Текст книги "Дорогой отцов (Роман)"

Автор книги: Михаил Лобачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Генерал-полковник Еременко вступил в командование фронтом в то время, когда у противника было превосходство в людях и технике, когда оперативная инициатива находилась в руках немецкого командования. В этих трудных условиях надо было организовать стойкую оборону на заранее подготовленных рубежах.

Командующий фронтом, встретившись с Чуяновым, назначенным членом Военного совета фронта, самым подробным образом расспросил его, чем может помочь фронту город, его промышленность.

– Все заводы, а у нас их более сотни, работают на оборону, товарищ Еременко, – знакомил Чуянов командующего с хозяйством области. – Даем танки и артиллерию, пулеметы и минометы. Делаем снаряды, авиабомбы и много другой боевой техники.

– Мне бы танков побольше, товарищ Чуянов, – с сосредоточенной задумчивостью проговорил командующий.

– Давайте попросим у Верховного Командования увеличить наряды для нашего фронта.

– Побольше бы противотанковой артиллерии, – словно не расслышав Чуянова, продолжал Еременко. Он на минуту задумался. – Просить у Верховного Командования нелегко, – вполголоса проговорил он. – А нельзя ли подбросить танков, не обращаясь к Верховному?

Чуянов пристально посмотрел на Еременко. Командующий не отвернулся. Чуянов вынул блокнот и записал просьбу командующего.

– Мне хотелось бы знать это скоро, – добавил Еременко.

– Я понимаю вас. Мы посоветуемся.

– Очень хорошо. – Еременко оживился. – Заранее говорю спасибо танкостроителям. Как они?

– Как положено.

– И вообще, Алексей Семенович, фронту все нужно: и пулеметы, и минометы, и снаряды, и гранаты. Вы, как член Военного совета фронта, займитесь железными дорогами, водным транспортом. Очень задерживаются в пути боеприпасы.

– Транспорт, действительно, у нас хромает. Все дороги – однопутки. Станции забиты эшелонами, оборудованием, хлебом, углем. Нагрузка на дороги невообразимо высокая. На некоторых перегонах железнодорожники пускают поезда в затылок. Я займусь дорогой.

– И Волгой, – добавил командующий.

– И Волгой. Противник усиленно минирует ее. Несколько – караванов уже подорвалось на вражеских минах. Мы, Андрей Иванович, в помощь Волжской военной флотилии установили комсомольско-молодежные посты по берегам Волги до самой Астрахани. Посты наблюдают за рекой круглосуточно.

К Еременко вошел загорелый, обветренный генерал. Вид у него был усталый. Командующий с одного взгляда хотел понять – с добром или с худом пришел к нему интендант. Худого было много. Противник усиливал нажим на всех главнейших направлениях, в его руках оперативная свобода, резервы, господство в воздухе.

– Два состава снарядов протолкнули, товарищ командующий, – доложил интендант.

– А еще что?

– На ближних подступах пока, ничего.

– Видите? – обратился Еременко к Чуянову. – Вот что, голубчик, – повернувшись к генералу, заговорил командующий, – как хотите, а снаряды мне давайте. Принимайте какие угодно меры, но снаряды должны поступать на фронт бесперебойно.

За генералом, скрипнув, захлопнулась дверь из сырых досок. Командующий встал. Под ним, грузным, прогнулся зыбкий настил пола.

Командующий поднял голову и тотчас зажмурился от яркого света. Свет никак не могли отладить, то он слишком был ярким, то слишком тусклым. При сумеречном освещении давила теснота комнаты, ее сырость и неуютность. Еременко раза два прошелся по комнате и, вернувшись к столу, раздумчиво сказал:

– Нам, Алексей Семенович, так много доверено, что хочется сделать все возможное и даже невозможное.

XII

Вернувшись к себе, Чуянов пригласил заведующего транспортным отделом.

– Командующий жалуется на плохой подвоз боеприпасов, – сказал он ему. – Просил помочь. Надо срочно послать работников обкома в Арчеду, Качалино, Филоново, Камышин, Владимировну, Ленинск – на все крупные станции.

Чуянов то и дело брал телефонную трубку. В обком звонили из районов области, из министерств. Из Москвы спрашивали, как идет уборка хлеба и подвоз зерна на элеваторы. А районы просили помочь горючим, уборочными машинами.

– Мало грузовиков для вывозки хлеба на дальние расстояния, – жаловались секретари райкомов партии.

– Ссыпайте в глубинки, – указывали из обкома. – Временно занимайте под хлеб общественные здания. Зерно берегите пуще своего глаза.

В приемной Чуянова дежурный сортировал пачки телеграмм, поступивших из Москвы, Куйбышева, Саратова и многих городов Урала и Сибири. Правительственные шли непосредственно к Чуянову, простые – передавались для исполнения в отделы обкома. Содержание депеш самое разнообразное: просили ускорить отгрузку стали на шарикоподшипниковые и авиационные заводы, сообщали о выходе с Астраханского рейда нефтеналивных караванов; ставили в известность об отправке самолетами цветных металлов для заводов.

Поздно ночью открылось заседание городского комитета обороны. Чуянов доложил о том, что Военный совет фронта решил строить оборонительный рубеж на окраинах города.

Рубеж постановили возводить силами и средствами заводов и трестов, разделив его на семь участков, по числу городских районов, возложив личную ответственность за строительство на первых секретарей райкомов партии и председателей райсоветов.

И скоро окраины Сталинграда начали опоясывать окопами, пулеметными и артиллерийскими гнездами. Учреждения с двенадцати часов пустели, в них оставались лишь дежурные сотрудники. Рубеж строили рабочие и служащие, учителя и студенты, домашние хозяйки.

В шумном городе, с оживленным прифронтовым движением, было жарко, душно и пыльно. Из знойной побуревшей степи дул горячий ветер, пропахший горелым житом, распаренной полынью. Сухой ветер гнал тучи пыли, мелкий песок скрипел на зубах, лез в глотку. Трудно работалось в знойный полдень под палящими лучами солнца, нестерпимо тяжело было особенно тем, кто никогда не держал в руках лопаты, лома. Но, несмотря ни на что, дело двигалось и окопы росли на улицах, пулеметные и артиллерийские гнезда возникали у жилых домов, на перекрестках улиц, на развилках дорог.

Павел Васильевич Дубков на рубеже возглавлял женскую бригаду.

– Бабы, бабы, не хныкать, – пошучивал он с домохозяйками. В его бригаде мужчин всего лишь двое: он – бригадир и его помощник – Алеша Лебедев. – Алеша, запиши Марье два кубометра.

– А расплачиваться чем будешь? – посмеиваясь, спрашивала Марья старика.

– Не пропадет, милая. Фашисты за все расплатятся. У тебя, Спиридоновна, как делишки? Э-э, матушка, подчистить надо, подчистить. Вот тут землицы немножко сними. Вот тут стенку подровняй. Так, старательная. Спиридоновна, тебе сколько лет?

– Жениха ей подыщи.

– Мы ее на теплой хате женим. Алеша, запиши Спиридоновне от нашей бригады благодарность. И в нашу газету помести. Газетку пристрой над ее окопом.

* * *

Вечером у Чуянова на рабочем столе лежала дневная сводка о работах на городском рубеже. Сделано было немало, но Чуянов, просмотрев сводку, вызвал своего помощника.

– Позвоните секретарям райкомов, – сказал он ему. – Пусть они лично просмотрят списки сотрудников каждого учреждения и как можно больше пошлют людей на рубеж.

В кабинет вошел в военной форме секретарь обкома по кадрам. Он доложил, что истребительные батальоны доукомплектованы, переведены на казарменное положение. Людям выдано оружие.

– Прошу, Сергей Дмитриевич, обратить особое внимание на командный состав. Чрезвычайные тройки оформим решением бюро обкома. Обстановка не улучшается. Во всяком случае, люди должны свыкнуться с этой крайней мерой…

Чуянов нахмурился.

– О материалах договорились?

– Взрывчатку дает командование фронтом. И специалистов-подрывников. Будем подрывать на заводах важнейшие коммуникации.

– Да, да… И еще раз напоминаю: подрывать только с разрешения городского комитета обороны. За малейшее нарушение – трибунал. – Помолчал. – А теперь скажите, как дело обстоит с партизанскими отрядами?

– Отряды, Алексей Семенович, организационно оформлены. Некоторые уже ушли в районы своих баз.

– Учтите, – заметил Чуянов, – особенности южных районов. Открытая голая степь. Мне кажется, что мелкие группы наиболее подходящая организационная форма в наших условиях. Военные операции, ясное дело, наши отряды едва ли смогут вести. Думаю, что основное для них – это разведка и диверсии. Однако более точные цели и задачи партизанам определит командование. А теперь вот что: армия просит проводников. Людей подберите как можно быстрей.

Раскрылась дверь кабинета. Появился помощник Чуянова.

– Алексей Семенович, машина подана, но вы просили напомнить о Дубкове. Он здесь.

– Просите.

Просторный кабинет с длинным столом и множеством стульев вокруг него несколько смутил старого партизана, который впервые пришел на прием к первому.

– Проходите, Павел Васильевич.

Дубков не удивился, что его Назвали полным именем. «Начальству все известно».

– Спасибо вам за работу на рубеже, Павел Васильевич, – поблагодарил Чуянов.

– Я, Алексей Семенович, так скажу про свою бригаду. Взял я газету, прочитал домохозяйкам о фашистских зверствах. Женщины заплакали. Слезами, говорю, такой пожар не зальешь. Тут, говорю, требуется дело. И таким родом сколотил я немалую бригаду, дружную и согласную.

Чуянов, выяснив все, что его интересовало, спросил Павла Васильевича, не доводилось ли ему читать фашистские листовки. Дубков, кинув на Чуянова хитрый взгляд, сказал:

– Говорить без утайки?

Павел Васильевич глубоко и тяжко вздохнул.

– Читал, Алексей Семенович. Читал. Но больше ни за что не опоганю своих глаз. Раньше мне очень хотелось самому удостовериться, что враг плетет про меня, про всех нас своим поганым языком. И что же? Пустая у фашистов башка – шалашом крыта. Работу, говорит, вам предоставлю. Это на наших-то заводах? Зарплатой, говорит, обеспечу. Берегите заводы. Ну не дураки?

Павел Васильевич замолчал, задумчиво опустив глаза.

– Я слушаю вас, Павел Васильевич.

– Хватит о фашистской пачкотне. Я к вам, Алексей Семенович, пришел с большой просьбой, – поднял синеватые глаза на Чуянова. – Вернее сказать, с предложением. Отряд из царицынских красногвардейцев хотим организовать.

Чуянов удивленно посмотрел на Павла Васильевича. По выражению его лица не понять – отвергает или одобряет он предложение Дубкова. Павел Васильевич вынул из кармана аккуратно сложенный лист бумаги, развернул и, подавая его Чуянову, коротко пояснил:

– По совету друга, Ивана Егорыча Лебедева, бывшего ротного командира Первого Царицынского добровольческого полка, пришел я к вам, Алексей Семенович. Командир знающий, волевой, с характером. Не знаете его? Не встречались с ним?

– Знаю Лебедева, инженера-строителя. Это не его сын?

– Он самый.

– Та-ак, – раздумчиво протянул Чуянов. – А велик ли будет ваш отряд?

– Как дело пойдет. Какая на то будет ваша поддержка. Можно полк. Мало – два.

Чуянов встал, медленна зашагал по кабинету. Ему было приятно знать мысли и чувства людей, чьи плечи вынесли все тяготы становления народной власти. Чуянов без колебаний сразу решил для себя, что теперь не то время, чтобы формировать подобные отряды, но патриотические чувства ветеранов революции и гражданской войны глубоко взволновали его. Он долго расхаживал по кабинету, а Дубкову его молчание вселяло мрачные мысли. Он понял, что его предложение отклоняется. Чуянов, чтобы не обидеть Павла Васильевича, сказал, что он посоветуется со своими товарищами по работе и тогда скажет свое слово. Потом он подошел к Дубкову и запросто спросил его:

– А если мы вас пошлем в воинские части? Соберет, скажем, командир роты или батареи своих солдат, а вы им расскажете, как рабочие Царицына защищали свой город в тяжелом восемнадцатом году?

Это предложение сразу пришлось по душе Павлу Васильевичу. Ему стало ясно, что об организации отряда партизан не может быть и речи.

– Я согласен, Алексей Семенович.

– Хорошо, Павел Васильевич. Ваш список я оставлю у себя. Мы посоветуемся и работу вашим товарищам подберем.

Павел Васильевич ушел от Чуянова с хорошим настроением. Зазвонил телефон. Чуянов поднял телефонную трубку. Ему звонил уполномоченный обкома из Нижне-Чирской станицы. В южные районы области обком командировал ответственных товарищей помочь местным органам власти вывезти хлеб, машины и общественный скот. Доложив, сколько буртовано общественного скота для отправки его за пределы области, он спрашивал совета, как быть с коровами колхозников. Чуянов, подумав, предложил вывозить и личный скот.

– И мы такую же линию заняли, но люди отказываются. Говорят, с собой возьмем, если туго будет. Местные товарищи предлагают выгонять скотину в принудительном порядке.

– Ни в коем случае, – категорически приказал Чуянов. – Идите в каждый дом, говорить по душам, по-сердечному. Выдавайте от имени исполкомов письменные обязательства на сохранность коров, лично принадлежащих колхозникам. Никаких административных мер. Пусть ссорится с нашими людьми враг, если так сложится обстановка, но Советская власть не пойдет на ссору с колхозниками. Вы поняли меня?

XIII

Сталинград становился судьбой Отчизны. Гроза надвигалась с юга. Не проходило дня, чтобы в городе не объявлялись воздушные тревоги, не проходило ночи, чтобы сонных детей не поднимали с теплых постелей, и матери, задыхаясь от страха, торопились в бомбоубежища, сдергивая с гвоздя заранее приготовленные узелки с хлебом и водой.

В истребительной авиадивизии телефонные провода редко когда оставались свободными. В боевые журналы полков и эскадрилий все больше вносилось записей о воздушных стычках; потери в людях и машинах день ото дня возрастали. Воздушное патрулирование промышленных гигантов, железнодорожных узлов и волжского фарватера с каждым днем усложнялось. Командир дивизии, молодой подполковник, Герой Советского Союза Красноюрченко, перелетая из полка в полк, проверял состояние боевой подготовки личного состава. Утром начальник штаба доложил комдиву, что противник бомбил самый южный аэродром. Красноюрченко сердито насупился.

– Адъютант, машину! – крикнул он. – Прикажите подготовить самолет к полету!

– Есть передать приказание.

Красноюрченко вышел на улицу. Ему подали автомашину.

– На центральный аэродром, – кинул он шоферу.

Обстоятельства налета на аэродром были не совсем ясны. Командир полка мог кое-что недосказать, кое о чем умолчать. На аэродроме командир авиационного полка майор Каменщиков доложил, что самолет к полету готов. Красноюрченко легко и быстро влез в кабину своего истребителя. О вылете комдива тотчас радировали на южный аэродром. Красноюрченко летел бреющим.

– Люблю, – говорил он, – когда от полета кустарник по земле стелется.

Рапорт командира эскадрильи он выслушал с суровой строгостью.

– Аэродром рассекретили! – строго заметил он командиру. – Ночью в районе аэродрома – костер! Что это такое?

– Всего на две минуты, товарищ подполковник.

– Жаль, что не на всю ночь.

Красноюрченко пристально оглядел пилотов.

По виду комдив был несколько старше своих лет. Но высокие литые плечи и широкая грудь делали его фигуру атлетически ладной.

– Товарищи командиры! – заговорил Красноюрченко. – Как это могло случиться? Вы, конечно, понимаете, о чем я говорю. Я не виню всех, но каждый, кто присутствовал на аэродроме, мог предупредить эту беспечность. В храбрости вашей я не сомневаюсь. Летать умеете, но с врагом по-настоящему еще не встречались. Предупреждаю: бои предстоят тяжелые. Покажите себя. Вы советские летчики. Советские! – Красноюрченко помолчал. – Я надеюсь на вас. Да, я уверен в вас!

По дороге на командный пункт Красноюрченко предупредил командира эскадрильи, что противник стягивает к фронту крупные воздушные силы, готовится к серьезным операциям.

– Ваша эскадрилья – ближайшая к врагу. За вами – первый бой, первое испытание. Как люди?

– В людях я уверен, товарищ подполковник.

– Одной уверенности мало. Больше, как можно больше работайте. На это не жалейте времени.

На аэродроме внезапно послышалась стрельба зениток.

– По самолетам! – крикнул Красноюрченко и побежал к своему истребителю. На полпути его качнула взрывная волна. Он догнал свою пилотку, сорванную с головы, и еще раз крикнул: – В воздух!

Он круто погнал самолет в дымное небо, и когда приборы показали две тысячи метров, подполковник осмотрелся: «Где же гитлеровцы?» Вражеские машины (их было двенадцать) держали курс на юг. «Хейнкели» шли звеньями. Красноюрченко полетел правее облаков и скоро скрылся из виду. Потом, спустя две-три минуты, выскользнул из облаков, тотчас оказался на «хвосте» вражеского звена и открыл пушечный огонь. «Хейнкели» открыли ответный, Красноюрченко, разворачиваясь на Сталинград, вновь увидел «хейнкелей», выстроившихся в замкнутый круг. «Что это – оборона? Против кого?» Красноюрченко увидел звено своих «яков». Истребители, покачав крыльями, пристроились к подполковнику. Красноюрченко, приказав летчикам продолжать выполнять боевую задачу, полетел на центральный аэродром, где уже знали, что он сбил аса.

Спустя неделю его произвели в полковники. Молодой полковник по-юношески расчувствовался. Вспомнилось детство, проведенное на Волге; вспомнились наставления отца-рыбака, который в науке разбирался плохо, отучал сына от книг тычками и подзатыльниками.

Пришли колхозы. Ванюшка выучился на тракториста, потом скоро дошел до бригадира и механика. Рос буйно, трудности брал с лета. Его заметили и командировали в Ленинград, в сельхозинститут. Из института послали в летную школу. Так он стал пилотом-истребителем. На Халхин-Голе отличился и получил звание Героя. А ныне вот командует истребительной дивизией. Сидя в кресле, он дремал. Ему надо было соснуть часок-другой. Не раздеваясь, он прилег на диван. В кабинете тихо. На письменном столе тикают карманные часы. Затрещал телефон.

В кабинет на цыпочках вошел адъютант, взял трубку. Полковник, приподняв усталую голову, спросил:

– Кто?

– Дежурный офицер штаба фронта, – ответил адъютант.

Комдив поднялся, взял трубку.

– Полковник Красноюрченко слушает… Хорошо… Через десять минут буду.

Шел второй час ночи, когда Красноюрченко вошел в блиндаж командующего фронтом.

– Заходите, товарищ полковник, – пригласил молодой и статный адъютант, майор Пархоменко.

– Товарищ командующий, по вашему приказанию…

Члены Военного совета внимательно посмотрели на молодого полковника с волевыми чертами лица. Еременко с хитроватой ухмылкой кинул короткий взгляд на Красноюрченко.

– Не улетели? – спросил он.

– Улетели, товарищ генерал-полковник. В ноль-ноль часов в сопровождении истребителей. Самолет благополучно проследовал Урюпинск.

Еременко улыбнулся.

– Вы, полковник, не поняли меня. Вы говорите о генерале из Главного управления Военно-Воздушных Сил?

– Так точно, товарищ командующий.

– А я имею в виду вас, полковник. Самолет немецкий сбили? Теперь когда в драку полетите?

Члены Военного совета фронта рассмеялись. А Красноюрченко покраснел до корней волос. Его удачный бой враз потускнел. «Вот как дела обернулось. Вот зачем он меня вызвал». Полковник помрачнел. Чуянов в шутку заметил:

– Вы, Андрей Иванович, без единого выстрела свалили сокола.

– Его свалишь. Смотрите, каков он. Без ремней кувыркался?

Полковнику стало легче.

– Без ремней, товарищ командующий.

– Шишек набил?

– Немного есть.

– Благодарю вас, полковник, – проникновенно произнес командующий, пожимая руку Красноюрченко. – Благодарю за порядок в дивизии. А теперь, полковник, слушайте нас. Нам нужен очень хороший пилот. Такой, думаю, найдется?

– У меня, товарищ командующий, в дивизии имеются такие пилоты, которые, если нужно, посадят машину на футбольную площадку.

– Отправляйтесь в свое хозяйство и через полчаса жду вас вместе с пилотом-футболистом.

– Есть, товарищ командующий. Разрешите идти?

С военного совещания разошлись под утро. Чуянову было поручено в течение шести часов подать пятьсот грузовых машин для срочной военной операции. Весь город был поднят на ноги. На главных проездах, на всех уличных перекрестках стояли комендантские наряды, посты милиции, которые задерживали каждую грузовую машину, отбирали путевки и направляли на сборный пункт. Шоферы, недоумевая, спрашивали:

– В чем дело, товарищи?

Не отвечая на их вопросы, им говорили: «Поезжайте на дозаправку. Вот вам талоны на горючее».

Спустя несколько часов Чуянов доложил Военному совету фронта, что автомашины мобилизованы. Водителей предупредили, что хотя они и не призваны в армию, но любое приказание должны выполнять строго по-военному. За малейшее нарушение приказаний будут отведать по законам военного времени. И колонна машин, вытянувшись в многоверстную змеистую нитку, запылила на юг, в район излучины Дона. Шоферы гнали грузовики с предельной скоростью. Степная дорога курилась пылью на многие километры. Через три часа головная машина подъехала к Дону.

XIV

В излучине Дона, на ее западной стороне, весь июль, жаркий и пыльный, шли кровопролитные бои. На придонских высотах земля дыбилась от взрывов. В Задонье, на участке Калач – Клетская, снаряды мочалили деревья, под гусеницами танков никли фруктовые сады. Танковые сражения были жестокими, лицом к лицу.

Немецкое командование заметалось по излучине, сосредоточивая ударные кулаки то в одном, то в другом, то в третьем направлении, нащупывая слабые участки в советской обороне фронта. Пятьдесят седьмая армия, вновь доукомплектованная в районе Сталинграда, занимала южный фас фронта по линии Чапурники – Цаца – Трудолюбие. Все попытки четвертой танковой армии генерала Готта сломить сопротивление этой армии успеха не имели. Тогда противник начал давить на правый фланг Сталинградского фронта. Прежнего ухарства, как это было летом сорок первого, у врага уже не стало, спеси много поубавилось.

Командующий шестой немецкой армией генерал Паулюс, прикрыв итальянцами левое крыло и тыл своих войск, начал новое наступление. Врагу понадобилось еще двадцать дней августа кровопролитных сражений, после которых, сгрудив на пятнадцати километрах фронта массу танков и авиации, форсировал Дон на участке хуторов Песковатка – Вертячий.

Армии Сталинградского фронта прочно удерживали оборонительный рубеж, выстроенный осенью и зимой, и только на правом фланге фронта врагу удалось перекинуться через Дон и захватить на его восточном берегу клочок земли. На третьи сутки противнику удалось еще раз прорвать на этой прибрежной полосе оборону обескровленной части и выйти узким коридором к Волге в район Рынок – Латошинка. Пробив коридор, противник не разбил армии, не обратил в бегство ее полки, смяв лишь ее правый фланг.

Первоначальный прорыв был невелик, но фронт справа потерял соседа, не стало стыка с частями северных армий. Нависла угроза над войсками, оборонявшимися на Дону на линии Калач – Песковатка; перерезан был волжский путь, и снабжение армий вооружением с верховья прекратилось – войска и грузы по Волге могли спускаться лишь до Камышина.

Командующий фронтом Еременко был поставлен в тягчайшее положение. У него не было под рукой оперативных резервов, чтобы отшвырнуть от Волги прорвавшегося противника. Подходившие войска застряли в пути, поскольку в районе станции Котлубань дорога на Москву была перерезана.

Командующему надо было решить два вопроса: во-первых, не допустить врага к тракторному и не позволить противнику с севера ворваться в город; во-вторых, как поступить с войсками, удерживающими рубеж по Дону, – оставить или отвести? Оставлять – значит подвергнуть опасности полного их разгрома с фланга. Но в случае скорой ликвидации прорыва можно было самого противника поставить в разгромное положение.

К Еременко вошел адъютант Пархоменко.

– Получена директива Верховного Главнокомандующего, – доложил офицер и подал Еременко радиограмму.

Еременко встал. Он взял лист бумаги и долго вчитывался в смысл приказа Сталина: «У вас имеется достаточно сил, чтобы уничтожить прорвавшегося противника, – говорилось в директиве. – Мобилизуйте бронепоезда и пустите их по круговой железной дороге Сталинграда. Пользуйтесь дымами в изобилии, чтобы запугать врага… Деритесь с прорвавшимся противником не только днем, но и ночью, вовсю используйте артиллерийские и эрэсовские силы. Самое главное – не поддаваться панике, не бояться нахального врага и сохранить уверенность в нашем успехе». Еременко пригласил к себе начальника штаба.

Он спросил его, прибыл ли в район тракторного полк из десятой дивизии Сараева.

– Да. Он уже вступил в дело. Туда же направлен отряд моряков.

– А бригада полковника Горохова?

– Горохов на марше.

– Бригаду передать в армию Чуйкова. Танкопроходимые участки перекрыть надолбами, засадить ежами. Командующему воздушной армией работать всю ночь. Пусть как можно больше пошлет в ночь «Иванов» (так он называл «кукурузников»). Не давать фашистам спать. Бить и бить по нервам. Пополнения переправлять через Волгу под дымовыми завесами, под прикрытием артиллерии. Что делается в пятьдесят седьмой армии, у генерала Толбухина?

– У Федора Ивановича обстановка без изменений. Стоит на прежних рубежах. Все атаки отбиты.

– Этот генерал умеет воевать.

– У него, Андрей Иванович, штаб хороший.

– А кто создавал этот хороший штаб? Армию формировал сам Федор Иванович.

– У него, Андрей Иванович, как-то все дружно идет, у них один другого дополняет.

– Он больше головой работает, чем голосом, как некоторые. Прикажите командарму активизировать действия южной армии на правом фланге. Не давать вражескому командованию снимать части с этого участка. Дивизия дальневосточников как себя ведет?

– Отлично дерется. Дивизия с обученным составом, с опытными офицерами. Противник непрерывно атакует район Горной Поляны. Здесь, возможно, придется помогать…

– Дивизией дальневосточников? Подождем немного. Пока еще не ясны намерения врага.

– В городе. Андрей Иванович, имеется несколько истребительных батальонов. Батальоны тракторного и металлургического уже воюют.

– Заводы у противника на глазах. Захватить их враг попытается не однажды. Нажим, стало быть, на северный фас фронта несомненно возрастет. Наша тактика прежняя: активная оборона. Контратаки, бомбовые удары, эрэсовские и артиллерийские налеты связать в единую тактическую систему активной обороны. Какова оперативная сводка с Юго-Западного фронта?

– Никаких существенных изменений. Положение стабильное.

– Я решил войска, удерживающие рубеж по Дону, отвести.

– Можно писать приказ?

– Да. Войска отвести на внешний обвод Сталинграда.

* * *

…На большом привале, в лесистой балке, командир батальона приказал Лебедеву:

– Немедленно отправляйтесь к командиру полка. Поедете в Сталинград принимать пополнение для дивизии.

– Меня, в Сталинград?

– Вашим старшим будет майор из штаба, а вы – его помощник. Вам все там знакомо.

– Товарищ комбат…

– Отправляйтесь. И знаете что? Семью свою устройте.

XV

По совету командующего фронтом Чуянов созвал заседание городского комитета партии. Горком, исходя из той обстановки, какая сложилась под Сталинградом, решил мобилизовать на фронт коммунистов.

Сталевар Александр Солодков, передав печь, первому подручному, послал жене записку, просил приготовить пару белья и немного хлеба. Жена встретила его со слезами. Она уже собрала и уложила в вещевой мешок белье, полотенце с мылом, котелок с кружкой и ложкой.

– Спасибо, Варюша, – поблагодарил Солодков, глянув на мешок. Говорил весело, будто собирался на праздник. Жена понимала, что скрывается за его веселостью. – А теперь, Варюша, мне надо переодеться. Подай армейские брюки с гимнастеркой.

Варюша опять всхлипнула.

– Ты чего? – ласково поглядел на жену. – Мы идем всего на несколько дней. Отгоним фашистов от города и сейчас же вернемся.

Солодков верил, что врагу под Сталинградом дадут в зубы, по знал он и то, что в армию уходит надолго, на всю военную страду. Жена собрала обед, подала мужу тарелку щей.

– А ты чего не садишься?

– Не хочу, Шура. Я уже пообедала.

– И я обедал на заводе. Садись, Варя, со мной. Налей себе щец немножко. – Обжигаясь, ел торопливо. – Всегда буду помнить твои чудесные щи. Ты, Варя, не обижайся, если не скоро напишу. Сама знаешь, на фронте за стол не сядешь, но помнить тебя и ребяток буду каждую минуту. Береги ребят.

Жена заплакала, захныкали дети.

– А вы чего? – приласкал Солодков малышей. – Не плакать. Тебе, Ваня, я ружье привезу.

Дети затихли.

– Спецовку мою, Варюша, береги. Посмотри-ка, что там у меня в карманах?

– Ничего, кроме ключа.

– Давай сюда. Ключ от шкафа с инструментами поможет мне воевать. Ну, Варюша, перед дорогой давай по старому обычаю присядем на минутку.

Жена горько и безутешно заплакала.

– Крепись, Варюша. Очень-то не убивайся. У тебя малые дети.

Варюша повисла на плечах мужа.

– Да что с тобой? Никогда не думал, что ты так… Не надо, Варя, прошу тебя…

Солодков под судорожные всхлипы жены покинул родной дом. На сборный пункт в городском саду пришли металлурги и машиностроители, каменщики и плотники – люди всех профессий. Были среди них в немалых годах, отцы больших семейств.

Городской сад все еще зеленел и шумел листвой белых акаций, кленов и тополей. В сад въезжали одна за другой машины. На грузовиках подвезли автоматы и пулеметы, ручные гранаты и саперные лопатки, стальные каски и противогазы, патроны. В саду громко раздавались команды: «Краснооктябрьцы, ко мне!» «Ворошиловцы, стройся!» «Кировцы, получай оружие!» Строились в отделения, во взводы, получали автоматы, каски, котелки и кружки.

– Солодков!

– Я! – ответил Александр Григорьевич.

– Принимай взвод.

– Есть принять взвод… Взвод, слушай мою команду. Направо ра-а-авняйсь!

Звенели фляги, звякали лопаты, щелкали затворы. Коммунисты были в простых ватниках, в рабочих спецовках, в легких защитных плащах, в поношенных армейских картузах и пилотках; на ногах – сапоги, ботинки, туфли. Ряды– не по ранжиру и не по годам: рядом с людьми, чьи виски тронула седина, стояли безусые юноши, к высоким примыкали малого росточка– строились по родству, по знакомству. Так теснее ряды – локоть к локтю, душа к душе, сердце к сердцу. Получены винтовки, патроны, гранаты. На легковой подъехал Чуянов и с ним армейский полковник, обветренный до черноты, в серой пыли, в пропотевшем кителе.

– Можно выводить, – приказал полковник.

Чуянов, сдержанно-возбужденный, с отеками под усталыми глазами, обошел строй коммунистов, сказал им несколько слов:

– Вы – коммунисты. Вы – сталинградцы. Вы – лучшие люди города и знаете, куда и на какое дело идете. Я верю, что никто из вас не дрогнет перед врагом, не падет духом.

Взвод за взводом, рота за ротой уходили на фронт коммунисты. В первом взводе Александра Солодкова кто-то немолодо запел:

 
Сме-ло, то-ва-рищи, в но-огу!
Ду-хом о-кре-пнем в борь-бе-е…
 

Голос негромкий, глуховатый, но глубокая вера в святость мужественных слов, прозвучавших на выгоревших улицах, так была чиста, что взвод, взяв ногу, дружно подхватил: