Текст книги "Посланники Великого Альмы (СИ)"

Автор книги: Михаил Нестеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 47 страниц)

Руис почувствовал яд в последних словах жрицы, хотя не понял о чем идет речь.

– Так это твоя шпага?

– Моя.

– А чего тогда швыряешься оружием? Лично нас за это наказывают. Я вот однажды оставила в столовой штурмовую винтовку – знаешь, сколько шуму было! Чуть из «Нью-Эй» не поперли. А уж папаша мой был рад! Только зря радовался, из-за него и оставили. На, держи, – она бросила к его ногам шпагу.

– Спасибо, – простонал Антоньо, трогая голову.

Рядом неожиданно возникла ещё одна жрица.

«Как из-под земли, ей-богу», – подумал он.

– Take him? – сказала она, обращаясь к подруге.

– А чего его брать – сам пойдет. Тебя как зовут?

– Антоньо.

– Пойдем, Тони, ждут нас.

– Кто?

– Нуэстра Сеньора[34]34
  Нуэстра Сеньора – Владычица.


[Закрыть].

Глава V1

Наверное, Дороти и Лори сделали правильно, что не стали завязывать глаза Антоньо Руису, ведя его к месту своего базирования. Он не видел абсолютно ничего, равно как ничего не понимал. Его необычное состояние отражалось в глупой улыбке, которая на благородном лице выглядела нелепым мазком сумасшедшего художника. Такой же ненормальный, наверное, самовольно влез чинить его мозги и что-то там напутал, не туда загнул, не то привинтил. Похоже, что и жрицы подверглись вмешательству полоумного мастерового или недоучки-черта, который последнее время что-то частенько заставлял поминать себя. «Как, черт возьми, они могут разговаривать по-испански?.».

После десятиминутного перехода по густым зарослям жрицы вышли на небольшую поляну. Антоньо, раздвигая колючие ветки кустарника, шагнул следом.

Под ногами журчал быстрый прохладный ручеек. Он, словно спасаясь от погони, норовил быстрее пересечь открытую местность и прятался на противоположной стороне в толстых корнях деревьев. Над ним кружили огромные стрекозы, а ещё выше них шло беспрестанное движение гигантских бабочек. Их было так много, что Антоньо почувствовал на лице освежающие потоки воздуха от сотен бархатистых крыльев. Середину поляны заняли несколько секвой; обвитые плющом и лианами, они являли собой подобие некоего жилища. Подтверждением тому служило овальное пространство в сплошной стене зелени, которое явно служило входом хозяевам.

Девушек было около десяти. Они расположились возле шатра – вольные как ветер, своим присутствием оправдывая сказочность этого дивного места. Антоньо, перешагнув через ручей, оказался в неведомой стране, населенной до боли знакомыми грезами пылкой юности; сколько раз он предоставлял возможность своим задумчивым глазам, ещё смотревшим из детства, видеть подобную картину; сколько раз он протягивал руки к ослепительно красивой охотнице, приручившей дикого зверя, заставившей его служить себе.

Девушек было много, и все они были похожи, но он сразу узнал ту, что грезилась ему лунными весенними ночами, вышибая первые слезы незнакомого, но манящего чувства, в сладкой истоме порой доводящего до отчаяния. Да, это была несомненно она – полулежащая на зеленом ковре дочь природы; и все отдавали ей дань: птицы пели песни, бабочки живым опахалом перебирали длинные волнистые волосы, хищный зверь охранял её покой, покорно устроившись у её ног.

Сердце Антоньо замерло, когда она повернула голову в его сторону. Сейчас он увидит глаза, которые постоянно ускользали в его видениях, поймает жест нежной руки, царственно приглашающий приблизиться. Вот они два бездонных коричневых омута, манящие к себе, приказывающие броситься в их томные глубины и не возвращаться никогда, найдя в них покой, блаженство и счастье, отдав за это сердце и душу. Какой усладой для него было окунуться в эти желанные воды! Но он едва достиг поверхности.

Из бездны карих озер выплеснулась жгучая волна, поднимая со дна тяжелые воды кипящей ненависти и презрения. Антоньо вздрогнул, ему стало страшно, и он усилием воли вернул себя к реальности. Это была его сказка, и он, так давно жаждущий оказаться в ней, вступил в неё слишком поздно; глаза смотрели не из детства и даже не из юности, они принадлежали тягучей зрелости, которая не выпускала их из своих липких объятий. И зрелость напомнила ему, что дверь в заветную мечту наглухо закрыта; а увидел он лишь призрачную занавесь, сотканную юношескими грезами, которая вдруг превратилась в зеркало, показав ему усталого солдата с печатью обыденности на лице и серые утомленные глаза.

Но не только себя увидел Антоньо. Похолодев от ужаса, он смотрел, как меняется его лицо, жутко вытягивающееся в резкие черты Диего де Арана, расплываясь в надменную гримасу Мартина Сармьенто, ссыхаясь в непроницаемую маску дона Иларио; он увидел, как растет его челюсть и выдвигается вперед, роняя слюни к кривым лапам. И все это был он, испанец, пришедший сюда непрошеным гостем, уничтоживший тысячи мирных жителей, убивший женщин и детей. По ту сторону зазеркалья на него смотрели карие глаза, видя в нем двухсотголового ненасытного зверя, питающегося людскими душами, запивающего их кровью.

Антоньо опустил голову.

Олла вскочила на ноги. Грудь тяжело вздымалась, а на бледном лице горели два ярких угля, готовых испепелить этого зверя в образе человеческом.

Кили тоже оказалась на ногах, внимательно всматриваясь в человека, который так напугал её подругу. Аура над его головой почти сливалась с небом и была чистой. От него не исходила та темная энергия, как у других похожих на него людей. Кили, успокоившись, мягко опустилась на лапы.

Джулия тоже встала, легонько поглаживая Оллу по волосам.

– Успокойся, девочка. Этот человек больше не опасен. Ты вправе ненавидеть его, но он – пленный и может, я уверена в этом, оказать нам помощь.

Затем Антоньо услышал мужской голос и чуть приподнял голову. В разговаривающем он не сразу признал бывшего переводчика испанского войска. Лишь спустя несколько секунд он понял, что индеец в красивой диадеме черных перьев – это Тепосо. Разочарованной ухмылкой в голове пронеслось: вот откуда они знают испанский.

– У вас кровь на рубашке, – сказала Джулия. – Вы серьезно ранены?

Антоньо, не поднимая глаз, покачал головой.

– Подойдите ближе и назовите свое имя.

Он, как во сне, сделал несколько шагов, отмечая про себя чистую и связную речь жрицы. «Нет, – устало и равнодушно подумал Антоньо, – это не Тепосо обучил их». Вопрос «а кто же тогда?» затерялся в дебрях раскаянья, горечи, сожаления и полнейшей опустошенности. Повинуясь какому-то велению свыше, он отыскал глаза той девушки и тихо сказал:

– Простите меня.

В его голосе не было просьбы, в нем отсутствовала мольба и даже не чувствовалось жалости к себе; но каждая буква кровоточила и было видно, что ему по-настоящему больно.

Джулия удивленно посмотрела на него и кивнула Тепосо: переведи.

Олла бросилась прочь от этих слов, будто они были заразными; будь они смертельными, она бы не тронулась с места. Но сейчас ей хотелось одного: прыгнуть в ручей и дрожать от холодной воды – но чувствовать, как зараза смывается с тела.

Джулия вздохнула, провожая глазами убегающую Оллу, и указала Антоньо на траву, приглашая сесть.

– Так как же вас зовут?

– Тони, – ответила Лори. – Хорошее имя, мне нравится.

– Лори, будь любезна, топай-ка за Оллой и не оставляй её одну. Вы тоже можете погулять, – отпустила Джулия остальных.

Антоньо опустился на траву и скрестил на груди руки. Джулия продолжала изучать его лицо. Этот парень интересовал её все больше.

– Вы говорили искренне, я почувствовала это, – сказала она. И твердо добавила: – Прежде чем вы ответите на мои вопросы, я бы хотела вначале удовлетворить ваше любопытство. Итак?..

Антоньо молчал, разглядывая носки своих сапог.

– Ну, хорошо, раз вам все понятно и вас ничего не удивляет, ответьте мне, пожалуйста, на первый вопрос: где держат детей?

– Я не вернусь назад, – сказал он вместо ответа на вопрос.

Джулия согласно кивнула.

– Я тоже так думаю. Так где же?

– В храме, в подземелье.

– Всех?

– Да. Девяносто шесть человек. – И после паузы: – Их не кормили.

– Я почему-то не удивляюсь, – спокойно отозвалась Джулия. – Теперь подробно расскажите, сколько солдат охраняют их, сколько вообще постов и где, в какое время происходит смена караула. Меня интересует полный режим вашего гарнизона. Надеюсь, что вас не нужно предупреждать о правдивости информации. К сожалению, взамен ничего обещать не могу, просто нечего предложить. Единственное, за что бы вы могли поторговаться, – это ваша жизнь. Но мне она не нужна, так же, как и вам. Ваша жизнь закончилась, когда вы пролили первую невинную кровь. Так что ещё раз повторю: предложить вам нечего.

Слова жрицы ровно, как кирпичи, выкладывались в голове Руиса, образовывая глухую стену, за которой он оказался, куда сам себя загнал; именно там его место – в каменном склепе без света, воды и пищи, без малейшего шанса на оправдание и сочувствие. Да он бы убил себя, если бы его вдруг пожалели, вернее, если бы поняли состояние его души.

Он твердо посмотрел на жрицу.

– Я, конечно, расскажу все, что вас интересует, но все же соглашусь на ваше предложение и спрошу кое о чем. И ещё скажу, что вы абсолютно правы: мне моя жизнь больше не нужна. Ваш испанский – хорош, но в нем звучит какая-то… Не знаю, может, я окажусь не прав, но рискну предположить, что корни вашего племени уходят в Испанию. Быть может, какие-то отважные мореходы в давние времена сумели добраться до этих земель и обосноваться здесь. Другое просто трудно предположить.

– Действительно трудно. Но это не так. Ни в самые дальние, ни в сравнительно близкие времена – я имею в виду год 1492, когда Христофор Колумб открыл земли Америки, – сюда не ступала нога европейца.

Вот как! Антоньо даже открыл рот от удивления. Да какое там удивление – удар по мозгам корявой дубиной!

Он с минуту приходил в себя, а Джулия, ухмыльнувшись, продолжила:

– Теперь-то вы должны точно понять, что не из Испании наши родовые корни. За подобные штуки там предают аутодафе, не так ли?

– Давайте, сеньора, я отвечу на ваши вопросы, а то, чувствую, надолго меня не хватит. Вы спрашивали о распорядке в гарнизоне?

2

Литуан проснулся, чувствуя жажду, и попросил пить. Таемина, сидевшая у его изголовья, подала чашку с холодной водой.

За зеленой стеной шатра он услышал незнакомый мужской голос и чуждый ему язык. После долгого сна он не сразу сообразил, что совсем рядом разговаривает испанец. А когда понял это, то для того, чтобы вздрогнуть и испугаться, время было потеряно. Он лишь вопросительно посмотрел на жрицу.

– Там пленный воин, – сказала Таемина.

– Пленный воин, – повторил Литуан, вслушиваясь в ровный голос за стеной. – Помоги мне подняться.

– Но Дила не велела тебе вставать.

– А ты слишком много разговариваешь. Делай, что тебе велено!

– Мне велено, что бы все, в чем ты нуждаешься, было у тебя под рукой. Сейчас ты нуждаешься в покое. И это – воля Дилы, – коварно ответила жрица.

– Что ж, придется подняться без твоей помощи.

Литуан оперся на руку и судорожно приподнял тело. Таемина поспешила на помощь, ругая про себя упрямого старика.

– Когда Дила развязала вам языки, она сделала ошибку. И об этом я сейчас ей скажу, – ворчливо произнес Литуан, не боясь, впрочем, навлечь на себя гнев богини. – Не думаешь же ты, что я пойду к ней сидя?

Девушка улыбнулась и покачала головой.

– Мне влетит из-за тебя.

Литуан оперся о её плечо, сделав шаг к выходу.

– Голова кружится, поддерживай меня.

Он сразу узнал в сидящем к нему вполоборота испанце того высокого солдата, который спас его в храме от неминуемой гибели. Литуан до сих пор не разобрался, приписывать ли необъяснимое поведение испанца его человеческим качествам либо отнести это к проявлению божественной силы, и он не мог склониться в ту или иную сторону. Но солдат, давая возможность Литуану скрыться, обращался к своему Богу, осенив себя знаком креста. Это, скорее всего, был порыв души и сердца, в которых не угасло сострадание и милосердие.

Литуан покачал головой, дивясь привратностям судьбы: ещё несколько дней назад он был пленником, и вот роли поменялись местами. Что ж, он не будет соревноваться в благородстве с этим испанцем, просто он отдаст ему должное и попросит Дилу отпустить того на волю. Так требовала душа Литуана.

Испанец продолжал что-то рассказывать Диле, и его речь, и лицо при этом сохраняли спокойствие; он не нервничал, не был подавлен, как – в представлении священника – должен бы вести себя плененный. Да и разговор проходил с глазу на глаз. Быть может, ошиблась Таемина, сказав, что он пленный? Может, пришел сам, решив помочь им?

Антоньо слегка повернул голову, поймав на себе чей-то внимательный взгляд; их глаза вновь встретились. Он поднялся на ноги и слегка наклонил голову. Непонятно, было ли это простым приветствием, присутствовало ли здесь невольное уважение или это было выражением искренних чувств к спасенному им человеку.

Литуан не нашел в его глазах и тени самодовольства, в них сквозила какая-то грусть, с которой преклоняются перед старым человеком. Он ответил на приветствие, приложив к груди руку.

Интерес Джулии вырос до невероятных размеров, когда ко всему прочему добавилась эта немая сцена. Антоньо не решался снова опуститься на траву.

– Вы знакомы? – спросила она.

Антоньо повернул к ней голову.

– Да, мы виделись один раз.

«Интересно, при каких обстоятельствах? Реакция Оллы на появление испанского солдата была естественной, а вот Литуан… Непонятно».

– Садитесь, – сказала она, видя замешательство на лице Руиса. Расскажите мне, как произошла ваша встреча.

– Я думаю, что это касается нас двоих. – Антоньо слегка улыбнулся.

– Как хотите. – Она отвела взгляд в сторону на возвращающихся девушек.

Лори подошла к ним, а Олла, стараясь не глядеть на сидевшего в двух шагах от себя испанца, принялась настойчиво провожать Литуана в шатер. Джулия, будто только что увидела у Антоньо шпагу, сердито нахмурилась.

– Почему пленный при оружии?

– Он выбросил шпагу, а я вернула её. У парня, видимо, проблемы. Хотя он довольно спокойно покинул город. Потом стал косить траву. Ты сбежал, что ли, Тони?

Тот неопределенно пожал плечами.

– Ну вот что, – Джулия хлопнула себя по коленям, – так дальше дело не пойдет. Я ничего не пойму. Давай-ка, Антоньо, все с самого начала, с вашей встречи со священником.

На чело молодого дворянина упала тень растерянности.

– Я не знаю, как это объяснить. Вернее, рассказать. Если вы спросите об этом у священника, он ответит вам, что я спас ему жизнь. Хотя я так не считаю, ведь мы пришли в город забрать жизни.

И он открыто посмотрел на Джулию.

– А что случилось сегодня? – спросила она.

– Боюсь показаться вам… несвойственным.

– Чего, чего? Кем?

– Ну, хорошо… Сегодня я высказал недовольство по поводу обращения с пленными детьми.

Джулия кивнула головой:

– Понятно. Тебе либо действительно несвойственны подобные поступки, либо, наоборот, ты обладаешь этими качествами, но стараешься не афишировать их.

– Я не люблю говорить об этом.

– Скажи, Антоньо, твои слова о том, что ты не вернешься к своим, они прозвучали необдуманно, были следствием твоего гнева или подавленного настроения? Погоди отвечать, выслушай меня до конца.

Джулия пыталась выжать все из этого испанца, разобраться в его характере, почувствовать его настроение, настрой, понять кто он – друг, сочувствующий, а может, просто человек, импульсивно поддающийся своим эмоциям. Если последнее, то нужно выяснить, каков же он на самом деле. Вот сейчас, когда прошло довольно много времени с момента его пленения, он производил впечатление человека умного, уравновешенного. Во всяком случае, на его лице не читалось, что он склонен к депрессии, об этом говорило и его поведение без каких-либо признаков нервозности.

«Действительно, – подумала Джулия, – он несвойственен. Но как точно он это определил. Он весь в этом слове на фоне жестокого века с его обычаями и нравами, с его дикостью и беспощадностью крестовых походов. Его помощь была бы нам кстати, если не сказать больше».

– Тони, ты искренен со мной или это игра?

– Не знаю, – честно признался он. – В своей жизни я больше грезил действительно ценными поступками, нежели совершал их. Но и дурного за собой не замечал. Я мог бы оправдаться на ваш ещё не заданный вопрос, ответив, что я – солдат, выполняю приказы командира, что оказался здесь волею случая, но делать этого не буду. Я ещё молод, но уже устал от жизни и втайне надеялся, что кто-то оборвет её. Но я и не малодушен. Просто я не разобрался в себе, у меня не было на то времени. Вы вправе судить меня, ибо я убивал, и я безропотно приму смерть.

– А искупить, Тони? Помочь нам ты не хочешь? Что толку в твоей смерти, которую на фоне страдания детей никто и не заметит. Нам твоя смерть не принесет облегчения.

И снова Антоньо Руис оказался слегка растерянным.

– Чем же я ещё могу помочь? На ваши вопросы я ответил.

– Мы должны знать все, что происходит в городе, – твердо произнесла Джулия.

– Вы… Вы хотите сказать, что отпускаете меня? – Испанец недоверчиво смотрел то на Джулию, то на Лори.

– А зачем ты нам здесь нужен? – сказала Лори. – Кормить только тебя.

Командир «Нью-Эй» уже приняла решение.

– Под вечер ты уйдешь, – сказала она. – Лори проводит тебя, покажет место, куда ты будешь приходить. Наша цель – освободить детей. Ведь ты не хочешь им зла?

– Нет.

– Вот и отлично. Не надо, наверное, и говорить тебе, что они такие же гордые и сильные, как их погибшие родители, и меня беспокоит вот что. Они не ели целую неделю по той причине, что их просто не кормили. А теперь, когда их начали водить на работу и, естественно, будут давать пищу, они могут отказаться принимать еду. Они сильные маленькие люди и предпочтут тихо угаснуть, чем стать рабами. Вот это меня больше всего беспокоит, и мы не должны этого допустить. Само освобождение пленников тоже дело серьезное и требует строго обдуманного подхода и решительных действий. Здесь нужна тщательная подготовка, и в один-два дня мы не сумеем управиться.

– Можно освободить их на приисках, там охраны-то будет – тьфу и обчелся, – предложила Лори.

– Можно, но не нужно. Мы не сумеем увести их на безопасное расстояние. Не забывай, что они очень слабы и не могут передвигаться достаточно быстро и тем более долго. Допустим, мы утром освободим их, но к вечеру будет организована погоня, собаки возьмут след и нас быстро нагонят. Будь мы трижды диверсантами, и то ничего не сможем сделать против сорока-пятидесяти вооруженных солдат.

Лори сильно удивилась.

– Почему же не сможем? Запустим на них Паолу, и дело с концом. Ты как, подружка?

– Ничего не получится, кулаки не те. – Паола с сожалением рассматривала сильные, но «не набитые» руки, методично трамбуя ими землю. С таким количеством не справимся.

– Тут нужно брать не силой, а умом, – сказала Джулия.

– Ты придумала что-то конкретное?

– Есть идея, но сумеем ли мы её воплотить, выяснится завтра. Может, у их командира… Как его зовут, Тони?

– Хуан де Иларио.

– Остановимся немного на нем. Можешь охарактеризовать его коротко?

Антоньо, определяясь, чуть сощурил глаза.

– Пожалуй. Он очень умен, коварен и жесток.

– Мне он тоже таким представляется, – сказала Джулия. – Это я сужу по рассказам Тепосо о захвате города. План был идеальным, в частности привлечение союзников к операции. Я бы добавила к определениям Тони ещё и «дальновидный», что свойственно людям только умным, кому не чужд трезвый анализ. Вот такой противник достался нам. Уверена, он внесет кое-какие коррективы относительно детей, и поможет нам в этом Тони. Поможешь нам?

– Заодно и себе, – вставила Лори.

– Помогу.

– Амиго!

Вечер был не жарким, но лесистые холмы на горизонте с нетерпением ждали ночной прохлады. Огромный красный диск солнца судорожно цеплялся слабеющими лучами за кроны деревьев, где к ночному концерту приготовились тысячи охрипших цикад.

Лори проводила Антоньо до кромки леса и, когда он уже отошел на несколько шагов, окликнула его.

– Я забыла пожелать тебе удачи. И рассказать одну историю. Там, где я живу, только правосудие может определить – виновен человек или нет и какова степень тяжести его вины. Но у нас каждый имеет право на собственное мнение. Один подонок – это мое личное мнение – додумался, имея корыстные цели, заминировать шахту, удерживая там десяток заложников. Я взяла его, Тони, хотя мне пришлось спуститься за ним под землю на 400 метров. У меня было собственное мнение и оправданием мне служили одобрительные взгляды заложников, когда я его… Ну, не в этом суть. Я вообще не останавливаюсь на достигнутом, стараюсь совершенствоваться. Поэтому 400 метров для меня не предел. Ты понял меня, Тони? – Она дружески сунула ему кулаком в грудь. До завтра.