Текст книги "Лавина"
Автор книги: Милош Крно
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
– Что же мне делать, деваться некуда, – сказала она растерянно. – А как дела на фронте?
– Вопрос нескольких дней. Выдержим, – ответил ей брат. – Домик наш просторный, это дедушка в свое время распорядился построить его. Все будут очень рады тебе.
Лесник кивал головой в знак согласия и тоже говорил, что там ей будет лучше. Наконец Мариенка позволила себя уговорить, и они втроем отправились к домику, заваленному свежевыпавшим снегом. Шли не прямым путем, а через холм.
– Мы делаем этот крюк, чтобы запутать следы, – важным голосом объяснял Эрвин. – Ты удивишься, мы и телефонную связь установили со сторожкой. У пана лесника был запасной аппарат. Ничего не надо бояться. В землянке, что повыше, жили люди из национального комитета, но перебрались, ослы, к партизанам.
На опушке леса виднелся красный охотничий домик Линцени с маленьким окошком, прикрытым ставнями. Эрвин показал на него рукой:
– Знаешь, как называется наш домик? Домик свободы. Здесь ведь нет ни немцев, ни партизан.
Мариенка не слушала его. Не очаровала ее и сказочная красота этой чудесной заснеженной долины. Ее беспокоила одна мысль: что с Душаном? Спасся ли он?
– Эрвин, – набралась она храбрости, – ты не слыхал о Душане Зваре?
– Что это тебе пришло в голову? Представления не имею.
Они вошли в дом. На столе горела керосиновая лампа, а вокруг нее были разложены карты. Владимир Луч сидел на кровати рядом со светловолосой девушкой в белом свитере. Левая его нога была выпрямлена в колене и в щиколотке перевязана полотенцем. Пуцик и Мишо Главач, одетые в лыжные костюмы, потягивали жженку [33]33
Горячий напиток из водки, меда и пряностей. – Прим. ред.
[Закрыть]. У Пуцика уже блестели глаза. Увидев Мариенку, он вскочил и закричал:
– Да здравствует наша Луна!
Остальные повторили в три голоса:
– Да здравствует! Ур-ра-а!
Они пожали ей руку. Луч долго смотрел на нее и с растерянной улыбкой сказал:
– Я вывихнул себе ногу, Мариенка. Вот и отдыхаю среди этих индейцев.
– Ведь мы взяли себе индейские имена, – начал объяснять ей Пуцик. – Еленка здесь – Солнышко, Мишо мы зовем Головорезом. Доктор он, сама понимаешь. – Пуцик скользнул взглядом по Мишо. – Эрвин зовется Поэтической кишкой, пан редактор, – кивнул он в сторону Луча, – Татош [34]34
Имя коня, персонажа словацких народных сказок. – Прим. ред.
[Закрыть]… – Пуцик поклонился и представился: – А я – Черный Ус. – Потом провел рукой по волосам и добавил: – Мы здесь охотимся вовсю. Кабан – это наш главный враг. Немцы являются лишь абстрактным врагом.
Луч одернул его:
– Не болтай. Как только нога у меня будет в порядке, я с вами распрощаюсь и отправлюсь к партизанам.
– Конечно, – сказала Мариенка, – я ведь так и думала, что вы партизаны.
– Да вот им не хочется, – Мишо Главач кивнул на Эрвина и Пуцика, – а я бы, ей-богу, давно уже вернулся в Стратеную.
Мариенка пожалела, что пришла сюда. Ее утешала лишь мысль, что при первой возможности она отсюда вырвется. Если не найдет Душана, то отыщет Пудляка, и тот посоветует ей, что делать.
Она согрела руки над горячей железной печкой, сняла пальто и села в одиночестве в уголок на лавку.
Между тем внимание всех сосредоточилось на леснике. Его угощали жженкой, а потом дружно провожали до двери.
– Передайте привет Пауле! – закричала вслед леснику Мариенка, стоя на холодном ветру.
Небо уже темнело, высоко над домом мигала звезда, как будто бы раскачиваемая ветром. Из-за Солиск выплывал серебряный серп луны.
7
Полковник фон Биндер хорошо сохранился для своих пятидесяти лет. Его блестящие с проседью волосы были гладко зачесаны назад и слегка надушены одеколоном. Широкий, плохо сросшийся шрам, пересекавший правую щеку, заставлял его вспоминать молодость каждый раз, когда полковник смотрелся в зеркало.
Фон Биндер происходил из известного прусского рода, шесть последних поколений которого посвятило свою жизнь военному ремеслу. Как старый холостяк, с юных лет носящий мундир, он больше всего любил порядок, и в этой любви к порядку полностью сходился со своим хозяином в Погорелой – с Газдиком.
Рано утром к нему пришел военный парикмахер. Тщательно побрив полковника, он долго массировал его лицо, покрытое белым кремом, который потом стер махровым полотенцем, прокипяченным в специальной кастрюле на кухне Газдиков. Парикмахер ушел, прокричав перед этим «Хайль Гитлер», на что полковник, вставив монокль в левый глаз, ответил:
– С богом!
Потом он провел пальцем по буфету и, нахмурившись, позвонил. Ординарец прибежал и отдал ему честь. Полковник выругал его за то, что он плохо вытер пыль.
– Повесь на стену эту картину, – показал полковник на угол, где рядом с портретом Гитлера лежал написанный масляными красками портрет в золотой раме. – Это мой прадед, он воевал против Наполеона.
Старик в прусском мундире очень походил на полковника.
– Протри его, – сказал фон Биндер и повернул портрет Гитлера лицом к стене.
Полковник проворчал, что сегодня на позиции не отправится и, как и каждое утро, прошел, держа сигару во рту, в столовую Газдика.
Газдик уже ожидал его. Сделав глубокий поклон, он сообщил с приветливым выражением на лице, что Ондрейка обошел приглашенных гостей, а военные повара уже побывали на кухне.
– Я надеюсь, что все господа придут на ужин, – сказал полковник, взял со столика полную мусора пепельницу и высыпал все это в кафельную печь.
Он улыбнулся Газдику и вздохнул:
– Тихая война, неинтересная. Однако это лучше, чем остаться без работы.
Выражение его голоса убедило Газдика в том, что этот человек считает войну единственным честным трудом, достойным немецкого дворянина.
На этот раз ординарец принес полковнику обед уже в половине двенадцатого.
Полковник наелся, принял трех офицеров, а потом отправился вздремнуть.
Вечером в столовой раздвинули массивный стол, и полковник разложил по бокалам карточки с фамилиями: герр Газдик, фрау Газдикова, герр Ондрейка, герр Захар, герр Шлоссер, доктор медицины Главач, герр декан, герр Линцени, герр Блашкович, герр пастор, герр Кустра, полковник фон Биндер, майор фон Кессель, старший лейтенант Шульце и фрейлин Бек.
К восьми часам собрались все приглашенные, кроме пенсионера учителя Кустры, Ондрея Захара и доктора Главача. Старший лейтенант Шульце, высокий, стройный молодой человек, рассадил их вокруг стола, и два солдата принялись разносить кушанья.
«Нет, они не людоеды, – подумал Блашкович, когда приятный аромат мясного супа ударил ему в нос. – Просто мне не повезло с тем, который у нас поселился. – Он посмотрел на Шульце. – Но остальные – это воспитанные, гостеприимные люди».
Когда солдаты поставили на стол покрытых аппетитной корочкой жареных уток и начали разливать по бокалам вино, Блашкович облизнулся. Потом, зажмурив глаза, чихнул в носовой платок и посмотрел на полковника, поднявшегося с бокалом в руке.
– Я пригласил вас, господа, – начал фон Биндер, – чтобы мы немного сблизились. Я думаю, – кивнул он на бледную большеротую переводчицу и поправил монокль в левом глазу, – что фрейлин Бек не нужно переводить, потому что все вы понимаете по-немецки. Мы, фронтовые солдаты, находимся здесь для того, чтобы ликвидировать партизанские банды. С населением отношения у нас сложились не лучшим образом, но зато мы повсюду нашли людей, которые нас уважают. Я надеюсь, господа, что все вы будете помогать немецкой армии, которая покрыла себя славой. – Он закашлялся, а затем, повысив голос, добавил: – За ваше здоровье, господа!
Ондрейка первым осушил бокал, за ним Линцени, майор и остальные. Только пастор, набожно склонив голову, не выпил до дна и, как бы извиняясь за то, что больше не может, устремил на Шульце просительный взгляд.
Нотариус Шлоссер задумался над словами фон Биндера. Обыски, боязнь наказания за участие в деятельности революционного национального комитета, боязнь наказания за те поддельные паспорта, которые его вынуждал выдавать старый Приесол, смертельный страх перед гестапо. Почему он не ушел на пенсию, почему? Жил бы себе спокойно, никто от него ничего не требовал бы. Стар он уже делать карьеру, да к тому же эта карьера что журавль в небе. Лучше уж синица в руке: пенсия и спокойная жизнь. Жена у него болезненная, лучше бы он ей уделял побольше внимания, да и дочь еще учится. Хорошо, что хоть старшая уже вышла замуж.
Он слегка повернул голову, и взгляд его упал на персидский ковер, выглядывавший из-под стола. Он увидел, как его тень на ковре слилась с тенью майора Кесселя, носившего на одном глазу черную повязку. Он вспомнил слова полковника о том, что должен связать свою судьбу с судьбой немецкой армии так, как его тень слилась с тенью этого инвалида. Кессель в России наступил на партизанскую мину, и нотариус вздрогнул от ужаса при мысли, что, может быть, и его ждет такая же судьба.
Полковник фон Биндер подробно отвечал на вопрос Линцени о новом немецком оружии. Рейх располагает тайным оружием, с помощью которого быстро выиграет войну.
– Это будет V-3, – сказал он, вытирая салфеткой жирные губы. Он посмотрел на нотариуса Шлоссера, и у него сразу же вырвалось: – Что это вы такой печальный, пан нотариус? – Откусив кусочек от ловко насаженной на вилку утиной ножки, он продолжал: – Да, чтобы не забыть! Пан нотариус, мой предшественник просил вас подготовить для него список семей, из которых кто-нибудь ушел в партизаны, а также список коммунистов. Я вам гарантирую, что это только для порядка, это просто фронтовой обычай, этим людям ничего не будет. Принесите, пожалуйста, его в одиннадцать часов утра майору. Завтра, разумеется… За столом, господа, мы друзья, но, – тут лицо его приняло серьезное выражение, – на службе я считаю другом лишь того, кто представит мне соответствующие доказательства. Понимаете?
Старший лейтенант Шульце, который мало ел, но много пил, громко засмеялся и, чтобы нотариус понял значение слов его командира, сделал рукой круговое движение вокруг шеи и высунул язык, изображая повешенного.
Полковник заметил это и махнул рукой.
– Зачем, так, ведь мы будем друзьями и на службе, не правда ли? – обратился он к нотариусу, а у того от волнения затрясся подбородок, и он еле-еле выдавил из себя:
– Ja, Herr Oberst [35]35
Да, господин полковник (нем.).
[Закрыть].
– А вообще, – улыбаясь, обратился к нотариусу майор фон Кессель, – с такой фамилией вы должны были быть немцем. Шлоссер, Шлоссер, – старался он вспомнить, – был у меня офицер Шлоссер, под Минском его убили бандиты, напали на автомашину. Я там потерял все свое белье.
Нотариуса начало поташнивать. Совсем недавно, когда уходили немцы, он думал, что никто больше не будет интересоваться списком, а тут этот негодяй снова… Он должен все хорошенько обдумать, должен. Это ведь игра с огнем. Сделаешь – плохо, не сделаешь – еще хуже. А может, наоборот? Он посоветуется с женой. Это будет лучше всего. Но ведь с ней начнется истерика. Нет, нет! Она ни о чем не должна догадываться. Он сам все обдумает за ночь.
Он встал и, сославшись на плохое самочувствие, вышел. Он заметил, как пристально смотрит на него полковник, и уже в дверях услышал его слова:
– Только не забудьте про этот список! Это военный приказ. – И полковник встал, чтобы произнести следующий тост: – Я думаю, господа, что вы сумеете оценить тот факт, что старший немецкий офицер пьет за ваше здоровье… Вас, господа, я прошу поручиться за порядок в деревне. Чтобы не произошли, не дай бог, какие-нибудь неожиданности… Я имею в виду партизан. Обо всем вы будете информировать майора фон Кесселя… Ну, за здоровье, за ваше здоровье!
Газдика несколько обеспокоил уход нотариуса. Он видел, что после слов полковника лицо нотариуса приняло плаксивое выражение.
Едва были осушены бокалы, как полковник фон Биндер откашлялся, поправил монокль и сказал:
– Чтобы мы лучше поняли друг друга, знайте, что я не гестапо. Пустяки нас не интересуют, нас интересуют только серьезные вещи, важные в военном отношении. Я хочу, чтобы на моем участке был порядок.
Газдик покосился на полковника: тот с самоуверенным видом сидел за столом на почетном месте. Нет, если бы он не был уверен в победе, он не мог бы так распоряжаться, не был бы таким спокойным. Он говорил о секретном оружии. Немцы – серьезный, практичный народ, они просто так болтать не будут. Что, если у Гитлера и в самом деле есть адское оружие? Что будет тогда с Газдиком, с его женой, с его садом? Зачем он попался на удочку врачу? Тот, конечно, побоялся прийти на ужин. На кой черт связался он с этой конспирацией, разве ему без нее было плохо? Он вышел из ГСЛС, поэтому, наверное, теперь Ондрейка и смотрит на него исподлобья, ведь других причин нет. Да и декан относится к нему как-то сдержанно. Поторопился он, поторопился. Зачем он послал Еленку в лес, ведь это были просто глупые разговоры, что будут хватать молодежь. Как он мог поверить, что русские разобьют немецкую армию, ведь отступление – это всего лишь эластичная оборона. Ведь и русские отступали, а потом перешли в наступление. Так и немцы могут с этим V-3 начать новое наступление. Первые два года счастье сопутствовало им, а последние два года им не везет. После Нового года все может измениться, ведь ничто не ново под луной, все повторяется. Верх берут то одни, то другие…
Перебирая пуговицы, он принялся гадать, улыбнется ли счастье в войне немцам или нет. Он считал: да – нет, да – нет. Но последняя пуговица на рукаве была наполовину сломана.
«Ничего у меня не получилось», – разозлился он сам на себя и для успокоения нервов закурил толстую сигару.
Линцени понравился фон Биндер, а вино пришлось весьма по вкусу. Он наклонился к полковнику и сказал ему, что хотел бы по-рыцарски умереть вместе с немецкой армией, если бы был немного моложе. Вместо благодарности полковник ответил ему с упреком в голосе:
– Немецкая армия никогда в истории еще не умирала!
В это время нотариус Шлоссер, воспользовавшись письменным разрешением немецкой комендатуры на свободное передвижение по деревне, навестил старого Приесола на принадлежащей Линцени ферме. Рассказав ему все, он оперся руками о стол, над которым висела электрическая лампочка, зажмурил глаза.
– Раз так, отправляйтесь-ка пораньше утром в Нижнюю Дубравку, ведь у вас есть их разрешение. Ну а оттуда ночью к партизанам…
Нотариус открыл глаза и вздрогнул, как будто очнулся от сна. Нет, об этом он и не думал. Он думал обо всем, только не об этом. Хотел показать свой Железный крест, полученный в прошлую мировую войну, бессердечному полковнику, чтобы заслужить его уважение, хотел в разговоре с ним подчеркнуть, что у него немецкая фамилия, и обещать ему, что докажет свою преданность другим способом. Но бежать ночью в горы?
– Легко вам говорить, – вздохнул он обреченно. – Ну а если по дороге меня схватят немцы? Если меня расстреляют? – воскликнул он с упреком в голосе.
Приесол почесал затылок, лукаво усмехнулся и сказал:
– Ну, не надо так бояться…
– А как же не бояться?! – возмутился нотариус, и румянец залил его и без того красное лицо. – У меня дети, жена, а вы меня выгоняете в горы?
Старый Приесол рассердился. Он стукнул кулаком по столу и закричал:
– Да что уж вы так трясетесь за свою жизнь? – Потом пожал плечами и процедил сквозь редкие зубы: – Что же, вам остается только одно: идите к немцам и предавайте. – Посмотрев на замерзшее оконное стекло, разрисованное морозом, Приесол добавил как бы про себя: – Нас расстреляют, но наши вам этого не забудут.
Нотариус вышел от Приесола в отчаянии, покачиваясь, как в беспамятстве.
Над Погорелой висело звездное небо с бледной, почти прозрачной луной. На улице не было никого, кроме немецкого патруля, остановившего нотариуса. Шлоссер сказал солдатам, что был на ужине у полковника и что у него есть письменное разрешение. Потом он медленно пошел дальше. Снег скрипел у него под ногами, мороз усиливался.
На его ногах были легкие полуботинки и тонкие черные носки. Ноги начали мерзнуть. Идти домой ему не хотелось. Там лежит больная жена, а он вряд ли сможет скрыть от нее свои заботы. Хорошо еще, что обе дочери в Братиславе. Пойдет-ка он лучше в канцелярию, поразмышляет там.
На башне пробило десять часов. Нотариус подумал: с тех пор как пришли немцы, уже не звонят в колокола. А прежде глашатай напоминал людям с башни, чтобы они экономили свет и тепло, и славил господа. Насколько же лучше была жизнь до всего этого!
За что же господь так наказывает его, за что? А еще говорят про него: милосердный. Какой же он милосердный? Хоть бы он шепнул ему, что делать, как сохранить жизнь, как спасти семью! Ему уже за шестьдесят, и в конце концов для него самого все это более или менее безразлично. Но жена, дочери! Что будет с ними, если он составит этот проклятый список или не составит его?
И так плохо, и этак.
Он вошел во двор сельского управления. Окно их спальни светилось: значит, жена еще не ложилась. Нет, он не пойдет к ней, ни за что не пойдет до тех пор, пока не примет решения.
Он долго не мог попасть ключом в замочную скважину дверей канцелярии. Потер щеки холодными ладонями и, нащупав окоченевшими пальцами выключатель, зажег свет. В комнате был беспорядок, ящик письменного стола взломан, а на полу валялись горы бумаги.
Он поспешил вверх по лестнице и открыл двери спальни. Жена лежала в постели с компрессом на лбу.
– Ох, хорошо, что ты наконец пришел! – запричитала она, заламывая руки. – Были здесь из гестапо, с каким-то гардистом. Я им сказала, где ты. Говорят, что придут завтра.
У нотариуса перехватило дыхание, он прислонился к стене.
– Они спрашивали меня, нет ли у нас в квартире каких-нибудь удостоверений личности. Все наши шкафы перерыли.
– Какие еще удостоверения личности? – раздраженно сделал ударение на слове «какие» ничего не понимающий нотариус.
– Дескать, пустые бланки… Ох, голова моя!..
У нотариуса подкосились ноги, кровь застыла в жилах. Он понял: узнали, что он выдавал фальшивые паспорта.
Молча надел пальто, протер перчаткой из оленьей кожи очки и вышел в коридор. Лестница показалась ему необычайно длинной, наконец, совершенно запыхавшийся, он оказался в канцелярии. Бросился на стул, заскрипевший под ним, и оперся лбом о стол.
– Это конец, конец! – шептал он с ужасом в голосе. – Удостоверения личности, список…
Отец! Насколько умнее был его отец! Его отец тоже был нотариусом, но всегда придерживался буквы закона. А он? Он шел против закона. На кой черт он связался с этими удостоверениями личности? Зачем он нарушал правила? Почему он не думал об этом? Ему надо было дождаться новой власти и предоставить себя в ее распоряжение в качестве лояльного чиновника, а он, осел, опережал события ради какой-то там карьеры. Хотел быстрее взобраться по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек за раз. Как это безответственно! А ведь он уже не какой-то там сопляк. У него есть жизненный опыт, он и пенсию уже себе выслужил!
Что он им скажет, что? Наверняка они все знают. Не были бы немцами, если бы не знали, рассуждал он, и эти мысли жгли его голову, как раскаленные угли. А что, если он даст им этот список? Может быть, этим он откупится?
Он поднял голову, и его тусклые глаза на миг ожили. Да, он откупится, еще не все потеряно. Но на какой срок? Ведь через несколько недель сюда придут русские и расстреляют его как предателя. Если бы фон Биндер расспросил его с глазу на глаз… А теперь об этом знают многие.
Нет, выхода явно нет. Приесол советовал ему уйти в. горы, но ведь он уже в возрасте, разве он выдержит там в снегу? Не спасет ни себя, ни семью.
Издалека донесся бой башенных часов. Нотариус считал про себя: раз, два, три… Он насчитал одиннадцать ударов. Так, ему остается еще двенадцать часов, а потом он должен предстать перед майором, если только до той поры его не арестует гестапо.
Он вздрогнул от ужаса при мысли о допросах. Нет! Совершенно очевидно, что все пути отрезаны, выхода нет, нет.
Что же это делается? Мысли его путаются, он ни на чем не может сосредоточиться. Завтрашний день представлялся ему черным пятном. Оно приближалось, росло. Но как только он пытался представить себе, что будет завтра, какая-то внутренняя сила разрушала все его представления.
Он все острее ощущал, что завтрашнего дня для него не будет. Кровь начала пульсировать в его висках, удары делались все сильнее и сильнее. Он был как бы в беспамятстве. Зрачки его расширились, взгляд блуждал по канцелярии. Все казалось ему покрытым туманом.
В углу за письменным столом лежала проволока от старой телефонной проводки, похожая на длинную, тонкую змею. Он уже ни о чем не думал. Механически встал со стула, открыл внутреннюю раму окна, обмотал проволоку вокруг решетки и трясущимися руками сделал на ней петлю. Потом перенес стул под окно, встал на него коленями, надел петлю на шею и, опустив руки вдоль тела, оттолкнул ногой стул…
Была уже полночь, а в столовой у Газдика царило веселье. Все пили за победы немецкой армии, а декан, которому вино ударило в голову, попросил в своем тосте всевышнего, чтобы тот хранил рейх.
Фон Биндер вспомнил вдруг о нотариусе. С трудом удерживаясь на ногах, он со смехом закричал:
– Господа, я предлагаю выпить за здоровье нашего нотариуса, который наверняка уже закончил составление списка!