Текст книги "Дорогой отцов (Роман)"

Автор книги: Михаил Лобачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– Я из центра города. На тракторном остались свекор со свекровью.

– Фашисты половину завода отхватили. Ох, эти фашисты. Будет им великий мор. Ты туда хочешь перебраться?

– Думаю. А вы?

– Я пришла на родное местечко посмотреть. Домишко над переправой имели. Вот и приползла сюда. Который раз гляжу и не могу наглядеться. Дом ни капельки не жалко – другой сколотим, а вот по земле тоскую. Видишь каменный спуск к переправе? Там на горке стоял наш домик.

Женщина умолкла. Она уставилась сухими глазами в почерневший берег. Анна Павловна смотрела на Волгу, на ее потемневшие воды. Она совсем забыла о соседке, но та скоро поднялась и, уходя, сказала – На ночь не оставайся здесь. Ночью весь берег сечет.

– Вы куда теперь?

– А-а, – махнула рукой женщина, – куда глаза глядят. Свет не без добрых людей. Руки у меня есть, умом не рехнулась. Не пропаду, касатка. С дедом моим только беда: износился раньше сроку. В лесу он меня поджидает. У дубочка его оставила. Пойду. Пока лежала – ничего, а как уходить, так сил нет оторваться от земли. А все, думаю, оттого, что много страстей нагляделась и много горюшка хлебнула, своего и чужого. У нашей переправы светопреставление творилось. – Женщина пристально посмотрела на Анну Павловну. – Если метишь в город, покучайся лодочникам. Они, милая, каждую ночь на войну в город плавают. Туда патроны и продукты солдатам переправляют, а оттуда раненых везут. Они тебя и доставят в город.

– А где мне их найти?

– Пойдем, я тебе покажу. Пойдем.

Женщина повела Анну Павловну в блиндаж Ивана Егорыча, не зная того, что он доводится Лебедевой свекром. Иван Егорыч оставил завод с последней партией рабочих в ночь на седьмое октября. Противник, засыпав завод снарядами и авиабомбами, вступил на его территорию. Но и тогда Иван Егорыч не хотел покидать родного завода.

– Останусь с бойцами, – говорил он, – с ними и отступлю, если прикажут отступить.

Доложили директору завода. Тот довольно строго и без всяких церемоний напал на Ивана Егорыча:

– Вы, Иван Егорыч, старый коммунист, а с дисциплинкой не в ладах.

– Вы ошибаетесь, товарищ директор. Упрек этот я не принимаю. Вы прежде скажите мне: что я буду делать за Волгой?

– Военный совет фронта организует лодочную переправу. Лодок весельных на Волге много. Подбираем на них людей. Дадим под ваше командование десяток лодок.

– Спасибо, товарищ директор. Я согласен.

Вместе с Иваном Егорычем за Волгу переехали Марфа Петровна и Павел Васильевич. Дубков совсем оплошал. У него появились головные боли, шумело в ушах и ныли кости. Со стороны казалось, что он не замечал ни стрельбы, ни взрывов, на все смотрел равнодушными глазами и сутками лежал на ветхой дерюжке. Марфа Петровна часто спрашивала его:

– Павел Васильевич, у тебя что болит?

Дубков поднимал седую голову и, глядя на Петровну пустыми глазами, с унылой обреченностью еле слышно говорил:

– Лексевну убили. Сережка, должно быть, давно уже помер. Для чего мне жить? Для чего?

Порой он вел себя совершенно безрассудно. Выйдет на берег Волги и сидит. Сидит на виду у противника.

– Смерть ловишь? – урезонивал друга Иван Егорыч. – Так умереть и дурак может.

Этот разговор сразу протрезвил Павла Васильевича, хвори с того часа поубавилось. Он попил чайку и вышел из землянки, вырытой под корнями старого дуба. В лесу он почувствовал запах прелой листвы, легкий шум ветерка в оголенных сучьях тополя, плеск воды в небольшом озерце, где жировали щуки, гоняясь за молодью. Павел Васильевич спустился к озерцу, по высокому берегу которого рос мелкий дубняк, вынул из кармана складной ножик и срезал себе палку.

– Не в поход ли собрался? – спросила Петровна Дубкова, глядя на его бадажок.

– Ухожу, Петровна, в Бурковские хутора. В штаб фронта. Там, я слыхал, он находится.

– А дойдешь?

– Десять-то километров? За три часа доплюхаю. Спасибо Ивану Егорычу за его наставление. Совсем было ополоумел я. До Чуянова дойду.

– Ты зачем к нему, Павел Васильевич?

– Как зачем? Иван Егорыч при деле, а я ни при чем. За делом побреду.

Он вспомнил разговор с Чуяновым, который предлагал ему побыть среди бойцов, порассказать им про свой родной город, про оборону Царицына. Иван Егорыч не стал отговаривать Павла Васильевича от его намерений, и Дубков ранним утром отправился в путь.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Лебедева направили в дивизию Родимцева, Его не сразу зачислили в полк. Ждали генерала, который чаще всего лично принимал офицеров-новичков. И не только с офицерами знакомился Родимцев. Он не раз вызывал к себе рядовых бойцов, отличившихся в боях, и подолгу выведывал «секреты» их солдатских удач, которые делал потом достоянием дивизии. В ожидании генерала, находившегося в расположении сорок второго гвардейского полка, Лебедев сидел у штабного блиндажа. Его очень удивляло близкое расположение к фронту штаба дивизии. Это было ново и совершенно неожиданно. И в тоже время нисколько не походило на необдуманный шаг. Напротив, в этом была железная необходимость, подсказанная повседневным опытом активной обороны Сталинграда.

И вот Лебедев, прохаживаясь возле блиндажа, мысленно прикидывал: хорошо это или плохо. Он еще больше удивился бы, если бы узнал, что штабы всех дивизий находятся от фронта на расстоянии живой связи, и сам командующий армией, – на той же горе, двумя километрами выше по Волге, и передней стенкой своего блиндажа почти смыкался с огневой позицией своей армии.

По крутому волжскому берегу, от подножия до его вершины, гнездились солдатские и штабные блиндажи. Из-за горы доносилась неумолчная стрельба из пулеметов и автоматов.

Лебедева окликнул штабной офицер.

– Скоро будет генерал, товарищ лейтенант.

Родимцев принял Лебедева потемну. Генерал был относительно молод, и Лебедеву показался он больше солдатом, чем генералом. Это был офицер-вояка, с волевым лицом, с усмешливым прищуром веселых глаз.

– Прошу садиться, – живо сказал он Лебедеву и, вскинув на него сосредоточенный взгляд, продолжал: —Мне уже доложили… Офицеры мне нужны. И очень хорошо, что вы инженер по образованию, офицер по профессии. Я вас пошлю на такой участок, где вы совместите в себе офицера и инженера, а равно знание местности. Вы ведь сталинградец?

– Так точно, товарищ гвардии генерал…

– Так вот, будете воевать на своей печке. – Генерал еще раз внимательно посмотрел на Лебедева. – Почему вы так долго в звании лейтенанта?

– Я, товарищ гвардии генерал-майор, представлялся к очередному званию, но документы попали в какую-то историю.

– Я вам дам батальон. Есть у меня такой. Там временно командует младший лейтенант. Храбрый офицер, но больше всего думает о личном геройстве. Вам не приходилось командовать батальоном?

– Временно командовал, товарищ генерал. По необходимости.

– А вы думаете, я по охоте стал генералом? – улыбнулся. – Историческая необходимость вынуждает нас быть солдатами, генералами, адмиралами. Вчера я был в одной роте. Встретил там бойца с такими озорными глазами, что мне невольно захотелось с ним поговорить. «Воюете?» – спрашиваю. «Надо воевать, товарищ генерал». Вот какая штука – надо. Как, по-вашему, долго нам придется воевать?

Лебедев, несколько помедлив, сказал:

– Я очень плохой оракул, товарищ генерал. – Родимцеву, видимо, нравился этот тон. Теперь он смотрел на лейтенанта с нескрываемым любопытством. – В конечном счете все будет зависеть от наших возможностей, от наших сил, – попытался Лебедев ответить генералу на его прямой вопрос.

– Разумеется, – согласился генерал. – И, важно, конечно, где будет финиш, где закончим победный марш.

– В Кремле, мне кажется, уже предрешен этот вопрос.

– Вы думаете? – с повышенным интересом произнес генерал. Его удивила эта мысль, уверенно высказанная Лебедевым. – Да, это, пожалуй так, – подумав, согласился Родимцев. – Без дальней политики история не знает ни одной войны.

К генералу подошел дежурный офицер. Он доложил, что командующий армией просит генерала на провод. Родимцев, поднимаясь, сказал Лебедеву:

– Вас проводит в полк офицер связи. Денька через два загляну к вам. Главное узнаете на месте.

* * *

Командир полка Елин встретил Лебедева несколько неожиданным образом:

– Мне уже звонили. Садитесь. – Полковник подошел к двери и крикнул густым басом: – Тимоша! Обед подавай. – И к Лебедеву: – Ну что там в тылу? Рассказывайте. Верят нам? Надеются на нас?

– Не только верят, товарищ гвардии полковник, но и воюют. Да так, что хребты трещат.

– И у нас так же. Вчера от отца письмо получил. Мудреный он у меня старик. Таких мне инструкций наковырял, что мы с генералом до слез хохотали. И где он только такой военной мудрости набрался? Жаль, что генерал на время взял себе письмо – хочет что-то написать старику. Это хорошо, что народ втянулся в войну.

Полковник долго расспрашивал Лебедева.

Круг его интересов был широк и разнообразен. И во всей этой разносторонности отсутствовала простая любознательность. Напротив, она имела прямое отношение к войне, ее нуждам и заботам. Лебедев из всей этой беседы отлично понял тревогу командира полка. И не ошибся в своих догадках и предположениях, когда полковник, знакомя Лебедева с обстановкой на фронте, говорил:

– Положение дивизии тяжелое, а моего полка в особенности. Нет у меня никакой свободы для маневра. Да и маневрировать, собственно, нечем. Людей мало. Дьявольски мало. – Полковник вскинул на Лебедева сосредоточенный взгляд.

На фронте стояло относительное затишье. Молчала артиллерия, отдыхала авиация. С Волги тянул сырой ветерок. Река приплескивала на берег мелкую волну, тихо шелестела песком.

– Главное, товарищ, лейтенант, врагу – ни одного угла, ни одной лестницы, ни одного кирпича, – внушал Елин Лебедеву.

С этой минуты вся ответственность за батальон легла на плечи инженера. Его блиндаж находился в двухстах метрах от КП полка. Это опять немало смутило Лебедева. Штаб Родимцева – в горе. Елин устроился у самой воды, а он, комбат, за крутобережьем, в ряду солдатских окопов. К окопам от вершины горы в полный профиль шла траншея. Подобные проходы от фронта к Волге были проложены по всей береговой дуге – от центра города до тракторного. По ним питали фронт людьми, оружием, боеприпасами, продовольствием.

Блиндаж батальонного оборудовали в добротном подвале полуразрушенного дома.

Временный комбат Грибов и начальник штаба Флоринский ждали нового командира. Комиссара Сергеева не было – он находился в первой роте. Младший лейтенант Грибов, стройный юноша лет двадцати двух, спросил Лебедева:

– Разрешите доложить?

В голосе звучали веселые нотки. По ним можно было понять, что временный доволен тем, что прибыл хозяин и теперь ему представлялась возможность вернуться в свою роту, поближе к настоящему делу.

– Прошу ознакомить меня с боевой обстановкой батальона, – садясь за стол, сказал Лебедев деловым тоном.

Начальник штаба Флоринский, человек средних лет, с мягкими чертами лица, развернул географическую карту «Западное полушарие», на обратной стороне которой были нанесены позиции батальона, аккуратно вычерченные умелой рукой.

– Вы инженер? – спросил Лебедев, внимательно взглянув на адъютанта.

– Учитель географии, товарищ комбат, – ответил начштаба. – Разрешите начать? – Он взял со стола горелый штык, заменявший указку, и приступил к докладу. – На левом фланге соседей не имеем. Фланг прикрывает пулеметная рота. Ей приданы противотанковые пушки. У нее же имеются противотанковые ружья. Рота закрепилась в двух больших каменных зданиях.

Флоринский, докладывая, водил штыком по карте. На угловом доме он задержал острие штыка. Этот дом, выдвинувшийся из общей линии, был основой обороны батальона на левом фланге.

– В каком состоянии занимаемые здания? – прервал Лебедев доклад адъютанта.

– Зданий, собственно, нет, товарищ комбат. Остались одни подвалы да лестничные клетки. – Флоринский ловким движением перенес указку-штык на правый фланг батальона, задержал внимание Лебедева на средней школе и на жилом доме железнодорожников. Он описал их значение в системе обороны. – От жилого дома до Волги триста метров, товарищ комбат. – Флоринский опять примолк, давая возможность Лебедеву подумать. – Из этого здания противник простреливает Волгу из пулеметов и минометов, ведет наблюдение за всем, что делается не только в нашем полку, но и в дивизии.

Флоринский снова перекинул штык на левый фланг и оттуда повел его по вогнутой линии к правому флангу батальона, задерживая внимание Лебедева на огневых точках, минных полях, противотанковых ловушках. И чем больше слушал Лебедев Флоринского, тем яснее становилось для него истинное положение батальона. Когда полковник Елин сказал ему, что «положение дивизии тяжелое, а моего полка в особенности», он не мог представить себе всех трудностей, с какими ему придется столкнуться в первые же минуты своего нового положения.

Лебедев вскинул голову и, сощурившись, спросил тоном инженера, тоном бывшего прораба:

– Ломов и лопат в батальоне достаточно?

– Вполне, – ответил Флоринский и замолчал в ожидании новых вопросов.

Но Лебедев, не имея больше вопросов к начальнику штаба, обернулся к Грибову.

– Продолжайте командовать батальоном, – сказал он ему и внимательно посмотрел на безусого офицера. – Мне нужно время, чтобы осмотреться. Никаких новшеств вводить в батальон не собираюсь. – Подошел к телефону и доложил в штаб полка, что батальон принял в полном порядке.

Грибов удивленно посмотрел на Лебедева, а Флоринский, одобрительно поглядывая на нового комбата, спросил:

– Командиров рот не прикажете собрать?

– Мне пока им нечего сказать.

– Понял вас.

Лебедев прошел к столу, снял с чернильного прибора куклу и задумался. Кукла напомнила ему Машеньку, сына, жену. Зачем все это случилось? Ему вдруг представились шахты, рудники, сотни тысяч заводов, миллионы рабочих у станков, у прокатных станов, у мартеновских печей. Он ясно представил себе живую картину труда миллионов людей, работающих на войну, мысленно видел движение поездов, пересекающих все части света, движение судов, бороздящих моря и океаны; и все, что создавалось человеком, все это катилось в прожорливую пасть войны.

– Товарищ начштаба, вы не помните, сколько фашистская Германия выплавляет стали? – неожиданно спросил Лебедев адъютанта.

– Много, товарищ комбат. Но сколько – точно не помню.

– А нефти?

– С горючим у гитлеровцев туговато. Весьма даже туговато.

Лебедев вышел из-за стола и в раздумье прошелся по блиндажу. Два дома овладели его мыслями: тот, что на левом фланге, выпятившийся из общей линии обороны, и Дом железнодорожников, вклинившийся в позиции полка. Гладкая, как стол, ничем не застроенная площадь между флангами батальона Лебедева не беспокоила. Он исключал возможность внезапного вражеского прорыва на этом участке. Только на танках можно было проскочить это пространство, но противник, как ему уже доложили, пытался прорваться и, потеряв на этом маневре больше десятка машин, надолго успокоился. «Мало людей. Дьявольски мало», – вспомнил Лебедев слова полковника Елина.

– Товарищ Грибов, вы спите?

– Нет, товарищ комбат. Я вас слушаю.

– Хочу посоветоваться. Система обороны батальона хорошо продумана?

– Не могу сказать, – откровенно признался Грибов. – Больше отбивались, чем думали.

– Понимаю, – неопределенно сказал Лебедев. – Генерал-майор очень хорошо отозвался о вас. – Лебедев добро взглянул на Грибова. – Генерал сказал, что вы хороший офицер. Вы не участвовали в штурме Дома железнодорожников?

– Нет. Я не имею права обсуждать эту операцию, но думаю, что пора кончать с засевшими там гитлеровцами.

– И мне так кажется, – согласился Лебедев. – У вашей роты не очень приятное соседство с этим домом. Подумайте, нельзя ли отбить его? – Лебедев взглянул на часы. – Хочу пойти на левый фланг.

Лебедев накинул на плечи шинель и вышел. Ночь была свежая, осенняя, с Волги тянуло холодной сыростью. Свет вражеских ракет просвечивал траншею. Комбат шел неторопливо. Ему хотелось получше осмотреться вокруг. В траншее валялись винтовочные гильзы, окурки, куски марли. Лебедев горько улыбнулся: «Вот они, эти сотни метров. Сотни метров! А сколько уже на них растрачено человеческих сил и сколько они еще возьмут жизней, никто сказать не может».

Командир пулеметной роты, предупрежденный Грибовым, встретил нового комбата возле своего блиндажа.

Сухощавый молодой командир роты повел Лебедева в крайний разбитый и обрушенный дом. У обезображенного дома остались две обгорелые стены, пробитые снарядами, подвал с котельной и душевой и покоробленная жаром пожарная лестница. На лестничных площадках, замусоренных кирпичом и известью, денно и нощно сидели наблюдатели, лучшие стрелки, отличные гранатометчики. Подвал, превращенный в блиндаж, Лебедеву понравился. Бойцы спали на пружинных матрацах, на обгорелых кроватях, которых больше всего валялось на пожарищах. К спинкам кроватей были привешены куски зеркал, литографические картины из книг и журналов, семейные фотографии. В изголовье одного бойца лежал том Малой энциклопедии. Видно было, что блиндаж обжит и одомашнен. На взгляд Лебедева, командир роты одного не предусмотрел, и батальонный об этом напомнил ему:

– Заросли ваши солдаты щетиной.

Ротный давно сам не брился, и у него от смущения заалели щеки. Лебедев успел обойти и осмотреть все огневые точки, кроме углового флангового дома, куда он и направился. По дороге он расспросил командира роты о наличии колючей проволоки и противотанковых мин.

– Главное, берегите солдат, – предупредил он. – Пусть глубже зарываются в землю. Пора вылезать из-под фундаментов и продвигаться вперед. Снайперы есть?

– Есть отличные пулеметчики. Сержанты Демченко и Кочетов.

Лебедев неожиданно встрепенулся. Он ни на один день не забывал своих однополчан – Кочетова и Уральца, которые вынесли его из театра. Он знал, что бойцы остались именно в этой дивизии, и когда он просил Чуянова «устроить» его в армию Чуйкова, кроме высказанных соображений, он думал и о возможной встрече со своими бойцами. И сейчас, услышав знакомую фамилию, Лебедев живо спросил:

– Кочетов давно у вас?

– Не так давно. Он из окружения вышел, – буднично-деловым тоном ответил ротный. – Знакомая фамилия, товарищ комбат?

– Да, я знал одного с такой фамилией.

II

В угловой дом Лебедев пошел один. Там он встретил своих солдат Кочетова и Уральца. Бывают в жизни такие минуты, когда, будучи случайным свидетелем волнующей сцены, сам становишься нравственно чище, морально обновленней. Трогательная дружба всегда находит отклик в душе, освежает и молодит чувства всякого. Никто не произнес ни слова, увидев друг друга; они только обменялись взглядом, которого было вполне достаточно, чтобы понять друг друга. Молча обнялись. От Кочетова Лебедев попал в крепкие объятия Уральца. От этих солдат на лейтенанта повеяло чем-то родным и близким. Батальон теперь стал как-то ближе, как будто он командовал им с давних пор. Это были хорошие минуты в солдатской жизни. Здесь Лебедев и остался, решив лучше изучить оборону южного фланга батальона.

Угловой пятиэтажный серый дом одной стороной выходил на Смоленскую улицу, другой – на широкую и просторную площадь с выходом к Волге.

Враги не однажды пытались штурмом взять дом, не скупясь при этом ни на людей, ни на технику; поджигали его с воздуха, слали на него пикирующие бомбардировщики, но дом, как неприступная крепость, оставался за пулеметчиками. Лебедев одобрил систему огня. Хорошее впечатление произвели на него бойцы.

В этом подвале-блиндаже они вели свой образ жизни, привычно-будничный и по-деловому размеренный.

Лебедев собрался было уже уходить к себе в штаб, как вдруг противник с воздуха начал атаковать левый фланг батальона. Вокруг все враз загудело, затряслось и зазвенело. В блиндаж через амбразуры потянуло пылью, запахло гарью, наплывала духота. Солдаты стояли на боевых постах у огневых точек. Где-то совсем рядом ухнула тяжеловесная, и каждому показалось, что бомба упала над его головой. «Обвал!» – крикнул кто-то дико. «Обвал!» – повторил тот же голос.

Случилось совсем непредвиденное, бомба обрушила внутреннюю стену. Стена, подломившись, закрыла бойцам выход, оборвала проводную связь с батальоном. Теперь к своим можно было попасть только через площадь, простреливаемую пулеметным огнем. Лебедев приказал разобрать завал.

– Воду без моего приказания не пить.

Вода доставляла солдатам неимоверно много хлопот. Приносили ее с Волги с риском для жизни. Пили много и редко когда напивались, оттого что не успевали остывать от боевых схваток, следовавших одна за другой. В подвале сгущенный воздух был жарким и душным, как в бане.

На перекрытии подвала лежала груда кирпичей, раскаленных пожаром и заваленных золой и пеплом. За воздушной атакой враг пустил в дело пехоту. Наблюдая в амбразуру за вражескими автоматчиками, Лебедев понял, что для него настал час проверки всех его сил и возможностей. Понял он и то, что, уступи бойцы хотя бы один угол, и тогда развалится вся система обороны батальона. «Хорошо, что командир взвода выдвинул в район средней школы станковый пулемет и противотанковое ружье, – подумал Лебедев. – Этим он предупредил возможность обходного маневра с фланга». Лебедев позвал Кочетова.

– Кто командует группой в районе школы? – опросил он его.

– Сержант Демченко. Лучший пулеметчик полка. На его счету, Григорий Иванович, сотни гитлеровцев. Он свой счет ведет из-под Харькова.

Лебедев перешел в левый угол блиндажа, откуда лучше просматривался район средней школы, полфасада которой заслонило двухэтажное, давно сгоревшее каменное здание. Что делалось за этим домом, Лебедев не видел, и только по стрекотне пулемета мог знать, живы ли его люди. Станковый пулемет простучал короткой очередью.

– Наши! – обрадовались гвардейцы.

Лебедев с благодарностью посмотрел на бойцов. «Да, на них можно положиться», – подумалось ему. Он никогда не забудет строгого, мужественного молчания бойцов. Гвардейцы поскидали с себя гимнастерки, приготовились к последнему, быть может, сражению. Стрельба подходила все ближе и ближе к блиндажу. Теперь уже всем было ясно, что именно от школы гитлеровцы наметили обойти угловой дом.

– Что с завалом? – тревожился Лебедев.

– Не поддается, товарищ комбат.

– Пробить перекрытие первого этажа.

В блиндаже сгущалась изнуряющая духота.

Бойцы изнывали от жажды. Осколки снарядов ковыряли стены, отбивали облицовку. У крайнего пулеметного гнезда смолкли короткие очереди. Там, на кирпичной скамеечке, уткнувшись головой в стену, поник гвардеец.

– Что с ним? – спросил Лебедев.

– Убит, товарищ комбат.

Лебедев снял пилотку, помолчал.

Пулемет Демченко продолжал строчить. Перерывы между очередями становились все реже и короче. По блиндажу враг открыл огонь из тяжелых орудий. Снаряды рвались во дворе и под самым цоколем. Вражеская батарея приноровилась, и снаряды мало-помалу крошили блиндаж, срезали углы пустых, выгоревших этажей, отваливали куски стен, дробили перекрытия. В минутку короткого затишья из школьного двора донеслись выстрелы бронебойки.

Лебедев понял, что против Демченко пошли вражеские танки. Над двором взметнулся смоляной дым.

– Танк загорелся! Танк! – закричали гвардейцы.

Бронебойка замолкла. «Отбили атаку?» Нет, ружье опять стукнуло. Но что это за новый очаг дыма? Он в стороне от горящего танка и много ближе к блиндажу. «Пожар, – подумал Лебедев – Какую-то постройку подожгли». Густой дым клубился в пролетах окон давно сгоревшего дома. Пламя вдруг резко шатнулось, и взметнувшийся фонтан головешек, падая, засыпал школьный двор. «Что стало с нашими людьми?» Лебедев прислушался. Пулемет молчал. «Неужели?» Но вот пулемет опять застучал на том же месте, которое, кажется, сплошь завалено головешками. Строчил долго. Потом смолк.

– Уточнить наводку, – приказал Лебедев.

В закопченных проемах кирпичного здания, метрах в пятидесяти от блиндажа, замелькали гитлеровцы. Гвардейцы приникли к пулеметам.

– Огонь! – приказал Лебедев.

Гвардейцы хлестнули из всех пулеметов. Враги отпрянули и, затаившись в противоположном здании, начали метать гранаты. Блиндаж и улица заволоклись едучим дымом, песчаной пылью. Песок, шурша о блиндаж, садился на пулеметные гнезда, сорил бойцам в глаза. По времени солнце еще не опустилось за горизонт, а в блиндаже уже непроглядная темь, и гвардейцы дрались на ощупь, на слух. Они знали, что враг мог выкинуться из проемов окон противоположных зданий. Но могло быть и так, что противник давно выбросился на улицу и, прижавшись к земле, подползает на короткий бросок. Вражеские гранаты рвались у самых бойниц. Гвардейцы стреляли в густоту песчаной мглы. «Может быть, впустую мы стреляем?» – подумал Лебедев. Он приказал прекратить огонь. Другого выхода ему не виделось: боеприпасы были на исходе, и расстреливать их до последнего, не видя, что делает враг, было бы глупо и непростительно. В блиндаже наступила изнуряющая тишина. К удивлению Лебедева, противник тоже не подавал признаков жизни. Повсюду стояла непроглядная пыльная мгла. Солдаты не отходили от пулеметов, находились в состоянии полной боевой. Проходила одна минута, другая, третья – ни звука из укрытий затаившегося противника.

Улица понемногу светлела. Из полутьмы в тусклых очертаниях показались стены обгорелых зданий. Там, несомненно, затаился враг. «Есть ли убитые?» Лебедев припал к цели. «Есть», – обрадовался он. Убитые лежали в оконных проемах, на тротуарах, среди улицы. Они лежали на всем просматриваемом поле боя.

– Перекрытие пробили? – спросил Лебедев командира взвода.

– Руки в крови, а толку никакого.

Наступил вечер, сгустились сумерки. Лебедеву доложили, что патронов почти нет. Он это знал, но когда бойцы сказали, у кого сколько осталось, положение оказалось более чем удручающим. Он позвал к себе сержанта Кочетова.

– Вы доставите донесение начальнику штаба, – сказал он ему. – Возьмите три-четыре шинели и сделайте из них чучело-скатку. Оно будет служить вам прикрытием. Действуйте.

Такое же приказание получил и Уралец. Комбат не надеялся на успех одного бойца – ползти можно было только через площадь, простреливаемую настильным огнем.

– У кого есть письма, можете передать сержанту, – сказал он бойцам.

Над площадью нависла ночь. На небе еще не были развешены вражеские «фонари», но заря пожарищ уже занималась.

Камни и кирпичи были выбраны из бойницы, и теперь из нее можно было просматривать всю площадь. Рядом с Лебедевым стоял сержант Кочетов. У его ног лежала скатка из нескольких шинелей.

– Мгновенный прыжок и – за скатку, – давал Лебедев последние наставления.

– Есть, Григорий Иванович.

В голосе сержанта слышалось сдержанное волнение. Его нельзя назвать страхом, нельзя принять за тягостное предчувствие беды и нельзя в то же время сказать, что человек спокоен, насколько возможно стать спокойным в этих обстоятельствах. Лебедев с мучительным усилием подавлял в себе нахлынувшие чувства жалости и сострадания к сержанту, человеку беспримерной храбрости. Он полюбил его. И вот он, командир, наперекор своим чувствам, должен, обязан обстановкой, воинским долгом, во имя жизни многих послать лучшего из лучших на опаснейшее дело.

– Готов, Степан Федорович? – стараясь скрыть свое волнение, сказал он бодрым голосом.

– Готов, товарищ гвардии… разрешите с вами проститься, Григорий Иванович.

Лебедев обнял Кочетова и долго держал его в своих объятиях.

– Можно прыгать? – спросил сержант живо и весело, словно он находился на вышке плавательного бассейна и ему предстоит испытать приятнейшее ощущение.

И выпрыгнул. И в ту же минуту враг застучал из пулемета. Пули, рябя стену, следовали за сержантом. «Значит, ползет», – радовался Лебедев. Теперь по Кочетову, перекликаясь очередями, били два пулемета. Стук свинца по опаленной стене подвала постепенно редел и удалялся в сторону Волги.

Долго, с тоскливой тяжестью на душе Лебедев и бойцы проводили время в глухом, со всех сторон заваленном подвале-блиндаже. «Жив ли Кочетов? – гадал Лебедев. – А если жив – дополз ли до своих?» К Лебедеву подскочил взволнованный взводный и доложил, что к завалу кто-то подошел. В блиндаже примолкли, прислушались. Сверху доносился глухой стук. Людей, судя по шуму, было много. Они торопливо отбрасывали кирпичи в глубину двора. Шуршание кирпича становилось все сильней и явственней. Но вот шум внезапно стих, а спустя считанные мгновения послышался шорох сухого дерева. И все увидели, как под кусок степы, что закрывал вход в блиндаж, подсовывалось бревно.

– Это наши, товарищ комбат. Наши! – обрадовались гвардейцы.

Бойцы бросились расчищать выход изнутри подвала, и первым, кого они увидели, был Кочетов.

– Ваше приказание, товарищ комбат, выполнил! – доложил сержант.

Комбат вернулся к себе в штаб поздней ночью. Пришел усталый, мрачный и злой на самого себя. Он сел за стол и глубоко задумался.

– Иван Петрович, – обратился он к Флоринскому, – я приказал командиру пулеметной роты пробить два новых выхода из углового дома. Смотрите сюда. – Лебедев показал на плане дом, жирными черточками отметил выходы. – Прошу вас нанести на план все выходы из всех занимаемых нами подвалов. Подземную систему сообщений надо непременно упорядочить. Нельзя полагаться на один волчий лаз, пробитый в бетоне из отсека в отсек.

– Хорошо, Григорий Иванович.

– Комиссар был?

– Да. Его вызвали в штаб полка.

Комиссар батальона Васильев застал Лебедева спящим за столом. Стараясь не шуметь, поглядел на нового хозяина и, подумав, неторопливо записал в блокнот: «Солдат Демченко сгорел у пулемета. Он мог отступить (такая возможность у него была), но он предпочел смерть позору отступления». И несколько ниже дописал: «Дать указания политрукам рассказать бойцам о героическом подвиге Демченко. О нем же написать статью в дивизионную газету». Комиссар закрыл блокнот и, взглянув на похрапывающего Лебедева, вполголоса сказал:

– Без надобности не будите. Скажите, что через час буду. Командир полка звонил?

– Десять минут тому назад. Спрашивал комбата и, узнав, что он спит, приказал позвонить через два часа.

Лебедев не использовал предоставленного ему полковником времени на отдых, он проснулся через час и был очень смущен своим положением.

Флоринский предупредительно доложил, что ничего существенного не произошло и что звонил командир полка.

– Неприятный случай, – негодуя на себя, произнес Лебедев. – А впрочем, не так плохо, что дурь сошла. Сколько убитых и раненых, Иван Петрович?

– Убито десять. Раненые остались в строю.

– Как это просто: «Остались в строю». Но десять убитых – это слишком. Слишком, Иван Петрович. Сегодня десять, завтра десять. Надо глубже зарываться в землю. Ни одной мишени врагу. Батальон-невидимка. Каждого бойца спрятать. Бить фашистов из-за любого кирпича. – Помолчал. – Как дела у соседей?