Текст книги "Варяги"

Автор книги: Михаил Альшевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Этими мыслями и поделился с Гостомыслом живший у самой Мутной ладейной мастер Твердило, в избу которого среди ночи поскрёбся, как тать, сын бывшего старейшины словен.

   – Ну и как мыслишь? – спросил после долгого молчания Гостомысл, – покорятся новеградцы тому Ториру? Али заветы Славена вспомнят? Сам говоришь, что воев у Торира около шести сотен. Нас-то, новеградцев, поболе будет. Да ежели ещё соседей на помощь кликнуть...

   – Не ведаю, Гостомысл, – честно ответил Твердило. – То от самих варягов зависеть будет. Конечно, труды свои раздавать неведомо за что кому хочется. Но и на меч без крайней нужды лезть резону нет. Мы трудники, а не вои. Возьми меня, так я и копьём-то не знаю как ворочать. – И попрекнул: – Вы-то с Мстивоем куда смотрели, почто дружину нашу не крепили?

Гостомысл опустил голову. Попрёк был горек, но справедлив, и возразить нечего.

   – Где он, Мстивой, знаешь ли? – спросил, отмолчавшись на укор.

   – А недалече. В кузне у Сивого железо грызёт. Ты не вздумай сунуться туда, сторожа выставлена. Конунг предупредил, что за каждого его воина, ежели что с ним случится, половину града казнит...

   – Выходит, за двух – целый град, – жёстко усмехнулся Гостомысл. – Кто ж после того кормить будет того конунга? Ин ладно, послушаю тебя, не полезу. Нехорошо побратимов в беде оставлять, да своя голова дороже. Побреду. Надо князя-старейшину Буривоя проведать...

   – Ни-ни, Гостомысл, не вздумай. Как раз и пропадёшь там. Пытались мы к старейшине взойти, сторожа не пропустила. Думается мне, конунг и рассчитывает на то, что ты обязательно Буривоя навестить захочешь. Весь день тебя искали, не нашли, так хитростью возьмут.

   – Благодарю за опаску, Твердило, – склонил голову Гостомысл. – Видать, ничего другого не остаётся, как впусте уходить из града.

...Утром варяжские дозорные подняли тревогу. В кузнечном ряду – связанная, с заткнутыми ртами – лежала ночная сторожа. Рабы, посаженные на цепи, бежали. Воины не смели поднять глаз на Торира и ничего не могли объяснить. Поодиночке, в один миг были оглушены, а очнулись уже спутанными.

Засада, оставленная в избе Буривоя, бодрствовала всю ночь. Но там никто не появился. Если бы освободил рабов Гостомысл, он бы пришёл к отцу.

Тёмное, злое дело, но наказывать новеградцев было не за что. Конунг решил не будоражить ещё раз словен.

Распорядился: пусть они по своему обычаю сожгут тело старейшины Буривоя.

Рюрик потерял след ярла Торира. Три года он жил на острове Рюген, добился уважения ранов и сам уважал их за ровный характер, рассудительность и осмотрительность. Поначалу возникала неприязнь к князю-воеводе ранов Боремиру. На все предложения Рюрика пойти вместе походом на побережье данов Боремир улыбался в густые усы и неизменно спрашивал:

– А потом что? – И начинал размышлять вслух: – Напасть на побережье несложно. Ты ж не юноша, сам понимаешь... Хотя одного твоего «Гонителя бурь» для такого похода маловато. Значит, надо ещё хотя бы два корабля иметь. Опять же дружина... Ну и ладно, сбегаем мы к данам, встретим твоего Торира или нет – кто знает, а вот ответного набега ждать придётся беспременно. Не таков король Готфрид, чтобы стерпеть набег. Ты ж не юноша, сам понимаешь, не простят нам раны безрассудства. Слава Святовиту, в последнее время Готфрид нас не тревожит... Впрочем, съезди в Аркону. Как решит передающий волю бога, так и будет, ты ж не юноша, сам понимаешь...

Поразмыслив, приходилось соглашаться с Боремиром. Кто он такой для ранов, Рюрик, чтобы ради него рушить и без того ненадёжный мир с Готфридом? Сын бывшего князя бодричей, прибежавший к ним с тремя десятками воинов после гибели отца. Приютили бездомного, позволили поселиться на острове, не препятствуют выходам в море, после возвращения охотно скупают походную добычу, закрывают глаза и на то, что дружина Рюрика всё возрастает.

После изгнания Дражко, когда князем бодричей стал Славомир, что-то не заладилось у него с дружиной, и около двадцати воинов перешли к Рюрику. Из тех, что ходили с ним на саксов. На оружии поклялись быть верными ему до конца. Потом приходили ещё и ещё. Рюрик не отказывал. Каждый раз отправлялся к Боремиру и открыто говорил воеводе, что его дружины прибыло.

Боремир улыбался в усы, кивал головой, соглашаясь, и иногда спрашивал:

   – Если даны нападут, со мной встанешь или против? Ты ж не юноша, сам понимаешь...

Присловие это, к месту и не к месту произносимое Боремиром, веселило Рюрика. Ему нравился воевода, нравилось, с какой лёгкостью одарил тот его дружбой. Такое ценится, особенно во времена невзгод.

   – Друг Боремир, пусть переломится мой меч, если в битве с данами я окажусь позади тебя.

Боремир дотрагивался до рукояти меча Рюрика, словно принимал клятву побратимства, и переводил разговор на другое.

   – Скоро твою дружину «Гонитель бурь» не вместит. Надо думать о другом корабле. Хочешь, я поговорю с мастерами?

   – Поговорить я и сам могу, – смеялся Рюрик. – Вот заплатить им серебром за корабль не могу. Не собрал ещё столько...

   – Если не можешь собрать серебра, всё лето пощипывая данов, то следующей весной я не выпущу тебя в море...

Шутили, пили тягучее красное вино, привозимое франгами. Между шутками и смехом Боремир осторожно намекал Рюрику, куда направить «Гонителя бурь» весной, чтобы была удача. Возможно, на сей раз он встретит и своего кровника – ярла Торира. Тот по положению хранителя побережья должен прибыть на место высадки. Только надо выбрать больное место и ударить сильно.

   – Помоги, – в который раз предлагал Рюрик. – Моей силы мало. Ну что тебе стоит?

   – Ты ж не юноша, сам понимаешь... – разводил руками Боремир. А в глазах прыгали хмельные искорки – с каким бы удовольствием пошёл он рядом с Рюриком на данов. Но...

Последний поход едва не закончился неудачей. Словно кто подсказал Ториру, что Рюрик рискнёт войти в Раннерс-фиорд и подняться на день пути по реке Ланге. Мало кто из «морских старателей» осмеливался забираться в глубь страны. Но добыча... И главное – надежда столкнуться лицом к лицу с Ториром. Клятва должна быть исполнена.

Рюрик привык к опасностям и риску. Каждый набег – игра с судьбой. Что ж, он сам выбрал свой путь. Обижаться не на кого. Пока ему везёт во всём, кроме одного. И для этого одного – встречи с Ториром, – если понадобится, он пойдёт даже в верховье реки.

Но смутное, неясное беспокойство всё больше овладевало Рюриком. Вёсла пенили медлительные воды реки, дружинники ритмично наклонялись вперёд и с усилием откидывались назад, каждый взмах посылал «Гонителя бурь» на длину весла. Ещё до наступления дня появится богатый город и начнётся кровавая охота. После неё можно будет говорить с корабельными мастерами...

Но почему тревога гонит его от одного борта к другому? Что насторожило его? Рюрик идёт на корму, внимательно всматривается в лица воинов. Они спокойны. Так же спокоен рядом с кормчим и брат Синеус.

   – Ты не заметил чего-нибудь необычного?

Прежде чем ответить, Синеус внимательно всматривается в предрассветную мглу.

   – Всё спокойно, Рюрик. Даны спят, нас не ждут.

Вот откуда предчувствие беды. На реке они не встретили ни одного челна.

   – Поворот! – резко командует Рюрик.

Удивлённые глаза кормщика. Открыл от неожиданности рот Синеус. Замерли на мгновенье с поднятыми вёслами гребцы. Но тут же по знаку кормщика вёсла левого борта двинулись назад, гребцы правого, дугами изогнув спины, сделали мощный рывок вперёд. «Гонитель бурь» развернулся на месте.

...Они всё же успели. Прорвались через незаконченные заграждения данов.

Не будет у «Гонителя бурь» напарника. Пока. И не состоялась встреча с Ториром. Пока. Но дружина уверовала в предвидение своего предводителя. Навсегда.

– Ты ж не юноша, сам понимаешь... – выговаривал Боремир. – Надо было сразу в реку идти, а ты у побережья сколько дней проболтался, насторожил данов... Готовь новый поход.

В зимнюю бурную непогоду к Рюгену прибило ладью рыбаков. От них узнали: король Готфрид повелел быть хранителем побережья какому-то графу. Имени его рыбаки не знали. Да и что толку в имени, если никто из них не мог сообщить, где Торир. Проклятый ярл исчез.

Дальнейшее пребывание на острове становилось для Рюрика бессмысленным. Кто он? Воевода дружины на службе ранов? Нет и ещё раз нет. Воевода, зависимый от них? Нет и опять же нет. Сам по себе, и с ним сотня дружинников. Такое не могло длиться долго. Но он ещё поживёт у ранов. И будет искать след Торира.

Рука мужчины гладила в забытьи обнажённую грудь женщины. Благодарно. Нежно и сильно. И женщина, только что испытавшая восторг любви, вновь готова была отдать своё истомившееся тело этим сильным и нежным рукам. Но чуяла сердцем – только что неистовый и ненасытный, он уже отдалялся от неё, уходил мыслями в свой, пугающий её неизвестностью, мир. И чтобы удержать его в этой чудесной близости двоих, она уткнулась лицом в его широкое плечо, и он услышал её приглушённый счастливый шёпот:

   – Гостомыслушко, лада мой, я опять не праздна...

Мужчина обнял женщину, осторожно прижал к груди.

   – Жданка моя...

Конечно, он рад. Даже теперь, когда они проводят ночь в наскоро слаженном шалаше, уйдя из охотничьей избушки, заполненной освобождёнными дружинниками и забравшимися на полати детьми. И неизвестно, когда они возвернутся в свою избу, и возвратятся ли вообще, и увидит ли она вдругорядь Новеград. Впереди всё неведомо. Даже то, где ей придётся рожать ребёнка.

   – Сына тебе ещё одного рожу, лада, – гладила она его бороду, и ни Новеграда, ни варягов, никого промеж них не было. Засмеялась, счастливая: – Нет, не хочу больше сыновей. Дочерь себе рожу. Милославой нареку и тебе не отдам. Хватит с тебя четырёх воинов...

   – Воинов, – эхом откликнулся Гостомысл. – Мало их у меня, Жданка, а надобно много. Жаль, нашим ещё расти и расти.

   – Вырастут такими же непоседами, как ты, я их и видеть-то не буду...

   – Ты рожай, бабье дело рожать, – невпопад ответил муж, и Жданка поняла, что Гостомысл опять ушёл в свой мир, теперь уже окончательно. – Слушай, что я удумал, – поднял он голову. – Оставаться тебе здесь с ребятнёй нельзя – и голодно, и зима, гляди, не задержится. Мне возле вас не сидеть, я отныне по соседям бродить учну, поднимать их на варягов. Сколь продлится дело – неведомо, да и жив ли останусь – тож...

   – Типун тебе... – заикнулась было Жданка, но он прервал её.

   – Помолчи, лада, дослушай. Не один я ту думу думал. Нам с варягами соседями добрыми не быть. Мню, и новеградцы скоро спохватятся, дани-то давать на прокорм такой оравы... Конунг Торир грозится и с соседей наших дани брать. Ну-ну, поглядим, как соседи воспримут. Мало радости, чай, будет. А ежели их разогреть-распалить, так и до горячего дойдут. Сами дойдут, варягов припекут. Да надо так припечь, чтобы не позднее осени за море убрались...

   – До осени мы с ребятами и здесь проживём, – настроилась на деловой лад и Жданка. – Знаешь, как Прибыслав птицу стрелой бьёт? Рыба, ягоды, грибы на подходе...

   – Нет, лада. Я так мозгую, а Торир инако: не набегом пришли, а навсегда. Так что, думаю, сковырнуть его не просто будет. Как бы он улещать наших словен не стал, а то сдуру-то и соседей примучивать вместе с ним отправятся. – Помолчал и добавил задумчиво: – Не должно бы того случиться, новеградцы злы на варягов за грабёж... Как бы ни повернулось, тебе уходить с Чёрного озера надо. Недалече тут, вдруг случаем налезут. Пойдёшь к кривским, в Плесков...

   – К Светланке? Да хоть завтрева. Сколь лет мы с ней не видались...

   – Ну вот и ладно, коли тебе по сердцу. О Светланке твоей я, право, забыл, больше на друга-воеводу надежду имею. Он и примет, и помощь окажет, но и Светланка для тебя лишней не будет, – и положил руку ей на живот. – Добраться до Плескова Мстивой тебе поможет. С ним я ещё трёх дружинников посылаю, так что ребят и тебя доставят с оберегой. Ты токмо в Плескове их около себя не держи. Делов у них и своих хватит. На том и порешим, Жданка моя. Живи в Плескове, жди меня али вестей. Коли прослышишь, что Новеград от варягов свободен, а я задержусь, сама добирайся в град наш. А теперь поспим малый час, заутро в дорогу отправляться.

   – ...Ты одно крепко-накрепко помни, Мстивой. Как хошь с кривскими говори, но они должны понять, что беда у их порога уже стоит. Угрозы Торира – не пустые угрозы. Он пойдёт на них походом, и, думаю, скоро. Пусть готовы будут встретить варягов не так, как мы встретили. Чем крепче кривские их побьют, тем нам легче будет. Тебя учить не надо. Напросись в дружину воеводы Хоробрита, помогай ему. До битвы дойдёт – знаю, в стороне не останешься. Но... береги себя. Ты ещё здесь, в Новеграде, понадобишься. Мы с тобой перед словенами провинились, нам ту вину и смывать, хошь кровью, хошь слезами. Но в Новеграде быть дружине, и никакой боле князь-старейшина не воспротивится этому.

Мстивой, – борода за полдня позора поседела, – согласно наклонил голову. Этого Гостомысл мог бы ему и не говорить.

   – Готовыми надо быть ко всему, друг-побратим, – продолжал Гостомысл. – Варяжская дружина могуча. Торир может покорить всех наших соседей поодиночке. Нет? А что мы знаем о нём и его дружине? То-то и оно. Не хочется думать об этом, а что поделаешь. И к такому надо быть готовым. И если случится беда, ты кривских не покидай. Греть да распалять их станешь. Ты – там, они, – Гостомысл кивнул в сторону готовых в дорогу дружинников, – в других местах. Я на малое время к чудинам проберусь, а потом в Новеград возвернусь. Соседи соседями, их помощь крайне понадобится, но главное – словен своих поднять. Ты помни о том и вести мне шли. Давай поспешать, друг Мстивой, к осени надобно землю от варягов ослобонить...

Чтобы с выгодой свой товар на чужой обменять, без сказки-присказки никак не обойтись. Уж так новеградец разукрасит речь о своей секире, что дороже её, кажется, на земле ничего не может быть. Для чудина какого-нибудь, всю жизнь бродящего по болотам, они, болота, гнилым местом и остаются. Разве что походя спелую, солнечным соком наполненную ягоду-морошку поднять можно да в рот бросить. Ну птицу глупую, до тех же ягод охочую, стрелкой сшибить...

А новеградец поёт-заливается, как его сородичи мостят болото, из воды-мокроты да грязи черпаками руду черпают, а она-то неподъёмной тяжести, руки отваливаются. Ты пестери-то да корзины на берег выволоки, руду высуши, сор-то лишний выбери, пестами её побей-размельчи, потом в домницу-вздымницу засыпай. Что за домница? А печь такая. Такая, да не простая. Круглая, сводчатая, сверху в неё уголь берёзовый засыпается, потом руда, затем снова уголь и опять руда, до верха. Засыпал – свод замажь. Снизу трубки глиняные подведи и дуй в них воздух, чтобы уголь, значит, горел веселей и ровно. От жары руда слезой плавится и вниз стекает-собирается.

А сколь дён, тебе, мил-человек, наши мастера могут сказать, мне то не ведомо. Крицу из домницы горячей выхватят да молотами её осаживать учнут, чтобы плотной была, без трещин, а потом уж коваль в кузне рубит её да плющит, греет да вытягивает, полосы варит да гнёт, как надобно. Это ж сколь дён уходит, пока секира излаженной будет.

А ты говоришь – соболёк твой. Ты ловушки-то расставил, и кажинный день собольков тех у тебя... Вона, вижу, пестерь ими набит.

Великое дело мену не в убыток себе вести. Вроде бы и обману никакого. Чуть-чуть новеградец труды своего мастера возвысил до тяготы, чудина тут же приуменьшил до леготы. Где обман? И хотелось чудину в свою очередь поведать гостю, как он за этим вот соболем два дня и две ночи на лыжах бегал, пока уловчился и сбил его стрелкой, но что его заботы перед великим умением далёкого мастера-коваля. Можно и две зимы и два лета по лесу бегать, всё равно то-по-ра в болоте не найдёшь.

Гость выбирался из чума, напустив на себя для вида важность и недовольство – нехорошо, мол, чудин, за такую секиру в два раза больше соболей надо. И только оставив позади стойбище, улыбался, довольный. На такую шкурку он в Новеграде два топора выменяет.

Не обманешь – прибытку не будет.

Торговые люди везде одинаковые. Конунг Торир убедился в этом, будучи хранителем побережья данов. Здесь, в Хольмгарде, они должны быть такими же. Пообещать им выгоду, и они твои.

Торгрим пришёл в избу Путимира один, без воинов. Ему было легче, чем Ториру, – язык освоил, общаясь с бодричами, и в Новом городе бывал. Запомнил этого невысокого подвижного новеградца с бесхитростно-детскими глазами ещё тогда, в первое посещение словен. С такими глазами, а товару тогда отхватил больше других. Тем и запомнился.

   – Ты купец, я – тоже, – улыбнулся Торгрим, успокаивая испуганного хозяина. – Потому поймём один другого и сговоримся.

   – Ты большой воевода, а не купец. Я видел, ты распоряжался дружиной, – возразил Путимир, с опаской поглядывая на незваного и загадочного гостя. – Это тогда мы думали, что ты торговый гость. Хотя и дивились, что мену ведёшь в убыток себе...

   – Зато вам прибыль была немалая. Мы с конунгом намерены и дальше так дело вести, чтобы и вам прибыльно было, и нам. А ты хочешь ли?

   – Благодарю на добром слове, гость дорогой, – оживился Путимир. – От добра кто ж отказывается. Вот только товару для мены у меня нынче почитай что нету. – И опустил бесхитростные глаза в земляной пол. Но через миг привычно крикнул в дальний тёмный угол избы:

   – Жена, принеси-ка с погреба жбан браги.

   – Недосуг, Путимир, брагу пить. И о товарах не беспокойся. Я к тебе с другим предложением. Обойди словен, кто, как и ты, от выгодного дела не откажется, скажи им: князь Торир ввечеру их на беседу ждёт. Там и браги попьём...

Торир был доволен. На его зов откликнулись десяток и ещё шесть купцов Хольмгарда. Истина стара – люди везде одинаковы, и он станет их господином. «Как видишь, Готфрид, пока что я ни в чём не ошибся», – сказал он, как равному, королю данов, молча всматриваясь в лица сидящих перед ним хольмгардцев.

   – Вы ведёте торг с весью, кривичами, чудью, не знаю с кем ещё. К латгалам[19]19
  Латгалы – древнелатышская народность в восточной части современной Латвии. Дали этническое название всему латышскому народу.


[Закрыть] ходите ли с товаром? – не величаясь даже повелительностью голоса, заговорил он с купцами.

   – А как же, князь, – первым откликнулся Путимир. Обмыслив немногие, но весомые слова Торгрима, он уверился, что князь варяжский действительно нуждается в них, торговых гостях. Раз нуждается, то и вести себя с ним можно соответственно – свои-то из-за моря, чай, нас не заменят. – Ближние наши соседи. И к латгалам ходим, и у бодричей бываем. Новеградцам пути никто не заказывал. Куда глаз наметил, туда и идём...

   – Я тоже не буду закрывать вам торговые пути, – медленно, чтобы толмач успевал переводить, заговорил Торир. – Вашими трудами люди разных земель узнают друг друга и богатеют. То на пользу, и я буду во всём поддерживать вас. Мои воины не будут ни чинить вам препятствий, ни... пользоваться вашими товарами. Они будут оберегать вас. За это, как и раньше, вы будете отдавать часть своего прибытка на содержание моей дружины. Так было – словене кормили дружину Буривоя. Но у меня есть неотложная просьба. Завтра вы все должны отправиться в свои торговые походы к кривичам, веси и чуди. Не надо говорить, что у вас нет товаров для обмена. Они, знаю, есть. У кого совсем мало – дам я. Прибыток – пополам. Как видите, я щедр. У веси и чудинов нет городов, как ваш – нет, наш – Хольмгард, а может, есть, не знаю. Но должны быть места, куда они собираются для обмена товарами. Я прошу вас оповестить старейшин веси и чуди, чтобы они собрались в этих местах для большого торга и беседы. Сможете ли вы сделать это?

Новеградцы мялись в нерешительности, переглядывались. Выручил Путимир.

   – Много времени понадобится, князь, собрать-то всех. И опять же мену мы можем устроить с твоей помощью, а беседу...

   – Беседа не ваша забота, купцы. Вас будут сопровождать мои воины. Дружинам понадобится больше времени, чем малой ватажке. Потому сделайте так: в первых же селениях скажите веси и чуди, чтобы их старейшины собирались в назначенном месте. Пока дружины подойдут, соберутся и они.

   – А мы как? Мы с кривскими мену ведём...

   – С вами мой брат Аудун в пути разговор поведёт...

Мстивой торопил себя, понукал Жданку и незлобиво покрикивал на детей. Малую свою ватажку вёл напрямки, опасаясь торной тропы. Мало ли что, может, варяжский конунг, поспешая, уже отправил конную дружину в Плесков. Где же пешим тягаться с конными. А в том, что Торир последнюю клячу у новеградцев для такого дела заберёт, Мстивой не сомневался. Коснись самого, так же поступил бы. Можно бы у Чёрного озера задержаться на день, возвернуться в Новеград, отыскать дружинных коней. Но подумали с Гостомыслом и отказались: и время не выиграешь, и риск велик. Ежели на тропе с дружиной варяжской столкнуться придётся, ему, окромя как бой принимать, другого выхода не будет, всё едино признают – на виду у них глумленье принимал. Надёжнее будет своим ходом напрямки в Плесков попасть. Достанется, конечно, Жданке с детьми, но зато живы будут.

Чащобы сменялись весёлыми берёзовыми да сосновыми гривами, за ними малоприметная тропа вновь упиралась в болото или преграждалась очередным ручьём. Мстивой, не говоря лишних слов, валил секирой стройную осину, путники перебирались через преграду по её стволу и, молчаливые, деловито торопились вперёд.

Дружинники и те спали с лица, о детях и говорить нечего. Прибыслав, в начале пути подражавший взрослым, уже на третий день старался лишь не отстать от Мстивоя, и тот, изредка поглядывая на парнишку, встречал измученный вопрошающий взгляд: близок ли конец пути и будет ли он вообще? Мстивой хмурил брови, оглядывался на идущих сзади. Младшие сыновья Гостомысла, не в пример старшему, не играли во взрослость – где позволяла тропа, цеплялись за руки дружинников. Не нравилась, ах как не нравилась Мстивою Жданка – шла, спотыкаясь, как слепая, согнувшись. Пестерь с припасами горбом торчал за её спиной. Заметив заботливый взгляд дружинника, упрямо отводила глаза в чёрных провалах. Молчала.

Мстивой замедлял шаг, среди дня устраивал короткий привал. Перекусывали холодной жаренной накануне на вечернем костре птицей, пили студёную ключевую воду и поднимались по кивку Мстивоя. В надвигающихся сумерках, как только старшой коротко бросал: «Ночуем здесь», – ребята валились, как подкошенные, на что придётся: траву ли, белый боровой мох или усыпанную густым слоем вылущенных веверицей сосновых шишек землю, и лежали недвижно. Жданка, виновато посмотрев на мужиков, тоже ложилась со стоном. Дружинники, тихо переговариваясь, тащили сушняк для костра, рубили еловый лапник, чтобы ночью земная сырость прострелом в поясницу не просочилась.

Жданка, похудевшая, в телогрее, грубых сапогах, в тёмном плате на голове, лежала у костра, подперев рукой голову, смотрела в пламя, думала свои невесёлые думы. Но и в этом некрасовитом наряде была она для Мстивоя лучшей из новеградок. Своей семьёй не обзавёлся до сей поры, прилепился к Гостомысловой.

   – Ты пошто от девок бегаешь? Али по сердцу ни одной не нашлось? – нет-нет да и спрашивала его Жданка. – Погоди, вот я сама тебе подыщу.

   – Коли другую себя найдёшь, так и быть, веди в мой дом, и меня не пытая, – серьёзно, без улыбки, отвечал он. Жданка вспыхивала румянцем, удлинённые серые глаза под высокими луками бровей искрились лукавством. Тонкая в талии, но широкая в бёдрах, с высокой грудью, на голову ниже мужа, она была под стать Гостомыслу.

Четверых сыновей родила она ему, но не постарела, наоборот, расцвела. А ныне – за несколько дней пути – не узнать Жданку. Морщины прорезали лоб, запали глаза, скорбные складки пролегли у губ.

«И за Жданку, за её муки надо спросить с варягов», – думает Мстивой и заботливо поправляет одежонку на раскинувшихся у костра сонных ребятах.

К Плескову добрались к концу другой седмицы. Пооборвались, грязью заросли до такой степени, что воротная сторожа наотрез отказалась в град впустить – то ли люди, то ли лешие из лесу выползли, поди разбери. И лишь после того, как Мстивой голос повысил, отворили ворота.

...А вышло, что зря и торопились. Плесковичи не вняли тревоге Мстивоя.

   – Варяги? Ну и пущай идут. Нет нам дела до них, а им до нас...

Единый, кто прислушался к голосу Мстивоя, был воевода Хоробрит.

   – Сколь, говоришь, их? Шесть сотен? И вои добрые? Моими не осилить. Надобно землю поднимать. Согласятся ли на то князь со старейшинами – не ведаю. А пытаться надо.

Князь со старейшинами приговорили: что за варяги – неведомо, новеградцы сами по себе, мы сами по себе. Ежели те варяги придут – надобно выяснить, чего хотят, и потом уж, по делу глядя, решать. Оружием впусте каждому мимо проходящему грозить не дело.

Через три дня, когда в ворота Плескова привычно постучали знакомые торговые гости из Новеграда, старейшины, в утеху себе, ещё и посмеялись над Хоробритом:

   – Вишь ты, воевода горячий, тебе волю дай, так всех от града отвадишь. Новеградцы-то вот они, живы и здоровы. Товару натащили не нашему чета, а за ними ватажка варяжских гостей ещё боле тащит. Так-то, воевода. Подзужников слушай, а свою голову имей. Открывай ворота, не мешкая.

Долгий мир приучает людей к доверчивости. И заяц бы не прядал ушами, да кроме него на земле лиса живёт. И овцы смирны и довольны, пока в их стадо волк не ворвётся.

Аудун обошёлся с плесковичами круче, чем Торир с новеградцами. Повесил князя, в избы старейшин поселил старших дружинников, отдав им и накопленный достаток, не запретил и рядовым дружинникам поживиться. После того, как утишился гвалт первого дня, коротко повелел жителям – через три дня собрать первую дань. Ежели не соберут – град будет сожжён. Хмурые плесковичи побрели к избам добывать припрятанное.

Хоробрит, без привычной брони, в рваной холщовой рубахе до колен, грязных портах, босой, встретив одного из старейшин, что недавно смеялся над ним, с издёвкой бросил ему в лицо гневное:

   – Охолонули тебя варяги, старейшина? Много ли товару их выменял? Рук марать не буду, погоди, другие тебя в реку спихнут...

Торстейн, брат конунга, сидел на лесине и улыбался в отросшие за время похода усы. Перед ним на кожаных мешках-подушках полукругом восседали обиженные, но по-прежнему важные старейшины чудинов. На огромной поляне решалось важное дело. Так считал Торстейн. Старейшины чуди вроде бы всё ещё не понимали до конца серьёзности происходящего. Но это не смущало ярла. Ничего, они поймут и согласятся. За их спинами в отдалении толпятся чудины-охотники. Их много, значительно больше, чем его воинов, но это тоже хорошо. Если старейшины заупрямятся, он покажет им, на что способны его викинги. Но до этого не дойдёт. Не получилось стычки и славной охоты на водь[20]20
  Водь – прибалтийско-финское племя в Водской пятине Новгородской земли. К XIX в. слилось с русским наcелением.


[Закрыть] на берегу протоки из Нево-озера в родное Янтарное море, не будет и здесь. А жаль. Зря волновался Торир, оставшийся в Хольмгарде и наставлявший его, Торстейна, словно мальчишку, как убеждать старейшин, прежде чем применять силу. Торстейн нашёл нужные слова и убедил водь платить дань, найдёт слова и для чуди. Он уже нашёл их и высказал старейшинам. Теперь ждёт ответа.

Хотел бы я посмотреть, так ли удачно сложится охота на весь у Торгрима. Брат-конунг ценит его больше, чем нас с Аудуном. Поживём – посмотрим. Аудун справится с кривичами, я подчиню чудь. Пусть Торгрим приведёт к покорности весь. Свершится ли это и когда?

   – Чужой, ты требуешь подарков, – наконец заговорил старейшина, сидевший в центре полукруга, напротив Торстейна. – Наши боги велят всегда встречать гостя подарком, и мы выполняем их волю. Но никто из гостей никогда не требовал подарков. Это недостойно гостя и может обидеть богов. К тому же ты грозишь нам, это недостойно, ты теряешь лицо перед нашим народом...

   – Мы прошли много земель, прежде чем добрались до вас, – спокойно ответил Торстейн. Оскорбление старейшины не задело его, слова дикого охотника не могут оскорбить ярла. – Мои воины сильны. Они всегда получали подарки. Вы тоже дадите их нам. И будете приносить их сюда каждое лето.

   – Ты, чужой, говоришь противное разуму, – вступил в беседу другой старейшина, согнутый временем, с редкой бородой, высветленной годами до желтизны. – Мы преподносим подарок доброму человеку с открытым сердцем за то, что наши боги привели его к нам гостем, за то, что он чтит наши обычаи. Тебя привели не боги, и ты обманул нас. Наш народ ждёт обещанной мены, вместо неё ты говоришь несообразное. Мы уйдём...

   – Вы никуда не уйдёте, а если уйдёте – мои воины найдут ваши жилища и заберут всё, что в них есть.

   – Лес велик...

   – Но не настолько, чтобы я не нашёл вас. Там, где пройдут ваши охотники, пройдут и мои воины. Или вы будете бегать, подобно зайцам, всю жизнь? Если не согласитесь давать подарки, я пойду на вас войной. В смерти ваших охотников будете виноваты вы. А умрут они все, немедленно, здесь, на этой поляне.

Старейшины молчали. «Ай-яй, где была моя голова? – думали многие. – Почему не послушался Гостомысла? Теперь придётся таскать подарки этим чужим страшным людям. Надо найти Гостомысла, пусть советует, что делать».

Загостилась Жданка в Плескове помимо своей воли. Молчит Гостомысл. Редки встречи с ним. Один-два раза в год видит его Жданка, и коротки до боли сердечной те свидания, потому как множат прощания. Ушёл с отцом Прибыслав, следом ещё двое сыновей отправились неведомо куда. Гостомысл, грустно улыбаясь, молвил ей однажды:

– Сама ж говорила, что воинов для меня растишь. Вот и пришла им пора. А тебе в утешение Милославушка наша, резвушка. Не осуди, лада...

Ей ли судить мужа своего. Тяжкая доля выпала, под чужим кровом даже у любимой подруги нелегко жить, кто ж говорит. Но ему-то, ладе, многажды тягче доводится. Сколь лет и чужого крова не имеет над головой, всё в походах, в лесах обитается. В первые два лета, когда появлялся он в Плескове, и не узнавала порой своего, лады. От дум и забот кручина на него навалилась: пригнула могучие плечи к земле, в старика превратила.

А и было отчего. Князь варяжский Торир вольно и прочно сел в Новеграде, соседей примучил, все головы перед ним склонили. Дань платят и до сего дня. Немного нашлось тех, кто воспротивился власти Торира. Видела она, как в злобе и бессилии сжимали кулаки Хоробрит с Мстивоем. Оттого и на Гостомысла кручина тяжкая пала.

Теперь-то ожили мужики, повеселели. Прячутся до времени от варягов, но соколами глядят. На убыль пошла власть заморского князя. Опять, вона, весть пришла: в Камно-городище неведомо куда сгинула сторожа Аудуна. Видать, не зря Хоробрита в Плескове сколь ден никто не видел. И Мстивой вместе с ним пропал.