Текст книги "Лавина"

Автор книги: Милош Крно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

11

Эрвин Захар молча прошел мимо нового навеса, из-под которого четверо рабочих выносили телячьи кожи, и вспомнил, как утром отец сокрушался, что с фабрики исчезает уже восьмой рабочий. Если так пойдет и дальше, то все предприятие придется закрыть. Говорят, рабочие убегают в горы, к партизанам. И солдаты ничего не могут с ними поделать, многие из них так и остались там. Ну, если не словацкие солдаты, то уж немцы их перестреляют.

Ногой он открыл садовую калитку. Пронзительно закудахтала пестрая курица, испуганно затрепетала крыльями, но слишком она была жирной, не смогла взлететь и только, испуганная, бросилась бежать. Из сада потянул июльский ветерок, он разбросал мусор в загородке для птицы и прилепил к пиджаку Эрвина белый бумажный листик. Эрвин опустил руку в карман и сердито смял в нем какую-то бумагу.

«Идиоты, – подумал он, – ждут статью о современник немецкой поэзии, а месяц назад зарезали мой сборник.

Сюрреализму, дескать, нет места в Словацком государстве. Что же, о богородице мне, что ли, писать? Мне такая писанина противна».

Эрвин изменился за последние годы. Он повзрослел. Отпустил узкие бакенбарды, щеки его утратили розовый цвет. Частые кутежи оставили след в виде кругов под глазами, подбородок его потемнел, а над узкой верхней губой появилась тонкая полоска. Он уже должен был регулярно бриться. Черные проницательные глаза потеряли былой блеск, будто выцвели.

На шезлонге под старой сливой сидел сводный брат Эрвина Петер Яншак. Месяц назад он приехал на каникулы из Швейцарии, где учился в высшей торговой школе.

Увидев его, Эрвин хотел повернуть, но Пуцик, как звали дома Яншака, хотя тому уже исполнилось двадцать три года, закричал:

– Иди сюда, Эрвин, присядь на минутку, ведь мы с тобой так ни разу и не поговорили.

Эрвин взглянул на его замысловатую прическу, волнистые волосы и зеленые очки, в которых отражались лучи заходящего солнца, ухмыльнулся и подошел к нему.

Он никогда не знал, о чем говорить с Пуциком. Хорошо еще, что отец послал его в Швейцарию, а не в Братиславу, где от него невозможно было бы отделаться.

Эрвин мало внимания уделял своему гардеробу, и эта небрежность особенно бросалась в глаза, когда он сидел рядом с Пуциком.

«Он думает, – пришло Эрвину в голову, – что главное в человеке костюм, а не голова».

Он уселся на лавочку и спросил ироническим тоном:

– Ну что, привык к сыру? Как будто в Липтове тебе его было мало.

Пуцик подтянул отутюженные белые брюки, скрестил ноги и покачал головой.

– Ты все такой же циник, все придираешься, – сказал он и достал из кармана толстую, короткую сигару. – Ну а сыр там, если уж хочешь знать, качественный. И вообще там все качественней… Одно плохо, – он закурил сигару, – швейцарцы ложаться спать с курами – как следует там не кутнешь.

Он выпустил из-под черных усиков струйку дыма, вздохнул и рассмеялся:

– В Братиславе в этом отношении лучше, правда?

– Скука, – отрезал Эрвин с кислой гримасой на лице. – Надоело мне это. А кроме того, они заставляют здесь человека плясать под свою дудку. Одни ходят по политическим собраниям, другие разыгрывают из себя в кафе конспираторов, героев. Скука, скажу я тебе…

– Интересно, – удивился Пуцик, усталым взглядом наблюдая за тем, как струйка дыма исчезает среди зеленых листьев старой сливы, – ведь когда-то ты восхищался глинковцами.

Лицо Эрвина покраснело, глаза зло заблестели. Он махнул обеими руками.

– Глинковцами я никогда не восхищался, – отрезал он, – хотя и побывал у них. Фашизмом – это да, но клерикалов я терпеть не мог. Ну а фашизм… – задумался он, – фашизм сделал много хорошего. Расизм, война, клубы нудистов в Германии…

Пуцик старался понять все, что говорит ему охваченный восторгом Эрвин. Он улыбался про себя: вероятно, его лягнула муза, но лучше бы Эрвин писал об этом и своих стишках, почему он, Пуцик, должен выслушивать такую ерунду? Философией он никогда не увлекался, а находясь на учебе в Швейцарии, столкнулся с политикой, но с такой, которую понимал.

Заскрипела калитка. В сад, задыхаясь, вбежал старый рабочий в кожаном фартуке. Его маленькие глаза были полны страха.

– Молодой пан, молодой пан! – закричал он охрипшим голосом. – Идите, идите поскорей, партизаны пришли, подумать только, хотят взять автомобиль! А пана фабриканта как раз нет дома, – покачал он головой. – Молодой Приесол с Имро Поляком, а с ними еще какой-то русский.

Он, не скрывая нетерпения, смотрел, как Эрвин, пожав плечами, медленно встает с лавочки. Когда Эрвин направился к дому, старый рабочий начал взволнованно говорить ему:

– Вы им скажите, что существует закон, пан фабрикант рассердились бы…

– Не учите меня, пан Мрвента, – прервал его Эрвин. – Уж я-то знаю, как с ними разговаривать.

Пуцика охватила дрожь при мысли, что Эрвин может ввязаться в ссору с партизанами, поэтому, когда оба удалились, он, перебежав через сад, спрятался на гумне. Если что-нибудь случится, он останется в стороне. Эрвин зря разыгрывает из себя героя.

Когда Эрвин с Мрвентой вошли во двор, перед гаражом за старым навесом стояли рабочие с кожевенной фабрики, с любопытством рассматривая автоматы и пулемет. Имро Поляк показывал им, как из них стрелять, в то время как широколицый мускулистый партизан пытался объясниться со старым Приесолом.

Янко подошел к Эрвину и, сохраняя спокойное, но строгое выражение лица, сказал:

– Нам нужен автомобиль, примерно на час, а этот Мрвента не хочет…

Эрвин скорчил гримасу: улыбнулся уголком рта и взглянул на Мрвенту.

– Правильно, он ведь не может распоряжаться автомобилем. Если отца здесь нет, то решения принимаю я…

– Ну, короче, – не выдержал Янко, – где ключи от гаража?

– Это просьба или требование?

Голос Эрвина дрожал от возмущения. Он видел, что на него обращены взгляды всех и всем интересно, как он себя поведет.

– Да возьмите его так, чего там спорить! – закричал кто-то из рабочих.

Янко улыбнулся Эрвину, но тут же стал серьезным.

– Понимай как хочешь, но автомобиль нам совершенно необходим.

– Понимаю, – ухмыльнулся Эрвин и, вытащив из кармана связку ключей, передал их Имро Поляку. Открыв гараж, Имро спросил:

– Кто из вас умеет водить машину?

Эрвин подошел к Янко.

– Если хочешь, – предложил он, – я могу вас подвезти. По крайней мере убью время. И с машиной ничего не случится.

Янко задумался, шепнул что-то русскому, а потом согласился. Русский партизан сел рядом с Эрвином, Янко с Имро – сзади.

Машина выехала со двора и помчалась по улице в направлении шоссе. Когда они приближались к Вагу, Янко снял автомат с предохранителя, и бросил Эрвину.

– Не боишься с нами?

Эрвин обиделся и громче, чем хотел, ответил:

– Никогда в жизни ничего не боялся.

Через мост они выехали на шоссе. Русский партизан, который все время молчал и спокойно курил папиросу, обернулся назад:

– Слушай, здесь можно подождать…

– Остановись здесь, – сказал Янко, и Эрвин затормозил.

Они открыли дверцы, и русский партизан посмотрел на часы:

– Пошли, пора!

Все трое выскочили, только Эрвин, удивленный, остался сидеть за рулем, думая о том, что, собственно, они хотят сделать. Когда партизаны залегли в канаву, Янко крикнул:

– Эрвин, иди сюда, там в тебя могут попасть.

Эрвин вышел из машины и уселся за Янко в глубокой канаве.

– Кто это может в меня попасть?

– Кто-кто, увидишь, – рассмеялся Янко. У Эрвина по спине пошли мурашки.

Был тихий летний вечер. Позади желтых полей бежал длинный поезд. Сизый дым валил из трубы и оставался висеть в воздухе продолговатым облаком. Вдали вырисовывались низкие холмы, а за ними небо освещалось огненными лучами заходящего солнца. Как раскаленное железо, опущенное в воду, гасла заря над холмами. Высоко-высоко над шоссе пролетел самолет.

Едва партизаны осмотрелись, как из-за поворота появился автомобиль, раскрашенный зелеными и серыми полосами. Имро взялся за пулемет и крикнул:

– Посмотрим! Вот они…

Все затаили дыхание, в том числе и Эрвин, который только теперь понял замысел партизан. Сердце его заколотилось, он весь напрягся в ожидании предстоящего.

– Ложись! – дернул его Янко и прижал автомат к плечу. В тот же момент прозвучала команда русского партизана:

– Давай!

Когда автомашина приблизилась шагов на двадцать, затрещал пулемет Имро, к нему сразу же присоединились автоматы. В открытом окне автомашины появилась рука с револьвером, но револьвер, описав широкую дугу, в тот же момент упал на шоссе. Звякнуло стекло, мотор жалобно загудел, и после еще одной пулеметной очереди машина перевернулась и перелетела через канаву в пшеницу. Мотор все еще гудел, но теперь уже с перебоями, хрипло. Задние колеса покосились, прижались к крыльям, только передние еще крутились по инерции. Потом остановились и они. Никаких признаков жизни. Янко первым выскочил из канавы.

– Подожди, осторожно, – предостерег его русский, а сам перебежал через дорогу. Янко вытащил из-за пояса ручную гранату и осторожно вынул предохранитель.

– Ничего, Федя, – подмигнул он русскому и остановился на краю дороги. Размахнувшись, бросил гранату в автомобиль.

Раздался взрыв. Оказавшись на шоссе, Эрвин увидел, как над пшеницей поднимается облачко черной пыли.

Имро не выдержал и кинулся через канаву в поле. Он заглянул в автомашину через разбитое окошко. Покачал головой и радостным голосом закричал:

– Автоматы у них что надо! Возьмем их.

На обратном пути Янко сидел на переднем сиденье рядом с Эрвином. Он обернулся назад и попросил:

– Дай папиросу, Федя.

Курил Янко только в исключительных случаях. Он неловко закурил и закашлялся. Федя расхохотался:

– Ты куришь, как девчонка.

Янко ответил ему улыбкой. Лицо его светилось радостью. Ему очень хотелось поскорей оказаться в Стратеной, у командира, и рассказать ему о своих действиях. Интересно, что он скажет об этой первой удачной операции? Все они рассчитали точно.

Да и Имро с Федей тоже радовались. Они разбирали немецкие автоматы, и при каждом щелканье затвора Эрвин слегка вздрагивал. Согнувшись над рулем, он прищурил глаза, стараясь упорядочить свои мысли. Казалось, что радость, расцветшая в душе Янко, коснулась и его сердца.

Янко искоса посмотрел на Эрвина, не выдержал и подтолкнул его:

– Что ты об этом скажешь, Эрвин?

Эрвин растерянно улыбнулся, но в тот же момент его лицо, на котором так легко появлялась улыбка, погрустнело.

– Почти на том же самом месте, – сказал он не оборачиваясь, – мы с твоим дедом ловили двух шпионов.

При этих словах, так неожиданно вырвавшихся, его охватило теплое чувство, как и тогда, когда, будучи мобилизованным, он охранял мост в Погорелой.

– Ну да, в тридцать восьмом, – прервал его Янко. – А что ты скажешь об этом?

Эрвин пожал плечами и, не раздумывая долго, ответил:

– Что и говорить, забавно это…

– Забавно? – удивился Янко. – Это для кого как. А вообще-то для тебя все или скучно, или забавно.

– Ты думаешь?

– Да, это так, – подтвердил Янко, понизив голос. – Знаем мы друг друга с детства, но я еще ни разу не видел, чтобы ты был чем-нибудь восхищен.

Слова Янко подействовали на Эрвина как холодный душ. Его губы скривились в легкую ироническую улыбку.

– Были у меня такие минуты слабости. Надеюсь, ты не будешь меня агитировать? – рассмеялся он. – Я все равно не вижу ничего разумного в том, что вы здесь делаете.

Янко махнул рукой и проворчал:

– Ну и самомнение у тебя, Эрвин! Все «я» да «я». А ведь я тогда говорил тебе, помнишь? – упрекнул его Янко.

– А что, мне надо было горланить гардистские песенки? Никогда я их не горланил…

– Но ты шел с ними, не удержался на своем третьем пути. То же самое и сейчас, сейчас даже больше, чем тогда. История тебя когда-нибудь осудит.

Эрвину не хотелось спорить, он все еще находился под впечатлением от происшедшего. Он лишь ответил:

– Да, история хороший судья.

Янко стиснул от злости зубы. Он хотел было обругать Эрвина, но только махнул рукой.

Вечером по Погорелой пронесся слух, что за Вагом в пшенице лежит опрокинутая автомашина с убитыми немецкими офицерами. Люди собирались перед домами; одни, преисполненные ужаса, жаловались – вон что происходит, другие заговорщически усмехались – так им и надо, гитлеровским палачам!

12

Милка чувствовала, как биение сердца отзывается во всем теле. Она стояла на склоне, выше танцевального круга в Каменной, как раз на том месте, где спустя годы увидела Янко. Она приложила руку к горлу, биение сердца ощущалось и там. Сердце билось сильно и быстро.

Янко стоял перед ней, он улыбался. Молодежь разбрелась по лесу, вверх по склону спешили две девушки. На Магуре Имро собирался учить их стрелять.

После того как Янко во время собрания несколько раз посмотрел на Милку, она догадалась, что он обратится к ней. Она специально осталась, и он сразу же подошел к ней. Только почему он так странно на нее смотрит?

Он совсем не такой, каким был минуту назад, когда рассказывал молодежи о немцах. Милка почувствовала радость в душе, смешанную с тревогой, такой же, какую она испытывала тогда, когда впервые увидела его у танцевального круга. Что, если его отношение к ней окажется холодным, сдержанным? Ведь он столько испытал, может, кое-что из того, что их связывало когда-то, теперь забыто. Нет, он должен хорошо помнить обо всем, что они пережили вместе. Должен, хотя с тех пор прошло более десяти лет.

Янко неторопливо огляделся, поправил ремень на гимнастерке, лицо его стало серьезным.

– Послушай, Милка, – сказал он почти шепотом, как будто опасаясь, что и у деревьев есть уши, – я хотел бы с тобой поговорить.

Она украдкой бросила на него взгляд из-под длинных ресниц, нежных как пух, и опустила глаза. Янко легонько взял ее за локоть и указал взглядом на противоположный склон, покрытый гвоздиками и маргаритками.

– Пойдем посидим там. Хорошо?

Она согласно кивнула и пошла перед ним. Теплый ветерок трепал ее пестрое платье в цветочек и льняные волосы. Тени елей, раскачиваемых ветром, легли на полянку. Над ними грациозно пролетела сорока с длинным веерообразным хвостом, блеснула, как жар-птица, в солнечных лучах, падающих через густые кроны елей, и исчезла в полумраке леса.

Милка робко села, загорелые руки положила на колени, едва-едва прикрытые платьицем, откинула голову назад.

– Как хорошо, что ты вернулся, – произнесла она одним духом, и ее лицо покрыл румянец.

Янко сдержанно улыбнулся:

– Что же, раз пули меня обходят! – Он пожал плечами, как будто хотел показать, что он здесь ни при чем, и продолжал, понизив голос: – Я хотел поговорить с тобой еще раньше… Послушай, ты работаешь в этом компосесорате, у тебя там телефон… В общем, нам нужна связь с Погорелой.

Милка уперлась локтями в колени и посмотрела на него. В ее волосах блеснул солнечный луч. Янко коснулся мимолетным взглядом ее голубых и, казалось, теплых глаз и увидел в них недоумение. Наверное, она ждала, что он заговорит о другом.

– Ведь я вам уже звонила, – вырвалось у нее.

– Знаешь, мы бы хотели, чтобы ты делала это регулярно. Ты могла бы делать это каждый день. Товарищи тебе скажут, что передать. Только, – он поднял брови, – осторожно.

Его слова, казалось, вызвали у девушки интерес. Ей нравилась эта затея с телефоном, явно нравилась, так же как и сам Янко. Они дружили только в детстве, но Милка в глубине души старательно хранила эти воспоминания, как большую драгоценность, а мысль, что она будет время от времени звонить Янко в лесную сторожку, обрадовала ее. Главное, что она его услышит, а большего ей и не надо.

Она глубоко вдохнула дурманящий аромат тимьяна, а вспомнив, как убедительно говорил Янко о том, что словацкий народ должен освободиться от немцев, очень захотела узнать, что делает сам Янко.

– А ты у них главный? – не выдержала она, но сразу же прикусила нижнюю губу. Что, если он рассердится, ведь есть же у него свои тайны.

– Нет, – улыбнулся Янко, – командир здесь русский, тот, который разговаривал с мамой. Он спрыгнул с самолета, должен был идти на восток, но мы упросили, чтобы его оставили здесь. Мы нашли его с поврежденной ногой.

– Тогда на танцевальном празднике вас было всего несколько человек, – перебила его Милка, – а теперь вон сколько! Я буду ребят уговаривать, чтобы еще к тебе шли… – Оборвав фразу на этих словах, она потянулась рукой к бархатной бабочке лимонного цвета и грустным голосом прошептала: – Улетела… А знаешь, Янко? – Ее глаза и голос оживились. – Когда мы были еще детьми, ты хотел поймать бабочку, такую желтенькую. Но ты этого наверняка уже не помнишь.

– Почему же? – пристально посмотрел на нее Янко. – Очень хорошо помню. – Он сам смутился, когда почувствовал, что в его голосе зазвучали теплые нотки, и добавил насмешливо: – А в воду я прыгал, как лягушка. Отчаянным был.

Милка стала грустной.

– А помнишь, как ты у меня из руки вырвал букет? – показала она на гвоздику. Девушка подперла подбородок ладонью, посмотрела вдаль и добавила: – Ты его отнес Мариенке.

Стоило ей вспомнить о любви Янко, как печаль сжала ее сердце. Янко помрачнел. Он вытянул длинные ноги и сердито махнул рукой:

– Э-э, чего там!..

– Да, потом вы с ней почему-то расстались, – сказала она задумчиво. – Но на танцевальном празднике, – добавила она громче и более живо, так, как говорила прежде, – ты с нею разговаривал.

– Разговаривал! – расхохотался Янко, украдкой бросив на нее испытующий взгляд. – Сокола ее хотели расстрелять Милка посмотрела на него непонимающе.

– Но ведь она его оставила, – возразила девушка. Она ожидала, что Янко начнет говорить о Мариенке, но, когда наступила неловкая пауза, сказала: – Говорят, что первая любовь не ржавеет.

Глаза ее лукаво заблестели. Она видела, как Янко сжал губы и сердито сорвал длинную травинку. Обернув ее вокруг руки, он сказал с горькой усмешкой:

– Первая любовь… Может и так, только не она была моей первой любовью.

Если бы Милка посмотрела на него, то все поняла бы по выражению его лица. Он думает о ней, ее называет своей первой любовью, Милку.

Она покраснела, закрыла глаза, не смея взглянуть на него. Она казалась себе маленькой, совсем маленькой.

Вот Янко в коротких, залатанных штанишках, с волосами, растрепанными, как воробьиное гнездо, ведет ее, крепко держа за руку. Вот они оперлись согнутыми руками о забор и через щель во все глаза смотрят на то, что делается во дворе у Захара. Под навесом стоят рабочие. У них нахмуренные, строгие лица, упрямые взгляды. Отец Янко вышел из толпы, отбросил в сторону фартук и решительным тоном что-то возражает Захару. Потом она чувствует дыхание Янко на своем лице, он шепчет ей на ухо: «Я тоже буду кожевником, когда вырасту». Д она, в ужасе от крика, который стоит во дворе Захара, говорит затаив дыхание: «А я буду тебе готовить».

Янко вернул ее к действительности:

– Ну, пойдем, Милка. Воспоминания оставим на другое время. Я должен идти к Имро, а потом еще к Беньо.

Милка медленно встала, поправила платье и как бы через силу сказала:

– Ничего этот дядя Беньо не боится… Да и вы здесь не робеете.

– Пусть боятся жандармы и гардисты, – засмеялся Янко, а потом озадачил ее вопросом: – Как тебе понравилось собрание?

Она пожала плечами.

– Хорошо ты сказал. Смешно, что некоторые верят этому Тисо. А знаешь что, Янко? Не надо тебе было так нападать на Юрко Врбенского. Он не пошел копать эти землянки, потому что немного трусоват.

– Но ведь как раз трусость, – вспыхнул Янко, – сегодня самый большой грех! Почему я не боюсь? И разве он не должен был уже давно уйти в горы?

Они перешли через ручеек и медленно шагали по запыленной дороге.

– Лучше бы я к нему обратилась по-доброму, – ответила Милка, – ведь он хороший парень. – Потом засмеялась и сказала: – А знаешь, что мне понравилось больше всего? То, что пришел Людо Юраш. Ему едва исполнилось четырнадцать, а он уже тянется к ружью. Смелая пошла детвора!

У деревянного креста на распутье они расстались. Янко вернулся в горы, а Милка пошла по меже к селу.

Приятная прохлада охватила девушку. Милка остановилась на берегу пруда в густом вербняке. На другом берегу кто-то вскрикнул, и над водой мелькнула большая форель с серебряным брюшком. Два рыболова бросились к удочке. В одном из них Милка узнала Эрвина Захара. Другой был широколиц, коренаст, в соломенной шляпе. Приблизившись к ним, она услышала торжествующий голос Эрвина:

– В ней добрых полкило, Рента, я тебе говорю.

Он ударил форель о камень, полюбовался ею и положил в ведерко.

– Не лучше ли ловить рыбу, – засмеялся он, – чем торчать в твоей Братиславе?

Молодой человек, которого он назвал Рентой, пожал плечами.

– Что за удовольствие, – возразил он, – когда тебя того и гляди партизаны укокошат.

– Брось, зачем ты им нужен? На мелочи они не размениваются. Если бы вас, гаемистов [12]12
  Сокращенное название членов молодежной фашистской организации «Глинковская молодежь». – Прим. ред.


[Закрыть], здесь был целый полк, это могло бы их заинтересовать.

– Ты смеешься над серьезными вещами, Эрвин. Я даю тебе хороший совет: поезжай со мной в Братиславу.

Эрвин хлопнул его по спине:

– Копать окопы? Нет, из Погорелой я не сделаю ни шагу. Ведь это красота – бунтующий народ. А там такого не увидишь.

– Так или иначе, – возразил Рента, – а бороться надо. Хотя бы с пером в руке, друг. Бороться с таким бандитизмом.

Рыболовы прошли мимо. Милка покачала головой. Что это за человек и чего он хочет от Эрвина? Чудак. Да и Эрвин чудак. Она поспешила в Погорелую. Перед ее глазами все время стоял Янко. Почему он не хотел говорить о Мариенке? Может быть, он все еще думает о ней? Эта мысль мучила ее все сильней. Конечно, Янко все еще любит Мариенку, поэтому он был таким замкнутым, только поэтому. Печаль сжала сердце девушки. Ей захотелось оказаться сейчас дома и плакать, долго плакать…

На улице она увидела много незнакомых лиц. Перед домом Захара стоял легковой автомобиль. Высокий улыбчивый мужчина средних лет с очень длинными волосами нетерпеливо кричал:

– Поехали, пан депутат, а то стемнеет!

Милка прошла мимо сада перед домом Захара. В саду было много лилий и роз, стояли две темные ели. Через решетку зеленого забора она увидела Ондрея Захара и депутата Жабку. Они пожимали друг другу руки. Лицо Жабки сияло.

– Ну, мне пора, видишь, как Луч торопит. Ладно, помогай хотя бы финансами…

Ондрей Захар закашлялся, и до Милки донеслись его слова:

– Иди, иди, поторапливайся, министерские кресла так просто не раздаются.

За Милкиной спиной раздался шепот:

– Быстрее, пан депутат. Мы не успеем добраться до Бистрицы засветло.