Текст книги "Варяги"

Автор книги: Михаил Альшевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

   – Зачем так? – с укоризной спросил Пушко. – Чай, мы новеградцы...

   – А не всё едино, так не юли. Уговорились с Олегом?

Пушко хотел было обидеться на это прямое и грубое «не юли», но сообразил, что не следует давать предлога для прекращения разговора.

   – Воеводе Олегу в этом деле ни я, ни старейшины не помощники, – осторожно, но достаточно твёрдо сказал он.

   – Добро хоть до этого твои старейшины додумались. Видно, почуяли, что иного им словене не простят. А не боитесь, что Олег повторит побоище?

   – Я ж тебе сказал, – с хитринкой улыбнулся Пушко. – Посаженному при князе в воинские дела вмешиваться не пристало. Пущай сам князь с воеводой сзывают новеградцев на рать...

   – Как мыслишь, Радомысл, удоволит Олега такой ответ посаженного? – глянул на кузнеца Михолап.

   – Не по нутру придётся...

   – Вот и я так мыслю. Без нашей помощи не выбраться старейшинам из сетей воеводы. Не удоволится он отказом...

   – Без вашей? – деланно удивился Пушко.

   – Как посаженным стал, – качал осуждающе головой Михолап, – так и забыл, что словене всё важное миром решают?

   – Ныне воевода княжеский решает...

   – Правду молвил: княжеский воевода, не наш. Вот пусть он своей дружине и указывает. Али ты на другое согласен?

   – Моего согласия не спрашивают...

   – Так и будет, доколе в разные стороны тянуть станем. А ежели миром нашу волю воеводе скажем...

   – Где он, мир-то? – настороженно обронил Пушко. – Может, вече скликать прикажешь?

   – Веча пока не требуется, – спокойно ответил Михолап. – А в новеградцах не сумлевайся. Без веча обойдёмся...

   – Ты всё вокруг да около. Заикнулся о помощи, так уж кажи, – потребовал Пушко.

Михолап долго, оценивающе смотрел в глаза посаженному. Вроде и переменился Пушко, а всё едино не тот. Но другого сейчас нету, о другом думать будем, когда бодричей-варягов выгоним. А ныне... Без слова посаженного к земле словенской и соседям не обойтись.

   – О помощи в свой черёд скажу. Прежде поведай открыто, разве не приспела пора бодричей-варягов с земли нашей выгнать? Пошто о том только рукодельцы со смердами мыслят, а нарочитые в стороне?

   – Знать надобно, сумеем ли одолеть?.. Пожитье нелегко копится, потерять же его враз можно. А в другом – что ж, нарочитые разве не словене, им, что ли, любо под чужим воеводой жить...

   – Благодарствую и на том, – сурово ответил Михолап. – Знать, я меньше вашего пожитья имел, да Рюрик им покорыстовался. А теперь, вишь, мы дружину его гнать станем, а вы со стороны смотреть?

   – Если есть уверенность, что их выгнать можно, то кто ж из словен в стороне останется? Но... я знать хочу, не повторится ли как с Вадимом?

   – Ладно, Пушко. Думаю, столкуемся мы. А теперь о помощи, – придвинулся Михолап к посаженному. – Когда Олег пугать тебя начнёт порубом али ещё чем, скажешь, что новеградцы за тебя ратиться станут. Не сумлевайся, так и будет. – Он оглянулся на Радомысла, тот молча кивнул в знак согласия. – Ежели не подействует, добавишь: не только новеградцы, но все словене на них навалятся. Не останутся в стороне и ладожане. К воеводе пойдёшь послезавтра – нам град подготовить надобно.

   – А что, Щука только противу Олега замыслил али в самом деле от Новеграда отложиться решил? – сверкнул глазами Пушко.

   – Воевода Щука поклон тебе шлёт, – улыбнулся Михолап.

   – Твоих рук дело?

   – Наших, – ответил дружинник. – И ещё: коли не образумится Олег, сообщи ему, что дани от веси и других земель пусть больше не ждёт.

–Со всеми сговорились?

   – Нет, – чистосердечно признался дружинник. – К кривским и чуди сам пошлёшь людей, от имени Новеграда говорить будешь.

   – Дело общее, посаженный, – подал голос Радомысл. – Надобно и тебе потрудиться.

   – Вестимо, – согласился Пушко. – Но пока ничего Олегу я говорить не буду. Не след раньше времени упреждать его. К кривским и чуди людей пошлём. Речь поведём не токмо о дани. Пусть людей на помощь пришлют, как срок подойдёт. Ныне же захочет воевода на Ладогу идти – пущай идёт. Соберёт ли новеградскую рать – не ведаю, – с улыбкой глянул на Радомысла. – А с дружиной своей пущай идёт.

Выдержит ли твердыня осаду до весны? – озабоченно спросил Михолапа.

   – До весны выдержат. К тому ж можно и опередить воеводу, отправить в Ладогу новеградцев...

   – То дело не моё. Сумеете отправить – добре, не сумеете – пущай Щука сам оборону держит. Посаженному в такое дело вмешиваться не след.

   – Ладно, – покладисто согласился Радомысл. – Подберём дружину малую...

   – Торопиться не надо, – возразил Пушко. – Когда ясно будет, что Олег противу Ладоги идёт, тогда... Как бы дружина твоя в Новеграде не понадобилась...

   – Быть по сему, – поддержал его Михолап. – Простоит Олег до весны под Ладогой, а дале как мыслишь?

   – По весне вы его в Новеград не пустите, – прищурился Пушко. – Али не так?

   – С твоей помощью, посаженный, – весело ухмыльнулся Михолап. – Дюже не удивляйся, ежели краем уха услышишь, что по твоему повелению смерды в селищах противу Олега собираться учнут...

   – Смотри, чтобы до него та весть не дошла. Раньше времени к праотцам отправляться резону нету...

   – Авось живы будем, Пушко. Теперь прощевай, не забывай Радомысла в гости приглашать. Он знает, где меня найти...

Олег кричал и топал ногами, как заликовавшая девка, которой приспела пора замуж идти, а женихов нету и не предвидится. Но посаженный со старейшинами стояли на своём: и сами мы, воевода, в твоей воле, и градские – тож. Клич кликнешь – пойдут ратиться, до такого дела всегда охотники были. А и немного ж тебе воинов надо, своя дружина могутная, нешто с Ладогой не сладишь?

Посаженный прямо заявил: ежели с ним и старейшинами что случится, пусть воевода на себя пеняет, не простят ему того новеградцы, недовольство сильное может выйти. Рассвирепел воевода, повелел ярлу Снеульву готовить воев к усмирению непокорных новеградцев.

Пушко низко поклонился и дерзко ответил:

   – Не посетуй, воевода, коли новеградцы дрекольем твою дружину встретят. – И добавил с явным укором: – Мир меж нами и любовь, их крепить надобно, а не рушить...

И Милослава, тётка родная, решительно заявила Олегу:

   – Ежели вздумаешь в граде побоище учинить, пойду против тебя. Новеградцы меня послушают. Тебе понять надобно: коли с ладожанами один управишься – в Новеград тебе путь открыт; насильно градских в поход поведёшь – вернёшься ли оттуда, не знаю...

Как только установился по Волхову санный путь, Олег, оставив в градце малую часть дружины, выступил к Ладоге. Ни один из новеградцев не пожелал добровольно принять участие в том походе.

Зима выдалась гнилой. Лёгкие морозцы сменялись слякотью. Часто пуржило. У воинов ныли застарелые раны. Трудным стал подвоз пропитания, да и те обозы, что, выматывая лошадиную силу, добирались к Ладоге, доставляли с каждым разом всё меньше и меньше прокорма. Олег гнал гонцов к Пушко, те возвращались с ответом посаженного: нет хлеба в поселье – сами оголодали. Ярился Олег, порывался скакать в Новеград, но сдерживал себя – оставить осаждённую твердыню на Переясвета со Снеульвом нельзя, не управиться им. За твердыней и дружиной глаз да глаз нужен.

Без былого азарта вели осаду воины. Особенно тяжко приходилось ночами. В наспех ставленных избах (старое городище Щука частью разобрал, частью спалил) намаявшиеся за день воины не находили приюта, мёрзли.

Помощи и поддержки ждать было неоткуда. Дружина измаялась. Уже никто с вожделением не говорил о добыче. Стены твердыни по-прежнему оставались неприступными, крутые валы поблескивали льдом, ветер наметал у их подножий глубокие сугробы.

Втайне Олег смутно надеялся, что дружина, иззябнув и изголодавшись, сама потребует приступа, чтобы покончить с Ладогой одним ударом и провести остаток зимы в тепле. Но чем больше отлетало коротких дней, тем меньше оставалось надежд. Боевые действия с обеих сторон велись вяло. На стенах стыли в неподвижности ладожане – ни злых выкриков, ни насмешек не раздавалось оттуда. Но стоило неосторожному дружиннику перешагнуть натоптанную стежку, как со стен бесшумно срывались две-три стрелы. Щука показал себя воеводой изрядным – ладожане не дремали. С неудовольствием заметил Олег: людей в крепости прибыло. «Из окрестных селищ согнал смердов», – решил воевода. Предчувствие неудачи закрадывалось в душу, но отступать было поздно: и ладожане, и новеградцы могли усомниться в силе дружины.

Ко всем бедам добавилась и нежданная – весь не прислала ежегодной дани. Все сроки прошли, а обоз с Белоозера не приходил.

– С Ладогой на быстрый успех надеяться нечего, – сказал Олег ярлу Снеульву. – Осада затянется. Щука на вылазку не решится. Поэтому готовь к походу на весь малую дружину – человек в полста. Весь проучить надо, чтобы навсегда забыли о непокорстве.

На другую ночь, в пургу, неведомо куда исчезли три пятёрки дружинников. Были они из разных десятков, воины молодые, ничем себя не проявившие. Что пропали – полдела, настораживало другое: по всему выходило, не просто сгинули в снегах, а ушли преднамеренно, подготовившись. Не оказалось на месте лыж и воинского припаса, им принадлежавшего. О таком деле пришлось доложить воеводе. Тот спросил: знали ли беглецы о походе на Белоозеро? Снеульв сказал, что тайны из такого похода не сделаешь. Олег повелел разузнать, откуда и как в дружину попали исчезнувшие. Выяснилось: все из числа тех волчат, что по приказу князя Рюрика были отобраны у весьского племени.

Олег жёстко глянул на Снеульва.

– То урок нам на будущее, ярл. Отмени поход. Не будем дробить силы, коли не сумели нежданность использовать...

В трудах безрадостных, без пользы силы отнимающих, проходила зима. Олег надежды возлагал на весну. Непосеянное зерно не вырастет, весенний день год кормит: так или иначе, но Щука весной должен отворить твердыню. В воинской науке терпение и ожидание не всегда трусости равны.

Михолап лишился покоя. Где на дровнях, а чаще пешком кочевал от селища к поселью. Вёрсты меж ними не меряны – испокон веку любили словене нетеснимое раздолье. На его зов собирались смерды, внимали ему, неторопливо кивали головами, соглашаясь: пора дать пришлым от ворот поворот, засиделись. Рассудительно прикидывали, когда лучше трогаться в путь, чтобы ко времени поспеть в Новеград; кому от поселья идти, а кому остаться, дабы порухи хозяйству не чинилось.

   – Словене вольность свою завсегда блюли больше жизни, – неизменно заканчивал разговор с мужиками Михолап. – Не посрамим и мы чести словенской!

   – Не посрамим! – откликались вразнобой собравшиеся и испытывающе оглядывали друг друга, обступали дружинника, крепко жали ему руку, хлопали по плечам, а бабы уже тащили для дальней дороги берестяной короб со снедью.

Слухом земля полнится. Призыв Михолапа разрастался и ширился, докатился и до Залесья. И хотя постарели чудом уцелевшие в давнишней новеградской сече мужики и с тех пор не бывали в Новеграде, но поседевший Ратько первым твёрдо сказал Михолапову посланцу: «Пойдём. На такое дело все пойдём».

Уверенно почувствовал себя и старейшина Пушко. По настроению градских всё больше убеждался: не зря поверил Михолапу, на этот раз воеводе Олегу не устоять. А коли так, заслуга изгнания иноплеменной дружины ему чести придаст. Правда, новеградцы на гнев скоры и привередливы (сегодня не знаешь, что им завтра захочется), но поднять голос против того, кто изгонит пришельцев-хитников, скоро не осмелятся. Значит, надо торопить события.

Пушко созвал старейшин, поведал о задуманном. Те поперву ужаснулись: жили тихо, и вдруг – на тебе, опять лихолетье и разор. И воли нам той не надобно, вольные-то с сумой по миру ходят, уж вольнее их нету. Как бы и нам так-то не пришлось, посаженный.

Недомыслие старейшин вынудило более подробно рассказать о замысленном и вырешенном, пришлось и о Михолапе с Радомыслом упомянуть. Не хотелось того делать – пусть бы старейшины думали, что Пушко сам принял столь важное решение, но пришлось. Иначе помощников своих не убедить. Без них же в открытую действовать поостерёгся.

Сговорились. Обсудили, как повести дело и после изгнания Олега. Михолапа, конечно, воеводой градским надобно определить, заслужил, да и рукодельцы го смердами сумятицу поднять могут. Радомысл? Об нем речи нет. Коваль, пусть себе и куёт. Воевода будущий без заказов его не оставит. О другом голова болит. Без сечи бы обойтись. Тогда последнему смерду понятным станет, что не Михолап со своими ратными, а они, старейшины, умом своим бодричей-варягов с земли словенской согнали.

Ежели Олега устрашить – подобру уберётся. Сил собрать поболе, но к Ладоге не ходить. К Олегу мужей добрых отправить для переговоров, а чтобы уверовал в мощь нашу, дружину малую, что тот в градце оставил, вышибить. Боям деваться некуда, к твердыне побегут, воеводе о новеградцах поведают. А тут и наши мужи подоспеют. Олегу волей-неволей придётся согласиться с требованием оставить землю словенскую. На Новеград не полезет, устрашится – на загривке Щука будет висеть. Поклонится миром – пропустим через град, пущай на юг уходит.

Первое дело – рать словенскую собрать. Михолапу помочь в том надобно. Чем помочь? А не препятствовать смердам. Рукодельцам тож послабленье сделать. При случае и самим голос противу Олега возвысить, чтобы градские слышали. Другое дело: к кривским, поспешая, гонцов слать, двух старейшин, чтобы честь по чести. Говорить с ними уважительно, почёт казать, но и своего достоинства не умалить. Пусть известят Олега, что дань давать отказываются и ратиться с ним будут. И в Новеград хоть малую дружину свою пришлют.

Всё вырешили старейшины, разошлись довольные. Пушко отправил челядина к Радомыслу – звать на тайный разговор. Кузнец подивился расторопности старейшин и обещал разыскать Михолапа и поторопить со сбором ратных.

   – А в граде всё готово, посаженный. Выступать можем...

   – Когда выступать – то воевода решать будет, – улыбнувшись, ответил Пушко. – Воеводой же, окромя Михолапа, быть некому. Так и передай ему: пущай в Новеград возвертается. Жду...

Первые ватажки ратных из дальних поселий и селищ начали прибывать к Новеграду, как только зима на весну повернула. Ночами изрядно подмораживало, и далеко окрест разносились скрип подъезжающих дровен и сдержанные голоса мужиков.

Ратников набралось много, уже и размещать их стало некуда. Нарочитые, крепя сердце – как бы не растащили чего, – позволили располагаться на своих подворьях. Рукодельцы подбирались в своих избах без возражений: в тесноте – не в обиде. Радушно делились припасами.

Сила прибыла немалая. Оружия мало кто имел, но увесистой дубиной, секирой, остро отточенной, запасся каждый. Кузнецы работали с утра до ночи. Но Михолап видел: всех ратных мечами вооружить не успеют. К тому же научить смерда мечом владеть – время требуется, и не малое. Его же ратные больше к топору привычны.

Посаженному с лукавой хитринкой сказал:

   – Тесно в граде стало. Сподручнее будет ратных в Рюриковом градце поселить. Как мыслишь?

   – Там же варяги, – деланно удивился Пушко.

   – Какие варяги, десятка четыре воев наберётся, да и те не разбежались ли? Что-то давно никого из них в граде не видно...

   – Так ты хочешь...

   – Пора! – потвердел голосом Михолап.

ЭПИЛОГ

Просторные новоставленые хоромы воеводы новеградского Михолапа смотрят изукрашенными оконцами на Волхов-Мутную. Два года минуло, как хитрознатцы-плотники, посадив наверх крыши затейливо рубленного коня, подступили к воеводе с извечным. «Конь наверх – брагу на стол, хозяин. С хоромами тебя!» Два года. Не впусте стоят хоромы, каждый день толчётся в них народ – к воеводе кому дело не найдётся? – а Михолап всё ещё чует запах свежерубленой сосны. Рукодельцы для своего воеводы постарались на славу.

Каждый вечер, прежде чем отойти ко сну после многотрудного дня, оглянет Михолап тоскливо спальный покой, тяжело вздохнёт. Вспомнит старую, с низким потолком, потемневшую от времени, неухоженную избу, что разорили бодричи-варяги, вспомнит жену-старуху. И изба неказистой была, и старуха частенько бурчала, недовольная, а дышалось вольготней. Нет избы, нет старухи. В ту весну, когда обложил он Олега под Ладогой, померла старуха. На чужих руках, и дочери рядом не оказалось. Молвили люди: легко убралась, не мучилась. А и то – немало выстрадала в последние годы, пока он по лесам да селищам мотался, землю на варягов поднимал.

В новых хоромах дочь Домослава всем заправляет. Внук Олекса по горницам колобком катается. Ладный парнишка растёт, бойкий, не по возрасту смышлёный. Отрада Михолаповой старости. Хоть и знает внук, что дед – преславный воевода, а, разыгравшись, командует им. Дед подчиняется и, если допустит оплошку какую, без оправданий выслушивает упрёки внука:

– Ну что ж ты, дед? А ещё воевода!

Воевода. Второй человек в граде после посаженного старейшины. Почёту, уважения – никогда раньше такого не знавал. Люди каждое слово со вниманием ловят и исполнять не ленятся. На земле словенской мир и покой учинились. Варяги и прочие с Олегом на юг убежали, о них и вестей нету. Сгинули. Насовсем ли? Краем уха прослышал Михолап, что Олег среди полян сел, а прежде чем сесть, какое-то непотребство в их земле учинил.

Чтобы вызнать дело досконально, отправил по весне воевода в земли полян проведчика. Не вернулся ещё тот, не приспело время. До полян путь неблизкий...

Наверное, и вовсе не отправлял бы проведчика, кабы не внук. Заиграется с ним Михолап и нежданно-негаданно на память другой малец падёт – князь Игорь, сын Милославы. Хитростью выманил в последний день пребывания своего на словенской земле воевода Олег сына Рюрика в свою дружину. И мать не заподозрила неладного, а он, Михолап, спохватился слишком поздно. Дружину в погоню слать – старейшины вздыбились. Пересылками требовательными, угрозливыми с Олегом обмениваться – впусте время тратить: не для того ушкуйник князя с собой увёз, чтобы назад с почётом возвернуть.

Без кровинки в лице металась по граду Милослава. Простоволосая, постаревшая, в сбившейся одежде. Неистовым огнём горели её глаза, с губ срывались торопливые проклятия.

И вот теперь, глядя на внука Олексу, корил Михолап себя: по его вине где-то сгинул с воеводой Олегом князь Игорь. И пропажу княгини Милославы тож брал на свою совесть: не выполнил обещанного, не помог. Милослава же, пометавшись по граду три дня и не найдя заступников, никому боле слова не молвила. Позже прознали: велела челядинам снарядить лёгкую ладью и отправилась по тому водному пути, что издревле в греки ведёт. С тех пор о ней ни слуху ни духу. Мыслимое ли дело одной, без доброй дружины, отправляться в путь, который через столько земель пролегает. По берегам рек зверья дикого несчитанно, а хуже всякого зверья лихие люди: зверь-то от человека бежит, лихие люди – на него. Сама сгинула и душу Михолапа увела за собой. Лишился покоя старый воевода. Во сне Гостомысл к нему приходил и укоризненно седой головой покачивал: «Что ж ты, гридень, за любовь и ласку мою к тебе содеял?»

Сидит воевода в хоромах своих, ворошит душу прошлым, поглядывает через слюдяное оконце на Волхов. Бьёт волна в берег, ярится, пенится. Тучи небо заволокли, то дождиком брызнут, то сиверком дохнут. Осень подступает, не успеешь оглянуться, дождик снегом обернётся...

А проведчика всё нет и нет. Коли не успеет по живой воде возвернуться, значит, ждать его будущим летом. Кто ж из разумных рискнёт в зимнюю стужу в одиночестве по рекам да волокам судьбу пытать?

Вернулся Костина-дружинник, когда в воздухе белые мухи закружились, а воевода Михолап уже и надежду потерял до будущего лета увидеть его. По облику истый торговый гость: кафтан наглухо застегнут, тёмного цвета порты в поршни заправлены, подстрижена и аккуратно расчёсана борода, взгляд не гордый, но и не услужливый, собой невысок, но крепок, от ветров и морозов лицо задубело. Михолап поперву и не признал его – привык видеть в воинском доспехе.

   – Ты, Костина?! – удивился проведчику. – Садись, поведай, что повидал-проведал... Эй, кто там? Медовухи! – крикнул в приотворенную дверь.

   – Повидал много чего, – неторопливо начал проведчик. – Сперва о главном скажу. Пока что князя Олега нам опасаться нечего. Занят он собиранием полян....

   – Собиранием?

   – Не удивляйся, воевода. Смутил меня князь Олег. Не довелось с ним баять, но многие о нём по-доброму судят, хотя и разное говорят. Не только свою дружину в чести держит, но и полян не примучивает, князем себя разумным кажет...

   – А Игорь, Игорь где?

   – При князе живёт, – улыбнулся Костина. – Видел я его и говорил даже с ним маленько. Твёрдый вьюнош растёт...

   – То добро, – облегчённо вздохнул Михолап. – А княгини Милославы не встречал ли?

   – Весь Киев обошёл, воевода, многих пытал. Никто не видел и не слышал о княгине...

Помолчали. Отвечая своим сокровенным мыслям, Михолап негромко, с грустью сказал:

   – Наверное, и вправду так пожелали боги...

Не поняв воеводы, Костина всё же согласился:

   – Без воли богов такое свершиться не могло. Поляне признали Олега князем без великого шума и брани, отворили ему грады свои. И в дружину идут, служат ему...

   – Как же могло случиться такое? – в недоумении поднял бровь Михолап. – У нас лютовал, а там...

Костина огладил бороду, развёл руками, голос потерял уверенность.

   – Многажды думал я о том, воевода. Не знаю, прав, нет ли, но мнится: то, что случилось у нас, для Олега великим уроком обернулось. Понял он: одной своей дружиной никого не подчинить. На то согласие самой земли надобно. Вот и начал искать дружбы полян. Поляне же согласились – им князь сильный надобен, соседи у них немирные. К тому же и Аскольд души полян к варягам повернул...

   – Ушёл от Рюрика ярл, в некоторых землях пытался сесть, но люди тамошние встречали его боем. Поляне же приняли у себя – им тогда степняки походом грозили. Варяги тех степняков помогли прогнать. Так меж полянами и ярлом варяжским любовь пошла. Тут и Олег поспел. С князем Полянским Диром да ярлом Аскольдом не по чести поступил, хитростью их извёл и сам в место княжеское сел...

   – Попомни, Костина, плохо кончит воевода Олег, – задумчиво откликнулся на рассказ проведчика Михолап. – И опять же, не его мне жалко, а князя нашего Игоря. Чему обвыкнет, видя с малых лет кровь и междоусобицу?

   – Игорь после Олега князем полян станет, а он ведь и наш князь, словенский...

   – Одному князю в двух землях быть неможно...

   – Но две земли под одним князем могут быть, – возразил Костина.

   – Меж словенами и полянами земли кривичей, полочан, родимичей, северян, вятичей, древлян, – начал загибать пальцы Михолап. – Это ж получается, чтобы Игорю князем быть словенским и Полянским, надобно и эти земли подчинить, так, что ли?

   – К тому идёт, воевода. Мы с тобой, может, и не доживём до этого, но Игорь-то молодой...

   – Это уже не земля будет, ежели все племена под одним князем собрать, – не слушая проведчика, отдался своим мыслям Михолап. – Это уже что-то другое будет. О таком и Гостомысл не мечтал...

   – Внуки шагают дальше дедов...