Текст книги "Дорогой отцов (Роман)"

Автор книги: Михаил Лобачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

У этого – крестины, у другого – именины, у третьего– свадьба. Сначала нравилось. Как же: в передний угол сажают. А которая бабенка возьмет да и ущипнет тайком. Жена обижаться, ревновать и требовать, чтобы я с гармонью распростился. Тогда мы решили по свадьбам ходить на пару. Скоро жене и это приелось. Начались у нас раздоры. Не успеем мир заключить, как опять послы идут за мной. Одним словом, от этой гармошки не жизнь, а горчица. Стал я прятаться от послов. Однажды так-то залез я под кровать и лежу, не дышу. Делегация вошла. Поздоровались с хозяйкой, спрашивают меня. Жена отвечает, что меня дома нет. А послы не верят, по избе глазами шарят. На ту беду у меня нога зачесалась. Они хвать меня за ногу и вытащили на свет божий. И смех и грех. И сколько же, ты думаешь, мы в тот раз пировали? Четверо суток. Приехали домой, а у нас тараканы померзли. Последней скотины лишились. Вот как!

Митрич замолчал, прислушался. Иван Егорыч потихоньку похрапывал.

Вот и хорошо, что гармонью убаюкал. Она, эта гармонь, вещь такая.

Прошло еще два дня, а Лена все не возвращалась. Иван Егорыч помрачнел, замкнулся. Ночью ему принесли записку от командира бригады. Иван Егорыч совсем пал духом, сердцем почуял недоброе. Он держал листочек и не решался заглянуть в него.

– Митрич, – позвал он друга. – Почитай, ради бога.

Митрич взял записку, прочел: Ивана Егорыча просили зайти в штаб. Тут он совсем уверился в дурных вестях о любимой дочери. На этот счет у него никаких сомнений не было, и ничего другого он не предполагал. До штабного блиндажа Иван Егорыч шел в каком-то чаду. Полковник тотчас принял Ивана Егорыча.

– Садитесь, – любезно встретил он Ивана Егорыча. – Очень рад с вами познакомиться. Спасибо вам и всем вашим рабочим.

Начало беседы не радовало Ивана Егорыча.

– Вы, товарищ Лебедев, очевидно, догадываетесь, зачем я вас пригласил?

– Догадываюсь, – глухо промолвил Иван Егорыч. – Что же делать? Дорожка теперь у всех одна.

Полковник взял со стола медаль «За боевые заслуги» и подошел к Ивану Егорычу.

– Вручаю вам от имени нашего правительства, – торжественно произнес он. – За ваше боевое отличие в бою под тракторным. Поздравляю, искренне, по-солдатски.

На душе Ивана Егорыча произошло невероятное смятение.

– А еще спасибо вам за вашу дочь.

У Ивана Егорыча дрогнули ресницы. Поблагодарив полковника, он вышел из блиндажа.

Дочь вернулась на другой день поздно ночью. Она принесла в дом великую радость, но сама была не радостна. Все свое будущее она связывала с судьбой Сергея. Но его увезли за Волгу в тяжелом состоянии. Лену уверяли, что Сергей поправится, но именно эти-то навязчивые заверения убедительнее всего говорили о том, что Сергея не спасти. Уже ночь была на исходе, а Лена в немом молчании все сидела на крутом берегу Волги. Уговоры матери поберечь себя еще пуще терзали ее, и Марфа Петровна ушла, чтобы не слышать ее горя, не плакать вместе с ней. Но вот слезы остались в прошлом. Буря выжгла рану. Заживет, затянется ли она? Теперь думы нехорошие обступили ее, морозом по телу бродят, страшное шепчут: «Пропало твое счастье. Не любить тебе больше».

Внизу под горой хмуро шумит Волга. Крепнет ветер, крутеют волны и громче бьются о берег. Что-то общее слышится в темных волнах, как будто и там, охая и вздыхая, плачет больная душа. И хочется Лене сбежать с горы к Волге, к стонущим волнам. Она тихо поднялась, осмотрелась вокруг. Постояла немного и, уверившись в чем-то, бесшумно пошла к Волге.

Ветер дул ей в лицо, парусил темную шапку волос. Отсюда ближе ропот холодных волн. И кажется Лене, что волны заплескивают ей ноги, замывают песком. Лена пошла вниз. «Куда ты, зачем?» Нет, не то: ей не нужен предостерегающий голос. У шипящих волн Лена остановилась. Она, как другу, раскрывала Волге свою душу: «Мне тяжело. Мне страшно. Милая, нет счастья у меня, нет! Что мне делать?»

Вот и солнце выглянуло из-за леса. «Солнце, – прошептала она. – Что он мне говорил о солнце? Ах, да… он любил его, как никто другой, и он, возможно, не пошлет ему больше, своей улыбки. Я за него сквозь слезы улыбнусь тебе, мое милое солнышко».

И Лена скорбно улыбнулась.

XV

Спустя неделю Лену пригласили на беседу к Чуянову – за ним было последнее слово. Чуянов, несколько постаревший, уставший, с припухшими глазами, принял Лену тепло и внимательно.

Лена с благодарностью взглянула на Чуянова. Ей хотелось поскорее получить горячее дело, В работе, в мщении она хотела забыться.

– Не спешите. Садитесь. Как вы представляете себя в тылу врага? – спросил Чуянов.

– По обстановке, Алексей Семеныч.

– Это, разумеется, правильно. Однако…

– Я понимаю вас, – перебила Лена. – Я знаю, что мне делать. У меня есть план.

– Рассказывайте.

Беседа продолжалась сравнительно долго. Чуянов умел слушать и хорошо разбирался в людях, и он точно понял, что из себя представляет Лебедева. Все в ней ему нравилось: живость ума, сообразительность, правильный взгляд на жизнь, но хотелось возразить против быстроты реакции на поставленные вопросы. Там, в тылу врага, это, по мысли Чуянова, могло принести ей немало вреда. И он сказал об этом девушке.

– У вас есть все, что нужно иметь для того, чтобы… – Он не договорил, подумал и, подумав, продолжил: – Вы пойдете за кордон. Там совершенно другая обстановка.

– Я и там останусь советским человеком.

– Это непременное условие успеха. И я верю в этот успех. Но я хочу вас предупредить: у вас чрезмерно непосредственный характер. Это хорошо здесь, у нас, но там… Вы знаете Зину Соину?

– Соину? Не помню. Это какую Соину?

– Ту самую, с которой вы учились в средней школе.

– Не помню. А впрочем, может быть и знала. У нас школа была большая.

Чуянов добродушно рассмеялся. Лена, догадавшись, в чем дело, густо покраснела.

– Прошу прощения, – извинился Чуянов. – Не обижайтесь на меня.

– Нисколько. Я вам очень признательна за предметный урок. Я вас хорошо поняла. Сознайтесь: вы проверяли непосредственность моего характера?

– Да, – подтвердил Чуянов. – Вы с Соиной не учились. Вы понятливая ученица. Вы, разумеется, уже знаете, что с вами будут работать еще два наших товарища. Вам укажут место встречи с ними. Возможно даже, вы встретитесь с Алешей Лебедевым.

– Да-а? – воскликнула Лена со смешанным чувством радости и легкого испуга.

– Возможно, встретитесь, – повторил Чуянов. – Это строго между нами.

Лена целую неделю изучала название населенных пунктов, степных речушек, паромных переправ через Дон; изучала полевые дороги на Калач и Нижний Чир; припомнила и собрала у своих подруг адреса студенток медицинского института, уроженок южных станиц области.

В районе станции Воропоново, в десяти километрах юго-западнее Сталинграда, Лена перешла главную, теперь военную дорогу на Калач. Двумя соображениями она руководствовалась, намечая этот оживленный путь: во-первых, она хорошо знала эту местность, во-вторых, потому, что на Калач гитлеровцы угоняли жителей Сталинграда в свой тыл. Следовательно, полевые войска привыкли к появлению в этом районе цивильных граждан. Ночь была полна шумов. В Сталинград непрерывным потоком шли машины, скрипели гусеницами танки; из города доносилась нечастая стрельба артиллерии.

У Лены вдруг раскрылся чемодан, и все, что было в нем, посыпалось на землю. Внезапный удар грома, сильный и неожиданный, так не испугал бы Лену, как испугал ее шум чемоданчика. Затаив дыхание, она несколько минут стояла в полном оцепенении и только потом, успокоившись, собрала и уложила вещи в чемоданчик.

Время, казалось ей, летело слишком быстро, а ей хотелось ночи длинной, бесконечной. Она не могла больше ни сидеть, ни лежать в степи – безделье становилось невыносимым. Леня взяла чемоданчик и пошла. Она решила за ночь как можно дальше уйти от Сталинграда. В пути обдумывала, как вести себя с врагом, когда встретится с ним лицом к лицу. «На все вопросы буду отвечать твердо, – мысленно рассуждала Лена. – Куда идешь? – спросят, домой – отвечу». «А где твой дом?» – «В станице Нижне-Чирской». – «Откуда это видно?» – «Посмотрите мой паспорт. В нем ясно написано: Антонина Ивановна Сухорукова, родилась в станице Нижне-Чирской, Сталинградской области». Лена пощупала карманы пальто. Там лежали паспорт и удостоверение студентки медицинского института.

На рассвете Лена вышла на грейдер, замусоренный газетными обрывками, окурками, разбитой обувью. Вдалеке завиднелась станция Карповская. За ночь Лена прошла более двадцати километров. Это обрадовало ее. Позади послышался шум машины. Лена не оглянулась. «Зачем? Пусть сами смотрят на меня».

Гул грузовиков нагонял ее. Прошла минута, вторая, и санитарная машина проскочила мимо нее. Из кабины на Лену глянул офицер в роговых очках с лицом равнодушным и бесстрастным. За первой машиной шла вторая, третья… пятая. И все санитарные. Последняя, замыкающая, настигнув Лену, внезапно остановилась. Из машины никто не выходил. «Что-нибудь случилось с мотором», – подумала Лена. Она замедлила шаг. Из кабины вылез полный человек в погонах медика.

– Хальт! – крикнул он.

Медик взял из рук девушки чемоданчик, раскрыл его. Ему понравились ‘ шелковые чулки, флакон духов, шерстяное платье. Все это он завернул в прихваченное полотенце и молча направился к машине. Садясь в кабину, он, молодецки козырнув, сказал:

– Ауф видерзейн!

Машина помчалась на Калач. Лена собрала то немногое, что осталось, и пошагала дальше. В пристанционном поселке ей надо было разыскать Степаниду Федоровну Грищенко, родную тетку студентки Валентины Соловьевой, с которой Лена училась на одном курсе. Валя рассказала, как найти тетку, подробно описала приметы улицы, хаты, в которой жила тетка. Миновав крайнюю хату поселка, свернула в переулок и остановилась у маленькой, приземистой хатки, усадьба которой выходила в открытую степь, поросшую бурьяном.

По всем приметам именно это была хата Степаниды. Где-то невдалеке послышался немецкий говор. Звякнула щеколда. Лена оглянулась. В полураскрытой калитке показалась пожилая женщина. У нее были большие натруженные руки. Такие руки Лена видела впервые. Она сразу поняла, что эти руки не знали покоя и всю жизнь имели дело с тяжелым трудом. Лена и Степанида долго разглядывали друг друга.

– Здравствуйте, Степанида Федоровна. Вам привет от Вали Соловьевой.

Женщина вздрогнула и, глянув в махонькую степную уличку, тихо промолвила:

– Проходи во двор.

Женщина повела Лену в глубину двора, ко второй калитке, выходившей в маленький огород. Возле плетешка была вырыта землянка с дощатым настилом вдоль стены. Эта примитивная кровать была застлана стеганым одеялом. Женщина зажгла крохотную лампешку. Села на скрипучую табуретку против незнакомки и, не сводя с нее своих удивленных глаз, без стеснения разглядывала девушку с ног до головы. Лена не обиделась, понимая, что и она в подобных случаях поступила бы таким же образом. Степанида расспросила Лену о своей племяннице, как ее здоровье, давно ли ее видела, работает ли она и где.

– В госпитале сестрой устроилась, – ответила Лена. – Здоровье у нее отличное, и выглядит она красавицей.

Степанида улыбнулась. Она видела, что девушка страшно устала, изголодалась. И хозяйка молчком подала ей хлеб, луковицу с солью и кружку воды.

– Больше угощать нечем. Поешь и ложись спать. Потом поговорим, – как-то странно неопределенно сказала хозяйка и ушла, прикрыв за собой скрипучую дверь.

Лена выпила воду, легла на кровать и скоро заснула. А хозяйка тем временем, поглядывая на улицу, строила догадки: «Кто такая? Откуда знает Валю? Плохая у племянницы подруга». Ее озадачило то обстоятельство, что девушка не пряталась от врагов, шла в поселок открыто. «Что бы это значило. Может быть, чужая?»

Эта мысль так испугала ее, что она готова была сейчас же пойти к старосте поселка и заявить ему о том, что к ней зашла неизвестная девушка. «Господи, а вдруг да своя?» – подумала Степанида, направляясь в землянку. Зажгла лампу и, убедившись, что девушка спит, взяла ее чемоданчик и унесла его к себе в хату. Она развернула тетрадь и ужаснулась, увидев в ней зарисовки человеческого скелета. Она подумала о девушке самое ужасное, «Господи, зачем я ее приветила?» Сложила вещи и понесла чемоданчик в землянку.

Лена все еще спала. Хозяйка зажгла лампу, поднесла ее ближе к постели, пристально поглядела на девушку. Лена неожиданно заговорила на непонятном для хозяйки языке. Степаниде стало душно. Она потушила огонь и, не помня себя, покинула землянку. Весь день хозяйка лежала в постели. Весь день спала Лена, а проснувшись, испугалась темноты, но, вспомнив, как она сюда попала, успокоилась. Встала, приоткрыла дверку – с улицы пахнуло на нее ночной прохладой. В поселке раздавались сигналы грузовиков, гудели моторы, лязгали гусеницы – военная дорога шумела. «Какое удобное место». Лена накинула на плечи пальто и, прислушиваясь, направилась в избу.

– Тетушка, – негромко позвала она хозяйку.

В ответ послышалось недовольное ворчание.

– Что с вами? – подошла к постели. – Вы заболели?

– Уходи, – неприветливо заговорила хозяйка. – Уходи от меня.

– Тетушка, вы заболели?

Взяла женщину за руку, стала щупать пульс. Он был ясный и ритмичный. Это успокоило Лену. Она положила руку на голову хозяйки. Женщина притихла. Лена припала к груди, послушала дыхание. Локон пушистых волос лег на щеку хозяйки. Она вспомнила свою племянницу, ее такие же ласковые и нежные руки, как у этой девушки, мягкие волосы, да и голос чем-то напоминал Валю.

– Тетушка, скажите, что у вас болит? – допытывалась Лена.

Степанида тяжело вздохнула и подозрительно глянула на девушку. Лена поняла, что она принесла в низенькую хатку опасность. Так и есть. Хозяйка спросила:

– Доченька, скажи мне: кто ты такая?

Лена мило улыбнулась и хорошим доверчивым тоном сказала:

– Тетушка, не спрашивай об этом. Не думай плохое. Я давно знаю Валю. Вместе учимся. Она самая близкая моя подруга.

– Доченька, староста узнает, спросит, что я отвечу, – взмолилась Степанида.

– Скажи, прохожая. Попросилась переночевать.

– На ночлег разрешение требуется.

– Хорошо, тетушка, я сама пойду к старосте за разрешением.

– Что ты, милая, не ходи. Охальник он, – хозяйка поднялась, села на постель, прислонилась к стенке. – Доченька, как тебя зовут?

– Антонина Сухорукова, а для вас просто Тоня.

– Господи, а я-то как испугалась.

– Плохое подумали? – Лена ближе придвинулась к хозяйке. – Где ваш сын?

Степанида с горькой безнадежностью махнула рукой.

– Сынок на железной дороге служил, в Кривой Музге. – Она всхлипнула. – Не то с нашими отступил, не то гитлеровцы сгубили. – Печально помолчала. – Валюшка в детском доме росла. Школу кончила. В институт поступила. Позапрошлое лето гостила у меня.

– Валя очень хорошая девушка.

– Замуж еще не вышла?

– Пока нет, но выйдет. Жених у нее молодой врач.

– Дай бог ей счастья.

– А где ваш дедушка?

– Ты все, оказывается, знаешь. Дед в степи живет, на отшибе. Самое близкое селение – двадцать километров. Ходила к нему, звала домой. Не хочет. Помирать, говорит, буду там. Мне, говорит, там никто не мешает на солнышко радоваться. Сталинград, доченька, наши не сдали?

– Нет, тетушка, не сдали и не сдадут.

– А фашисты говорят, что взяли и Сталинград, и Саратов, и Астрахань.

– Врут, тетушка, врут. Стоит Сталинград. И будет стоять.

– Дай ты, господи. Завтра пойду к деду, расскажу ему.

– Не рассказывайте. Потом расскажете, когда я уйду.

– А ты не торопись. Поживи у меня. Меня фашисты чураются, не заходят. Старая я, взять у меня нечего, хатенка плохенькая. Да и фашистов здесь мало. Они больше в селах живут, а степей боятся, далеко от дорог не отбиваются.

– Староста из местных?

– Из раскулаченных, а мы и не знали.

XVI

Под окном послышался шорох. Степанида замолчала. В наличник громко постучали.

– Похоже, чужие, – испугалась Степанида.

– Не пугайтесь, тетушка, – успокаивала Лена. – У меня документы в полном порядке.

– Кто там? – спросила Степанида.

– Открывай, – послышался визгливый голос.

– Староста, – проговорила Степанида. – Должно, водки захотел. Беги, прячься в землянку.

– Не беспокойтесь, тетушка. Идите и открывайте. Как зовут старосту?

– Сидор Петрович.

Степанида пошла открывать калитку. Вернулась в хату вместе со старостой.

– Зажигай огонь, – приказал староста.

– Что ты так грозно, Сидор Петрович? – мирно сказала Степанида. – Сейчас замаскирую окошко и засвечу огонь.

При свете лампы староста, увидев девушку, оторопел. Он показался еще суше, хилее – сморчок сморчком.

– Не узнаете? – спросила Лена и весело улыбнулась.

Староста моргнул хитрыми глазенками, вытянул шею и уставился на Лену, точно баран на новые ворота.

– Когда входят в дом, с хозяевами здороваются, Сидор Петрович, – деликатно заметила Лена.

– Хозяйка здесь Степанида, а вот кто ты – не признаю, – пропищал староста, не сводя своих хитрых глаз с девушки.

– Скоро, однако, вы зазнались, Сидор Петрович. Не успели стать старостой, как забыли своих знакомых. Могу напомнить: я племянница тетушки Степаниды.

– Что-то не знаю такой, – проговорил староста и перевел свой взгляд на Степаниду.

– Как же ты не знаешь, Сидор Петрович? – заступилась Степанида. – Ведь она позапрошлым летом у нас гостила. Или ты забыл, как лошадь для нас запрягал? Сели мы и поехали в Калач. Из Калача привезли тебе водочки. Или ты забыл?

– Это я помню… – он подозрительно посмотрел на девушку. – Припоминаю, но только… – прошел к столу, сел на лавку. – Припоминаю. И давно она у тебя?

– Утром заявилась.

Староста кашлянул, соображающе помолчал.

– Ну и пусть живет. Все в наших руках, – хитровато хихикнул он. – Шепну коменданту, и все уладим. У нас с ним… одним словом… При каком ты деле, барышня, находилась?

– Вы ко мне обращаетесь? – спросила Лена. – Меня зовут Антониной Ивановной, Сидор Петрович. Я – студентка, учусь на врача. А вы чем занимаетесь?

– То исть как это? – точно воробей от пыли, отряхнулся староста. – Степанида, что она гутарит?

– Полно тебе, Сидор Петрович. Говори, зачем пришел?

– А ты сама не знаешь, зачем я пришел? Порядок блюду. На то я и староста. На то и поставлен. Иду и слышу разговор в хате.

– Может, выпьешь стаканчик?

– Не откажусь. А порядок знай: без дозволения коменданта ночевать посторонним в поселке запрещено. Это всем известно.

– Она не посторонняя, – возразила Степанида. – Она моя племянница.

Степанида вышла во двор. Там из-под кучи бурьяна достала бутылку с водкой, которую берегла для деда.

– Закуски у меня никакой. Не обессудь. Было да сплыло.

Староста вскинул маленькую ястребиную голову.

– Это как понять? – строго спросил он.

– Да будет тебе петушиться.

Староста медленно, глоток за глотком, вылил стакан водки. Крякнул и, поднявшись с лавки, строго посмотрел на хозяйку.

– Ты у меня язык прикусишь, Степанида. И ты, и ты, – пригрозил староста девушке.

Лена возмутилась:

– Вы невежа, Сидор Петрович. Не умеете себя вести.

Староста взбеленился:

– К коменданту! Сей секунд!

Лена надела пальто, шляпу, кожаные перчатки.

– Идемте, – Сказала она сердито. – Вы думаете, я боюсь коменданта? Это вам он страшен, а я ни в чем перед немецким командованием не провинилась. – Лена грубовато взяла старосту под локоть и энергично вывела его из хаты. – Где комендатура? – все так же сердито говорила она.

Староста вел себя заносчиво, будто выше его и начальника нет, но по мере того, как отдалялись от хаты Степаниды, он снижал тон, угрозы становились мягче.

– Вот увидишь, что из этого получится, – совсем тихо говорил староста. – Ишь, какая прыткая. Я, дескать, не очень-то… У него по-другому заговоришь. Да, да. У него язык прикусишь. – Он остановился. Глубоко вздохнул. – Сердце… одышка, – пожаловался староста – Ладно, девка, – перешел он на полушепот, – сочтемся завтра, а сейчас ночь. Ночью комендант не любит…

– Утром я могу уехать, а вы тут скажете, что у тетушки партизанка ночевала. Вам ничего не стоит оклеветать человека.

– Не пойду я.

– А я вас силой…

К коменданту вошли с шумом. В комнате стоял часовой с автоматом.

– Гутен абенд! – поздоровалась Лена.

Часовой подозрительно посмотрел на девушку. Из соседней комнаты вышел офицер с невеселым лицом. Он что-то сказал часовому, тот отступил в сторону.

– Здравствуйте, господин офицер, – с достоинством произнесла Лена. – Я к вам с жалобой.

Офицер долго смотрел на девушку. Он искал в ее взгляде хитрости, лукавства, прямого обмана. Ничего подобного в ее смелых глазах он не приметил. Комендант на плохом русском языке спросил старосту, что это все значит. Староста, маленький, щупленький, согнувшись перед комендантом, заискивающе ответил:

– Это, господин комендант, племянница Степаниды. Родственница. Здешняя, значит. Хата в том конце. Усадьбой в степь.

Комендант протестующе замахал рукой. Староста подобострастно уставился на коменданта.

– Здесь живет, – пояснил он.

Комендант повернулся к девушке:

– Дафай дохумент.

Лена неторопливо достала из кармана пальто студенческое удостоверение, Комендант брезгливо взял его. Лена прищурила глаза. Это была лебедевская привычка прищуривать глаза в минуты раздумья. Комендант развернул удостоверение. Читал долго. Потом подозрительно посмотрел на девушку.

– Пошему комендант не ходил? – высокомерно спросил он.

Лена удивленно пожала плечами.

– Я только что приехала, – и тут она спохватилась, вспомнив Чуйкова, предупредившего ее о том, чтобы не очень спешила с ответами. Ведь дело шло таким образом, что ей не было необходимости говорить, откуда и когда она появилась в поселке, ведь староста сказал о ней как о местной жительнице. Поняв свою ошибку, она сказала:

– Я боялась регистрации.

Комендант поднял лысоватую голову, сердито глянул на девушку.

– Покорных германск армея не обижайт. Шлухи. Штор! – почти кричал комендант.

– Господин комендант, – вежливо говорила Лена. – Эти слухи и этот вздор о германской армии распускают старосты и полицаи.

Комендант прислушался.

– Вот, скажем, этот староста, – продолжала Лена, – он ходит по дворам, вымогает у населения продукты, водку. Ему отдают последнее, потому что он угрожает расправой. Его боятся, потому что он действует от имени германской армии.

– Врешь! – выкрикнул староста.

Комендант строго посмотрел на старосту, и тот примолк.

– Гофори.

– Староста ворвался в наш дом, приказал принести водку.

– Врет, господин комендант.

– Молшать! – прицыкнул комендант. – Он фыпил?

– Да, – подтвердила Лена.

Комендант подошел к согнувшемуся старосте и закричал:

– Дышай полный грудь. Ты пьяный, штарый шорт. Пьяный!

Он ткнул его в грудь, взглянул на часового. Тот схватил старосту и вытолкнул его на улицу.

– Шадишь, – предложил он Лене стул.

– Благодарю, – Лена не спеша села. – Вы уже знаете, кто я такая. Могу повторить. Закончила три курса медицинского института. Могу также объяснить, если хотите, почему я хочу быть врачом.

Комендант плохо изъяснялся по-русски, но хорошо понимал русский язык.

– Гофори. Я шлушаю.

– Я потому хочу быть врачом, что избегаю политики.

Комендант приподнял белесые брови:

– Пошему?

– Воспитана так. Отец, по словам мамы, после того, как была разбита армия Врангеля, эмигрировал из России. Я не знаю отца – родилась в то время, когда он был уже где-то там, во Франции или на Английских островах. Политика до добра не доводит. И потому я без возражений приняла совет мамы учиться на врача. Я сторонюсь политики. И меня постоянно упрекают в институте за то, что я аполитична.

Комендант вынул из кармана серебряный портсигар. Закурил. Сизый дым от сигареты поплыл в лицо девушки. Она мягким, элегантным движением руки отмахнула дым. Комендант не извинился. Напротив, он теперь нарочно окуривал ее. Лена, прищурившись, терпела, не отворачивалась.

– Что делаешь будешь? – спросил комендант.

– Ничего, кроме как только служить в больнице или в госпитале. Можете меня арестовать, посадить в тюрьму, но я все равно на другую работу не пойду.

– Пошему?

– Я уже сказала почему. Я могу быть только медиком. Я составила себе правильное, мне кажется, представление о том, что врач при любом общественном строе останется врачом. На больничной койке нет политиков. Врач не имеет права отказать в своей помощи любому больному, не спрашивая его, к какой он партии принадлежит, каких он политических взглядов придерживается.

– Мне нрафится ваш рассуштать. В Германию ехай хошет?

Лена подумала:

– Нет, что я там буду делать? Я пока только студентка, а в Германии много своих врачей. Нет, я останусь здесь, на Дону. Я люблю степи.

– А ешли приказайт?

Лена нахмурила брови, прищурилась.

– Когда приказывают, тогда не спрашивают, господин комендант, – независимо ответила Лена. – В этом случае арестовывают и отправляют. Вы, кажется, намерены применить силу?

– Найн. Нихт. Нет.

– В таком случае позвольте мне подумать, посоветоваться с тетушкой. – Лена встала, стройная, с открытым взглядом карих глаз. Она застегнула пуговицу на пальто, поправила шляпу и как бы между прочим сказала: – Староста злой, назойливый. Я прошу вас…

– Штарост не смейт обишать. Я прикажу.

– Господин комендант, выдайте мне разрешение на право жительства в поселке.

– Другой день. Другой день.

Лена вышла от коменданта гордой и независимой походкой, но никто, кроме нее, не мог знать, чего стоило ей это видимое спокойствие. За порогом комендантского дома Лена почувствовала себя бесконечно слабой, ее била мелкая, изнуряющая дрожь, какой еще до сих пор не испытывала. Все еще не веря, что опасность миновала, она прислушивалась к малейшим шорохам позади себя; ей все думалось, что по ее следам по приказу коменданта кто-то должен пойти и последить за ней. И она, подойдя к хате Степаниды, долго стояла в тени плетешка, решив скрыться в степи, если бы за ней пришли от коменданта.

На другой день Лена получила разрешение на жительство в поселке, получила и записку к военным комендантам Калача и Нижнего Чира с просьбой оказывать студентке Сухоруковой возможную помощь и содействие в выполнении порученного ей дела. А поручение состояло в том, что Лена, вместо поездки в Германию, «согласилась» разыскать студенток-медичек и уговорить их поступить на работу в немецкие госпитали.

В ту же ночь Лена со Степанидой отправились в степь. Они на тележке повезли чабану хлеб, картошку, тыкву. Степанида шла в степь как на праздник. Ей хотелось отдохнуть от беспрерывных сигналов чужих грузовиков. Чабан не раз уговаривал Степаниду переехать к нему в степь, но жена, опасаясь «разору» в доме, день ото дня откладывала переселение.

Не переехала к нему и тогда, когда гитлеровцы переловили у нее всех кур. Степанида, поплакав, пошла тогда к своему деду со своими горем. Дед Фрол на слезы жены не отозвался. Он только свернул цигарку из крепкого самосада и долго дымил, время от времени покряхтывая сердито. Степанида, обиженная таким безразличием к ее горю, упрекнула Фрола за его равнодушие. Тогда Фрол, зло затоптав цигарку, буркнул:

– Куры что – овец слопали.

Степанида кинулась в плетневый закуточек– там было пусто. Заплакала, запричитала. Два дня жила у деда, строгая, молчаливая, постаревшая. Часами сидела у хатки, глядела в степь. Дед больше лежал в избушке, курил и о чем-то думал. Выйдет на часок на воздух, обойдет кошару, повздыхает и опять поплетется в хату, на свою лежанку.

Степанида с Леной шли молча. Дорога была глухая, заброшенная. Ночь стояла темная, прохладная. Идти было хорошо, дышалось легко. Тележка, смазанная автолом, катилась бесшумно. В далеком небе поблескивали неяркие звезды.

– Ну вот, – Степанида вздохнула, – здесь уж можно говорить. – Она остановилась, ощупала поклажу, перетянула веревки, и тележка покатилась дальше. – Дед обрадуется. Начнет бороду теребить – привычка такая. Борода у него до самых глаз. С виду – сурьезный, а душой – рубаха. – Помолчала, потом, повернувшись к девушке, полушепотом спросила – Доченька, ты посланная?

Лена встрепенулась. Она всем сердцем полюбила эту женщину и все же не могла говорить правду, понимая в то же время, что Степанида в неправду не поверит.

– Да, тетушка, посланная, – созналась Лена.

Степанида обняла девушку, всхлипнула.

– Тетушка, верь: Москва стоит, Ленинград стоит, Сталинград – стоит. Ты видишь, сколько у немцев убитых? Кладбище на кладбище.

В далеком небе тихо мерцали звезды. Веял свежий ветерок. Издалека доносился замирающий гул артиллерии. Беспредельна степь, беспределен ночной сумрак, но светло и радостно на душе у Степаниды.

К чабану пришли перед рассветом. Чабан несказанно обрадовался. Степанида, загадочно моргнув деду, вышла из хаты на улицу. Фрол, малость погодя, последовал за женой. Степанида рассказала мужу, кто такая девушка, как попала к ней. Дед похвалил Степаниду.

Утром Лена ушла от хаты подальше в степь.

Степь была безлюдна до самого горизонта. В эту пору в степи паслись большие отары овец, теперь здесь пусто. Хата чабана стояла на одинаковом расстоянии между двумя железными дорогами: Сталинград – Лихая и Сталинград– Тихорецкая. На едва приметной выпуклости степи Лена увидела небольшое бурое пятно. Пятно походило на разрушенный блиндаж – да и был ли он здесь? Судя по немногим окопам, война прошла стороной, по главным направлениям. Лена всматривалась в бурую взгорбинку до усталости. Солнце нагрело землю, потеплило воздух. Лену клонило ко сну. Здесь Фрол и нашел девушку спящей.

– Не дал я тебе поспать, – заботливо промолвил чабан. – Обед Степанида сготовила. Пойдем.

– Спасибо, дедушка Фрол, что разбудили.

Лена спросила у чабана о буром выступе.

Оказалось, что это артиллерийский блиндаж, переоборудованный дедом Фролом в бомбоубежище. Лена расспросила Фрола о ближайших населенных пунктах, о его знакомых и как часто они бывают у него.

– Кроме Степаниды никто не заглядывает, – сказал Фрол.

Лена ближе подошла к чабану.

– Дедушка Фрол, вы в бога верите?

Чабан растерялся. Его спросили такое, чего он не мог бы сказать перед самим господом ботом; бог для него был и не был; он верил в него и не верил. И этот-то разброд всегда для него был мучителен, особенно в тяжелые и трудные минуты жизни, каких было немало. Одним словом, бог для него был на всякий случай.

Лена, увидев, как чабан растерялся, в душе изругала себя за грубое вторжение в его духовный мир. Она, извинившись, сказала, что ей это вовсе не нужно знать и что спросила его об этом это своей глупости. Чабан поверил такому объяснению. Он был доволен, что его потревоженный мир, его внутренние распри остаются при нем и решать их в этот час нет никакой необходимости.

– Вот именно, – согласился чабан. – Пускай бог сам по себе, а мы сами по себе. Ты давай о деле толковать.

– Хорошо, дедушка Фрол. Скажите, вы можете мне помочь в одном деле?

Чабан укоризненно покачал головой.