Текст книги "Дорогой отцов (Роман)"

Автор книги: Михаил Лобачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

– Рабочие – не проблема. Рабочих дадим из армейских запасных полков, – успокоил полковник директора. – Командование уже распорядилось на этот счет.

Директору стало легче.

– Тогда это другой разговор, – с облегчением промолвил он. – Ну, что же, Сергей Степанович, – обратился директор к главному инженеру, – тогда идите и решайте практические вопросы ремонта боевых машин.

Людей для ремонта танков прибыло достаточно, и скоро военные начали скандалить из-за нехватки деталей. Особенно они недовольны были площадкой, отведенной для ремонта тяжелых танков. Позвонили Чуянову. Тот попросил объяснений у директора.

– Чего они от меня хотят? – обижался директор. – И так ползавода отхватили. Они никак не хотят понять того, что мы делаем не детские игрушки, а танки. И не для кого-нибудь, а для фронта.

Чуянов в тот же час поехал на завод. Он попросил в его присутствии промерить высоту ворот цеха, в котором предполагалось ремонтировать фронтовые машины. Оказалось, что для тяжелых танков ворота тесны. Директор был обескуражен.

– На очередном заседании бюро обкома будем слушать вас. Подготовьтесь, – предупредил Чуянов.

И с тем уехал, попросив полковника Сергеева почаще звонить ему. Заседание бюро открылось ровно в полдень. Директор тракторного, крупный и грузноватый, свое сообщение о работе завода начал солидно, с достоинством. Речь лилась гладко и логично, но вот один из членов бюро вполголоса бросил реплику.

– Слишком холодновато докладываете.

– У каждого свой характер, – на щелчок щелчком ответил директор, и все же от прежней солидности мало что осталось, голос у него сдал, и все это сразу почувствовали. Директор, стараясь обрести прежнее спокойствие, заговорил громче и торопливей, но войти в свой характер ему не удалось. Он начал спешить, не договаривать, комкать и закончил на не свойственной ему высокой ноте. В зале заседания наступила выжидательная тишина. Чуянов, взглянув на директора, сказал:

– Рабочие завода сами, по своему почину, ремонтируют фронтовые танки, а у вас, директора, не нашлось нескольких добрых слов о них. Лучшая бригада сборщика Лебедева обязалась в нерабочее время капитально отремонтировать два танка. По его почину за ремонт боевой техники принялись многие рабочие сборочного конвейера. Вот где ваши главные резервы. Завод работает неплохо, но мы хотим большего.

Директор продолжал:

– У завода, безусловно, немало неиспользованных возможностей, например, уплотнение рабочего дня, улучшение технологии…

– Повышение производительности труда, – прервал Чуянов, – экономия сырья, топлива. Сегодня эти общие понятия хотелось бы перевести на танки, моторы и тягачи. Можете?

– В данную минуту, Алексей Семенович, не скажу, но я заверяю бюро…

– Вот видите, а я вас предупреждал. Знать политэкономию всем нам нужно, но едва ли целесообразно читать лекции на бюро. Продолжайте.

Продолжать после такого замечания не было никакого смысла.

Бюро записало, что у завода много неиспользованных резервов, что дирекция не перестроила руководство предприятием на военный лад.

От танков перешли к строительству железнодорожной ветки Сталинград – Владимировна.

Дорога должна кратчайшим путем связать Сталинград с Уралом и Сибирью, а через Астрахань – с Кавказом и Баку. Срок – два месяца.

В решении этой сверхударной стройки принимали участие секретари райкомов, главные инженеры заводов, генералы, представители Министерства путей сообщения.

Секретарь Ленинского райкома партии Телятников, пригладив редкие пшеничные волосы, раскрыл клеенчатую тетрадь, где у него занесено все движимое и недвижимое района, доложил, что половина дороги Сталинград – Владимировна пройдет по его району и что людей на стройку выйдет не менее трех тысяч.

– Хорошо, – одобрил Чуянов и, повернувшись к секретарю горкома, сказал: – Иван Алексеевич, надо помочь ленинцам людьми и техникой.

Далее бюро рассмотрело вопрос о строительстве оборонительного рубежа на дальних подступах протяженностью до пятисот километров. По проекту рубеж брал свое начало на юге, в открытой степи, подходил к Дону в его среднем течении, отсюда круто поворачивал на запад и северо-запад, потом уходил на северо-восток, впритык к Волге в районе Камышина. Рубеж пересекал все железнодорожные пути, десятки степных речушек, сотни балок и оврагов. На рубеж надо было послать десятки тысяч людей, а срок для строительства дан предельно малый, совершенно немыслимый в мирное время. На рубеж надо было перебросить строительные материалы, для чего требовались вагоны, которых едва хватало на отправку сверхсрочных военных грузов. На бюро секретари райкомов партии докладывали необычно коротко, сухим напряженным тоном, подкрепляли свои соображения цифрами и фактами. Рассматривая и утверждая планы строительных секторов и участков, бюро одновременно назначало начальников и политработников на эти участки. На этом заседании присутствовал Григорий Лебедев. Чуянов спросил его, на какой бы участок хотел он поехать.

– Качалино – Калач, – сказал Лебедев. – Я хорошо знаю эту трассу.

– Тем лучше, – согласился Чуянов. – Как, товарищи, уважим просьбу инженера Лебедева? – обратился он к членам бюро. – Возражений нет.

Бюро постановило на рубеж с рабочими, колхозниками и служащими послать бригадирами председателей колхозов и секретарей райкомов партии.

IV

Из обкома в районы круглосуточно звонили во все телефоны. Секретарей райкомов разыскивали в колхозах и в машинно-тракторных станциях, поднимали с постелей. Секретарей спрашивали: «Когда люди выезжают на рубеж? Сколько тысяч? Сколько с людьми пойдет пар волов, машин? На сколько дней берете продовольствия?»

Григорий Лебедев получил участок протяженностью до сотни километров. Его трасса – проходила по восточному берегу Дона с лесистыми поймами и огромными песчаными наносами в районе Песковатка – Калач. Лебедев целыми днями мотался по рубежу. Его гремучую и обшарпанную полуторку видели всюду, а там, где в сыпучем песке машина буксовала, Лебедев, увязая в песке, шагал напрямик. Он был в отцовской поношенной шинели времен гражданской войны, в новеньких сапогах, приготовленных для осенней охоты, в черной суконной гимнастерке и в черной кожаной фуражке. Лицо похудело и заветрело, стало строже и озабоченней.

Он не очень богат на слово, не очень поспешен на выводы, и это нравилось всем, с кем ему доводилось встречаться.

– Привет строителям тыла! – приветливо поздоровался Лебедев с колхозниками.

К нему подошел пожилой человек с сизо-медной бородищей во всю грудь. В нем сохранилось что-то от вышколенного строевого казака. Осанистую голову он держал высоко. Старик почтительно снял шапку, уважительно поклонился Лебедеву и, не мешкая, сказал:

– Ладно, что завернул к нам. Раскоряка в мыслях тут у нас. Полный разброд, можно сказать. Толки разные.

Лебедев насторожился.

– В чем дело? – спросил он.

Старик для важности погладил редкую по густоте и окладистости бороду.

– Война, можно сказать, навалилась на нас треклятая, какой на веку не бывало. Ну, значит, в голове мысли завихрились. Разъяснить бы нам. – Поднял на Лебедева очень ясные для его возраста глаза в легкую просинь. Григорий, немного подумав, сам спросил старика:

– А вы как думаете? У вас за плечами мудрость и опыт долгих лет.

Старик поправил порыжелый бараний треух.

– Сам-то я знаю, что у меня крутится-вертится под моей покрышкой, – неохотно промолвил он. – А наш интерес послухать грамотеев, у власти поставленных людей. – В раздумье потеребил на полушубке надорванную пуговицу и, зорко глянув на Лебедева, неторопливо промолвил – Ну, что жа, скажу свое слово. Не придут к нам немцы, товарищ начальник. Не допустим неприятелев.

В разговор вступил другой пожилой колхозник в заячьем треухе.

– А зачем тогда столько люду сюда нагнали? – спросил он.

Бородатый сердито обрезал несогласного:

– Ты сколько годов гнил в окопах? Ни одного? Это и видно. А я, мил челэк, знаю, что храбрец не тот, который перед девкой сабелькой играет, а тот, кто вражью кровь с клинка после рубки стирает.

Скоро Лебедева окружила толпа. Он вынул пачку папирос, предложил закурить одному, другому, и пачка опустела.

– Значит, не придет? – переспросил Лебедев, прикуривая папиросу. – Это хорошо, что вы так думаете. И все мы, советские люди, того хотим. И ради этого рабочие вооружают армию, село растит хлеб и кормит фронт и тыл. Все мы должны трудиться на совесть, а у нас на рубеже кое-кто бережет себя. Жирок нагуливает. В сказках-побасках время проводит. Метровые самокрутки раскуривает. – Сурово помолчал. – Зачем вы таким потакаете? Почему таких покрываете? А лодыри ли они? – Жестко окинул строгим взглядом примолкших. – А лодыри ли они, еще раз спрашиваю я? Надо присмотреться к таким, вызнать, чем они живут, чем дышат. Я, товарищи, говорю резко, но теперь, сами понимаете, время такое. Мы должны понять, на чьей стороне лодыри, кому они служат.

– Правильно! – раздались голоса. – Верно!

– Судить таких!

Старик-бородач, выдвинувшись вперед, громко крикнул:

– Такие союзнички в моей бригаде есть?

– Пока нет, – ответил Лебедев. – Ваши люди работают примерно, – похвалил он.

– Дозволь мне сказать, – раздвигая толпу, вышел старик на простор.

На старика зашумели:

– Дай договорить товарищу начальнику.

– А если я мысль утеряю? – старик разгладил бороду. – Граждане-товарищи… станичники, сгорел я от стыда. Истинно не вру. Вот, думаю, сейчас товарищ начальник осрамит мою бригаду. Но нет у нас лежебоков. И не будет! Вырвите мне бороду, если я совру.

В толпе захихикали, засмеялись.

– Без бороды старуха на рогачи поднимет.

– Это как есть – не узнает.

Старик рассерчал.

– Что скалите зубы? Над собой изгиляетесь, – передохнул минутку и, обернувшись к Лебедеву, с большой страстью досказал свои мысли – Покажи ты нам этих лежебоков. Выведи на мир, а мы поглядим, какого они роду, какого племени. Откудова припожаловали. – Еще раз передохнул и закончил на низкой ноте: – Свой наряд справим до сроку. Пускай теперь кто другой гутарит, как он кумекает.

– И скажу, – задорно крикнула круглощекая девушка. Она поправила пуховый платок и, не выходя из толпы, зазвенела чистым голосом: – Я берусь выдать две нормы. И к этому призываю всех девушек. А тех, кто сбежал с рубежа, предать суду. Обязательно суду.

Лопаты в этот день глубже входили в серый суглинок. Люди реже крутили цигарки, меньше табунились у костров, больше грелись в работе. А на рубеж прибывали все новые тысячи рабочих и колхозников. Через одну-две недели притихшие хутора и станицы, расположенные по рубежу, переполнились людом, загомонили от петухов до петухов. В каждую хату набивалось по двадцать – тридцать человек. Спали вповалку во дворах, на сеновалах, готовили пищу на улицах, на усадьбах. Над кострами сушили намокшую рабочую одежду. Всюду слышался говор, скрип повозок, ржание лошадей. Люди поднимались задолго до рассвета и уходили на рубеж по грязным размокшим дорогам. Месить грязь по таким стежкам-дорожкам становилось нелегко, и многие бригады селились в землянках у самого Дона.

Ночью, при свете керосиновой лампы, Лебедев принимал в конторе бригадиров, выслушивал их нужды. Они просили подкинуть железных лопат и топоров, требовали фураж для волов и лошадей, жаловались на неустроенный быт. Лебедев подходил к телефону, вызывал председателей сельсоветов и требовал немедленно разместить по квартирам неустроенных.

– Со всеми удобствами, – кричал он в трубку. – Да, да, – со всеми удобствами. Я с кем говорю? С Деминым?.. А звать как?.. Яков Кузьмич? Послушайте, ведь я вас знаю. Вы не забыли бывшего студента Лебедева?.. Да, да. Я самый. А помните обед в столовой… в Сталинграде?.. Ну, вот и выходит, что мы с вами давние друзья. И я по-дружески прошу вас устроить людей.

Пока Лебедев говорил по телефону, в контору вошла бойкая женщина на вид лет сорока. Ее смелые глаза, казалось, схватывали все вокруг в одно мгновение.

– Вы ко мне? – спросил Лебедев, внимательно вглядываясь в женщину, улыбающуюся веселыми с хитринкой глазами.

– К вам. Не узнали? – Она ближе подошла к столу и, не ожидая приглашения, села на скамью.

Лебедеву смутно стало что-то припоминаться. Да, он, возможно, когда-то встречался с этой женщиной.

– Батюшки, не узнал! – дивилась женщина. – Неужто позабыл? Ты вглядись-ка получше…

Лебедев подскочил с табуретки и, желая искупить свою вину, самым сердечным образом воскликнул:

– Неужели это вы, Дарья Кузьминична? Извините мою забывчивость. Я отлично помню ваш вкусный борщ. Я до сих пор ощущаю вкус ваших вареников.

– Я пришла к вам по делу. С жалобой.

– В чем дело? Я слушаю вас, Дарья Кузьминична.

– У меня на постое бесстыжий человек оказался. Убери его от меня подальше. Идет такое время, а он со своими шашнями липнет.

– Это нехорошо, – сдерживая улыбку, сказал Лебедев.

– Я его не прошу, а он мне дров нарубит. Воды принесет. Настырный казачишка. У меня семнадцатилетний парень, а он, скаженный, прямо на людях опять лезет с какой-нибудь услугой. А нынче, бесстыжий, возьми да и ляпни: напрасно, мол, ты, Дарья Кузьминична, бережешься меня. Я, дескать, от всей души услужаю. Убери его от меня, а не то я…

– Откуда ухажер, из какого района? – с трудом удерживаясь от смеха, спросил Лебедев.

– Ты лучше убери его от всякого греха, от всякого соблазна.

– Вон как, – удивился Лебедев. – Ухажер-то, видно, не так стар и не так плох?

– А что вам, дьяволам, делается? Вы до гробовой доски греха не стережетесь. Один живешь? – она зорко осмотрела комнату. – И натаскали же тебе грязи.

– Куда от нее денешься? На дворе вон какая слякоть.

– У тебя и веника не видно. Тебе кто комнату прибирает?

– Никто.

– Это и видно. Завтра принесу ведро, веник. Все вымету, выскоблю. Все какой-нибудь рубль заплатишь, а не заплатишь – и так сойдет. Ты у кого столуешься?

– В этом смысле, Дарья Кузьминична, я еще не устроился. Вы, пожалуйста, подыщите мне такую квартиру, где бы я мог обедать.

– Завтра наварю щей, нажарю картошки и принесу. Понравится моя стряпня, милости прошу на мои хлеба.

– Спасибо, Дарья Кузьминична. Я рад стараться. Я к вам прикачу со своей походной ложкой.

– Ишо лучше. К своей ложке рот привыкает. Своя ложка мимо рта не пронесет.

К полуночи контора участка опустела. Лебедев спал в смежной комнате, где стоял скрипучий топчан с матрацем, набитым свежим сеном Он разогрел чайник, достал хлеб с сахаром, мясные консервы. Стакан крепкого чая он выпил с большим удовольствием. Хотелось спать, но в контору неожиданно вошел запоздалый посетитель. К Лебедеву приходили без доклада в любой час ночи.

– Садитесь, – пригласил Лебедев. – Вы кстати. У меня к вам неприятный для вас разговор. Почему ваша бригада, как старая кляча, ползет-ползет и никак выползти не может? – сердито проговорил он. – Где у вас совесть, сознание? Вы на работу или на курорт приехали?

Бригадир не ожидал такой строгости от Лебедева.

– Напрасно вы так, товарищ начальник, – заговорил он извиняющимся тоном, и в то же время стараясь держать себя в крепкой обороне. – И пища такая… Дома мясцо, молочко, а здесь…

Лебедев встал.

– Понятно, – едва сдерживая себя от гнева, неприветливо проговорил он. – Причина уважительная. И как мы с вами не учли этого обстоятельства! – Перешел он на иронию. – А? Коров сюда, коров! Перины сюда. Непременно перины! И баб при них. Идет?

– Да наверстаем, товарищ начальник, – искал примирения бригадир. – Догоним и перегоним.

– Не учли, не учли. Коров, действительно, зря не прихватили. А знаете что? – Лебедев остановился перед бригадиром. – Я вам командировочное удостоверение выпишу, и вы отправитесь в колхоз за коровами. И, кстати, пуховики прихватите.

– Что вы, товарищ начальник, – взмолился бригадир. – Это же стыд, позор. Разве это возможно? Вы шутите?

– До шуток ли мне теперь! Непременно выпишу и секретаря райкома попрошу помочь вам доставить пуховики и пригнать буренок.

– Товарищ Лебедев… Григорий Иванович…

– Плохо вы знаете своих людей. Не верю, что у них совесть осталась при коровах. – Лебедев подошел к столу, налил стакан чая и поставил его перед бригадиром. – Пейте.

– Да я, Григорий Иванович, и без чаю вымок. Прямо-таки сыт по горло. Но я вам заявляю категорически: бригаду я свою выведу на переднюю линию.

– Дело, следовательно, не в телушках.

– Виноват, Григорий Иванович. Вожжи малость ослабил. Но я их натяну. Даю слово.

V

Ранним утром, сырым и прохладным, Лебедев, объезжая свой участок, встретился с молодым черноусым человеком невысокого роста, с быстрыми и очень выразительными серыми глазами.

– Кочетов, – весело представился он. – Бригадир тракторного отряда. Работаю у вас на участке.

Лебедев подал бригадиру руку.

Кочетов был недоволен своим малым ростом, и всякий раз, когда ему доводилось стоять рядом с таким, как Лебедев, он стремился занять самую высокую точку опоры. И на этот раз он встал на песчаный пригорок, чтобы не казаться перед Лебедевым подростком.

– Зря горючее жжем, товарищ Лебедев, – ворчливо начал Кочетов. – Голый дефицит. Полный распыл труда и горючего.

– Я не понимаю вас, товарищ Кочетов, – сказал Лебедев, внимательно изучая нового знакомого.

– Пойдемте покажу.

Более двух часов Кочетов водил Лебедева по сыпучим пескам, по тинистым берегам стародонья, заросшего непролазным камышом и кустарником.

– Примечаете? – пояснял Кочетов и шел дальше, продираясь сквозь чащобные тальники, обходя гниющие болота. – Тут машинам гибель, а мы жжем горючее. Какой смысл?

Скинул фуфайку и в одном пиджачке полез на песчаный изволок. За старым руслом Дона высились сыпучие холмы, протянувшиеся грядой на многие километры. За зыбучими песками, в приречной низине с вековыми дубами, с глубокими озерами, шумел широкий Дон. Вышли на его обрывистый берег, под которым бурлила и пенилась вода.

– Что скажете теперь? – У Кочетова блестели большие серые глаза. – Здесь врагу не пройти. Да он тут и не пойдет. Зачем ему без нужды идти на явную погибель.

Лебедев сдержанно вздохнул.

– Неодолимых препятствий нет, товарищ Кочетов, – сказал он. – Неприступных крепостей на свете не существует. Однако я рад, что познакомился с вами. Вы местный житель?

– Да, наш хутор на той стороне Дона. Видите, на горе белеют хаты? Там родился и там вырос. А сюда на лодках переправлялись за сушником да за грибами. В озерах ловим рыбу. Лини в них, как поросята. Мне тут каждый дубок – родной брат. В песках, товарищ Лебедев, любой танк завязнет, а обойти пески невозможно – кругом вода.

– Вы, товарищ Кочетов, передайте бригаду другому, кому найдете нужным, а вас беру в свои помощники.

Кочетов удивленно посмотрел на Лебедева. Тот присел на дубовый пенек и внимательно стал вглядываться в широкое, размытое русло Дона. На мелководье вода струилась, покрывалась чешуйчатой рябью, а в узкой горловине, под крутым обрывистым берегом, поток гулко шумел и ревел.

– Вода-то кипит, – не отрывая взгляда от реки, раздумчиво произнес Лебедев.

– Здесь всегда так. На этом месте пароходики пыхтят-пыхтят, да и назад. Приткнутся к берегу, где потише, наберут побольше силенок – и опять с разгону идут на приступ.

– Даром силища пропадает. Построить бы тут электростанцию.

– Снесет, Григорий Иванович.

– Не снесет, если с умом построить. Принимаете мое предложение, товарищ Кочетов? Вечерком жду вас в конторе.

– Тракторы, Григорий Иванович, перекиньте на другой участок, а здесь им делать нечего. Здесь я одним пулеметом отобью все атаки.

– Вы пулеметчик?

– Бомба – дура. Снаряд – хорош, но не всякий, а пулемет в умелых руках – силища. – О пулемете Кочетов говорил с восхищением, будто речь шла о живом человеке, говорил долго и увлеченно, а помолчав, неожиданно спросил: – Григорий Иванович, почему таких, как я, в армию не берут?

Лебедев, насупив брови, тихо сказал:

– Теперь, товарищ Кочетов, не стало мирных станков и профессий. Хлеб для фронта – такое же оружие, как и пулемет.

– Стыдно от товарищей. Вернутся, что я им скажу? Скажут, с солдатками воевал.

– Дурак, быть может, и скажет, а умный поблагодарит. Не за солдаток, конечно, а за хороший урожай. Вас как зовут?.. Вот что, Степан Федорович, построим рубеж и тогда вместе в армию пойдем. В один полк, в один батальон, в одну роту.

С того дня Кочетов стал у Лебедева незаменимым помощником и советчиком. Когда нужно было, он лихо садился на коня, если на рубеж не приходила машина, которую он водил виртуозно; не раз поневоле купался в болотах и протоках, перебираясь через них напрямик, чтобы быстрее справиться с поручением Лебедева. Он ко всякому делу подходил изобретательно, и Лебедев, не шутя, иногда спрашивал Кочетова:

– Степан Федорович, какую здесь построим огневую точку?

Кочетов, сверкнув своими быстрыми глазами, почти всегда сворачивал на свою любимую стежку:

– Для пулемета лучшего места не найти. Мышь не проползет, а танкам здесь – амба. Кто тут может полезть? Пехота. Вот тут-то и заиграет пулемет.

Лебедев прилег на землю. Посмотрел в одну сторону, в другую.

– Да, удобная позиция, – согласился ой, поднимаясь с пригорка. – Так и решим: быть здесь пулемету. – Глянул в небо, затянутое грузными облаками.

…Осень в сорок первом стояла сырая, мозглая, с густыми туманами по утрам. По дорогам вязли колеса по самые ступицы, в пути застревали автомашины, а время торопило – противник подходил к Ростову.

Поздним вечером у Лебедева собрались председатели колхозов и сельсоветов, на территории которых возводился рубеж. Председатель местного хуторского Совета, человек средних лет, с усталым и болезненным лицом, убеждал Лебедева в том, что заготовить топливо в степи трудно, невозможно.

– Поймите, идет война, – убеждал Лебедев. – Строим рубеж. На нашем участке людей тридцать тысяч. Столовых, фабрик-кухонь, как вам известно, не успели построить. Где мы должны выпекать хлеб? Где людям просушить одежду? У вас есть никому не нужные полусгнившие хозяйственные постройки. Одним словом, дрова должны быть.

На совещании говорили о неотложных нуждах, какие возникали на строительстве рубежа. С совещания разошлись близко к полуночи.

Лебедев вышел на улицу. В хуторе – ни огонька и темнота непроглядная. «Хоть бы немного посвежело», – подумал Лебедев. Напрасно он искал в небе голубых просветов, ярких звезд. Он медленно пошагал по улице, время от времени высвечивая дорогу фонариком. В голове шумело и покалывало. За хутором остановился на минутку. «Морозцу бы теперь. Но где там? Раньше декабря не жди, теплынь какая. Все раскисло».

На обратном пути Лебедеву попалась развилка, он не приметил ее, свернул направо. Прошло немало времени, а хутора все не было. Лебедев остановился, прислушался. Кругом – тихо. Воздух – сырой и тяжелый, пахнет прелым сеном, луговыми испарениями. Отошел несколько в сторону и скоро почувствовал травяной покров, мягкий и податливый. «Заблудился». Засветил фонарик. Неподалеку от дороги завиднелся стог сена. Лебедев понял, что ушел в сторону от хутора и путается где-то возле трассы рубежа, возможно рядом с Доном. Мимо стога шли две набитых дороги: одна вела к Дону, другая – в степь. «Какая чертовщина. Неужели вышел на степную?» Взглянул на часы, было далеко за полночь. Шагнул в темноту. Впереди черной скалой выступила кудлатая ветла. От нее к Дону шла ухабистая, мало набитая дорожка. Дыхание реки, свежее и прохладное, все яснее давало о себе знать. Лебедев с включенным фонариком направился к берегу. «А что, если искупаться?» – мелькнула озорная мысль. «Простудишься», – возразил голос благоразумия. «Ерунда. Я каждый день принимал холодный душ». – «Простудишься. Не дури». – «А как же на фронте? Там всякое бывает».

Он осторожно спустился к воде. Темнота всегда настораживает, особенно когда ты один и вдали от человеческого жилья. Нечто подобное испытывал Лебедев, раздеваясь на берегу Дона. Перед тем как войти в воду, Лебедев зажег фонарик и оставил его на берегу непогашенным. Вода обожгла Лебедева. Сердце как будто в комок сжалось, а Тело, получив ожог, перестало ощущать холод и покрылось гусиной кожей.

– А-а-а, – для храбрости громко крикнул Лебедев, плывя наперерез течению. – О-го-го! – И эхо откликнулось ему: – О-го-го!..

На берег Лебедев выскочил пулей. Его тело стало легким, как будто потеряло половину своего веса.

– Хорошо, – стуча зубами, говорил он. – Очень хорошо!

Не успел он выбраться из-под обрыва, как с правой стороны кто-то негромко окликнул его.

– Что за человек? – голос строгий и отчужденный. – Что за человек? – громче и суровей повторил тот же голос, теперь доносившийся с близкого расстояния.

Лебедев, справившись с легким испугом и уверившись в том, что эти люди с его рубежа и что никакая опасность ему не грозит, сам суховато спросил:

– А вы что за человек, позвольте узнать? Кто вы и откуда?

– Мы тут дома, а ты здесь зачем?

Лебедева стала забавлять эта перекличка, и он, не сбиваясь с взятого тона, сказал:

– Одно дело делаем.

– Ты, гражданин, не шути, а говори толком – кто ты такой? Зачем ты здесь? – голос звучал грубо, с напористой прямотой.

– Зачем и вы. Зачем и все мы тут, – не обижаясь, ответил Лебедев спокойно и с достоинством.

С этой минуты дело повернулось круто. Человек решительно сказал:

– Тимофеич, заходи с той стороны, а я с этой.

Лебедев понял, что не следует больше испытывать терпение людей, и он шагнул в сторону окликавшего.

– Своего начальника не угадали, – миролюбиво сказал он. – Здравствуйте, товарищи.

Лебедева встретили подозрительным молчанием. Он невольно замедлил шаг. Из ближайших кустов вышел ему навстречу человек богатырского сложения.

– А мы думали… Здравствуйте, товарищ Лебедев, – ответил богатырь.

Подошел еще человек с топором за поясом. Лебедев, поглядывая на топор, спросил:

– Дровец пришли нарубить?

Человек с топором смущенно проговорил:

– В землянках живем. Слышим, кто-то кричит. Не то, думаем, кто тонет, не то что случилось. Вот и прихватили топорик. Купались?

– Немножко освежился.

– Вода, должно, страсть холодная. Я без купанья дрожу. У меня отец любил в снегу валяться. Бывало, нажарит себя веником в бане, а потом – нырь в снег и катается. Пойдемте к нам в землянку. В нашей хоромине тепло. Кашей покормим. Кипяточком угостим.

В неглубокой землянке, покрытой хворостом и травой, на ветловых кольях были сделаны три узких топчана, застланных прутьями, полынком и сеном.

– Вот наша квартира, – добродушно сказал пожилой человек с густой курчавой бородой по имени Тимофеич. Он воткнул топор в кряжистый чурбак. – Присаживайтесь. Сейчас кашу подогреем. Матвей, – обратился он к худощавому, угрюмому человеку с редкими черными усиками, – где у нас сало?

– Не беспокойтесь, есть я не хочу, – сказал Лебедев.

– Ну, как можно? Я зараз. Теперь бы вам выпить, а то как бы не того… вода-то ледяная.

– Я привычен. Я круглый год принимаю холодный душ.

– И ничего? А мы только, было, спать улеглись и вдруг слышим, кто-то кричит. В такое время, товарищ начальник, ко всему надо быть готовым. Теперь всякая нечисть из щелей полезет. Теперь топор за поясом держи. – Тимофеич выдернул топор из чурбака и сунул его под соломенную подушку. – У нас случай какой произошел. Появилась в хуторе бабка с клюкой. По хатам ходит, подаяние выпрашивает. И с того дня по хутору слухи разные загуляли, одни страшнее других. Пришла эта бабка к Якову Кузьмичу, нашему колхозному председателю.

– Знаю Якова Кузьмича, – сказал Лебедев. – Давно знаю. Деловой и смекалистый казак.

– Казак он замысловатый, – вел свой рассказ Тимофеич. – Садись, говорит, бабка, со мной блинков покушать. Чья, мол, ты? Откуда прибыла? К зятю, мол, ковыляю. В Сталинград. Кузьмич свое: проходящая, стало быть. Садись, бабка, садись, блинков на всех хватит, да и не угостить убогую грешно. Бабка опять упирается. Кузьмич, не долго думая, старуху за руку – да к столу. Бабка начала вырываться. Кузьмич тянет к себе, а бабка не сдается – сила у нее образовалась. Тянула-тянула да и перетянула Кузьмича-то, чуть на ногах удержался, а бабка – в дверь, да ходу. Ну, конечно, настигли. И что же оказалось? Горб – нашивной, из пакли. Мордой – молодка. Отправили в район. – Помолчал. – Матвей, помешай кашу. Садитесь поближе, товарищ Лебедев. Вы сами откуда родом?

– Из Сталинграда. А вы из колхоза Якова Кузьмича?

– Из его. Вы, стало быть, знаете нашего Кузьмича? Мозговитый казак, а по первому-та разу отворачивался от колхоза, а теперь исправно ведет дело. Уехал в хутор за народом. Хотим пораньше рубеж свой обделать. Вас как звать, товарищ Лебедев?.. Хочу я, Григорий Иванович, спросить вас без всякой хитрости об одном деле.

– Пожалуйста, отвечу, если знаю, а нет – извините.

– Как бы это поаккуратней.

– А вы попросту, без хитрости.

– Без хитрости, Григорий Иванович, тоже нельзя. Хитрость, скажу вам, штука нужная. Вот, скажем, Кузьмич. Не схитри он с бабкой, так бы она и шпионила до сих пор. Международность интересует нас. Газет не читаем, а радио у нас нет. Так вот мы и хотим спросить: не придется нам, старикам, топоры да косы точить?

Лебедев не без удивления подумал: «Какой же это международный вопрос?» В глухой землянке тепло и тихо. Пахнет листьями, сухим полынком. Все улеглись на душистый подстил. Удобно и приятно Лебедеву лежать после сытой каши. «Вот хитрец», – подумал Лебедев о Тимофеиче, а тот, посапывая, не торопил, ждал ответа. Лебедев понимал, о чем речь идет. Тимофеич кашлянул, дал знать: «Я, мол, не сплю».

– Дело до топоров не дойдет, – со всей определенностью сказал он. – Армия без стариков обойдется.

– Это как сказать, – сомневался Тимофеич. – Что у них на уме – не отгадать. Не переметнутся англичане с американцами на вражью сторону?.. У них слово, что товар, – продается и покупается. Где прибыль – там и правда, союз и дружба. Дружба до первой схватки. Не обманут, Григорий Иванович?

– Не допускаю, – все так же определенно заверял Лебедев.

– Хорошо бы… А мы тут с Кузьмичом все прикидывали да примеряли. Дела-то на фронте больно паскудные. Я своему сыну Пашке отписал. Я ему, шалопаю, высказал. Отступаем, пишет. Бежим. Никак, мол, не закрепимся. Как бы, мол, на Донщину не перекинулся пожар. Это он меня успокаивает, сучий сын. Ишь чем обрадовал. На всякий, мол, случай, батя, подтяни порты. Чуешь? Я тебе подтяну. Я тебя, говорю, на версту к дому не подпущу, из хутора выгоню. Сам свой суд над тобой учиню. – Помолчал, повернулся на другой бок, под ним затрещали сухие прутья. «Спать укладывается», – подумал Лебедев, но Тимофеич неожиданно опять спросил – Говоришь, своему слову союзнички не изменят?.. Хорошо бы…

– Нет, – твердо заявил Лебедев.

– Хорошо бы…

Не прошло и минуты, как Тимофеич богатырски захрапел. Заснул и Лебедев. Здоровый сон вернул ему силы. Встал он бодрым, в хутор пришел на рассвете. Выпив стакан чаю, он позвал Кочетова. Ему он приказал собираться в Сталинград за взрывчаткой.