает, может быть, Жабка в чем-то и прав. Например, в том, что договориться с коммунистами трудно.

Жабка, будто прочитав его мысли, подлил масла в огонь:

– Сейчас нашу демократию топчут немцы, перед этим нас задирали красные. Ну а теперь-то русские делают доброе дело, приближают конец войны… Я думаю, что вы могли бы принять в комитет нотариуса, а также и других, Блашковича или Газдика.

Когда доктор пообещал ему свое сотрудничество, Жабка невольно улыбнулся. Он вспомнил, как в тридцать восьмом году с удостоверением депутата аграрной партии он как вихрь примчался в свою родную Погорелую. Тогда ему легко удалось завербовать людей в ГСЛС.

Он долго говорил о демократии. Было видно, что он хочет высказаться. Говорил о своих делах в сейме, о том, как он бесстрашно боролся с тисовской политикой, распространял известия английского радио. Слова Жабки ласкали доктора, как приятный майский ветерок.

Проводив Жабку, он долго ходил по столовой и потирал ладони. Наконец-то все пришло в движение. Возвращаются золотые мирные времена, он сможет беспрепятственно заниматься практикой, фашисты не будут придираться к нему. И роль его возрастет.

«Я был несправедлив к нему, – подумал он о Жабке, – когда сердился на него за то, что он перешел к глинковцам. Там должны находиться и наши люди, это он правду сказал, святую правду. Мы должны быть дальновидными. Жабка живуч, как кошка, и чутье у него что надо. Сразу чувствует, откуда ветер дует. Это, конечно, не совсем честно, но что поделаешь, политика всегда была такой, такой она и будет».

Доктора позвали в приемную, сказали, что Беньо порезал руку. Главач в глубине души обрадовался: Беньо – коммунист, с ним можно будет потолковать обо всем.

Лицо Беньо, красное, с орлиным носом, было угрюмым. Главач быстро перевязал его руку, рана оказалась неглубокой, а потом налил ему рюмочку водки.

– Это против боли, подкрепит вас, – улыбнулся он, а когда Беньо сделал глоток, доктор скользнул взглядом по дверям и начал шепотом: – Вот что, пан Беньо, я уже давно хотел с вами поговорить, да все было недосуг… Знаете, как старый чехословак, я хотел бы что-нибудь делать. Я знаю, что вы организуете…

– Что? – рявкнул Беньо и покраснел еще больше.

– Я знаю, что вы организуете революционный комитет, и хотел бы вам помогать, – выпалил доктор.

Беньо устремил на врача сердитый взгляд:

– Только не вмешивайтесь в наши рабочие дела, пан доктор. Вы образованный, пан. Мы с такими не хотим иметь ничего…

Последнее слово Беньо громко отчеканил по слогам. Главач отказался взять с него деньги, а когда Беньо вышел, доктор остался стоять как вкопанный. Его охватил гнев. Действительно, с ними каши не сваришь. Жабка, как старая лиса, был прав. И все же он должен установить с ними контакт! Только надо подойти с другого конца. Открыто им сказать: мы здесь. Мы против немцев, но коммунизма не хотим. А нас больше, чем вас. Да, с этого он и начнет. Найдутся другие. Может, поговорить с Пучиковой или с Газухой? Если откровенно, то с ними – только в крайнем случае. Именно так, в крайнем случае. «Еще сегодня позову нотариуса, а также и этих двух, – решил он. – Нужно начать поскорее».