Текст книги "Варяги"

Автор книги: Михаил Альшевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

   – Поостыньте, кочеты! – поднял голос и Олелька. – Воевода Рюрик, мы пропустим твои корабли через град. Плыви куда хочешь, но, как ты сам сказал, ни один воин не сойдёт на берег. Учти, дружина наша готова. – И повернулся к сыну: – Воевода Вадим, дружину собери немедля. В било не вздумай ударить. Без сполоха надобно: чай, не враги в град лезут... Не мешкай! Делай, что велено! Тут я сам рассужу!

Сивой с Клещом дотащились до Плескова уже в темноте. На нетерпеливый стук в ворота из-за тына выглянуло недоумённое лицо дружинника.

   – Чего ломитесь-то на ночь глядя? – громко закричал он. – Вот пущу стрелу в глаз – враз утихомиритесь. Нешто не знаете, что князь Стемид указал никого в град ночью не пущать?

   – Отворяй, старый дурень! Протри гляделки, лешак тебя забодай, не видишь, тело князя принесли...

Дружинник заторопился к воротам.

Тревожный сполох загудел над уснувшим Плесковом. Люди выскакивали из изб полураздетыми, хватали первое попавшееся под руку оружие и бежали к подворью Стемйда.

   – Кто напал?

   – Откуда лезут?

   – На стены! – напирали, подбегая, задние. Но стоявшие впереди сбились в тесный круг, грозно и подавленно молчали. Страшная весть вскоре облетела всех. И мёртвая тишина установилась на площади, собравшей всё население града.

В центре огромной толпы, на кем-то брошенной ряднине, лежало тело князя Стемида. Запёкшаяся кровь коробила телогрею. Тут же стояли подавленные Сивой и Клещ. Убийцы, оказавшиеся в тесном кругу грозно молчащих людей, жались к кузнецу, словно надеясь на его защиту.

Сквозь толпу, ничего не видя перед собой, пробилась пожилая женщина. Надломленно упала на колени перед телом князя, и ночную тишину разорвал отчаянный крик:

   – Стемидушка!!!

От душераздирающего вопля первым очнулся старейшина Борич. Вдвоём с Нетием они оторвали женщину от бездыханного тела мужа, бережно передали в толпу:

   – Уведите…

   – Кто содеял злодейство такое? – повернулся Борин к Сивому и Клещу.

   – Вот они, Борин... – Клещ вытолкнул вперёд убийц.

   – Ножами они его, – подал голос Сивой. – По дороге пытали: кто такие, за что? Молчат. Только в поясах по мошне серебра было, вот. – И протянул старейшине кисы. Борин даже не взглянул на них. Кисы с серебром глухо упали на землю.

   – Серебро, говоришь? – переспросил старейшина Нетий. – Богатые, значит. Кто-то дорого за смерть князя нашего заплатил им. Кто? Кому смерть Стемида понадобилась?

Убийцы молчали. Только глаза их при свете факелов вспыхивали и гасли.

   – Гей, дружина! Калите железо! – мрачно приказал Борич. – Всенародно спросим: кому смерть Стемида нашего понадобилась?

   – Люди добрые, не надо железа, – срывающимся голосом запросил один из убийц. – Я и так скажу. Князь Трувор нас послал...

   – Трувор, бодричи, – приглушённо-яростно понеслось по площади. И тотчас же из дальней темноты эхом откликнулось:

   – Бей их!

   – Бей находников!

   – Погоди, люди! Только ли бодричам злодейство то надобно было? – пытался перекричать площадь старейшина Нетий. – Убивцы-то новеградцы...

Но было уже поздно. Оружие требовало крови. Через несколько мгновений окровавленные и обезображенные тела ушкуйников были выброшены за частокол.

   – К Изборску!

   – Смерть за смерть!

   – Согнать убивец с земли нашей!

   – Борич, вели в поход собираться!

Кипела ночная площадь. Старейшины повелели: рано утром идти в поход.

Рюрик опоздал. Удар плесковцев был настолько стремительным и неожиданным для Трувора, что тот не мог собрать в единый кулак даже свою немногочисленную дружину. Воины гибли по одному, дорого отдавая свои жизни, но гибли бесславно. Так же бесславно, в одиночестве, погиб и Трувор от меча кузнеца Клеща. Был тот меч не харалужный, но сила и солому ломит.

Таким же беспощадным оказался и удар по плесковцам подоспевшей дружины Рюрика. Радостные от одержанной победы, пьяные вражьей кровью, возвращались плесковцы к своему граду. Рюрик навалился нежданно-негаданно (спасшиеся из дружины Трувора принесли ему чёрную весть).

Короткой была сеча. Одним из первых пал кузнец Клещ. С пробитой головой свалился неподалёку от него рыбак Сивой, не успев досказать своего любимого:

– Лешак тебя...

Пал старейшина Борич. Пали многие.

Не разрешив собирать добычу, Рюрик повернул дружину на Плесков. Без защитников град отбивался всё же полдня. К вечеру во многих местах запылал частокол...

Изначальный наш Нестор-летописец пишет:

«...и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус – на Белоозере, а третий, Трувор, – в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же – те люди от варяжского рода, а прежде были славяне. Через два же года умерли Синеус и брат его Трувор. И овладел всею властью один Рюрик...»

В один год умерли младшие братья. Эпидемия (или, как тогда говорили, чёрный мор) по Руси прошла? Молчит об этом летописец. Хотя бедам людским наши летописи уделяли немало внимания. Наверное, не умолчал бы летописец о случившемся море. Следовательно, можно предположить, что не в море дело было. Тем более что дальнейшие события свидетельствуют: с неприязнью отнеслись новгородцы к Рюрику. Заслужил он неприязнь эту делами своими. А братья его? Лучше они были или хуже? Нет ответа в летописях. Но не природной смертью померли они...

В Плесков из Изборска прибыл одинокий возок. Воевода заметил его из окна одного из немногих строений, сохранившихся от пожара. Переборов раздражение – никого не допускал к себе, братья Трувор и Синеус каждую ночь приходили к его ложу, что-то пытались сказать ему и не могли, и оттого ещё больше гневался воевода, – Рюрик вышел во дворище. Глянул немилостиво на дружинников, на заляпанный грязью возок и от изумления широко раскрыл глаза.

Из возка вылез восьмилетний племянник Олег. Во взгляде его был застывший страх. Он не побежал к Рюрику, как бывало. Стоял нахмуренный, без улыбки. Следом за Олегом шагнула на раскисшую после дождя землю Хильдигунн. Увидела Рюрика, не выдержала, заплакала.

   – Как вы спаслись? – хрипло спросил Рюрик.

   – Трувор велел нам спрятаться в самой захудалой избе, – сквозь слёзы ответила Хильдигунн. – Там и отсиделись вначале, а когда кривичи взяли Изборск, мы с ним, – она прижала к себе Олега, – ушли в лес.

   – Но я же отобрал Изборск! – воскликнул Рюрик. – Где же вы были?

   – Мы не успели. Ты ушёл быстро. Воины из твоей дружины подобрали нас и привезли к тебе...

Их надо всех убивать, всех до одного. – Не проронивший за всю дорогу ни слезинки, Олег подавился рыданиями. Размазывая слёзы по лицу, он не по-детски тяжело смотрел на Рюрика.

Тот не пытался утешать мальчишку. Зачем? Пусть привыкает и копит гнев.

СЛОВЕНЕ НОВЕГРАДСКИЕ:
СЕРЕДИНА IX ВЕКА

Поле стлалось под копыта коней полёгшей рожью. Рюрик горячил коня, лицо его было угрюмым, недоступным. Хозяева полей поторопились разбежаться или умереть. Хлеб достался воробьям и воронам. Тем лучше. Все до единого пусть подохнут пока ещё оставшиеся в живых кривичи. Он, Рюрик, жалеть их не станет. Сначала весь, теперь они подняли руку на его род. Черёд веси придёт, а теперь выжечь и вытоптать землю кривскую. Великий Святовит должен быть доволен – Трувор отомщён.

По наезженным дорогам и малоприметным тропам разыскивала дружина деревушки и поселения. Обнаружив почерневшие крыши, вросшие в землю низкие срубы жилищ, доносили о том воеводе и ждали его распоряжений. После того, как неожиданная смерть от потайной стрелы нашла нескольких воинов в таких деревушках, лихачество оставили, не торопились врываться в избы.

Немногие из уцелевших в Плескове и Изборске кривичи, завидев конного или пешего дружинника, останавливались, склонив голову, пережидали или забивались в любую подвернувшуюся щель. В лесных, за болотами спрятанных селищах избы стояли пустые. Разочарованные воины с проклятиями брались за ставший привычным труд. Свирепый огонь гасить было некому. Там же, где захватывали жителей, не обходилось без стычек. Кривичи хватались за секиры и косы.

   – Берегите воинов, – без устали твердил Рюрик военачальникам. – Будут они – будет добыча, не станет воинов – наш черёд придёт предстать перед предками.

Снеульв радовался:

   – Что же ты, конунг Рюрик, сразу не сказал мне о такой богатой охоте? Я думал: чаще, чем меч в руках держать, на полатях придётся лежать. А тут знай веселись...

Рюрик угрюмо отмалчивался. Север кривской земли исхожен вдоль и поперёк. Немалая добыча стащена в разорённый Плесков. Пришлось дружине потрудиться – вместе с согнанными жителями возвести на месте сгоревшего новый частокол, срубить для себя десятка три изб. Опасливо косясь на воев, тюкали потихоньку топорами на пепелищах немногие из уцелевших плесковцев. Опорный пункт в любой земле надобен. С этим не поспоришь. А может, отстроить Плесков и сесть тут княжить? Или тому же Переясвету отдать?

Согласуясь с неторопливым шагом коня, приходили и уходили мысли. Княжить над полууничтоженными, полуразбредшимися по лесам кривичами – невелика честь. Южнее – на сотни вёрст непроходимых лесов, озёр, рек и болот – лежали земли тех же кривичей. Где-то там гордился своей неприступностью Смоленск. Но туда пока идти нельзя. Новеград – вот его забота. У словен есть хорошая поговорка: за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Его заяц – Новеград. Смоленск подождёт.

Новеград... А ведь Вадим собрал тогда дружину. По обоим берегам Волхова стояли, приготовив луки, поблескивая воронёными кольчугами, воины. Корабли плыли под сумрачными, неласковыми взглядами новеградцев. Дай им волю – засыпали бы стрелами. Да, Вадим успел, а вот он, Рюрик, опоздал помочь Трувору...

Пожарища сопровождали дружину воеводы. В осеннем прозрачном воздухе они были далеко видны. Сухое дерево горело жарко. Но кривичей нигде не было. Затаились в лесах? Значит, не смирились, не покорились. Рюрик убивал уже не из чувства мести – по необходимости. Кривичи должны встать на колени, признать его князем, платить дань. И Рюрик вновь торопил коня. Новые тропы приводили к пустым деревням. Даже случайно схваченный одинокий кривич вызывал у него в душе злое торжество. Где смерды? Куда спрятались? Кривич молчал. Так же молча падал, пронзённый копьём. Казалось, вся огромная земля вымерла.

   – Воевода, пора возвращаться. – На суровом лице Переясвета залегли глубокие жёсткие складки. – Мы зря теряем время. Кривичей нет. В лесные дебри облавой не пойдёшь...

   – Предлагаешь прекратить поход? – удивился Снеульв. – Мы с тобой воины, Переясвет, а не бабы, чтобы сидеть у очага...

   – Когда затрещат морозы, сам попросишься к очагу, – спокойно ответил Переясвет.

   – Ты предлагаешь вернуться? – задумчиво глядя на пламя костра, спросил Рюрик. – Хорошо, я согласен. Но куда? В Плесков, Изборск, Ладогу?

   – В Ладогу, – твёрдо ответил Переясвет. – Если ты ещё не забыл о Новеграде...

Рюрик пристально посмотрел на пятидесятника. Этот понимает. Уверен, что путь в Новеград лежит через Ладогу. А сам Рюрик уверен в этом?

   – Что скажете вы? – кивнул он Мстиве и Снеульву.

   – Конечно, в Ладогу, – поспешно ответил Мстива. – Зачем нам сожжённый Плесков? Там и людей-то почти нет, и смотрят они волками.

   – Мстива торопится в Ладогу к молодой Малке, – захохотал Снеульв. – Сам рассказывал, какие сладкие у неё губы. А я так тебе скажу, конунг. Для меня всё едино, возвращаться в Ладогу или оставаться здесь, у кривичей. Зимовать можно и в Плескове, а весной опять в поход...

   – По этим же деревням? – спросил Переясвет.

   – Конечно. – В голосе Снеульва Рюрик услышал беспечность.

   – Ты много их оставил после себя?

Снеульв озадаченно промолчал.

   – Зиму найдётся чем прокормиться. Но если ты собираешься оставаться здесь и летом – не завидую. Для твоего коня трава вырастет, но ты и твои воины – не кони. Надеяться, что смерды выйдут из лесов и вырастят хлеб, пока мы здесь, может только младенец...

Наступило молчание. Рюрик почувствовал в словах Переясвета не только горькую правду, но и осуждение. Хочешь править – не будь грабителем с большой дороги...

Военачальники ждали решения Рюрика.

Он не торопился с ответом. Слово произнести нетрудно, когда за ним стоит обдуманное решение. Уходить с кривской земли надо – это Рюрик знал и без подсказки Переясвета, хотя тот вроде бы и не ему, а Снеульву объяснил, чем грозит дальнейшее пребывание в разорённой земле. Но стоит ли возвращаться в Ладогу?

Чего стоит Ладога без Новеграда? Но посаженный Олелька – союзник ненадёжный. Добычу скупить – на это он готов... Но признать Рюрика князем новеградским, отдать ему власть?

Может, пообещать ему скрытно, что он будет основным и единственным купцом для дружины? И это вряд ли поможет. В руки Олельки и без обещания попадает почти вся добыча. Так было после похода на весь, так, наверное, будет и сейчас.

Добровольно посаженный власти не отдаст. На страже Новеграда и Вадим с дружиной. Нет, не словами надо убеждать новеградцев – силой! Значит, надо возвращаться в Ладогу и копить, собирать мощь. Пришёл Снеульв, придут и другие, Скандия богата воинами, им тесно на родине. Да и только ли Скандия? Найдутся дружинники и у бодричей, и у лютичей. Тёплые моря подождут. Воины нужны ему здесь, чтобы привести в покорность словен.

Стой, воевода, погоди. Не делаешь ли ты ошибки, надеясь на другие племена? А сами словене? Трувора соблазнили на недостойный воина поступок новеградцы, ушкуйники. Соблазняя, они и сами увлеклись службой Трувору. Тайные убийства воеводе не нужны. А воины?

Если в дружине будут словене, не придётся завоёвывать Новеград силой. Когда весь пришлёт дань, потребовать, чтобы выделили людей и в дружину. Охотников? Нет, они, что волки, в лес будут смотреть. Нужны подростки. Из них он сделает воинов – верных и послушных. Надо попробовать привлечь и словен, а может быть, и кривичей...

   – Возвращаемся в Ладогу, – подводя итог размышлениям, сказал Рюрик. – Сюда мы ещё вернёмся, Снеульв. Кривичи будут платить нам дань. У очага тебе долго сидеть не придётся. Надо торопиться. Озеро со дня на день может замёрзнуть...

Мстива привёз повеление посаженного: кораблям с дружиной остановиться перед входом в град, напротив соснового бора. Воеводу же Олелька приглашал к себе. Рюрик надел кольчугу, препоясался мечом и в сопровождении гребцов-воинов отправился на быстролётном челне в Новеград.

Памятуя смущение Олельки и его сына в прошлый приезд, воевода на сей раз отправился в градскую избу. От пристани до торговой площади, близ которой новеградские древоделы изукрасили добротные палаты для старейшин, рукой подать. Воевода шёл неспешно, по-хозяйски приминая каблуками супесь. За ним след в след – пятёрка воинов. Встречные уступали дорогу, с любопытством, глазами, вопрошая: кто такие?

Служка градский выскочил на высокое крыльцо – признал Рюрика через слюдяное оконце. Низко склонился:

   – Будь здрав, воевода Рюрик. Не ждали тебя так скоро... Посаженный приболел, в хоромах своих отлёживается. Войди в палату, воевода, – ещё раз поклонился служка. – Я извещу старейшину о твоём приходе. Хотел тебя видеть, авось и превозможет болесть...

Олелька велел передать, что прийти не может, и просил воеводу пожаловать в его хоромы. Рюрик выслушал служку с непроницаемым лицом. Видно, посаженный хочет разговора без свидетелей.

На широком подворье Олельковых хором воеводу встретил Вадим. Был он, как и Рюрик, в кольчуге, при мече, смотрел неулыбчиво. Поднял в знак приветствия руку и зашагал впереди по лесенкам и переходам, указывая гостю дорогу. Из одних дверей выглянула молодайка и – Вадим только глазом повёл – исчезла. Рюрик успел приметить крутое плечо и высокую грудь да румянец в полщеки.

У низкой двери дальнего покоя Вадим остановился, предупредительно постучался и, не входя, пропустил Рюрика.

В покое было полутемно, и воевода не сразу разглядел старейшину. Тот лежал на широком ложе под алтабасным[26]26
  Алтабасный – от алтабас – парча.


[Закрыть], красного цвета одеялом. Неприкрытой оставалась только голова с заострившимся лицом, неспокойными глазами, да ещё руки неподвижно чернели на красном.

   – Входи, воевода, – раздался тихий, прерывающийся голос посаженного. – Садись ближе. Не встаю, немочь одолела...

   – Не вовремя занедужил, старейшина, – с лёгкой укоризной ответил Рюрик. – Дел много накопилось...

Ему нужен был прежний расторопный и деловитый Олелька. Убедить старейшин, чтобы не препятствовали новеградцам вступать в его дружину, разрешить Милославе поселиться в Новеграде – сумеет ли немощный посаженный?

   – Сам ведаю, что не ко времени, да лихоманка не спрашивает, – поморщился Олелька. – Молви, воевода, о походе.

   – О сделанном что говорить, – немного помолчав, ответил Рюрик. – Сделанное тем и хорошо, что позади. А говорить надобно о том, что предстоит...

   – Не спеши, воевода, и сделанное надобно взвешивать безменом – прибыль оно принесло или убыток. Неразумно поступил, воевода. Слыхал, кривичей ты до смерти примучил, то в убыток тебе. Наказать надо было, страху нагнать, а до смерти примучивать нельзя. Отшатнутся от тебя кривичи, веры не будет. Размысли, польза ли от того?

   – Дань я их заставлю платить, – возразил Рюрик.

   – А и не заставил ведь. Значит, полдела содеял. Князем земли кривской не стал...

   – Стану. Осенью опять в поход пойду.

   – Много ли походом сделаешь? У нас ушкуйники так-то ходят. Их дело известное—добычу взять...

   – Мне тоже добыча нужна.

   – Я думал, земля, воевода, – устало откинулся на изголовье Олелька.

   – Хозяином земли без корней дружинных не станешь, – откровенно и потому угрюмо сказал Рюрик.

   – О каких корнях молвишь, воевода? – равнодушно спросил Олелька. Он терял интерес к беседе. Стоит ли обхаживать этого бодрича, если защитника Новеграда из него не получается? Ему только добыча нужна. Легковесен – ушкуйник, одним словом.

   – В дружине должны быть воины той земли, хозяином которой хочешь стать, – ответил Рюрик. – У меня таких нет. Но они должны быть, разве я не прав?

   – Давно к такой мысли пришёл, воевода? – оживился посаженный. – Что-то раньше я не слыхивал от тебя таких слов.

   – Давно или недавно – какая разница? Разве я не прав? – настойчиво-требовательно переспросил Рюрик.

   – Прав, конечно. Если бы раньше додумался до этого, не сотворил бы столько зла кривичам.

   – Э, что о сделанном говорить, – досадливо поморщился Рюрик. – Прошу, старейшина, помоги новеградцев в дружину привлечь...

   – Погодь, погодь, воевода, ты никак по-прежнему владыкой Новеграда хочешь стать? – Олелька привстал на ложе, глаза его впились в Рюрика. – Сколь раз говорено тебе: забудь о том. Служить Новеграду похочешь – хоть сейчас ряд уложим...

   – Ты не так меня понял, Олелька, – попытался исправить ошибку воевода. – Если в дружину пойдут новеградцы, не устоят и кривские, весь, да и другие потянутся – чудь, полочане, водь...

   – Я стар, воевода, в жмурки играть, – сурово, хотя и сдержанно ответил Олелька. – Владыкой новеградским тебе не бывать. О том не проси. Хочешь других земель – добывай. О Новеграде забудь. То моё последнее слово.

   – Жаль, Олелька, – с досадой хлопнул рукой по колену Рюрик. – Но будь по-твоему. Не дадут новеградцы дружинников – обойдусь. Этого добра много везде шляется, для меня хватит. Исполни другую просьбу. Сам знаешь, я в походах постоянно. Зачем Милославе в Ладоге жить? Хоромы её отца в Новеграде стоят.

   – А ты, её муж, будешь постоянно в град приезжать. Тако хочешь новеградцев привлечь? Эх, воевода, воевода... Не след бы делать того, ну да ладно. Пусть будет по-твоему.

   – Стемид-князь немало-таки бобров накопил, – круто повернул разговор Рюрик. – Мне они ни к чему. Не купишь ли?

   – Ох-хо-хо, воевода, вишь, немочь одолела, до бобров ли? – через силу произнёс Олелька, но глаза его потеплели. – Не забыл, чай, что за проход дружины через град в обе стороны мыт положен?

Рюрик дёрнул себя за ус, улыбнулся.

Последние вёрсты к Ладоге корабли пробивались уже по шуге. Морозец крепчал. Вёсла дробили тонкий лёд. На головном корабле Рюрик бодрил гребцов, торопил– через день по льду пешком ходить можно будет. Надо дойти до Ладоги и успеть вытащить корабли на берег. Без них дружине не обойтись. От гребцов валил пар; но они были веселы: конец похода, впереди отдых. Некоторые из воинов, нарушив обычай, везли с собой кривских пленниц. Рюрик словно и не замечал их присутствия. И военачальникам наказал не обращать внимания. Однако предупредил строго-настрого: драка возникнет или ссора – ни жёнок, ни воинов не миловать.

Ладога встретила многолюдством. Градские поднялись на стены, высыпали на берег. Привыкли к бодричам, своими считали. На варягов Снеульва всё ещё косились, но помалкивали. Да и корысть примешивалась: дружина из похода не с пустыми руками возвращается. Помнили весьский поход, не всё тогда новеградцам досталось, кое-что из добычи воинов к рукам ладожан прилипло. Надеялись, что и в этот раз так же будет.

На берегу распоряжался воевода Щука. Дело воинское знал он до тонкости: и катки были припасены, и канаты пеньковые. Не успели воины на берег сойти, как корабли один за другим под дружные совместные крики дружинников и градских оказались на берегу. И подпорки под корму и борта нашлись, и лестницы добрые – обо всём позаботился Щука.

   – Пошли, Щука. В хоромах, наверное, всё к пиру готово, – улыбнулся воевода и повернулся к военачальникам. – Сегодня пировать станем. Корабли разгружать завтра. Кому надобно, может отлучиться, но ненадолго. Пир как поход, на нём все в сборе должны быть. – И зашагал к своим хоромам.

На подворье Рюрика первым встретил Олег – выдержал характер, не побежал на берег, князем растёт. Вытянувшийся, с падающими на плечи белокурыми волосами, он стоял на крыльце рядом с Милославой. Как только Рюрик открыл ворота, Олег не выдержал, опрометью кинулся к дяде. Воевода улыбнулся, обнял его.

   – Мужчиной растёшь! Скоро в поход вместе пойдём.

Милослава склонилась перед Рюриком. Глаза лучше, чем язык, сказали, как ждала и как истосковалась она по нему. И он после долгого похода с радостным изумлением смотрел на неё. Похорошела Милослава: округлились бёдра, круче стала грудь, расцвело лицо.

   – Милослава, я сегодня даю пир дружине. Воеводы заслужили его. – И пояснил-попросил: – Помоги мне. Накажи челядинцам, чтобы никого не выделяли, обносили чарами всех в одноразье, а не по старшинству... То для меня важно.

Милослава вспыхнула румянцем, улыбнулась застенчиво, маленькие ямочки появились на щеках и пропали. Она вновь склонилась перед мужем.

В хоромы старейшины Блашко зачастили гости. Побывали не единожды Пушко, Домнин, другие помощники посаженного. Встретив на торжище кузнеца Радомысла, Блашко и тому запросто кивнул:

   – Что-то ты, оружейник, зазнаваться стал, и не заглянешь николи. Мог бы и зайти. По чаре мёду стоялого изопьём, поговорим по душам. Времена-то смутные идут, друг за дружку держаться надобно. Вишь, Рюрик ушкуйничает, а Олелька покрывает его да привечает...

В хоромах Блашко что ни день, то пир, что ни другой, то полпира, пированьице. Гости торговые, почитай, все перебывали, сладко ели-пили, хозяина-гостелюба нахваливали. Теперь, видать, очередь рукодельцев пришла...

Поклонился Радомысл старейшине, пообещал при случае наведаться и заторопился в кузню: работы много – воевода Вадим чуть не каждый день шлёт посыльных – сколь клинков отковали и колец кольчужных наготовили? И все к нему, Радомыслу. А он ведь не старейшина кузнечного ряда. Мало ли что люди уважают. Воеводу без ответа не оставишь – отправляй подмастерьев к другим мастерам, узнавай. Морока одна и делу остуда.

В кузнице Михолап варил разной закалки полосы воедино, чтобы будущий клинок не крошился, не ломался при ударе.

Радомысл, опоясавшись прожжённым передником, стал на привычное место. Шибче заработали меходувы, побелело пламя в горне. Сварка клинка дело хитрое, тонкое. К средней полосе, обычной, железной, надо наварить крайние, узорчатые. А они варятся из нескольких прутьев, по знанию и опыту мастера в горне выдержанных, перекрученных и раскованных в полосу. То ещё полдела. Соединить разные части, да так, чтобы и глаз не заметил шва, и при изгибе или ударе они единым целым оставались, в торец наварить стальную полосу – будущее лезвие – да свести-соединить будущие «щёки» с лезвием – то дело. Остальное: вытягивание черенка рукоятки, выборка долов, шлифовка – подмастерьям, пусть руку набивают. Мастер вновь возьмётся за клинок для последней операции – окончательной закалки.

Михолап собрался было сунуть в горн стальную полосу, чтобы приварить её к готовому бруску, но Радомысл стукнул молотком по наковальне, махнул ему рукой.

   – Из головы не идёт Блашко, – в раздумье сказал он другу. – В гости приглашал. С чего бы это, а?

   – В гости приглашал – идти надо, – с усмешкой ответил Михолап. – Не каждый день старейшины в гости кличут. А меды у них стоялые, чару хватишь, ноги в пляс сами пойдут. Сходи, друг, не пожалеешь...

   – Тьфу ты, – рассердился кузнец. – Ему дело, а он безделицу...

   – Да како ж то дело, Радомысл, – примирительно и уже серьёзно сказал Михолап. – Неуж в самом деле не ведаешь, зачем понадобился? Олелька не встаёт уже, уразумел? Князя-воеводы нет, посаженный вот-вот к праотцам отправится, Новеградом править кто-то должен. Вот Блашко и стелется травой-муравой.

   – Я ж не старейшина. Чего ему со мной балясы точить?

   – Ты не старейшина, и я не воевода, но Блашко добре ведает: какое ты слово молвишь – его все кузнецы подхватят, ну, а в дружине и мой голос не последний...

   – Он что, и тебя приглашал?

   – Эх, Радомысл, Радомысл, простая душа. Я у старейшины вчера ещё побывал, медов стоялых пивал, разговорами сытными заедал.

   – Так чего ж ты раньше молчал? – рассердился кузнец. – Меды стоялые, меды...

   – Ну прибег бы я к тебе ночью с вестью, что Блашко посаженным хочет быть, что-нибудь изменилось бы? Не Блашко, так другой будет. А может, тебя на вече выкрикнуть, а? – улыбнулся Михолап. – Чем не посаженный? Торговых гостей да старейшин поприжмёшь, смердам леготу сделаешь. Только моих дюже не балуй...

   – Тебе бы только зубы скалить, – с сердцем махнул рукой Радомысл. – Али нас то не касается?

   – Опоздал, друг Радомысл, – серьёзно ответил дружинник. – Блашко уже всех старейшин да нарочитых на свою сторону переманил. Даже Вадим не возражает. Вы вот тогда старейшин отставили, надеялись – лучше станет. Стало? Молчишь. О чём Олелька с Рюриком этим, лихоманка на голову его, разговоры разговаривает, знаешь? И я не знаю, хотя и в хоромах его часто бываю. То же и с Блашко будет, не с Блашко, так с Домнином...

   – Вот и надо не из нынешних нарочитых, – возразил Радомысл.

   – Я ж говорю: тебя на вече выкрикнуть надобно, – рассердился Михолап. – Ты крикнешь против Блашко, думаешь, тебя все ковали поддержат? Их рукоделье кто забирает, не Блашко ли? А древоведы, гончары, ладейщики из чьих рук кормятся? Забыл?

   – Трудами своих рук кормятся, – стукнул молотком по наковальне Радомысл. – Понадобится, и без торговых гостей нарочитых жить станем. Деды жили, и мы заможем...

   – Деды, – с лёгкой усмешкой протянул Михолап. – Гляжу на тебя, вроде умный мужик, а иной раз такую дурь скажешь. Деды... Ты бы ещё Славена вспомнил. Они родами жили, старейшин почитали. Те роды блюли, волю богов исполняли. А тебя, вишь, старейшина в гости зовёт, а ты кобенишься. При предках-то рукодельцы не только своё дело робили, жили как все в роде: хлеб ростили, охотились. Рукомеслом своим меж делом занимались. Ныне же наоборот – рукодельцы землю пашут меж делом своим. Тебя вон из кузни не вытащить. Она тебя кормит, а не земля. И других так же. Вам и на торжище идти самим неколи. Тем и пользуются старейшины да гости торговые. Это у предков старейшины честь рода блюли и о роде думали. Ныне больше о своей мошне заботятся. А мы по-прежнему думаем, что они ближе к богам, чем к земным делам, стоят.

   – Но прошлый раз с ними круто обошлись, – не сдавался Радомысл.

   – Ну не дурило ли ты, а? Припомни, тогда бодричи граду угрожали. А теперь Рюрик в Ладоге смирно сидит. Олелька помрёт, другого выкрикнут, так чего ради шум? Вороги нападают, что ли?

   – А всё едино не так, – сжал кулаки Радомысл. – Ну да ладно, пойдём робить...

Посаженный старейшина Олелька умирал тяжело. Жилистое высохшее тело никак не хотело расставаться с жизнью.

Проваливаясь на короткое время в тяжёлый сон, Вадим, как от толчка, просыпался, торопился в горницу. Заслышав шаги сына, Олелька чуть слышно шептал, морщась от накатывающей боли в груди:

   – Жив я ещё, жив, – и в изнеможении закрывал глаза.

Вадим страшился смотреть на его лицо. Казалось, на ложе лежит кто-то чужой, незнакомый и страшный. А властный отец, которого он побаивался и которому подчинялся с первого слова, куда-то исчез. От отца в лежащем на ложе старике ничего не осталось.

   – Жив ещё... Измаялся ты со мной. Потерпи. А пока сядь... Хочу молвить чего за жизнь... Разговор... долгий будет. Дом веди... как я вёл... Торговлю... со старыми. Поладь с Рюриком...

   – С Рюриком, батюшка?

   – Я ж... сказал... Добыча у него всегда будет... И продавать он её будет... Пусть тебе...

   – Но он...

   – Знаю... В Новеград не пущай... Пока дружина у тебя... Князем он не станет... Не хозяин... Ушкуйник... Силой полезет, гони... Милославу в град пустите... Нашей земли... Люди не поймут... Больше полста воинов не пущай... Об этом со старейшинами говорить буду... Рассветёт – позови... Пора...

   – Батюшка, не хотел молвить, но старейшины к Блашко тянут. Его на место посаженного прочат.

   – Пусть их... – после долгого молчания прошептал Олелька. – Лучше бы другой... Поздно... Сговорились... Блашко... Он Рюрика приглашал... Смотри Новеград... Рюрика не пущайте... Да не о том я хотел... с тобой... Погодь, передохну...

В горнице наступила тишина. Вадим даже дыхание сдерживал, чтобы не потревожить отца, смотрел в пол, чутко ловя ухом малейшие изменения в хрипах умирающего. В голове молотом стучали два слова: «Смотри Новеград... Смотри Новеград...»

   – Людмилу привечай... – заговорил вновь отец. – Береги. Не обижай... Она добрая жена... Дети будут – учи, наставляй... Честь блюдите... и род наш... Жёсткого сердца ни на кого не имей. Со Стемидом... нехорошо я... Прогневил богов... Обидел он меня. Давно было... Вот и расплата...

   – О чём ты, батюшка?

   – Непотребной крови не лей, – с трудом повернул Олелька к нему чужое лицо. – Кровь кровью отзовётся... Ладно, иди... Позови старейшин... Потом доскажу...

На беседе посаженного со старейшинами Вадим не присутствовал. Ввёл их в горницу, рассадил по местам, хотел остаться, но отец молча, глазами, указал: выйди, мол, за дверь. Разговор был долгим. Наконец старейшины вышли, и Вадим видел, как гордо нёс голову Блашко. Значит, батюшка согласился на его посадничество.