Текст книги "Варяги"

Автор книги: Михаил Альшевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Поверил и Синеус. Богатое селище, много охотников, все вернулись с промысла.

   – Эй, там! Угостите охотника пивом, накормите и спать уложите. Тут, в моей избушке...

«А завтра в вашем богатом селище на коленях будешь ползать. Весь глупа. Такой её создали боги».

Дикая глупая весь перехитрила бодричского воеводу. Жадность притупила остроту зрения, помутила разум. Белоозёрские лыжники сделали своё дело. Затаившись в родах, дождавшись охотников, выслушав их проклятья врагам, посланцы старейшины Михолова передали его повеления. И почерневшие от гнева и ненависти охотники поодиночке отправились вновь на ловища. Воля старейшины Михолова была такова: духи велели собраться всем охотникам, обложить, как медведя, дружину Синеуса в лесу и поступить с ней так, как поступают с лесным хозяином. Чтобы ни один не ушёл. После того всем идти к Белоозеру.

Старейшины родов повеления Михолова не обсуждали – его устами говорят духи. Они заботятся о племени. Много зла сотворили пришельцы. Сколько отняли они жизней, столько и приношений не получат духи. Их гнев на пришельцев справедлив.

Духи не наказывают пришельцев, они поручают это людям своего племени. Воинов надо выманить из разорённых становищ. Пусть они идут сюда, в селище, а на ночёвке надо навалиться на них скопом, задавить числом, перерезать им жирные шеи.

Выбор пал на младшего сына Рогули. Ему предстоит выманивать врагов. Ему вести их так, чтобы к назначенной ночёвке они падали от усталости. Пусть помнит своего мудрого отца – он пал от меча вражеского воеводы, умер за общее дело.

...Дружина шла третий день. Лошадей пришлось отправить назад почти сразу же. Наст, державший человека, за полдня в кровь изодрал лошадиные ноги.

Молодой охотник всё ширил шаг. По приказу воеводы он оставил лыжи, шёл в окружении десятка воинов. Синеус повелел им: если проводник надумает бежать – убить его на месте.

К концу третьего дня пути Синеус почувствовал, что дальше идти не может. Дружина растянулась, воины едва переставляли отяжелевшие ноги. А проводник всё шагал и шагал. Остановить его не позволяла гордость.

Исподволь подкрадывались синие сумерки. На большой поляне проводник замедлил шаг, оглянулся на Синеуса. Сопровождающие его воины остановились.

   – Будем ночевать. Здесь, – с придыханием сказал воевода.

После вялого ужина дружину сморила усталость. Тут же у костров, едва накидав на снег елового лапника, воины словно провалились в небытие. Так, во сне, и отошли они в вечность.

Синеуса подняли на ноги, заломили руки за спину. В свете догорающего костра он видел, как неторопливо и буднично, обходя распростёртых на снегу дружинников, шли к нему пятеро стариков. Подойдя совсем близко, они молча и равнодушно уставились на его искажённое болью лицо. Один из них заговорил – тихо и спокойно. Но перевести его слова некому. Илмарус валялся у ног стариков, кровь сочилась каплями из его горла, замерзала на снегу.

Старик наконец замолчал. К Синеусу подошёл молодой охотник, проводник. Сильными руками разжал его стиснутые зубы и, разрывая щёки, затолкал ему в рот звериную шкурку. Даже без помощи Илмаруса Синеус понял короткое слово, со злобой сказанное охотником:

   – Ешь!

В следующее мгновение нож пронзил сердце воеводы.

Предвидение Рогули сбылось. Синеус, отправившись в весьские леса за смертью для других, нашёл свою.

Олелька зачастил в Ладогу. Ближайшим старейшинам без улыбки говорил:

   – Общее дело робим. Пущай думает, что мы к нему на поклон ездим. От того поклона спинам нашим не тяжко, а Новеграду прибыток...

Старейшины соглашались. Они и сами не прочь были наладить с воеводой Рюриком куплю-продажу: дружине-то много чего надо. Да разве хитреца Олельку на кривой объедешь. Ладно и то, что в долю берёт.

С Вадимом старик своих замыслов не обсуждал. Узнав, что Рюрик вернулся с кривского похода, сказал кратко:

   – Надобно съездить. Пущай приучается глядеть из наших рук. Покобенится, а Новеграду служить будет...

   – Служба службе рознь, – ответил Вадим. – От такой службы все соседи на нас поднимутся.

   – Не новеградцы примучивают, бодричи...

   – А сидят они на нашей земле, – без прежнего почтения ответил Вадим.

Олелька пристально поглядел на сына, но промолчал. В семье начинался разлад. Вадим по-прежнему не хотел заниматься торговыми делами, шатался по торжищу, но прибытку от того не было. Уже и сноху не однажды заставал Олелька в слезах. На его расспросы та отговаривалась пустяками. Видать, нравилось сыну воеводствовать, но Новеграду две дружины не прокормить. Люди давно делом занялись, а Вадим мутит их, бодричами пугает. Надобно поучить, а не до того.

Рюрик и на сей раз принял Олельку почётно: встречать вышел к воротам градским. От пира посаженный едва отговорился. Сели в горнице вдвоём – глаз на глаз.

   – Как же это ты, воевода, с Плесковом промашку дал? – сразу же перешёл к делу Олелька. – Нешто Стемидка за столь короткое время укрепу осилить мог?

   – А зачем мне понапрасну своих воинов губить? – вопросом на вопрос откликнулся Рюрик. – Укрепления в Плескове невелики, и вал ледяной мы преодолели бы. Но он дружину собрал немалую. Плесков взять да без воинов остаться – невелика честь воеводе. Рядом Изборск был, другие селища. Ты сам советовал в них пошарить. Добычи не меньше взяли, и без большой крови. А Плесков от меня не уйдёт...

   – Удивления достойно, как это Стемидка развернулся. Николи раньше такого не бывало. Может, упредил кто?

   – Об этом у тебя спросить надо, старейшина. Мои воины не из болтливых. – Рюрик усмехнулся и закончил мысль: – И с кривскими пока не торговали...

Олелька досадливо обронил:

   – А ладожанам твои воины, воевода, не могли разве проговориться?

   – Могли, конечно, мы тайны из похода не делали. Воин должен знать, куда и зачем идёт. Да ладно, пустое, – беспечно подытожил Рюрик. – Сегодня не взяли, завтра возьмём.

   – Больно прыткий ты, воевода, – осуждающе покивал головой Олелька. – Ты вот брата с малой дружиной в Изборске оставил, не подумал, что Стемидка на спину ему прыгнет да загрызёт...

   – Почему, посадник, говоришь: не подумал? Как раз думали, и крепко. Трувор до весны смирно сидеть будет, из града за данью не выйдет. Взять же его в осаду князю Стемиду не удастся. А и возьмёт – не страшно, отсидится. Скоро снег сойдёт, от Стемидовой дружины ничего не останется. Они ж пахари, разойдутся землю пахать. Вот тут самое время Трувора и придёт... Не удивляйся, если летом услышишь, что Трувор Плесков взял и сел в нём. А вот я всё в Ладоге...

   – Как у тебя всё просто, воевода, – прервал Рюрика Олелька, чтобы избежать неприятного разговора. – Ты думаешь, Стемид глуп и отправит дружину по домам, потому что сеять надо? У него в дружине не одни плесковцы, а со всех родов. А роды и без дружинников с работой управятся...

   – Посмотрим, – с сомнением сказал Рюрик.

   – И смотреть неча. Сдаётся мне, Стемидка за ум взялся, больше на князя походить стал, чем на бобровника. Пока он жив, брату твоему смерть грозит. – И без всякого перехода, словно с мысли сбился: – А за бобрами он ходить будет, охота – пуще неволи. Промысел сей многолюдства не терпит, смекай...

Воевода промолчал. Как действовать – без старейшины новеградского разберётся. Да и претило тайное убийство. Он – воин, первый среди воинов, а не наёмный убийца.

Помолчав, заговорил о кривской добыче. Олелька оживился.

...Ждали: дня через три-четыре начнётся ледоход. Тяжёлый зимний панцирь Волхова потемнел, набряк вешней водой, покрылся сетью больших и малых трещин. Снега на льду и в помине не осталось, только желтели, усыпанные навозом и политые за долгую зиму конской мочой, нитки дорог. Ожили лесные ручьи, устремились к реке. Она принимала их, готовая каждый миг разорвать свои оковы, и не могла, не накопила ещё сил. Внизу, рядом, непреодолимой преградой лежало Нево-озеро.

Рюрик велел воинам готовить корабли: конопатить, смолить. Мало ли куда дружине путь придётся держать. А что поход новый будет – в том Рюрик не сомневался. В Новеград идти пока несподручно. Дружина уменьшилась больше чем наполовину. Олелька, как ни крутился, как ни избегал открытого разговора о Новеграде, всё же вынужден был сказать Рюрику, и довольно решительно:

   – Ты, воевода, пойми. Конечно, я – посаженный, но дела градские вершу не один. Даже если мы со старейшинами приговорим пустить тебя в Новеград, вече против станет. Не обвыкли новеградцы волю чужеземцев выполнять. А вече воспротивится – меня в Волхове утопят, а на тебя походом пойдут. Ладога не спасёт, сам знаешь. Вот кабы ты согласился служить Новеграду по воле его...

Опять посаженный никчёмные речи повёл. Прерывая его, Рюрик в который раз твёрдо ответил:

   – Нет.

На том и разошлись. Смягчая остроту разговора, Олелька пообещал:

   – Коли надумаешь летом на вятичей сходить, через Новеград пропустим, плыви по Ловати. – И совсем мимоходом, не глядя в глаза, добавил: – А, насчёт бобровой охоты подумай. Дело для тебя нужное...

И вновь промолчал Рюрик.

Теперь, осматривая каждый корабль, он обдумывал совет Олельки. Не об охоте Стемида на бобров. Эту мысль он сразу отбросил, забыл её. О походе на вятичей думал. Мало сил. Можно всё потерять. А взамен? Два, три селища захватить успеешь, потом отступать придётся. Велика ли добыча с тех селищ! Нет, риск слишком велик. Ни Синеус, ни Трувор помощи не окажут. Далеко, как бы им самим помощь не понадобилась. Надо пополнять дружину, но кем, если словене как на врагов смотрят?

Чем больше путался в мыслях Рюрик, тем сильнее торопил он воинов с подготовкой кораблей. Сегодня неизвестно, куда направить дружину, завтра всё может измениться.

Ждали ледохода, а дождались небольшого, о трёх санях, обоза. Вокруг саней плелась из последних сил кучка воинов. Рюрик глазам не поверил – из Синеусовой дружины. Почему не ко времени? Что с Синеусом?

Рюрик тяжело посмотрел на истощённых, понуро склонивших головы воинов брата. Знаком подозвал Переясвета.

   – Накормить. Пусть отдыхают. Старшего потом ко мне. – И голос не дрогнул. Но и самому Рюрику, и окружающим показалось, что воевода застудил горло, лазая вокруг кораблей.

Старший из уцелевших воинов именем Окиша говорил медленно, осторожно выбирая слова. Трудно объяснить необъяснимое: воевода Синеус мёртв, легла дружина, а он жив, привёл к Рюрику десяток полумёртвых от усталости и голода воинов. Почему остался жив, почему не умер рядом с Синеусом? Окиша не слышал таких вопросов. Старый воин знал, что и не услышит их, но так же хорошо понимал, что до конца дней его будет преследовать невысказанная жалость дружины. Счастье отвернулось от него и товарищей в тот момент, когда старый Михолов поднял руку...

   – Твой брат Синеус отправил в Белоозеро захваченную добычу, – выговаривал он монотонно многократно обдуманные за дорогу слова. – Мы обрадовались, поход начался удачно. Привёзшие добычу говорили, что отряды соединились и пойдут дальше одной дружиной. Мы ожидали, что они вернутся в Белоозеро через две, от силы три луны. Мы не дождались дружины...

Окиша замолчал. Его не торопили. Рюрику вспомнились слова старого плесковца: «Сила на твоей стороне. Мы согласны на любую дань. Володей...»

   – Ночью в наши избы ворвалась весь, – тяжело вздохнув, продолжил Окиша. – Даже в первый день мы не видели столько охотников. Нет, воевода, дозор был, – заметив острый взгляд Рюрика, поторопился с оправданием воин. – Мы знали, что не в гости пришли, и дисциплину блюли. Никто не поднял тревоги, не успели. Нас выгнали на площадь. Окружили со всех сторон. Копья касались наших лиц. Мы были готовы к смерти. – Окиша вскинул голову, но тут же опустил её, устыдившись ненужного порыва: ничего не стоят пустые слова. – Нас не убили. Старейшина Михолов велел принести нам одежду, снарядить обоз. Он сказал:

«Князь ваш Синеус и дружина убиты нашими людьми. Мы не хотели крови. Мы обещали князю Рюрику платить дань и заплатили её. Синеус первым начал лить нашу кровь. Даже медведь отбивается от охотников, мы – люди. Идите к князю Рюрику и скажите ему: пусть больше не ищет нашей земли. Мы обещали и будем платить ему дань. Если же он захочет мстить за смерть Синеуса – уйдём в леса, но не покоримся».

О том, как добирались, рассказывать не буду. Дорога трудна...

Умолк Окиша. Рюрик сидел задумавшись. Потом махнул рукой воину: иди. Окиша вышел. Впереди его ждала скрытая за сочувствием неприязнь товарищей. Что ж, и он всегда считал, что место воина и в смерти рядом с предводителем.

   – Будем решать, пятидесятники, пойдём ли сейчас на весь или дождёмся зимы, – сказал Рюрик. Прежней уверенности в его голосе не было.

Молчал Переясвет, молчал Мстива.

   – В поход сейчас идти нельзя, – наконец твёрдо ответил Переясвет.

   – Подождём зимы. Если весь не пришлёт дани, их надо будет наказать, – поддержал его Мстива. – Нас мало, воевода. А смерть? Синеус умер не на постели – на поле брани. Пусть Святовит пошлёт каждому из нас такую смерть.

Тёплые ветры гуляли на просторах Нево-озера и Волхова. Берёзки покрылись нежным ярко-зелёным убором. Ветерок заигрывал с молодыми листьями, рябил воду. Щедрое солнце высветило могучий частокол и башни Ладоги, и вся твердыня приподнялась, стала строже. На башнях несли круглосуточный дозор воины – после известия о поражении дружины и смерти Синеуса Рюрик стал осторожным. По полой воде отправил он вестника к Трувору с настоятельным советом-требованием: не торопиться со сбором дани, выждать. Вестник повёз рассказ и о событиях в Белоозере – предупреждение старшего брата младшему.

Воевода томился неопределённостью. Всё было зыбким, как болото под ногами. А начиналось удачливо: весь покорили, у кривичей Изборск отняли, с новеградскими старейшинами, казалось, вот-вот договорятся. Сел бы Рюрик в Новеграде, с одной стороны – Трувор, с другой – Синеус, как верный заслон. Вот и прикрыли бы всю землю своими щитами. Володей, радуйся. Выходит, рано обрадовался воевода, отвернулись от него боги.

Что предпринять? На весь идти нельзя – пятидесятники правы. На кривичей? Там Трувор. Чужие владенья, хотя и брата по крови. Чудь? Что толку перемалывать пустые мысли – дружинников от этого не прибавится...

С крайней к Волхову башни донёсся сигнал тревоги. Рюрик схватил меч. надел шлем и, не прикрыв двери, выскочил из хором. Его догнал запыхавшийся Щука. Следом торопились Переясвет и Мстива.

Дозорные молча указали на реку – по ней поднимался корабль. Солнце поблескивало на ритмично взлетающих вёслах. Мгновение всматривался Рюрик в далёкий ещё и оттого кажущийся небольшой лодчонкой корабль. По оснастке, резной фигуре на носу он признал его – так строили суда только свей. Значит, плывут викинги. Но кто, куда и зачем? Разве мало было у него стычек с ярлами у берегов данов?

– На корабли! Перенять реку! – крикнул он толпившимся на берегу воинам. Те быстро и чётко побежали по сходням, без суеты занимали установленные места. Три корабля вскоре встали на якоря, река была перекрыта.

   – Что бы ты делал, не будь нас? – с любопытством спросил Рюрик Щуку.

   – Пошто мне их останавливать? – улыбнулся Щука. – Коли сами к твердыне не пристают, пущай плывут к Новеграду. Мои челны раньше них добегут. Там встретят непрошеных гостей, мы отсюда поможем...

Воевода промолчал: они не так просты, эти словене, как он думал поначалу.

Неизвестный корабль замедлил ход, затем вовсе остановился. Преимущество Рюрика было слишком очевидным, чтобы идти на прорыв. Воеводе сверху, из башни, было отчётливо видно, как переговаривались старшие. О чём – не слышно. Потом донеслась до него резкая команда Переясвета со своего корабля:

   – Приставайте к берегу! Ярл ваш пусть к воеводе Рюрику идёт!

   – Значит, вы из дружины конунга Рюрика? – перекрыл невнятную многоголосицу высокий голос с чужого корабля. – Где он? Я знаю конунга, он тоже меня знает. Я – ярл Снеульв, сын ярла Кольбейна из Эйрикова фиорда.

Рюрик вспомнил этого ярла. Встречались единожды, когда Снеульв приезжал в Аркону. Тогда воевода, блюдя честь дома, устроил пир, хотя Снеульв не славился ни знатностью, ни богатством, ни многочисленностью дружины. Ярл, каких сотни. Встретит слабее себя – пощады не жди, сильнее – отступит. Вспомнилось, что на пиру держался Снеульв с достоинством.

Что привело его к словенам? Тогда он поговаривал о желании пойти на службу к бодричскому Славомиру.

   – Тебя, Щука, прошу: упреди градских от волнений. Обиды им от Снеульвовых воинов не будет, мы не допустим. Вам, Переясвет и Мотива, придётся заняться приёмом гостей. Пусть дружина приветит их. Со Снеульвом сам говорить буду. Надо выяснить, куда направляется этот ярл и твёрд ли в своих намерениях? Потом приглашу вас на пир. И тебя, Щука, тоже, – наособицу повернулся Рюрик к ладожскому воеводе. – Примем гостей с честью.

Он взглянул на подплывающий к берегу корабль Снеульва и пошёл вниз. Щука за ним. Пятидесятники, успевшие и корабль остановить, и к Рюрику вернуться, поотстали.

   – Сейчас он будет уговаривать этого Снеульва остаться здесь, подчиниться ему, – со скрытым раздражением сказал Переясвет Мстиве. – Воеводе не хватает дружины.

   – А чем ты недоволен? Разве плохо, если Снеульв с воинами присоединится к нам? – удивился Мстива.

   – У нас и так много варягов. Мы можем раствориться в них, как соль в воде...

...Пировали третий день. Снеульв неожиданно легко согласился с предложением Рюрика влиться в его дружину. Поначалу, правда, попытался поторговаться, но воевода лишь насмешливо улыбнулся:

   – Что ж, ярл, плыви в Новеград. Ты говоришь, держал путь к грекам? Если договоришься со старейшиной Олелькой, чтобы пропустили тебя, плыви. А ежели встанет на пути воевода Вадим, помощи от меня не жди.

   – Почему хольмгардцы должны задержать меня, не понимаю? – недоумевал или прикидывался наивным Снеульв.

   – Ас какой стати им верить твоим словам? – решил подыграть ему Рюрик. – Ты идёшь не с десятком-другим воинов. У тебя сотня человек. Этого вполне достаточно, чтобы захватить какое-нибудь поселение словен. Новеградские старейшины не глупцы...

   – Хорошо, а если я останусь у тебя, – уже сдаваясь, продолжал торговаться Снеульв, – что получат мои воины и я сам?

   – Когда новеградцы приглашали меня, они обещали многое. До сих пор я не получил и десятой части обещанного. Ну и что? Поговори с Переясветом, поговори с моей дружиной. Разве они не довольны жизнью?

   – Мы рассчитывали получить у ромеев солиды[24]24
  Ромеи – римляне, официальное название греков времён Византийской империи.
  Солид – буквально «прочный, массивный»; римская, позднее византийская золотая монета, стала чеканиться в 309 г. Название «солид» в несколько изменённом виде перешло к монетам западноевропейских стран (франц. су, итал. сольдо и др.).


[Закрыть]...

   – Уж не думаешь ли ты, что золото водится только у греческих басилевсов[25]25
  Басилевс (басилей) – в Древней Греции правитель небольшого поселения, вождь племени. В Спарте и затем в эллинистических государствах – царь. В Византии – титул императора.


[Закрыть]? Скажу: у новеградских купцов его, может быть, и поменьше, но оно у них есть. Там ты будешь слугой-наёмником, у меня – свободным ярлом. Соединим усилия, и солиды новеградских купцов будут нашими. Разве тебя не прельщает возможность стать хозяином доброго куска земли и чтобы бонды тащили тебе меха, хлеб, мясо, а купцы – золото?

   – Ты убедил меня, конунг Рюрик. Я слышал, у ромеев даже снега не бывает, а я люблю зиму. – Лукавые огоньки блеснули в глазах Снеульва. – Я с бодричским князем Славомиром не сошёлся потому, что в его земле нет настоящей зимы, так – слякоть. Лучшей зимы, чем в моей земле фиордов и долин, я уже, наверное, не увижу. Но туда меня даже красотой зимы не заманишь, – засмеялся ярл. – А если серьёзно, то я рассчитывал встретить тебя где-нибудь здесь. Моя дружина привыкла к бодричам. И у тебя немало ещё Торировых викингов. Думаю, наши дружины не найдут поводов для недовольства друг другом...

И вот уже третий день шёл пир. Дружины, как два незнакомых пса, принюхивались настороженно, чтобы, узнав хорошенько друг друга, уже бежать дальше вместе.

Среди пиршества никто не заметил, как в трапезную вошёл воин. Был он оружным, в походной одежде. Окинув взглядом застолье, застыл у дверей, дожидаясь, когда на него обратят внимание.

Пошатнувшись, поднялся из-за стола Рюрик.

   – То ко мне. Ну, видел Трувора? – громко спросил он воина.

   – Видел, воевода. Слово от него к тебе есть...

   – Слово? Говори... – Но тут же перебил себя: – Впрочем, погоди. Гостям пир продолжать, я сейчас вернусь...

Рюрик с воином поднялись наверх.

Воевода плотно уселся в тяжёлое, грубой работы кресло с подлокотниками и низкой спинкой. Воин остался стоять.

   – Говори слово Трувора, – велел Рюрик и хлопнул ладонями. – Говори...

   – Трувор велел сказать тебе, воевода: в Изборске всё спокойно, дружина довольна и сам он тоже. Ходил в несколько селищ поблизости, добычу взял, но малую. Рассудил – не время: кривичи жито сеют, не след им мешать...

Дверь горницы отворилась, поспешно вошёл челядинец с кувшином пива и двумя кубками. Рюрик нетерпеливо выпроводил слугу, нетвёрдой рукой наполнил кубки, протянул один воину.

   – Продолжай...

Вестник одним духом осушил пиво, провёл тыльной стороной руки по усам.

   – Трувор ещё велел сказать тебе: скорблю о преждевременной смерти Синеуса и его ошибки не повторю. Князь Стемид своей дружины не распустил, частью в Плескове, частью возле града держит. Но скоро князь Стемид к праотцам отправится...

   – Как ты сказал? – перебил вестника Рюрик. – К праотцам отправится?

   – Воевода, я передаю слово твоего брата. Он именно так и сказал: скоро князь Стемид к праотцам отправится. После того Трувор собирается идти на Плесков. Он просит тебя договориться со старейшинами новеградскими, чтобы не оказали они помощи плесковцам.

   – Почему должен умереть князь Стемид? – Голос Рюрика протрезвел, глаза утратили сонное благодушие. – Что сказал тебе об этом Трувор?

   – Он ничего больше не сказал мне, воевода, – спокойно ответил воин.

   – Не может быть! – вскричал Рюрик. – Ты забыл слово брата?

   – Воевода, не первый раз я выполняю твои поручения. Разве я ошибался?

   – Немедленно, слышишь, немедленно возвращайся к Трувору. Лети птицей и бойся, если я догоню тебя в пути. Скажешь Трувору, пусть выбросит из головы мысль об убийстве Стемида. Если что предпринял уже – отменить. Торопись. Твоя жизнь – в твоей поспешности.

Больше десятка лет был верным исполнителем воли воеводы его воин, видел его на поле брани и на пиру, в пору гнева и радости, но таким он его ещё не видел. Рюрик захлёбывался словами, пальцы сжаты в кулаки так, что посинели.

Воин, не сказав обычного: «Понял тебя, воевода», – одним прыжком оказался за дверью, прогрохотал по лестнице и побежал по улице к пристани, где разминались после утомительной дороги гребцы.

Пирующие смолкли. Ждали Рюрика. Предугадывали скорый и, кажется, недобрый конец не вовремя затеянного пира.

   – Военачальники! – раздался сверху взбешённый голос воеводы. – Кончай пировать! Завтра утром в поход!

Трувор со дня на день ждал вести о смерти князя Стемида. Он и Рюрику велел лишь намекнуть о предстоящем событии. Без подробностей. Зачем они? Всё обдумано и выверено. Князь Стемид умрёт, но ни одна капля его крови не упадёт на одежду Трувора и на его дружину.

Слава великому Святовиту! Не иначе это он послал воеводе двух шалых новеградцев. Он, Трувор, и говорить с ними не собирался, но новеградцы оказались прилипчивыми. Шастали по подворью, потешали воинов прибаутками и чуть ли не каждому шептали на ухо, что у них дело к воеводе самое неотложное и самое нужное для него. Воевода их озолотит, вот тогда они с воинами дружбу скрепят по-настоящему. Весёлая будет дружба, ибо веселье токмо во хмелю, кто ж того не ведает. Будет серебро – будет зелено вино. А за зелено вино да брагу хмельную мы и в ручье можем искупаться, где бобры водятся...

Упоминание о ручье и бобрах насторожило Трувора. Видать, не зря забрели они на его дворище, эти странные новеградцы.

Поздно вечером, когда в Изборске и собаки поуспокоились, он велел позвать непрошеных гостей. Те, словно в сенях сидели, ждали знака, – явились мигом. Глаза плутоватые, руки так и шарят – то за всклокоченные бороды уцепятся, то на поясе застрянут, порты поддернут, то столешницы, как бы невзначай, коснутся. И разговор повели поначалу странный, тёмный какой-то...

   – Мы ушкуйнички, добры молодцы. Как нас звать-величать, князь Трувор, мы и сами забыли, да и матки наши не помнят. Оно и к лучшему. Вишь, князь, мы мастаки на добрые дела, – хохотнул коротко один, другой его поддержал. – А коли дела добрые делаешь, да каждому имя-прозвище называешь – ненароком и прославиться можно. Мы же люди скромные, малые, так что, князь, не обессудь, что и к тебе безымянными явились...

   – Хватит языком молоть, – перебил нескончаемую новеградскую канитель Трувор. – Зачем пришли? Дело говорите, иначе велю страже головы вам снести.

   – Не гневайся, князь Трувор! Мы ж тебе говорим, мы – ушкуйнички, добры молодцы, дела добрые делаем, авось и тебе пригодимся. Слышали мы, князь, что тебе Стемидка поперёк горла встал. Так мы его можем того... ножичком по горлу и к бобрам. Любит он на бобров охотиться, пущай бобры за ним поохотятся. Оступился Стемидка в воду, утонул. Ты ни при чём, мы ни при чём. Опять же, доброе дело сделаем. Для тебя доброе, для нас...

   – Хватит тебе, балаболка, – прикрикнул на напарника товарищ. – Сколь мошны отвалишь, князь, коли мы Стемидку уберём?

   – Сами надумали или кто посоветовал? – спросил Трувор, обдумывая, выгодно ли ему предложение новеградцев.

   – Э-э, князь Трувор, какая тебе разница? Мы продаём, твоя воля покупать али нет. Кто сказал, что сказал, как сказал – мы люди маленькие, за слова нам в кружале браги не дают, а испить-то хочется... Так покупаешь али нет?

   – Я не купец, но... сговоримся...

Плесковский рыбак Сивой уговорил-таки соседа, кузнеца Клеща, отправиться с ним на рыбалку.

   – Лешак тебя забодай, – беззлобно ворчал Сивой, – насидишься ещё у себя в кузне. Всё едино с тебя коваль, как с меня воевода. Крючьев путных отковать не можешь. Вот уже пойдём на ручей, увидишь, каки крючья новеградцы делают. Их-то щука не разогнёт. Стемид вон говорит, по половодью таки щуки в ручей поднялись, по пуду, а то и боле будут...

   – Видел Стемид твоих щук, – посмеивался Клещ. – Он же не дурак весной за бобрами ходить. Кому они нужны-то, весенние?

   – А рази я тебе сказал, что он за бобрами ходил, лешак тебя забодай? – кипятился Сивой. – Он на ручей в досмотр ходил, сколь бобров зиму пережили. А... с тобой говорить, что воду в ступе толочь.

К заветному ручью Стемида они добрались во второй половине дня. Пока плотвичек для наживки на плёсах надёргали, пока толкались шестами по извилистому ручью в душегубке до первой бобровой плотины, пока, неторопливо бредя по едва заметной тропинке, выбирали места для рыбной ловли, время шло.

   – Вона за тем поворотом Стемидов шалаш будет, – негромко сказал Сивой. На рыбалке он всегда говорил вполголоса, боясь спугнуть тишину. – В нём и заночуем.

   – Места, чай, не просидим, хозяин не обидится, – откликнулся Клещ.

В молчании дошли до очередного прихотливого изгиба ручья, густо заросшего непролазной черёмухой. Она уже отцвела, лишь кое-где держались запоздалые полуосыпавшиеся белые гроздья. Неожиданно Сивой резко остановился и вытянул жилистую шею. Шедший сзади Клещ едва не налетел на него.

   – Чего ты? – спросил он недовольно. – Медведя увидел, что ли?

   – Ш-ш-ш, – чуть слышно ответил Сивой и протянул вперёд руку. Тогда и Клещ услыхал впереди непонятный шум. Нет, хозяин лесной так барахтаться не мог.

Они бросились вперёд. Могучий Клещ обогнал Сивого и первым выскочил на небольшую поляну, на которой в окружении высоких белых берёз темнел старый шалаш.

На мгновение кузнец даже остолбенел от увиденного, потом закричал на весь притихший предвечерний лес:

   – Стой! Что делаете?! – и пуще прежнего рванулся вперёд. За ним изо всех сил торопился Сивой.

У шалаша в смертельную игру молча играли трое. Для одного из них, безоружного, уже окровавленного, игра подходила к концу. Он сжимал в объятиях противника, а другой тем временем выбирал момент, чтобы половчее вонзить нож в его напряжённую в нечеловеческом усилии спину. На крик Клеща человек с ножом оглянулся и расчётливо ударил жертву под левую лопатку. Ударил, повернул нож, выдернул его и побежал, на ходу прохрипев напарнику:

   – Бегим...

Задыхающийся Клещ догнал убийцу. От удара кузнеца, привыкшего иметь дело с полупудовым молотом, тот мгновенно обмяк и начал валиться на землю.

   – Готов! – яростно прохрипел Клещ и бросился на помощь Сивому.

   – Вяжи ему руки, лешак его забодай! – кричал Сивой. – Они ж Стемида порезали. Я счас... – и кинулся к распростёртому на земле князю.

Но помощь Стемиду была уже не нужна.

Крепко связав руки неизвестным, скорым шагом повёл их Сивой по тропинке в обратный путь. Сзади молча тащил свою страшную ношу кузнец.

Рюрик торопил дружину. Светлые весенние ночи позволяли плыть едва ли не круглосуточно. За полдня пути до Новеграда Рюрик приказал подтянуть тащившийся за кормой чёлн, отобрал наиболее сильных гребцов. Наказал Переясвету идти без остановок, и чёлн стремительно оторвался от судов.

Внезапное прибытие в Новеград воеводы Рюрика удивило и насторожило посаженного Олельку: воевода в сопровождении вооружённых, словно для битвы, воинов отправился не в градскую избу, а пришёл к нему в хоромы и застал его с Вадимом за хозяйственными делами. Старейшина с сыном придирчиво проверяли, как домашняя челядь просушивает дорогие шкурки. Не обращая внимания на хлопоты хозяина, Рюрик сразу же приступил к делу.

   – Олелька, необходимо сегодня же пропустить мою дружину через Новеград. Я спешу, у меня мало времени, чтобы вести с тобой и другими старейшинами долгие переговоры.

   – Всю дружину? – деланно удивился Олелька. – Куда воевода так торопится?

   – Ни один дружинник не сойдёт с корабля в граде. Мне нужно лишь пройти по реке в Ильмень. Я держу своё слово, ты знаешь, – резко ответил Рюрик.

   – Ты хочешь покинуть нашу землю? К грекам собрался али к вятичам? – допытывался Олелька.

   – Не гадай, старейшина. Я спешу к кривичам. – И не удержался: – Не ты ли посоветовал Трувору то, что когда-то советовал мне?

Олелька помолчал и, прищурившись, в упор посмотрел на Рюрика.

   – Не упомню, о чём мог советовать тебе, воевода, – ответил медленно, растягивая слова. – С братом твоим Трувором не виделся и не пересылался. Нешто случилось что, а?

   – Батюшка, – вмешался в беседу Вадим. – Я не знаю, что могло или может случиться с Трувором. То его дело. Дружина воеводы Рюрика в Новеград не войдёт. Я не пущу.

   – Воевода Вадим! – закричал Рюрик. – Не тебе решать, войду я в град или нет. Добром не пропустите, силой прорвусь...

   – Не быть тому! – тоже закричал Вадим. – Ты поперву выйди отсюда! – И схватился за пояс, но меча на привычном месте не оказалось – домашние хозяйские заботы не с мечом же править.