Текст книги "Варяги"

Автор книги: Михаил Альшевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

   – Согласны-то согласны, – откликнулся другой, – но как град без головы будет? Того нельзя. Сами слышали, бодричи могут вот-вот пожаловать...

   – Правильно! Граду старейшина надобен. Такой, чтобы его не только мы, но и уличанские старейшины слушались. Так ли я говорю, новеградцы? – крикнул ладейный мастер Слинька.

   – Так! – ответили ему ближние и дальние. – Чтоб как при Гостомысле.

   – А коли так, то кого ж старейшиной посадим? Кому доверим дела градские вершить? Сдаётся мне, под силу то старому Олельке!

   – Добре придумал Слинька! Олельке град можно доверить!

   – Где Олелька?

   – Тащите его сюда!

   – В поход собираться пора, время не ждёт!

Вадим торопился к дому. Получилось даже лучше, чем думали с отцом.

Князь кривский Стемид, прозванный насмешниками-новеградцами князьком Стемидкой, сидел безвылазно в Плескове. Тяжёл был на подъём: едва-едва с великими потугами, после многократных жертвоприношений, собрался против новеградцев и, задавив их малую дружину силой, собранной со всей земли, совсем перестал думать о примучивании соседей. Старейшины ближайших родов возроптали – идучи на битву, рассчитывали дань богатую со словен получить, а Стемид не только на Новеград не пошёл, но и послов, чтобы дань потребовали, до сих пор не отправил. Отмахивался от старейшин, как от надоевших комаров, а коли донимали – отправлялся на любимые ловища.

Вот и сегодня с утра пораньше Стемид ужом хотел улизнуть один-одинёшенек на свою потеху, да старейшины перехитрили: ни свет ни заря всем скопом явились в хоромину князя. Влезли без спроса, согнувшись поневоле под низкой притолокой, расселись по лавкам, подпёрли спинами тяжёлые прокопчённые лесины хоромные и молча уставились на сборы Стемида. Тот даже плюнул с досады на тесовый пол, а им хоть бы что – словно и не заметили. Бросил с досадой Стемид лёгкий лучок в угол, сел на скамью поодаль.

   – За утицами, Стемид, собрался? – задал ненужный, совсем глупый вопрос старейшина Борич.

   – А вы чего припёрлись? Я звал вас? – неласково ответил Стемид. – Или у тебя дела нет, Борич, что с утра словами играть собрался? Тебя слова кормят? Пока тут просидите, гребень бы вырезал...

   – Слова меня не кормят, Стемид, – с обидой ответил Борич. – Гребень я вырежу, твоей жене подарю. Однако и ты не простой охотник, чтобы каждый день в пущу шляться. Ты князь наш, тебе решать дела не только своей семьи, но и всех родов наших надо.

Другие согласно закивали головами.

   – Слышал я это не раз, – досадливо махнул рукой Стемид. – Ничего нового не скажете. Какого рожна вам опять надобно? Снова поиграть копьями захотели? Понравилось? Так я вам вот что скажу: поход против новеградцев ни к чему был, могли бы миром уладиться. Отказались бы они от дани и так. А вам, вишь, не понравилось, что соседи с товаром по нашей земле ездят. У них гребни-то получше твоих, Борич, вот ты и взбеленился. А ты, Нетий, нешто не мог миром решить, кому на каких речках рыбу ловить...

   – Не то говоришь, Стемид, – поднялся с лавки невысокий Нетий. – Ты – князь, тебе каждый наш род от своих запасов посылает, ты можешь и не охотиться – проживёшь. А мы? Меня с моей земли выгоняют, а я терпеть должен?

   – Не о том речь, – перебил недовольно Нетия Борич. – То дело сделано. В одну голову думали. А вот вчера к нам опять с городища лаяться приходили. Ты, мол, князь, ты в Плескове живёшь, пошто городищенские не помогают нам Плесков крепить: тын подновить, ров углубить?

   – А пошто они за нас то делать должны? – в свою очередь спросил Стемид. – Нам надобно град крепить, мы и робить должны.

   – Мы-то робим, Стемид, – подал голос ещё один старейшина, – а вот новеградцы насунутся, возьмут Плесков на щит, так и городище и Изборск дань опять давать станут. Устоит Плесков – новеградцы дальше не сунутся.

   – Опять вы о том же. И слушать не хочу.

   – Сейчас слушать не хочешь, а коли они завтра подступят, что делать будем? Ты людей по городищам и селищам распустил, а ряда с новеградцами не учинил, дани с них не взял...

   – Мало того, что зиму без дела провели, мечами да копьями пробряцали, так вам бы хотелось и летом тем же заниматься. Потому и дани не требовал и не потребую – люди должны от своего рукоделья кормиться, а не чужими достатками...

   – Однако ж, Стемид, рукодельем надо заниматься, когда врагов не ждёшь, а коли ждёшь – град крепить надо. Помощь всех родов требуется, – спокойно сказал Нетий. – Чует моё сердце: придут новеградцы. Не простят они нам разгрома их дружины. А ты на охоту ходишь... – горько добавил старейшина. – Не утицами ноне душу тешить надо, а ехать тебе, князь, спешно в роды, поднимать людей...

   – И ещё то скажу, князь, – добавил Борич, – не токмо укреплять Плесков надо. Посмотри на словен – у них град хоромами всё больше изукрашивается. А мы живём, как деды и прадеды в городище жили. Нешто тебе, князю, в такой избе жить пристало? Глядя на тебя, и мы живём так же. Упрекнул ты меня: гребни мои хуже новеградских. Я стерпел. Однако ж так скажу: не за гребни сердце распалилось, а на заносчивость словен. Мы для них как звери лесные, и ты не князь, а князёк Стемидка. Езжай, князь, по селищам, пусть люди нашего племени сюда, в Плесков, идут. Мы же тут к обороне готовиться станем...

Тяжело вздохнул Стемид. Сидел бы сейчас у ручья, затаившись, ждал селезня, но... в словах старейшин была горькая правда – не до охоты.

Новеградская дружина, наспех сбитая, но хорошо оборуженная, ломилась лесными тропами – для спрямленья – к Плескову. Воеводствовал Вадим – так приговорил Новеград и утвердил посаженный старейшина Олелька. Шли, поспешая, перехватывая по пути всех, кто успел спрятаться в лесной глухомани. Селений не зорили, пожитья не трогали – об этом дважды наказывал Олелька:

   – Не за данью идёте, мира ради. Утихомирьте сердца. Коли без брани можно обойтись – чего бы лучше. Ряд уложите, чтоб новеградцам никакого утеснения от кривских не было. Не согласятся на то – бейтесь. Однако помните: времена смутные, с чем бодричи придут – того не ведаем. По прежним временам судить, так добра от них надобно ждать. Да времена-то меняются, как и люди. Помните то, головы берегите да воеводу слушайтесь. Его слово – моё слово.

Как ни поспешали, а плесковичей врасплох захватить не удалось. Перед последним ночлегом привела сторожа походная к Вадиму пожилого рыбака, схваченного на берегу безымянной речки.

Понуря голову, стоял перед Вадимом кривич. Среднего роста, кривоногий, на вид – силы изрядной. Смотрел в землю, но на вопрос Вадима: что делал на реке в такое время? – смело вскинул голову, независимо глянул на воеводу.

   – Рыбалил на зорьке. А чего мне таиться? Я на своей земле, это вы в чужую пришли...

От него и узнали, что Плесков укреплён, а старейшины с князем Стемидом ждут их и к встрече изготовились.

Рыбака, связав, бросили под куст: сумеет от пут освободиться – его счастье, нет – на обратном пути в путах же в Новеград поплетётся.

Ещё издали Вадим увидел, что Стемид Плесков оборонил: частокол щетинился заострёнными плахами, за ним лучники во весь рост стояли. Они-то сверху, а новеградцам снизу на тот частокол лезть. Под стрелами да под градом камней. А перед частоколом Стемид и войско поставил, помене, чем тогда на новеградскую дружину навалилось, но одним ударом не сомнёшь.

Велел Вадим своей дружине становиться на место бранное, но с командой начинать побоище медлил. Раздумывал, какою бы хитростью Стемида от града подальше увести.

Дружины меж тем в ругани изощрялись, распаляли себя. Так до вечера и простояли. Вадим велел своим до утра отойти от града под защиту леса, выставив сторожу. Послушались без радости, но и без ропота. Вечерняя роса поохладила пыл. Ушли и кривичи в Плесков – ворота града, дубовые, окованные железом, тяжело затворились. За тыном запылали костры.

Хитрости Вадим и за короткую летнюю ночь не измыслил. Приступать к граду, в котором укрылось столько воев, было неразумно. Окружить, никого не выпускать из него, взять измором – дружины мало, и время потеряешь. Единственное, что решил Вадим (если Стемид не выведет утром свою дружину): на виду начать готовиться к приступу: лестницы вязать, хворост сухой собирать. На приступ он не пойдёт, но, увидав приготовления новеградцев, Стемид должен выйти в поле. Не глуп же он, поймёт: десяток новеградцев, меченных стрелами, ляжет, один доберётся с хворостом, подпалит тын. Если со всех сторон навалиться, сверху не зальёшь. Да и лучники дремать не будут.

Всё это Стемид не хуже его, Вадима, знает. Потому выведет воев из града, а там пусть рассудит меч. Завтра Вадим не будет колебаться.

Утром, едва дружинники разлепили глаза, а кашевары захлопотали у костров, градские ворота распахнулись, и высыпала кривская дружина. Не до еды стало новеградцам. Расхватав мечи, копья, луки, поспешили на вчерашнее поле. Торопливо занимали определённые каждому места, готовились по первому сигналу воеводы двинуться на противников, с ходу засыпать их стрелами.

Вадим выжидал, зорко следя за последними приготовлениями к сече. Чуть больше восьми сотен градских и дружинников привёл он к Плескову – и все молодец к молодцу. Вот сейчас махнёт он рукой и пойдёт искать Стемидовой смерти...

Уже и поднял руку воевода, чтобы подать сигнал, как вдруг увидел бежавшего к нему человека. Всмотрелся Вадим и вместо сигнала бросился тому навстречу.

   – Михолап? Откуда? Где пропадал? Что случилось?

   – Погоди... Успел я всё же... – задыхаясь, ответил Михолап. – Конь пал... Не начинай сечу... Рюрик на Новеград идёт...

   – Как на Новеград? Давно ли?

   – Я от них с Нево-озера утёк... Едва вырвался... Торопился упредить, однако ж вас в граде уже не застал. Отец твой, Олелька, сюда послал... Возвертаться надо, и быстрее...

   – Погодь. Ты же видишь, дружина к сече готова. Плесковцы по стопам за нами пойдут...

   – Плесковцы не враги, враги к Новеграду идут. Я такого насмотрелся... Молвить некогда...

Несколько мгновений, которых хватило бы для полёта стрелы от одной дружины к другой, стоял в раздумье Вадим. Потом круто повернулся и бросил на ходу Михолапу:

   – Если увидишь, что со Стемидом мирно говорю, веди дружину к Новеграду, я догоню.

Прошёл мимо расступившихся перед ним воев и твёрдо направился к кривским. Посередине полосы, разделявшей две дружины, остановился, вглядываясь в лица противников. Любой кривич мог докинуть стрелу до него – ни одна не взлетела.

   – Князь Стемид, слово молвить хочу! – услышали обе дружины.

Тотчас от кривичей долетел ответ:

   – Ты пришёл на нашу землю биться, так о чём нам говорить? Твоя дружина готова, мы – тоже, начнём сечу.

   – Князь Стемид, много крови прольётся. Богатую жертву принесём. Не хочу того. Пусть отойдут наши дружины, а я, безоружный, жду тебя. – И он, сорвав с перевязи меч, отбросил его в сторону. Стоял, ждал. Слышал, как загомонила сзади дружина, потом донёсся глухой повелительный голос Михолапа. Не оглядываясь, почувствовал смятение своих и их поспешное отступление к лесу. Дрогнули и кривичи, повинуясь приказу Стемида, и нестройно начали отходить к Плескову. На месте остался высокий сутуловатый человек в богатом доспехе. Он пристально смотрел на Вадима, потом неторопливо скинул через голову перевязь, бережно положил на землю меч и пошёл к новеградцу.

Чем меньше оставалось пройти Стемиду, тем пристальнее всматривался в него Вадим. Когда-то в юности, единожды, сопровождая отца в торговом пути, попал он в Плесков к этому вот человеку, что неторопливо и настороженно приближался к нему. Тогда удивил он Вадима убогостью своего жилища и простотой разговора с гостями. Вспомнилось не к месту, как на обратном пути дважды переспросил у отца: нешто у князя кривского были? И всё сравнивал его с Гостомыслом и не мог понять, как же такой смерд князем может быть?

Стемид остановился напротив Вадима. Долгую минуту пристально вглядывался в него. Чуть дрогнули губы противника. То ли в усмешке, то ли в презрении. Вадим не понял, да и движение то было мимолётным, как взмах ресниц. И перед новеградцем предстал суровый воин. Князь-воин.

   – Молви, воевода, – прервал затянувшееся молчание Стемид по праву старшего. – Ты звал, я пришёл.

   – Князь, шёл я в твою землю со злым умыслом. – Тяжело далось признание, опустил голову, но тут же и поднял её, почувствовал, что с этим человеком возможен только открытый разговор. Хитрости он не примет. – Думал примучить Плесков, а Новеград наверху утвердить. В едино место и за дружину побитую отомстить.

   – А ноне, вижу, отдумал? Чего же? Али жалко стало дружины своей? Али надеялись сонными нас захватить, да не вышло? Жалкуешь о том? Ещё не поздно, воевода, вои наши готовы, даней вам больше давать не будем. То помни.

   – Не за данью мы пришли, князь. Новеград богат, сам знаешь. Вы честь нашу порушили, ловища поотбирали, пути гостевые закрыли. Мы, новеградцы, зла большого вам не делали, а ежели и было оно, то в стародавние времена...

   – Одного не пойму, воевода, ты к миру взываешь али к сече? – прервал его Стемид. – Ежели к миру, то о старых обидах поминать рано, рать твоя на земле моей стоит – то обида новая.

   – Не хочу помнить обид ни старых, ни новых! – воскликнул Вадим. В голосе прорвалось волнение. – Обиды, князь, миром решать надо, не сечей. Вы, кривичи, дружину нашу побили, однако ж с новеградцами не воевали...

   – Ныне ты словен привёл, чтобы мою дружину побить? То сегодня может случиться, а завтра все кривские роды здесь будут.

   – Так надо ли это делать, князь? – быстро, с надеждой спросил Вадим. – Помысли сам: ни кривичи словенам не уступят, ни словене кривичам. Пока будем горла рвать один другому – найдётся третий. Что ж от наших родов останется?

   – Опять же не пойму тебя, воевода. Странный ты, больше на купца похож, чем на воеводу. – Вновь по лицу Стемида скользнула улыбка. – Пришёл с дружиной, к сече изготовился, а просишь мира.

Вспыхнул Вадим, рванулась рука к поясу, но тут же и опустилась. Сдержал порыв неразумный, только отвернулся на мгновенье от Стемида, потом глухо сказал:

   – Погоди, князь, насмехаться. Как бы тебе в моё место стоять не пришлось...

   – В чём ты усмешку узрел, воевода? А может, то хитрость твоя? Мне зубы миром да любовью заговоришь, я дружину распущу, а ты тем и воспользуешься, а?

   – Клянусь Сварогом, князь. Он и твой бог...

   – Я больше Велеса почитаю, и он не оставляет меня, – уже добродушно ответил Стемид.

   – Чтоб в надёже ты был, позволь ненадолго отлучиться: отправить дружину в Новеград, – предложил Вадим. – Сам я тут останусь. Будем, князь, с тобой и старейшинами кривскими уложенье чинить о мире и любви меж нами на вечные времена.

   – Добро, воевода, – откликнулся Стемид и вдруг добавил похвалу неожиданную: – Разумного сына вырастил Олелька, – и уже откровенно улыбнулся. – Однако погоди, не торопись. Ответствуй: пошто сказал, как бы мне в твоё место не стоять?

   – Об этом, князь, скажу после, как ряд уложим. Верь мне, слово моё крепкое.

...Догнал Вадим дружину на третий день к вечеру. Конным был, дружина пешей – сколь опередили, пока он рядился с князем Стемидом! Дело кончено миром. Одобрит батюшка, нет ли – догадываться наперёд трудно. Князь Стемид сказал, как отрубил: ряд не воеводой походным утверждается – на то старейшины есть. А коли новеградцы главой старейшин Олельку посадили, то кривичи с ним и улаживаться будут.

На привале Михолап рассказывал Вадиму, скупо роняя слова, о пребывании на острове Рюгене-Руяне старейшины Блашко.

   – ...Тамошний воевода ранов Боремир не простил Рюрику его отступничества. Насторожен он был и раньше, это я понял со слов одного коваля на острове. А когда Рюрик повелел дружине на ладьи садиться, тут и началось. Рюриковы вои тащат всё, что имели, а им навстречу дружина Боремира. Велят оставить имущество на острову: мол, Рюрик за корабли не расчёлся. Покричали обидное, за оружие схватились. Ну и пошло... Силы примерно равные, десятка четыре с обеих сторон положили.

Я своим говорю: Милославу оберегать, а в другое ни во что не лезть. Настрого велел. Милослава в ладье уж, и мы тут. А те меж собой сечу ведут. Ладно, у Боремира ума нашлось больше Рюрикова, отозвал своих. Видел я, как плюнул он в сторону Рюрика и закричал: «Убирайтесь! Пришли вы к нам с протянутой рукой. Мы приняли вас как друзей. Уходите с кровью. Пусть Святовит зальёт ею вашу дорогу...»

Пламя костра освещало спутанные бороды, волчьим лютым блеском играло в глазах. Слышалось тяжёлое сопение многих людей, да громко стрелял в костре еловый сухостой.

   – Озверели от крови вои Рюрика. А может, лёгкая добыча манила, но по пути два городища ливов разграбили, пеплом развеяли. Тут и до старейшины Блашко дошло, каких гостей словенам ведёт. Начал локти кусать, да поздно. Воевода с ним и говорить не хочет. А воины его и того больше, кричат: вы нашего Рюрика княжить к себе позвали и володеть вами, так служите нам...

   – Нешто Блашко так объявил Рюрику? – вскочив, спросил Вадим.

   – Сядь. Не было того. То они сами придумали, – ответил Михолап и тяжело вздохнул. – Пытал я старейшину. Не было. Лжа то.

   – Как же ты ушёл от них?

   – На Нево-озере шелоник разгулялся вовсю. День ждали, ночь ждали, а он не утихает. При таком ветре по Нево не поплаваешь. Я-то знал, что шелоник не скоро утихомирится, да и другие наши... А Рюрику невтерпёж. Отправил одну ладью вперёд – та возвернулась. Рюрик к Блашко: долго ли будет? Тот плечами пожал – как боги смилостивятся. А к вечеру я к нему в носовину и влез. Поначалу не соглашался отпускать – вдруг хватятся. Я его всё же уломал. Велел старейшина в Новеград торопиться, всех предупредить. Видишь, к Рюрику отправлялись тайно, даже мы, дружина, не знали, куда гребём и зачем. Отпуская же с ладьи, велел в било бить даже без спроса у старейшин. Проняло его...

   – То ему ещё припомнится, – пообещал Вадим. – Намного ли ты их опередил?

   – До Ладожского детинца берегом шёл, в Ладоге чёлн взял, мигом доставили. Шелоник не стихал. Теперь вот кончился, – вздохнул Михолап. – Сдаётся, дён на десять я их обогнал. А Блашко теперь и сам локти кусает, – повторил дружинник. – Мнится мне, Рюрик обмануть его хочет, не с добром к нам идёт. Нет, не с добром. Если отпора не дадим, сядет в Новеграде и, глядишь, владеть начнёт...

   – По нашим трупам в Новеград войдёт, коли то ему удастся, – угрюмо ответил Вадим. – Много ли с ним дружины?

   – Идёт он не один, с братьями Трувором да Синеусом, с каждым до сотни человек. Я так прикидываю, общим счётом воев сотни три...

   – Нас поболе в походе, – подвёл итог Вадим. – Да в Новеграде, думаю, уже оборонились столько же, если не боле. Чай, старейшины медлить не станут.

   – Старейшин мы сами сместили, – раздался из темноты чей-то глухой голос.

   – Одних сместили, других уже, наверное, избрали, – уверенно ответил Вадим. – В такое время раздоры быстро забываются. – Того-то кривского рыбака отпустили?

   – Отпустили, – откликнулось несколько голосов.

   – Ин ладно. Правильно сделали.

Вскоре вокруг потухающего костра слышался лишь храп уставших людей. Даже сторожа дремала. Здесь, на полдороге от Плескова к Новеграду, в окружении лесов, дружина чувствовала себя в безопасности.

Воевода Рюрик с раздражением смотрел, как передовой корабль заворачивал в знакомую широкую реку. Низкие, заросшие кустарником берега. Мыс, усеянный валунами. Слева тянулся необозримый простор этого проклятого озера-моря. Теперь оно поуспокоилось, лениво катит валы, отдыхая от недавней бури. А несколько дней назад, когда он, не выдержав бездельного ожидания, велел выводить корабли, все кормщики пришли к нему и, не сговариваясь, сказали: «Нет».

Вправо озеро-море втягивалось в прямой рукав. Указывая на него, Блашко сказал Рюрику:

   – То река наша, прозывается Мутная. Ещё до полудня придём в Ладогу. Там стоянку сделаем...

   – Зачем мне стоянка в Ладоге? – нетерпеливо спросил Рюрик. – Пойдём прямо в Новеград.

   – Нет, воевода, того делать никак нельзя, – возразил Блашко. – К Ладоге и то надо с береженьем подходить. Не одной ладьёй плывём. В граде подумать могут: враги мы. Затворятся.

   – Выходит, не ждут нас словене, старейшина? А как же приглашение?

   – Ты, кажись, забыл, воевода, обычаи наши. В Новеград прямо полезешь, словенам в обиду будет. У нас к приходу гостя заранее готовятся. В Ладоге остановимся, к новеградцам гонца пошлём. Изготовятся они к встрече, дадут знать, тогда милости просим...

Хотелось Рюрику оборвать старейшину, чтоб не лез со своими глупыми советами, но и братья, и пятидесятники, внимательно слушавшие беседу, согласно закивали головами. Крепко, видать, запомнили прощание с Арконой, боятся, чтобы и встреча с Новеградом тем же не обернулась, если поспешность в предъявлении хозяйских прав проявить. И Рюрик склонился к осторожности. Путь назад отрезан. Если к словенам боем ломиться, надо их на колени поставить. Удастся ли? Их много. Придётся повременить, согласиться со старейшиной Блашко.

Рюрик круто повернулся, пошёл к шатру, поставленному на корме. Впервые видел Блашко – воевода откинул полог шатра Милославы. Трувор, Синеус, пятидесятники остались на носовом настиле, молча, исподлобья глядели на низкие берега Мутной. Блашко же смотрел на свою насаду, что шла попереду: там дружина песню завела.

Выгребать супротив реки нелегко. Горбились спины гребцов, посконные рубахи потемнели от пота, но глубоко сидящие ладьи шли ходко.

По-прежнему уплывал назад однообразный лес с редкими проплешинами полян. Он подступал к самим берегам и круто обрывался на откосах, усеянных валунами. На полянах кое-где торчали стожары, вокруг них валялись остатки прошлогодних одоний. Только они и свидетельствовали о близости человеческого жилья. Самих людей, ни одного человека, не видно было ни на берегах, ни на реке.

«Упредил Михолап, – думал Блашко. – Как бы ладожане в детинце не затворились. Тогда что делать? Рюрик в Новеград рвётся. Ежели ладожане не примут миром, напрямки туда пойдёт. Того допустить нельзя...»

Вдали на правом берегу зачернел частоколом ладожский детинец. Умно ставленный на двухсаженном обрыве, он нависал над рекой – любой лучник успеет метнуть десяток стрел вниз, пока незваный гость будет карабкаться по обрыву. Оттого здесь и частокол поставлен пониже, и ворота железом не окованы. Ими и пользуются те, кому лень пройти чуть подале, к пологому спуску. Зато с других сторон детинец обнесён могучими плахами, а кое-где и целыми стволами деревьев. Не поленились ладожане и ров выкопать, и ворота оковать. По углам частокола башни срублены. На глаз, десятка три лучников в такой башне поместится. Сверху им далеко видно, и стрела, пущенная оттуда, двойную силу имеет.

Ладожане, хотя и живут сами по себе, имеют малую дружину во главе с воеводой Щукой, однако ж Новеград чтут за старшего брата. Воевода ладожский ещё Гостомыслом посажен с наказом беречь землю словенскую от нападения врагов с Нево-озера. А коли ладожане сами будут не в состоянии с ними справиться, упреждали бы о том Новеград. На соблюдении этого ряда крепится любовь меж Ладогой и Новеградом.

Чем ближе подходили ладьи к детинцу, тем пристальнее всматривался Рюрик в вырастающие стены крепости. От воды до подножия обрыва лишь узкая полоска берега – на телеге проехать, стадо скотины прогнать, ладью малую приткнуть.

«Немало воинов ляжет, пока поднимутся наверх, – прикидывает воевода. – Такую твердыню только осадой брать».

Воины и немногие семьи толпятся на настилах кораблей, тревожно всматриваются в новый словенский град. Перекликаются с ладожанами, поспешно высыпавшими на стены, вои дружины старейшины Блашко. Каждый не единожды бывал здесь, жителей знал, кое-кто и жён отсюда взял. Потому и выкликают родичей и знакомых. Наконец-то домой пришли. Смертно надоел поход этот. Да и возвратились не то хозяевами, не то пленниками. Молодец Михолап – на полпути сбег. Теперь уже, наверное, в Новеграде с женой забавляется...

Пристали к берегу ниже детинца, у пологого спуска, от которого к граду вела исколешённая дорога. Вслед за дружиной старейшины Блашко сошли по сходням кораблей Рюриковы вои – оборонённые, как на битву. Сам Рюрик не торопился. Всё ещё не мог оторвать глаз от твердыни. Кажется, и не заметил, как с его корабля проскользнула меж воинов Милослава.

А Милослава, как сбежала со сходней, прижалась к первой вставшей на пути берёзке, так и замерла.

«То ладно», – успокоился Рюрик. Встреча с родной землёй поможет ей забыть о его стычке с Боремиром.

Он не хотел ссор с молодой женой. Особенно теперь. Перед лицом словен в его семье должно быть согласие. Очень жаль, что после Арконы жена не подарила ему ни одного ласкового слова.

К Милославе подбежал сын Трувора – семилетний Олег.

   – Тётя Мила, – спросил тонким голосом, – нас ведь правда убивать не будут?

Милослава погладила Олега по голове.

   – Ну что ты, глупый. Никто никого убивать не будет. Мы домой пришли. Понимаешь, домой. Теперь и твой дом тут будет.

Обняв парнишку, Милослава направилась к воротам детинца. Со стен за ней настороженно следили сотни глаз. И лишь когда подошла к запертым воротам, её узнали.

   – Милослава. Дщерь Гостомысла...

Воевода Щука заколебался: не впустить в град дочь Гостомысла – то за обиду великую станет. И с бодричами не всё ясно. Мало ли что Михолап наговорил, а вдруг они миром пришли по зову Новеграда? О размирье новеградцев с кривскими Щука довольно знал. Знал и о поражении дружины новеградцев.

   – Блашко, – окликнул он со стены старейшину. – Скажи воеводе с братьями: в град только Милославу да их впущу. Вои пусть на ладьях али в поле пребывают...

«Воевода Рюрик в Ладоге сел». Эта весть пришла в Новеград с первой ладьёй. Мирно, мол, сел: ладожане ему сами ворота открыли, потому как с ним дочь князя-старейшины Гостомысла.

Новеградцы заволновались. Сегодня мирно, а завтра? Михолапа послушать, так они ж никого не милуют. А ну как на Новеград полезут?

Волнение нарастало. До Вадима докатилось оно на пристани, где присматривал он за погрузкой ладьи, что должна была отправиться к вятичам по Ловати. Два дня только минуло, как вернулась дружина из похода на Плесков. Радовался Вадим – вовремя успели, а за дни, проведённые дома, и совсем поуспокоился: авось пронесёт. Значит, не пронесло. Крикнув доверенному отца, чтобы сам управлялся, Вадим поспешил к дому.

Олелька встретил сына словами:

   – Знаешь, поди, уже?

   – Знаю, батюшка, – ответил Вадим.

   – Ну а знаешь, так садись. Совет будем держать. Со старцами нашими я перекинулся ранее, пока вы плесковскую землю топтали. – Старик хитро прищурился. – Тут не Стемид, с которым мы торговались, а Рюрик. Сей торговать не захочет, я думаю, да и нечем ему…

   – Так я дружину сейчас скликать стану, на Ладогу пойдём...

   – Ишь ты, воевода храбрый. Тут с умом надо, а не дуром валить. Мы с тобой того Рюрика не приглашали – старцы новеградские его позвали. Они тож головы имели и имеют, хотя ты со своими шалопутами и лишил их старейшинства. То первое, да не единое, – загнул Олелька палец. – А то тебе второе: на Ладогу пойдёшь – зубы поломаешь. Али забыл, какая твердыня?

   – В осаду возьму, —не поднимая глаз, решительно ответил Вадим.

   – Того ещё не бывало, чтобы новеградцы своих людей голодом морили. А в Ладоге не только Рюриково воинство. Ещё и то помни – там дочь Гостомысла.

   – Так что же делать? Ждать, пока Рюрик на Новеград полезет? Самим в осаду садиться?

   – Нешто я тебе это сказал? – рассердился Олелька. – Большой вырос, да дурной. Слушай, что отец говорит, да смекай. Дружину собирай. Тут Рюрика ждать станем. Чую, недолго он в Ладоге усидит. Пождёт, пождёт приглашения, да и без него полезет. Вот тут его в град не впустить. То твоё дело, но и до смерти не примучивать...

   – Ты и про Стемида так говорил, – возразил Вадим. – Тогда я согласился: соседи. А Рюрика того в чистом поле изрублю на куски, чтобы вороны кости порастащили...

   – А не будет того, – сурово прервал его отец. – Не будет. – И даже ногой притопнул по половице. – Тогда послушался и нынче послушаешься. Твоё дело его в Новеград не пустить, пущай в Ладогу опять убирается. Там и сидит.

   – Один раз уберётся, в другой вновь полезет, – не сдавался Вадим.

   – Пущай лезет. Думаю, в другой раз на Новеград не сунется. А на соседей – пущай. Уразумел ли?

Вадим какое-то время с удивлением смотрел на отца. Потом молча склонил голову.

– Вижу, уразумел Он хочет владеть новеградцами, а мы заставим его служить нам. Пусть думает, что по своей воле отправится примучивать кривичей, чудь. Да и весь можно. То всё нам на пользу. Соседей примучит да дружину свою положит. Так-то, воевода. Ну, пойдём. Вишь, бегут уже, надо быть, все собрались...

«Придёт время – и те землицы под руку Новеграда станут», – припомнились Вадиму слова Гостомысла.

Сеча была короткой. Человек двадцать пали, сражённые стрелами. В страхе начали отступать Рюриковы вои перед Михолапом – тот сразу же, как только столкнулись, разъярился необычайно. Уже и другие новеградцы полезли напролом, стремясь достать врага длинной секирой или мечом. Но Вадим не дал развернуться сече. Запел рожок, и, подчиняясь его воле, отхлынули новеградцы. Отбежав на безопасное расстояние, стали серпом, ощетинились копьями. Ждали, готовые вновь ринуться на врага.

Рюрикова дружина, погнавшаяся было за новеградцами, замедлила бег. Но её вдруг подстегнул сигнал. Воины плотным строем двинулись вперёд. Запел рожок и у новеградцев.

И вновь Вадим не допустил большой сечи. Хотя на сей раз было труднее – воины вошли в раж. Густо запахло в осеннем прозрачном воздухе кровью.

И в третий раз бросил Рюрик свою дружину на новеградцев. Устояли. Шли локоть о локоть, только было бы где мечом размахнуться. Как ни трубил Вадим в рожок, сечу не унять. Весь залитый своей и чужой кровью, Михолап словно оглох, увлекая за собою дружину.

Наконец новеградцы отошли. Многие из них, и лучшие, полегли. Свирепо глянул Вадим на Михолапа: из-за тебя...

   – Гляди, Вадим! У бодричей-то... – крикнули воеводе.

Он стремительно повернулся, и то, что увидел, не поразило его.

Избитый, в разодранной одежде, отхаркиваясь кровью, к новеградцам шёл старейшина Блашко. Позади него бодричи вскинули луки, на тетивы легли стрелы. Ещё шаг, другой, и они вопьются в могучую, но беззащитную спину. Блашко оглянулся и остановился.

Над полем повисла тишина.

   – Дружина новеградская! – крикнул Блашко. – Узнаете ли меня?

   – Узнаем! – помедлив, ответил Вадим.

   – Кто ныне старшой у вас? – долетел новый вопрос старейшины. – Слово молвить хочу.