Текст книги "Нераскрытые тайны гипноза"

Автор книги: Михаил Шойфет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 45 страниц)

Медицинский факультет

Принимая догму, наука совершает самоубийство.

Гекели

После неудачных переговоров с двумя королевскими учреждениями Месмер не отчаялся. Оставался еще медицинский факультет – старейшее медицинское учебное заведение Парижа. Месмер слышал, что медицинский факультет изгоняет из своих рядов тех, кто стал членом Королевского медицинского общества. «Может быть, высокомерные, спесивые члены факультета, желая насолить коллегам из Медицинского общества, будут ко мне более снисходительны», – думал Месмер. Великий гипнотизер не знал, какой дух царит в этой обители науки! Но чувствовал, что ступает по тонкому льду.

Парижский медицинский факультет, основанный в 1532 году, своим появлением был обязан французскому королю Франциску I (1515–1547), сыну Карла Орлеанского, графа Ангулемского. Король захотел устроить в Париже такую медицинскую школу, которая могла бы на равных соперничать с Монпельеской, поставлявшей королям Франции врачей в течение столетий. Примечательно, что с тех пор Парижский медицинский факультет стал отчаянно враждовать с факультетом Монпелье, занимавшим особое место среди медицинских учебных заведений Европы. Он был создан в 1020 году на основе медицинской школы, основанной в 768 году при Доминиканском монастыре. В 1137 году медицинская школа отделилась от монастыря и в 1289 году вошла в состав университета. С тех пор факультет превратился в один из самых известных и авторитетных медицинских учебных заведений мира и прославился деятельностью многих выдающихся ученых – Арнольда из Виллановы, Ги де Шоллиака, Анри де Мондевилля.

Доктор Месмер обратился с ходатайством к Парижскому медицинскому факультету, чтобы тот рассмотрел его способ лечения, хотя существовала реальная опасность, что и здесь его предложение не будет принято. Прецедентов в истории факультета Месмер знал немало. Так, в 1648 году Парижский медицинский факультет отказался признать факт циркуляции крови в организме человека. И это спустя 20 лет после открытия кровообращения Гарвеем, лейб-медиком английских королей Якова I и Карла I.

Возглавил борьбу против Гарвея Жан Риолан-сын (Jean Riolan, 1577–1657). Хотя Ф. Бэкон предупреждал: «Разумеется, всякая медицина есть нововведение: тот, кто не применяет новых средств, должен быть готов к новым бедам, ибо величайшим новатором является само время». Парижский медицинский факультет являлся рассадником консерватизма, он закрепил авторитет Галена и Авиценны парламентским указом, а врачей, придерживающихся новой терапии, лишал практики.

В 1667 году медицинский факультет запретил переливание крови от одного человека другому. Когда же король поддержал эту спасительную новацию, факультет обратился в суд и выиграл дело. Знаменитый французский поэт и критик Никола Буало, называемый Депрео (Boileau-Despreaux, 1636–1711), подверг уничтожающей критике Парижский факультет в «L'Arret burlesque» («Смехотворный запрет»), отвергший вслед за Риоланом кровообращение. Конечно, не за это Людовик XIV назначил в 1677 году Буало своим придворным историографом одновременно с Расином.

Медицина того времени злоупотребляла лекарствами. Теперь, правда, их больше, чем прежде, но в отличие от дня сегодняшнего в XVII и XVIII веках новые средства вводились чрезвычайно трудно. Так, факультет отказал в предложении употреблять средства, вызывающие рвоту, для чего даже был сделан запрос в парламент (высший судебный орган). Врачу, который прописывал при лихорадке хинин, грозило лишение диплома. Профессора Помье, употреблявшего для лечения лихорадки хинин, не только изгнали из стен факультета, но и запретили практиковать. Так продолжалось до тех пор, пока это средство не помогло вылечиться от болезни Людовику XVI, после чего приобрело себе права гражданства.

Назначенный в 1648 году деканом факультета Гюи Патэн (Gui Patin, 1602–1672), один из корифеев тогдашней медицины, лейб-медик Людовика XIV, будучи отъявленным ретроградом, заложил на века такую атмосферу неприятия всего нового, что представление Месмером своего метода было заранее обречено на провал. Да и сами Гельмштадтские статуты запрещали медицинским факультетам новации, они обязывали отстаивать старые традиции. В них содержались точно изложенные наставления, как профессорам хранить и распространять врачебное искусство, заботясь лишь о том, чтобы оно «было передано правильным и неприкосновенным, таким, каким его создали божьи избранники Гиппократ, Гален и Авиценна. При этом всю эмпирию, тетралогии Парацельса и другие вредные произведения медицины необходимо совершенно устранить». Чрезмерное влияние перечисленных авторитетов дурно сказывалось на развитии медицины; практическое же обучение у постели больного отошло далеко на задний план. Даже сто лет спустя после образования факультета консерватизм его врачей еще служил предметом насмешек Рабле и Монтеня. «Если не излечивают лекарства, на помощь приходит смерть» – это выражение отражает типичное положение той эпохи, когда сатира Мольера и Буало высмеивала докторов-схоластов, стоявших, по меткому выражению, спиной к больному и лицом к Священному Писанию.

В отличие от школы Монпелье с ее более свободной атмосферой Парижский факультет в своей закоснелой приверженности традициям непоколебимо придерживался учения Галена. Что могли знать эти господа, важно выступающие в своих расшитых драгоценностями одеждах, о призывах их современника Декарта заменить принцип авторитета господством человеческого разума!

О том, что новое прививается с большим трудом, говорит одно предание. Некий анатом показал своему коллеге на вскрытом трупе, что нервы исходят из мозга, а сосуды из сердца, на что последний ответил: «Я бы поверил, что все это так, если бы сам не читал у Аристотеля, что нервы исходят из сердца».

Преподавание на медицинских факультетах было поставлено неудовлетворительно. Парижский факультет имел 7 кафедр (акушерство, патология, физиология, фармация, латинская и французская хирургия и materia medica). Практические занятия были непопулярны, клинического преподавания не было почти никакого, так как факультет находился вне всякой связи с больницами. Первую клинику во Франции по внутренним болезням открыл в Париже Desbois de Rochefort в 1795 году. В течение целого года в Париже для анатомирования пользовались лишь двумя трупами. Врачи, оканчивающие обучение, не имели никакой практической подготовки и, как горько острил Декарт, получали необходимый опыт лишь после массового убийства своих пациентов.

В делах факультета было немало злоупотреблений: получение звания врача или докторской степени обходилось кандидату очень дорого. Стоимость была столь высока, что число врачей в Париже ежегодно увеличивалось не более чем на шесть-семь человек. Например, в 1789 году на Парижском факультете числилось 148 docteurs regents (доктор регент – высшая степень), многие из которых жили не в самом Париже. Число студентов, изучающих медицину в Париже, было не более 60 человек. Дворянство жаловалось, что «невежество деревенских хирургов обходится ежегодно государству большими потерями граждан, чем они были в десятках сражений».

Это печальное положение вещей требовало реформ. Но их-то как раз и не было. Раздавались настойчивые требования прекратить покупать медицинские степени, организовать практическое преподавание акушерства, ввести шестилетний курс обучения в медицинских школах и госпиталях и пр.

Бесконечная голгофа

Несмотря на сомнение в исходе дела, Месмер в сентябре 1780 года все же посылает запрос на Парижский медицинский факультет: «Льщу себя надеждой, что медицинский факультет, обратив внимание на мои труды, воздаст мне должное и окажет честь своим покровительством истине, которая может принести огромную пользу».

Надо сказать, что Месмер, находясь уже два года в Париже, времени даром не терял. Он успешно лечил больных своим способом и завоевал множество сторонников. Среди его ближайших учеников и сподвижников был знаменитый врач Шарль Н. Деслон (Charles d'Eslon, 1739–1786), главный врач младшего брата короля Людовика XVI, графа д'Артуа[38]38
  Граф д'Артуа, Шарль Бурбон (1757–1836) – младший брат Людовика XVI. Король Франции под именем Карла X (1824–1830). После начала революции – за границей, был одним из организаторов интервенции против революционной Франции. При Людовике XVIII стоял во главе ультрароялистов. Став королем, проводил политику, характерную для старого порядка. После революции 1830 года жил в Англии и Австрии.


[Закрыть], впоследствии короля Франции, правившего под именем Карла X.

Доктор Деслон, член Парижского медицинского факультета и Королевского общества врачей, родом из Англии. «К его настоящей фамилии, – говорил Долгорукий, – Ислон, французы прибавили de и перекрестили в Деслона». Эта сухая биографическая справка лишила профессора Деслона плоти, она даже не снабдила его картузом из даты рождения и хвостиком из даты смерти, а также щуплым тельцем из стручков нанизанных друг на друга кратких энциклопедических строчек. Так он и остался в истории «без лица».

С Деслоном Месмер познакомился еще в 1770 году, когда первый раз приехал в Париж.

Через Деслона до Месмера дошли слухи, что члены факультета посчитали его обращение к ним неслыханной дерзостью, а его самого называют шарлатаном, «беглым бродягой», а Деслона – «арлекином его театра или трубой немецкого фигляра». Оно и понятно, Месмер был метафизик, а чистая метафизика никогда не была популярна в медицинских кругах. Поняв, что Месмер смертельно устал от постоянной борьбы за свою идею, Шарль Деслон сам обратился к ученым своей корпорации с просьбой оградить его доброе имя от обвинений, которыми его забросали в компании с учителем. Вместе с Месмером он попросил собрать общее собрание медицинского факультета, чтобы сделать сообщение о результатах собственных опытов с животным магнетизмом. Собрание это состоялось 18 сентября 1780 года. Профессорско-преподавательский состав явился в полном составе (на факультете было зарегистрировано 160 членов), но отнюдь не за тем, чтобы слушать, а чтобы осудить Деслона. Совещание обещало быть драматичным. Один из выступавших, молодой и честолюбивый профессор де Вуазем (Vauzemes), произнес наполненную иронией речь: «Г-н Месмер излечивал только некоторые болезни, такие как истерия и эпилепсия. Вскоре авторитет его стал распространяться, и, по словам венского хирурга Леру, разум которого он сумел отуманить, Месмер дошел до возможности исцелять добрую половину болезней, поражающих род человеческий. Наконец и Деслон смело провозгласил, что лечит все болезни, даже неизлечимые. А это лишний раз свидетельствует, что:

1) Деслон присоединился к шарлатану Месмеру, что не требует доказательств, так как Деслон публично хвалился своей дружбой с ним.

2) Деслон оскорбил общество ученых. В качестве иллюстрации можно процитировать его слова: „Думаю, что легче было бы свести все четыре главные реки Франции в одно русло, чем собрать парижских ученых с целью беспристрастного обсуждения вопроса, не согласующегося с их понятиями“. 3) Деслон отрекся от прописных доктрин и выработал воззрение, противное здравой медицине. Что касается г-на Месмера, то он желает только выиграть время и заставить дольше говорить о себе, но факультет, радея об общей пользе, я уверен, не потерпит этого. Чем обыкновенно заканчивались исследования мнимых панацей всякого рода шарлатанов и обманщиков? Различные опыты, производившиеся ранее со всякого рода спецификами, разве не поддерживали на некоторое время веру в ничтожные выдумки шарлатанов?..»

Последние слова заглушили мощные аплодисменты присутствующих. С этой минуты Деслону стало очевидно, что его ожидает. Однако он решил не выказывать своего возмущения и сдержанно выступил с ответной речью, приводя лишь факты. Среди прочего Деслон предложил собранию от имени Месмера и своего выбрать 24 больных, из которых 12 лечить обычными средствами, а 12 – животным магнетизмом. Каждый из отобранных должен быть предварительно обследован врачами факультета; разделение больных должно быть произведено по жребию, а по истечении назначенного срока следовало сравнить результаты. Деслон положил на стол председательствовавшего свои предложения и вышел, давая собранию полную свободу действий. Вскоре его вызвали и прочитали решение:

1) Деслон предупреждается, чтобы впредь был осторожнее.

2) Он лишается на год права голоса на заседаниях факультета.

3) По истечении года, если он не откажется от высказанных им взглядов на животный магнетизм, он лишится профессорского звания и будет исключен из числа членов факультета.

4) Предложения Месмера не принимаются.

Шарль Деслон был мужественным и не подверженным конъюнктуре ученым, он не испугался угроз и продолжил лечить и объяснять преимущества животного магнетизма, публично оглашая результаты лечения. Это привело к тому, что 30 докторов вскоре стали лечить с помощью животного магнетизма. Узнав об этом, факультет забил тревогу: если так пойдет дальше, то что станет с его авторитетом?! На очередном общем собрании постановили преследовать отступников и приняли резолюцию следующего содержания: «Ни один врач не имеет права подавать голос в поддержку животного магнетизма ни в своих сочинениях, ни на практике под угрозой лишения звания. За непослушание лишать профессорской должности и пожизненной пенсии». Последнее было суровым наказанием, так как обрекало на нищенское существование.

В то время медицинский факультет имел обширные права. Во-первых, он исключительно из своей среды выбирал профессоров медицины. Во-вторых, не только преподаватели медицинской школы, но весь цех дипломированных врачей Парижа составляли члены факультета. И это притом, что число врачей по отношению к населению Парижа было невелико. На 600 ООО парижан приходилось 120 докторов. Избранные факультетом врачи, в обязанности которых входило чтение лекций, назывались doctores regents. Они председательствовали на диспутах и торжествах, пользовались различными привилегиями и статьями дохода и занимали место, которое соответствует посту ординарного профессора российских университетов XIX – начала XX столетия; им вручали берет и плащ парижского доктора, дававшие право врачебной практики в Париже.

Из 30 врачей только один Донгле нашел в себе решимость не подписывать постановление. Хотя он и не был профессиональным магнетизером, а только производил некоторые научные опыты в этой сфере, Донгле, тем не менее, полагал, что от него тут требуется принципиальность. Донгле вспоминал:

«Созвали нас человек 70 и велели ждать. Я был вызван первым. Вхожу, удивляюсь, что еще никого не пригласили, и сажусь, как подсудимый. Декан спрашивает меня: платил ли я за лекции магнетизма? Удивившись вопросу, я ответил, что г-н Деслон вовсе не берет денег за лекции, что он приглашает коллег в помощь для изысканий, что это человек незапятнанной честности, скромный и любезный.

О чем, впрочем, факультет отлично знает. После долгих расспросов мне представили резолюцию для подписи. Я заявил о своем неизменном уважении к факультету и подчинении ему, но в отношении животного магнетизма я сказал следующее:

– До сих пор я видел очень немногое и не настолько еще проникнут убеждением в его действенности, чтобы применять на практике. Вопрос этот требует более точных наблюдений и продолжительных опытов. А для того чтобы магнетизировать больных, нужно много мужества, силы, здоровья и терпения. Я не имею возможности и намерения магнетизировать больных, но считаю недостойным предвзятое отношение к методу и порицание его исследования, а потому подписаться не могу».

Встреча с профессорско-преподавательским составом медицинского факультета нанесла удар по самолюбию, по амбициям Месмера. Он был расстроен, но не сломлен, поскольку в это время к нему потянулись не только больные, но и некоторые ученые. К Деслону примкнули 40 врачей, в том числе 21 член Парижского факультета. Вдохновившись, Деслон заявил в печати: «Подобно тому, как существует одна только природа, одна жизнь, одно здоровье, так существует одно лечебное средство – животный магнетизм».

Профессор Деслон склоняет Месмера снова обратиться если не к общественности, то хотя бы к известным врачам. Месмер так и поступил. Но когда он попросил врачей заверить подписями то, что они видели, те наотрез отказались, ссылаясь на то, что болезни, представляемые Месмером как неизлечимые, на самом деле излечимы.

Врачи исходили из такой плоской логики: если паралич уступил лечению, значит, это не настоящий (органический) паралич, а только нервное недомогание, которое часто проходит само собою. Если слепая девушка прозрела, то кто поручится, что она прежде не симулировала болезнь? Месмер демонстрировал врачам, как он вызывает и прекращает головную боль, обморок, судороги, пот и т. д. Но все квалифицировалось как фокусы. Там, где эти аргументы не могли быть применимы, сваливали на воображение. Месмер признавал значимость последнего феномена, но никогда вполне не соглашался с ссылками на психологические факторы, то есть он не чувствовал себя вправе обращаться к непонятной области – психологии. Месмер считал, что серьезным ученым не к лицу заниматься легковесной, неосновательной и к тому же непонятной психологией. Он предпочитал оставаться в реальной области, которой всегда была физиология.

Врачи факультета отвергают притязания Месмера, хотя возможности медицины того времени, как об этом уже говорилось, крайне ограничены. Последнее подтверждается документами, составленными врачами французских монархов.

Людовик XIII, лечивший других от золотухи наложением рук по примеру предков, сам подвергся пагубному лечению. Историк медицины Амело д'Оссе (Amelot de la Haussaye) рассказывает, что Бувар (Bouvard), главный врач Людовика XIII, прописал своему королю в течение одного года 215 лекарств, 212 промываний и 47 раз пускал ему кровь. Такова была медицинская рутина.

Власть менялась, Людовики менялись, методы же лечения оставались неизменными. Знаменитые профессора медицинского факультета лечили Людовика XIV так, что только завидное здоровье удерживало его на этом свете. Можно себе представить, как лечился простой народ! Как лечили врачи Людовика XIV, известно из летописи его болезней. Записи вели в течение более чем 64 лет (с 1647 до 1711 г.) трое выдающихся врачей: Антуан Валло, Антуан де Акен и Ги-Крессан Фагон. Это уникальный случай столь продолжительных наблюдений, другого такого письменного свидетельства история медицины не знает. «Ничего не может быть печальнее и забавнее этого подлинного памятника медицине, – говорит историк медицины, оценивая лечебную практику врачей Валло, Антуана де Акена (1620–1696) и Фагона. – В нем узость и шарлатанство врачей оттеняются еще более потешной формой изложения. Читая его, нельзя не посмеяться над медицинским факультетом, который представляли лечащие врачи, и не посочувствовать бедной особе короля, на мучения которого расходовались поистине королевские суммы денег. Несомненно, нужно было иметь железное здоровье, чтобы выдержать это лечение коновалов».

Благодаря Валло, лечащему врачу монарха (он им станет в 1652 году), который ежедневно вел дневник-бюллетень здоровья короля, мы имеем возможность узнать, как его лечили. Людовик XIV не сердится на своих врачей, которые не умеют правильно лечить его энтерит, неспособных даже избавить его от солитера, от которого он давно страдает. Он стоически выдерживает их бессмысленные «пытки». А эти процедуры с клизмами и слабительными удивительно часто повторяются: сначала каждый месяц, а затем каждые три недели – Фагон[39]39
  Ги-Крессан Фагон (1638–1718) – член медицинского факультета, главный лейб-медик (с 1693 по 1715 год) и друг Людовика XIV.


[Закрыть] на этом настаивает, – и это считается нормальным режимом. А в особых случаях они повторяются еще чаще: в мае 1692 года Его Величество подвергали промыванию, по словам фаворитки мадам де Ментенон, в течение шести дней подряд.

Принцесса Елизавета Шарлотта Баварская, вторая жена Филиппа I (мадам Пфальцская), вспоминала: «Как-то в апреле 1701 года, когда Людовику XIV исполнилось 62 года, ему с целью профилактики пускают кровь, беря не одну, а пять мер крови. Короля сильно изменило то, что он потерял все свои зубы. Вырывая его верхние коренные зубы, дантисты вырвали добрую часть его нёба».

Д-р Валло сообщает: «Всю пятницу, 30 августа 1715 года, король пребывал в состоянии прострации. У него нарушился контакт с реальностью. 31-го состояние его еще больше ухудшилось, проблески сознания были уже очень короткими. Смерть наступила 1 сентября 1715 года, в воскресенье, утром, ровно за четыре дня до исполнения королю 77 лет» (Vallot, 1862). Доктор Генрих Ледран (1656–1720), находившийся у смертного одра Людовика XIV, в своих мемуарах сообщает, что король умер от старческой гангрены.

Тайная супруга Людовика XIV, мадам де Ментенон, говорила, что крепость короля всегда поражала. В свои 77 лет он еще спал при настежь раскрытых окнах, не боялся ни жары, ни холода, отлично себя чувствовал в любую погоду, ел в большом количестве свое любимое блюдо – горох с салом. Самый великий из французских королей обладал и самым крепким здоровьем вплоть до своей смерти. Но даже организм Людовика XIV не выдержал, сдался врагу, оказавшемуся страшнее болезни, – медицине. Духовник Людовика XIV, отец Лашез (в честь него названо самое большое парижское кладбище Пер-Лашез), негодовал, называя врачей медицинского факультета «недоумками».

Людовик XIV скончался в Версале. С балкона, выходящего из покоев короля, в 8.15 утра было объявлено о его кончине; и на этот же балкон 74 года спустя выйдет король Людовик XVI, чтобы успокоить народ, требующий его возвращения в Париж. Через три месяца и восемь дней за своим королем последовал писатель аббат Фенелон[40]40
  Фенелон, Франсуа де Солиньяк де Ла Мот (1651–1715) – писатель, политический и религиозный деятель, воспитатель наследника престола, внука Людовика XIV, герцога Бургундского (Беррийского), будущего Людовика XVI.


[Закрыть]. Он умер, вероятно, от огорчения, что ушел из жизни объект его постоянной критики. Архиепископ Камбрийский Фенелон вошел в историю как автор «Приключения Телемака», но главным образом он прославился как единственный, кто осмеливался при жизни бичевать монарха и его политику, приправляя ядом свое перо. «Храбрость, – говаривал Фенелон, – есть сила слабых».