Текст книги "Лавина"
Автор книги: Милош Крно
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Недалеко от Банской-Бистрицы гремела канонада. По улице Дольной проносились грузовики, переполненные солдатами и партизанами. На площади стояли штатские с чемоданами и в отчаянии протягивали руки к машинам. Шоферы не обращали на них внимания. Дождь лил как из ведра, но промокшие люди не думали о погоде. Мокрая одежда, здоровье – все это было ничто, коль на карту была поставлена сама жизнь.
Что будет, если немцы ворвутся в город? Как можно скорее прочь отсюда! Забиться в погреб и дождаться там конца войны. Достаточно, если будет маленькая щель для доступа воздуха, если будет картофель и сухари, только бы любой ценой сохранить жизнь. Где лучше всего найти убежище, где? В горах, в деревне, в городе?
Такие или подобные мысли выражали люди, уже сейчас считавшие себя мучениками восстания. Выражали их в то время, когда в Народном доме элегантный генерал с седыми усами во время беседы с журналистами постучал перстнем по столу и трагическим голосом закричал:
– Бистрица не падет! Бистрицу мы будем защищать до последней капли…
Он не сказал, до последней капли чего собирается защищать город, ибо увидел, что журналисты начинают расходиться. А может, от этого слова его удержал взгляд адъютанта, которому он прошептал на ухо:
– Самолет готов?
– Будет, пан генерал! – почтительно ответил черноглазый надпоручик в новой, с иголочки, форме.
Генерал чехословацкой армии с улыбкой отвечал на приветствия уходящих журналистов, потом громко отхлебнул черного кофе и уставился на старшего официанта, который в этот момент снял с подставки у стены гипсовый бюст доктора Бенеша и понес его куда-то.
Кровь бросилась в лицо генералу. Он сердито посмотрел на надпоручика, который уже собрался было вмешаться и прикрикнуть на официанта, но генерал зевнул, махнул рукой и усталым голосом проговорил:
– Пошли переодеваться. Город продержится не более нескольких часов.
Он забарабанил перстнем по столу и поднял брови, когда услышал в соседней комнате, где еще два дня назад весело играл в бильярд, чей-то задорный молодой голос:
– Наш город на передовой позиции фронта, но если Бистрица не удержится, то мы будем продолжать борьбу в горах вместе с партизанами. Нашего призыва бойкотировать высшие учебные заведения, с которым мы обратились к коллегам в Братиславе, недостаточно, мы все должны служить примером в самоотверженном бою за лучшее завтра, за свободу нашего народа…
Генерал окликнул официанта и с интересом спросил:
– Что это за митинг?
Официант учтиво поклонился:
– Это, осмелюсь доложить, собрание сражающихся студентов, пан генерал.
Генерал пробурчал что-то себе под нос и сказал:
– Дайте мне двойной вермут, а тому молодому человеку, – он показал пальцем на дверь, – скажите, чтобы они не боялись. Скажите, что армия стоит за ними, за студентами. Скажите ему, что я им доволен, пусть подойдет…
Уголки рта официанта дрогнули, и он робко произнес:
– Пан генерал, я хотел бы вам… осмелюсь доложить… Это коммунист. Тот, который выступает. Фамилия его Звара. Он был и здесь вместе с корреспондентами. Тот самый, в словацкой рубашке, осмелюсь доложить…
– Ах так, – махнул рукой генерал, – тогда только вермут.
Он счел свой ответ остроумным, посмотрел в зеркало и удовлетворенно улыбнулся.
Двойного вермута он не дождался. Прибежал ординарец и, встав по стойке «смирно», доложил, что его ждет депутат Жабка, он интересуется, когда можно будет улететь.
Генерал поднялся со стула, который надпоручик сразу же предусмотрительно убрал с его пути, и прошел через кафе.
Как раз в это время студенты покидали помещение, торопясь в город. Генерал бросил взгляд на Душана Звару, которого два часа назад ему представили как журналиста. Нет, было бы не тактично с его стороны, если бы он не ободрил студентов. Поэтому генерал благосклонно кивнул Душану и произнес:
– Держитесь! А говорили вы хорошо!
Душан чуть-чуть покраснел. Похвала не очень-то обрадовала его, ибо во время беседы у него сложилось неблагоприятное впечатление о генерале. Он лишь что-то пробормотал, слегка поклонился и вышел вслед за своими товарищами.
Два часа спустя Душан с рюкзаком и чемоданом в руке поднимался по темной лестнице дома, где в комнатушке на последнем этаже жила Мариенка. Он застал ее дома. На столе были разложены номера «Правды».
Мариенка быстро вскочила со стула и посмотрела на него с удивлением.
– Ты уходишь?! – воскликнула она и в смущении сложила газеты, чтобы он не увидал, что она читала его стихи.
Душан снял рюкзак, оглядел комнату и, подойдя к Мариенке, покраснел. Он пришел попрощаться с ней, но уже на лестнице решил: она должна уйти с ним.
– Послушай, Мариенка, – начал он, – я ухожу в горы, вот и зашел за тобой.
– Надолго? – спросила Мариенка, и Душан кивнул: – Меня посылают в Длгую, к партизанам. Я должен буду выпускать там газету, на ротаторе.
Девушка была ошеломлена. Душан уходит! Конечно, охотнее всего она побежала бы за ним, но как можно? Ведь завтра она должна отправиться с театральной труппой на фронт. А потом, разве она в него влюблена? Какой-то момент она колебалась, но, подумав о предстоящей завтра работе, покачала головой:
– Душан, ведь я завтра выступаю.
Ее слова привели Душана в смущение. Он и не подумал, что и у нее есть свои обязанности. Но ведь дело касается ее безопасности. Что, если фронт прорвут, если Бистрица не сможет долго выдерживать натиск врага?
– Мариенка, послушайся меня, пойдем, – сказал он шепотом, – там тебе будет лучше.
Она посмотрела на него с обидой.
– Ну а что подумают обо мне в театре? – возразила она. – Так уйти, бросить их было бы нечестно.
Душан решился сказать правду:
– Мне будет тяжело без тебя.
– А ты разве не вернешься? – спросила Мариенка.
Он осторожно взял ее руку, девушка виновато опустила глаза.
– Нет, – ответил он. – Ситуация, между нами говоря, очень серьезная. Я имею в виду положение на фронтах…
– Знаю, Душан. А ты должен идти уже сегодня? Да? Так знаешь что, – сказала она, сама удивляясь своей решительности, – я приду к тебе. Послезавтра, хорошо?
Душан просиял. Да, она придет, они будут вместе. Ведь за эти два дня ничего не случится.
– Ищи меня в Длгой, я буду жить в доме Толта, на нижнем конце. Только обязательно, Мариенка. Лучше всего, если ты договоришься в нашей редакции, оттуда тоже должны прийти ко мне. Это будет замечательно, – потер он ладони. Но лицо его опять стало грустным. – Будем издавать газету, там у меня ротатор и бумага. Книги я уже отправил… – Он устремил на нее восторженный взгляд и добавил мягко: – Это будет непосредственный контакт с партизанами. Ну, буду ждать тебя с нетерпением.
Он и сам не знал, что радует его больше: предстоящая работа или обещание Мариенки. Он смотрел на ее прекрасное лицо и с болью думал, что должен уже идти. Он слегка прижал ее к себе. Она не сопротивлялась. Он обхватил ее лицо ладонями так нежно, как будто боялся, что неосторожным прикосновением разобьет свое счастье, и поцеловал ее в губы. По его телу прошла дрожь, а губы его запылали.
– Мариенка, – прошептал он, до глубины души охваченный нахлынувшим на него чувством радости, – правда ли это? Скажи, это правда? – Он целовал ее руки, но, когда кукушка в часах на стене закуковала, сразу же спохватился: – Я должен уже идти, должен. Буду ждать тебя послезавтра, обязательно…
Мариенка стояла в задумчивости. Волосы цвета воронова крыла падали ей на лицо. Глаза ее блестели. На губах не было и тени улыбки, а когда Душан исчез в темноте лестницы, она прижалась к двери и тихо заплакала.
2
Маленькая военная повозка тарахтела по шоссе. Душан не спал всю ночь, и теперь его охватывала дремота. Его спутники, два солдата, сидевшие на переднем сиденье, тоже замолкли. Дорога была забита длинными колоннами солдат, между ними прокладывали себе дорогу автомашины.
Резкий звук трубы разбудил Душана. Они приближались к приютившейся под горой белой деревеньке с маленькой церквушкой. На площади солдаты штурмовали каменное здание, похожее на зернохранилище, и с полными руками возвращались на дорогу.
– Что здесь происходит? – закричал веснушчатый солдат с повозки и натянул вожжи.
– Склады открыли, – ответил ему толстый десятник, с трудом удерживая на весу перед собой ящик с консервами.
Вслед за этим зазвенело стекло. Офицер с красным, вспотевшим лицом размахнулся и сердито швырнул о придорожный камень литровую бутылку.
– Надо же так влипнуть! – закричал он, разъяренный так, что на губах его выступила пена. – Проклятье!
Он склонился к канаве, выкрикивая какие-то бессмысленные ругательства.
Душан посмотрел на него с сочувствием.
– Что с вами произошло? – спросил он, когда повозка поравнялась с офицером.
Тот процедил сквозь зубы:
– А вы попробуйте сами. Я три часа, как зверь, боролся за можжевеловку, а получил какую-то сивуху.
Взгляд его вдруг смягчился, и он молча посмотрел на третью бутылку, которая осталась целой. Он размахнулся, собираясь разбить и ее, но лишь осторожно отбил горлышко, смахнул кусочки стекла и с мученическим выражением на лице сделал глоток.
Над горами зарокотал самолет. Душан увидел лишь оставленный им длинный белый хвост, который сразу же начал таять. Подул ветер, прочесывая верхушки елей, и, как будто вырвал горсть перьев из крыльев аиста, погнал через дорогу легкие бумажки. Веснушчатый солдат схватил на лету одну из них и рассмеялся:
– Поймал! Ну, что пишут?
В его руках белела листовка. Он принялся вслух читать по складам:
– «Словацкие солдаты! Бросайте оружие и спокойно возвращайтесь домой. Партизанский путч подавлен, к чему напрасное кровопролитие? Дома вас ждут семьи. Победоносная немецкая армия ручается, что вам ничего не будет…»
– Это немцы сбрасывают! – крикнул Душан, нахмурившись. Потом нагнулся ближе к солдатам и спросил их тихим, спокойным голосом: – Ну и что вы скажете на это? Отправитесь по домам?
Солдат, сидевший справа перед ним, лишь пожал плечами, но другой, веснушчатый, зажал вожжи коленями, разорвал листовку и выбросил ее на дорогу.
– А вы плохо обо мне думаете! – обратился он к Душану. – У меня дома жена, дети, мне есть к кому идти, но я гитлеровскому солдату не верю, в любой момент может прикончить… Другого им и не надо, только бы ты вернулся в деревню, а потом пиф-паф!
– Так-то оно так, Адам, – отозвался второй солдат и притронулся к товарищу. – Только как ты здесь прокормишься, а? Да и немцы ведь все равно будут повсюду.
Перестал моросить дождь, показалось солнце. Душаи положил руку на плечо солдату и хотел объяснить ему, что немцы не будут повсюду, что борьба будет продолжаться в горах, что скоро придут на помощь русские, но в этот момент над ними закружились самолеты. Раздался свист и взрывы бомб. Самолеты спустились совсем низко над дорогой.
Лошади зафыркали. Солдаты и Душан едва успели выскочить из повозки, как над дорогой пролетел самолет и бомба взорвалась перед самыми лошадьми. Солдаты уже лежали в канаве у горки, но Душана, который вернулся за ротапринтом, воздушная волна сильно ударила о скалу. От повозки остались лишь поломанные колеса с осями. Даже щепки улетели далеко за канаву. Осколки бомбы разорвали лошадей на куски. Чуть в стороне лежали также растерзанные человеческие тела.
Душан ненадолго потерял сознание. Солдаты отнесли его поглубже в лес и принялись растирать виски. Когда он пришел в себя, над дорогой пролетела вторая волна бомбардировщиков, а за ней и третья. Потом наступила мертвая тишина, лишь окрестные горы жужжали, как рои гигантских пчел. Душан перевязал чистым платком поврежденное колено и, прихрамывая, пошел с солдатами. В его голове все еще стоял гул.
Леса вокруг Доновалов были полны солдат и партизан. Под елями белели рассыпанные мука, сахар, валялись куски мыла. Каждый сделал запас на складах, но, изнуренный долгим скитанием и опасаясь предстоящих странствий, через каждый километр выбрасывал часть запасов, чтобы легче было идти.
Душана начало лихорадить. Сил больше не было. Он забрался на сеновал, где уже храпели десятка два солдат, зарылся в сено и крепко заснул.
Когда он проснулся, солнце уже заходило за горы, кто-то кричал:
– Немцы! Немцы идут!
Но это оказались не немцы. По дороге в колонне по трое шли партизаны. Было непонятно, как в этом хаосе они смогли сохранить такой порядок.
– Это русские партизаны, – объяснил кто-то.
Русские шли медленно, но как-то целеустремленно. Они заговаривали с солдатами, призывали их присоединиться к ним.
«Если бы не нога, – подумал Душан, – я бы пошел с ними, а так что я смогу?»
Хромая, он шел за другими всю ночь. Колено его распухло, рана горела, голова не переставала болеть. Один он не выдержал бы, но лавина людей несла его вперед.
Когда к утру они пришли к Длгой, артиллеристов и там не оказалось: они отступили в горы. Несколько деревянных домишек на нижнем конце были охвачены пламенем, а когда люди принялись гасить их, начали бить немецкие орудия.
Душан собрал последние силы и старался не отставать от отступающих солдат.
– Быстрее, я иду последним!
Эти слова прокричал за его спиной заросший солдат.
Некоторые бросились бегом, остальные прибавили шагу. Окопы были завалены армейскими котелками, касками и чемоданами. С плачем бежала молодая женщина, держа ребенка на руках. Душан заметил, что она совсем седая.
– Куда же нам деваться? – причитала она. Лицо ее перекосилось. – Мужа моего убило…
Начало светать. Порозовели вершины темных елей, и туман в долине рассеялся. Душан поднимался на крутую гору. Кто-то сел на краю дороги и закричал что есть мочи:
– Застрелите меня, ребята, не могу я больше!
Рядом с ним опустилась на колени женщина с ребенком на руках. С благоговением и грустью смотрела она на туман, поднимающийся к вершинам, и шептала:
– Это души летят к небу!
Артиллерийские залпы раздавались все ближе, земля дрожала. В Длгой стрекотали пулеметы. Под самой вершиной, где дорога поворачивала вправо, в молодом лесу показались какие-то люди.
Душан сразу понял, что это партизаны. Некоторые лежали за пулеметами и кричали отступающим, чтобы те поторапливались. Душан увидел в окопе брошенную кем-то винтовку. Он неожиданно нагнулся, поднял ее и сжал в руках, потом опираясь на нее, подошел к ближайшему партизану.
– Давай быстро! – по-русски закричал черноглазый и черноволосый партизан с маленькими усиками.
– Солдаты, ребята, идемте на помощь! – закричал Душан, и голос его дрогнул: – Здесь русские братья.
Потом, совершенно изнуренный, он бросился на покрытый росой мох и зарядил винтовку. Ему показалось, что в этой сумятице и блуждании он наконец нашел свое место.
3
По гребню Прашивой тянулась узкая бесконечная колонна партизан. Их лица были усталы и обветрены. У многих были обмороженные и опухшие от длительной ходьбы ноги. Тяжелый двухдневный поход, в котором каждый шаг давался с большим трудом, совершенно изнурил их.
Шел первый снег, и студеный ветер пронизывал до костей. Метель трясла зеленые бороды елей и завывала в долинах, как стая голодных волков. На крутых склонах белел снег, ветер наносил первые сугробы. Густые белые облака, похожие на хлопья снега, скрыли красноватое солнце и отрезали его от белых вершин и покрытых грязью долин.
Изредка вся колонна останавливалась. Люди доставали из мешков хлеб и куски сала, подкреплялись. В патронах, которых многие уже не имели, они нуждались больше, чем в еде.
После отдыха некоторые уже не могли идти дальше. Обессиленные, они оставались сидеть на заснеженных стволах вывороченных деревьев, и мокрые назойливые хлопья снега покрывали их ослабевшие тела и высасывали из них последнее тепло. Но несокрушимая воля, как какая-то магическая сила, вела многих все дальше и дальше, пробуждая в них жизнь. Когда же в долине застрочил пулемет, там, где недалеко перед ними залегла немецкая разведка, невиданная сила наполнила мышцы ребят. Они бросились на снег, открыли огонь, а когда убедились, что враг не дрогнул, проложили себе дорогу с боевым «ура».
Белый пух засыпал следы человеческой крови.
Враг, вооруженный до зубов, обладал колоссальным превосходством. Орудия, танки, минометы, авиация, тысячи солдат и эсэсовцев – все это было брошено просив партизан, чтобы истребить их, как диких зверей.
Партизанский отряд «За освобождение» отражал атаку за атакой. Из окружения на Старых Горах вырвалась лишь половина отряда, самые крепкие ребята, которые теперь идут во главе колонны. Среди них Светлов, Янко Приесол, Имро Поляк, Феро Юраш, Грнчиар, капитан Хорват и другие.
Четыре дня назад пала Банска-Бистрица, и враг проник глубоко в горы, которые намеревался прочесать вдоль и поперек, сжечь землянки, дома, пастушечьи хижины, лесные сторожки.
В конце Прашивой, у крутого скалистого склона, колонна остановилась. Светлов влез на ель и в бинокль обследовал окрестности. Спрыгнув в сугроб, где снег доходил ему до колен, он натянул на уши папаху и подозвал к себе Янко.
– Внизу немцы, – сказал он. – Поджидают нас. А там, – показал он рукой влево, – они пробираются наверх. Хотят ударить нам в спину. Здесь мы оставаться не можем, надо прорываться.
Он задумался. Однажды, недалеко от Минска ему уже приходилось прорываться из такого окружения. Там тоже всюду вокруг были леса, только что без гор. Точно так же, как под Тулой. Накануне он получил последнее письмо от жены. С тех пор он ничего не знает о ней. Что она сейчас делает? Хорошо, что она не догадывается, как ему тяжело. Но и у этих ребят тоже наверняка есть жены, а может быть, и дети.
Заботливым, отцовским взглядом он оглядел партизан и сказал:
– Лучше всего будет так: половину людей возьмешь ты, а половину – я. Я буду спускаться прямо, привлеку к себе внимание немцев, а ты потом атакуешь их с этой горки. Правда, – почесал он затылок, – боеприпасов у нас только на двадцать минут боя… – Когда партизаны разделились на две группы, Светлов добавил: – Сбор у рудников!
Группа Светлова отправилась вниз по заснеженному склону, где ветер то тут, то там сдувал снег со скал. Янко коротко объяснил задачу своим бойцам:
– Смотрите, мы должны быть вон на той горке. Ложись, добираться будем ползком.
Он пополз первым. Маскировочного халата у него не было, поэтому он вывалялся в снегу, чтобы быть белым. Перебирая согнутыми в локтях руками, он медленно скользил вниз. Так делали и остальные. На склонах покруче ползти было легко, не приходилось отталкиваться руками. К счастью, снова разыгралась метель. Вихрь гулял по сугробам, разметал их, как будто разрывал перины и разбрасывал пух. Хлопья снега падали, образуя хорошую завесу, за которой бойцам Янко удалось незаметно добраться до своей цели.
Янко созвал командиров групп, но в этот момент к нему подбежал Имро Поляк и крепко сжал его локоть.
– Дозор здесь, – произнес он задыхаясь, – идут вчетвером!..
Янко дал знак, чтобы все залегли. Командирам запретил стрелять без команды, если только немцы не начнут первыми.
– Зарыться в снег! – приказал он. Но, убедившись, что снег неглубокий, добавил: – Или забраться на деревья!
Раздался негромкий треск веток. Большинство партизан влезли на ели, остальные, замаскировавшись, лежали в снегу. Янко с Имро забрались на одно дерево, рассеченное в нижней части ствола молнией. Они прождали минут пять, но дозор не показался. Пурга беспрестанно швыряла снег между деревьями, заносила следы партизан.
Янко волновался: удастся ли им пробиться и тем самым открыть дорогу группе Светлова? Вдруг он услышал внизу под собой немецкую речь. Несколько солдат с пулеметами прошли прямо под их елью. За ними появились другие.
Имро смотрел на него, держа в руках гранату. Другой рукой он ухватился за толстую ветку. На ели неподалеку он увидел Грнчиара. Из веток торчала его голова в солдатской шапке, он тоже смотрел на Янко.
Насколько легче было бы Янко, если бы он отвечал только за свою жизнь! Но на нем лежит ответственность за всю группу и за тех, кто идет со Светловым.
Правильное ли он принял решение, приказав замаскироваться? Не лучше ли было перебежать через лесок и открыть огонь? Это было бы преждевременно. Ведь немцы еще не взяли Светлова на мушку. Янко чувствовал, что все зависит от него, и постарался взять себя в руки, чтобы скрыть свое беспокойство. Сохранить спокойный взгляд и невозмутимое выражение лица, когда в душе все кипит и бурлит, – это самое сложное из того, чем должен владеть командир. Ведь от него зависит многое.
Сразу же, как только немцы прошли, пониже лесочка застрекотал тяжелый пулемет, а со скал на Прашивой отозвались автоматы.
Янко чувствовал, как биение его сердца отдавалось во всем теле. Он спрыгнул с ели. Он знал, что немцы открыли огонь по Светлову. Знал, что должен облегчить ему передвижение и в то же время должен пробиваться в направлении рудников.
Он отдал краткий приказ, и они вышли к лесной опушке. Сначала залегли. Две группы должны были перебежать через долину к расположенному напротив молодняку, третья, которой командовал сам Янко, должна отвлечь внимание неприятеля. Первым затрещал пулемет Грнчиара.
Пули свистели над самой головой Янко и, как дятлы, стучали по стволам деревьев. Только сбитые ветки и срезанная хвоя на свежевыпавшем снегу указывали направление их полета. Янко стрелял из автомата одиночными выстрелами. Он крикнул худому партизану, лежавшему за пулеметом, чтобы тот экономил патроны и делал паузы. Но когда пауза слишком затянулась, рассердился и закричал партизану:
– Стреляй же, осел! – И, покосившись на него, увидел: партизан лежал на боку около пулемета неподвижно. Его левое плечо вздрогнуло, а потом он весь оцепенел. У Янко сжалось сердце. Больше всего ему хотелось в этот момент броситься к раненому партизану и попросить у него прощения, но стрельба не утихала, а Имро подполз к пулемету и пробормотал:
– Ему уже не поможешь!
Немцы сосредоточили огонь на Янко.
– Вот и хорошо! – закричал он Имро и сверкнул глазами. – Светлову легче.
Неподалеку в верхушках елей разорвалась мина. Вторая и третья упали дальше, и сразу же вслед за этим к горке ринулась длинная цепь серых мундиров.
Янко в первый раз пришло в голову, что он может погибнуть, и чувство страха сжало ему горло. Там, где должна была находиться группа Светлова, стояла тишина. Немцы приблизились к горке шагов на сто. На этом расстоянии небезобидны уже и автоматы. Янко моментально осознал это. Отступать нельзя, а контратаковать превосходящего противника бессмысленно. Он видел, как к нему устремились взгляды партизан. Они ждут его приказа, он должен принять решение, хотя и не знает, как лучше поступить. Нет, он не имеет права колебаться, нужно действовать – и будь что будет.
Он приказал одним партизанам отойти в долину, другие будут прикрывать их отступление: Имро, он и десять ребят. Если группа Светлова предпримет атаку, они спасены. Но это не может длиться более двух-трех минут.
Стреляя, немцы приблизились шагов на пятьдесят, и тогда Янко снял предохранитель с первой гранаты.
«Двадцать один, двадцать два, двадцать три», – считал он про себя.
Граната взорвалась, и немцы немного отступили. За серыми мундирами показалась высокая, худая фигура с револьвером в руке. Раздался выстрел, и немецкий солдат рухнул на землю.
«Офицер гонит их револьвером, – мелькнула мысль у Янко. – Наверняка они снова пойдут в атаку, а потом…» Потом? О том, что будет потом, Янко думать не стал. Только бы уцелели остальные… Пали Федя, Пучикова, Пятка, не обойдет смерть и его.
Он вставил в автомат последний диск. Осторожно ощупал правой рукой шинель, вынул из кобуры револьвер и положил его в карман. Пусть будет поближе. Еще у него есть две гранаты. Нет, так легко они с ним не справятся! Он швырнул гранату, и в этот момент в долине залаяли автоматы.
Две его группы! Ребята пробились к молодняку. Стрельба усилилась и у подножия Прашивой. Это же Светлов, они уже в долине! Плохо лишь, что сил у них по сравнению с немцами мало, а патронов еще меньше. Немцев по крайней мере вдвое больше, и боеприпасов у них полно. Просто так они в горы не отправляются.
– Отр-разить их во что бы то ни стало! – разнесся раскатисто приказ Янко.
Из-за стволов посыпались последние пули. Прочерчивая широкие дуги, полетели последние гранаты. Из одиннадцати ребят, которые прикрывали переход, остались лишь пять, способных вести бой. Но его пули не берут. И осколки гранат тоже.
– Третья меня ужалила, тряпье вшивое! – взревел Грнчиар и плюнул далеко перед собой. – Ну да только поцарапала…
Янко подумал:
«Меня еще ни разу не ранило. Если попадут, то наверняка, сразу же убьют…»
Он рассердился на себя. Что это он фантазирует? Но теперь у него остался только револьвер. Он подполз к мертвому партизану, чтобы взять у него автомат. Тот и после смерти крепко сжимал его в руках.
Янко выстрелил, и сразу же пули засвистели из долины. «Спасены!» – с облегчением вздохнул он, когда немцы в панике отступили.
– За мной! – приказал Янко и узкой долиной бросился к расположенному напротив молодняку, где их ждали другие партизаны.
Гитлеровцы еще раз атаковали Светлова, но к этому времени на снег легла тьма, как будто опускались тысячи ворон, и они понемногу отступили в долину. Чувствуя себя властелинами гор днем, в темноте они боялись партизан. Они еще с ужасом вспоминали леса Украины, где, по их словам, каждый куст стрелял, каждое дерево швыряло гранаты. Они знали: здесь есть и советские партизаны, научившие стрелять и словацкие деревья.
– Не останавливаться! – кричал Янко, и его голос приводил в движение ноги людей, которые дремали с открытыми глазами, дремали стоя и на ходу.
Они шли еще целый час, а потом, сонные, разыскивали землянки.
– Сожгли, гады! – выругался Феро Юраш и указал рукой на залитые серебряным лунным светом черные ямы, еще не покрытые снегом.
Янко распорядился, чтобы его подождали, а сам пошел с Имро к лесной сторожке разузнать, есть ли немцы в Стратеной. Сторожка стояла нетронутой, из ее трубы валил дым.
Они спустились по узкой дорожке. Имро подполз к косматой собаке, которая лишь заворчала на него, и заглянул через окошко в кухоньку, где горел свет. Там он увидел лесника с женой и Эрвина Захара. Он свистнул Янко, и они сразу же ввалились в теплые сени, сопровождаемые волной холодного воздуха. Из боковых дверей вышел Газуха. Он не успел даже обнять Янко, как зазвонил, скорее, как-то заворчал телефон.
– Алло, алло! – закричал он в трубку. – Я – «Остров», «Остров», а вы «Маяк»? Что? Двинулись? Сколько, говоришь? Триста?
«Может быть, это и в самом деле остров? – подумал Янко, прислонившись к теплой стене кухни. – Остров, где нет немцев?»
Кто знает, расположились ли они у дорог и в лесных поселках? В Длгой-то они наверняка есть. Могут быть в Железновцах и в Стратеной. Может быть, уже захвачены целые районы, и лишь кусочек земли около сожженных землянок и лесной сторожки – это и есть вся свободная территория? Может быть, та пядь земли, на которой он сейчас стоит, и в самом деле, как в сказанном Газухой пароле, является островом, маленьким островком свободы, окруженным водой? А маяк? Это наверняка отвечает Милка. Она находится в еще большей опасности, чем они.
Янко трясла лихорадка. Голова раскалывалась на части. В ушах шумело, а мысли путались. При воспоминании о Милке в его сердце возникло какое-то теплое чувство. Она там, далеко. Нужно идти вниз по долине. Шагать, шагать и стрелять перед собой, стрелять. Нет, это не долина, это не покрытая грязью дорога. Он на острове, а вокруг него волнуется море. А маяк? Маяк… Он протянул руку к телефону и пробормотал:
– Это же Милка, я хочу ей…
Газуха дал ему трубку, но от усталости и лихорадки у Янко закружилась голова. Только теперь он почувствовал всю тяжесть того, что ему пришлось испытать. Ноги его подкосились, и, обессиленный, он соскользнул вдоль стены на пол.
Газуха схватил трубку и долго думал, что сказать. Он видел, что Янко в обмороке. Наконец он закричал в телефон:
– Янко шлет тебе привет, Янко! Понимаешь?.. – Он бросил виноватый взгляд на Имро, который склонился над Янко, и соврал: – Нет, только что вышел… Ну да, здоров как бык…