Текст книги "Варяги"

Автор книги: Михаил Альшевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Часть третья
СТУДЁНАЯ ЗЕМЛЯ

НОВЕГРАД: ВТОРАЯ ПОЛОВИНА IX ВЕКА

По улицам Новеграда забродили робкие ещё запахи весны. Новый закуп Блашко – Ждан – с тоской смотрел в высокое голубое небо, по которому лениво плыли на недосягаемой высоте облака. Тоска накатывала с каждым днём всё сильнее и сильнее. Спать ложился – перед глазами Залесье, утром, ещё не открыв глаза, тянулся за лаптями, но рука не находила их на привычном месте, и он, сообразив, что спит которую седмицу не в родной избе, а в людской посаженного, в сердцах поминал лешего. Жена с малолетними детьми оставалась в селище, а ему Блашко велел идти в Новеград, работать на подворье, чтобы не ел зря хлеб в Залесье. К посевной обещал отпустить домой. Отпустит ли? Теперь воля не своя…

Тут же, на подворье, трудился и старик Бортник. Даже охотника Ратько не оставил Блашко в поселье, несмотря на то что тот клялся всеми богами, обещая за зиму наполевать векши, лису обещал, утверждал, что приметил берлогу хозяина леса. Ничто не помогло. Дворский только гаркнул, чтобы собирались побыстрее, ему недосуг валандаться с ними. И поплелись мужики по устоявшемуся льду в Новеград вслед за пустыми санями, на которых привезён был залесчанам скудный хлебный припас. Позади оставались родные избы, голосящие бабы и ревущая детвора.

Как там семья без Ждана зиму пережила? Храни её боги!

Трапезовали поздно. Животы аж подвело, а стряпуха всё не торопилась с обедом. Проходя мимо Ждана, Ратько угрюмо молвил:

   – Так-то, брат, тут не крикнешь: жена, есть хочу!

   – А ты попробуй. Может, дворский смилуется, по шее даст, – невесело пошутил Ждан. Ратько только глазами сверкнул на суетящегося поодаль хозяйского надзирателя и помощника.

   – Недаром говорится: не селись возле богатого двора, ибо тиун его – как огонь, на осине разожжённый, а рядовичи его – что искры. Как от огня устережёшься? – и пошёл дальше.

После трапезы дворский отправил Ждана на торжище, отвезти в лабаз воз муки.

Холоп Нечай, доверенный дворского, встретил закупа у лабаза, мотнул головой: мол, давай, таскай кули, и отвернулся, пёсья харя. Нет бы помочь человеку. Где там – горд, как сам старейшина, харю наел – лопается.

Делать нечего, начал Ждан таскать тяжеленные кули один. Дело к концу шло – оставалось два куля, но силы закупа были на исходе. Хотел он сесть на дровни, передохнуть малость. Нечай заорал, поторапливая. Крякнул Ждан, поднатужился, взвалил куль на спину, засеменил, но подвели ноги, пошатнулся закуп.

Не видел, почувствовал, как толкнул кулём прохожего. И тут же упал, получив увесистый удар в бок. Куль с мукой валялся рядом, на грязный снег сыпалась мука.

   – Что ж ты, мил человек! – со слезами в голосе закричал Ждан, не успев разглядеть обидчика. – За что?

Начал подниматься и вновь свалился от мощного удара. Подтянул колени к подбородку, с трудом выдохнул, застонал от боли и обиды незаслуженной. Глянул вверх – над ним стоял оружный человек, не новеградец видом, и смотрел на него без злобы и без улыбки, как на бревно, валяющееся без надобности. Зло взяло Ждана: избил ни за что ни про что, муку рассыпал – жди теперь беды от дворского – да ещё и глаза вытаращил. Перевалился закуп на спину, собрался с силами и двинул обеими ногами обидчика в пах. Взвыл не своим голосом оружный и покатился по снегу. Будешь знать, как на людей без причины бросаться...

Не заметил закуп, что рядом дружки-приятели того воина стояли. Едва успел он на ноги подняться, они уже мечи обнажили. Глянул Ждан вокруг себя – даже палки нету. Бежать... Прыгнул к саням, но меч проворнее оказался...

   – Убили!!! – истошно закричал Нечай, стоявший в дверях лабаза. – Человека убили! – и юркнул за дверь.

Умолкло торжище. Мгновенье стояли новеградцы в оцепенении, затем начали медленно и осторожно обтекать чужих дружинников. Те беспокойно заоглядывались, выхватили мечи – отступать было некуда. Молчаливая толпа приближалась. Вперёд пробивались новеградцы с оружием.

   – По закону нашему пусть платят кровь за кровь! – раздался мрачный голос.

   – Да будет так! – единым дыханием подтвердила толпа.

   – Остановитесь! Не чините самосуда! – Многие узнали пронзительный голос Олексы. – Убийство лишь посаженному да старейшинам подсудно... С Рюриком сечься хотите? Ныне же он в граде будет...

Дрогнули новеградцы: дружина Рюрика всего в трёх вёрстах от них, – но не расступились. Всё таким же плотным кольцом окружали пятерых воев.

С трудом пробился к ним торговый староста Путята, громко и повелительно крикнул:

   – Бросай мечи! К посаженному поведём вас. Он рассудит: кровь за кровь взять или виру с вашего воеводы получить...

Воины, не глядя друг на друга, бросили мечи на снег.

   – Вяжи им, ребята, руки, айда в градскую избу, – командовал Олекса.

Толпа, давая проход, расступилась перед связанными воинами и молчаливо-грозно последовала за ними.

На снегу остался лежать труп закупа Ждана.

Когда под окнами градской избы загомонили новеградцы, Блашко почувствовал: пришла беда. Он ещё не знал, что случилось, но внутренне уже был готов к худому. И когда с шумом отворилась дверь и в палату втолкнули связанных воинов, а за ними повалил люд, он растерянно переглянулся со старейшинами и, ни к кому не обращаясь, негромко сказал:

   – Дождались... – и требовательно глянул на сына. Тот, за дорогу приготовившийся обстоятельно поведать о случившемся, неожиданно забыл все припасённые слова. Рассердился на самого себя и коротко бросил:

   – Вот эти, – ткнул пальцем в сторону связанных, – только что на торжище человека убили. Судите их, старейшины. По закону: кровь за кровь.

   – Погодь! – строго прикрикнул Блашко. – Ишь, быстрый какой: кровь за кровь. – И повернулся к Путяте: – Ты старейшина торжища, с тебя и спрос. Кого убили? Из-за чего? Может, тот человек первым задрался?

Путята развёл руками: он ничего не знал.

   – Кто может поведать о деле?

   – У твоего лабаза случилось убийство, посаженный, с твоим человеком, как звать его, не знаю, – ответил один из торговых гостей и добавил: – Он муку привозил с твоего двора, так его убили...

   – За что же они его?

   – Точно не ведаю, кажись, тот споткнулся с кулём, задел одного из них!

   – Так, добре. Мы со старейшинами разберёмся в этом деле.

   – А чего тут разбираться, Блашко? Али ты забыл закон? – прервал его низкий голос, и вперёд протолкался Михолап. Он присоединился к толпе вместе с градскими дружинниками, накоротке расспросил, что случилось. – Я напомню вам, старейшины: убьёт муж мужа, то мстить брату брата, или сынове отца, либо отцу сына, или брата чаду, либо сестрину сынови. Закон велит – кровь за кровь...

   – Ты запамятовал, Михолап, что дальше закон говорит, – возразил Блашко. – «Аще не будет кому мстить, то сорок гривен за голову, аще будет русин, либо гридин, либо купчина, либо ябедник, либо мечник, аще изгой будет, то сорок гривен положить за него...» Как видишь, мы помним закон. Но надо разобраться, кого убили и по какой причине. Так ли я молвлю, старейшины?

   – Так, посаженный, – подтвердили те. – Наказание должно соответствовать провинности.

   – На том и порешим. Боев Рюриковых возьмём под стражу, известим о том воеводу и потребуем его к ответу.

Градские недовольно зашумели: преступление совершено на их глазах, а расплата отодвигается в будущее.

   – Не любо твоё решение, Блашко, – загудел Михолап.

   – Не сей смуты, – с угрозой ответил посаженный. – То решение не токмо моё, а всех старейшин. Али для тебя уже наше слово не закон?

Не нашёлся что ответить дружинник. С посаженным на вече спорить можно, а тут не вече. Повернулся и первым начал выбираться из избы.

На другой день в сопровождении своих воевод прибыл Рюрик. Был взбешён: дружинников обезоружили и посадили под стражу из-за какого-то смерда, его посаженный требует (требует!) к себе. Как будто он, Рюрик, уже вступил на службу к нему.

Отправляясь в град, повелел воинам быть готовыми к походу. Без команды не выступать – о том строго-настрого наказал пятидесятнику Мстиве.

Сытые кони резво тащили розвальни. Рюрик косился по сторонам, примечал: сегодня на улицах, как никогда раньше, много оружных людей. Врасплох не застанешь. Ну, посаженный, погоди, я тебя выпотрошу...

В палату вошёл властным шагом. На приветствия Блашко и старейшин едва ответил и, не садясь, потребовал, чтобы воины его немедленно были освобождены. Если они провинились, он сам их накажет.

   – Того не будет, воевода Рюрик, – твёрдо ответил Блашко. – Твои воины убили человека без вины. Мы будем судить их по своему закону перед лицом Новеграда. Такой обычай.

   – Моя дружина ни вашим законам, ни вашим обычаям подчиняться не обязана, – отрубил Рюрик. – Мы на службе у вас не состоим.

   – Вы живете на нашей земле, – вмешался в разговор Домнин. – Ежели вам не нравятся наши законы и обычаи, уходите. Мы не потерпим, чтобы твои воины, воевода, убивали без вины наших людей.

   – Мы пришли на вашу землю не своей охотой, а по вашему приглашению, – подал голос Переясвет.

   – А коли пришли и поселились в нашей земле, обязаны подчиняться её законам, не так разве? Нет ты ответствуй, – настаивал Домнин. – Коли мы вам позволили поселиться у нас, то законам нашим вы обязаны подчиняться, а?

   – Да, – коротко ответил Переясвет.

Рюрик гневно глянул на него:

   – Мы пришли сюда не о законах рассуждать!

   – И о законах, воевода, – сказал Блашко. – Мы хотим знать, готов ли ты платить за убийство человека сорок гривен, ежели новеградцы приговорят? В противном случае мы возьмём кровь за кровь.

   – Сорок гривен за какого-то смерда или рукодельника? Это куча серебра, – возмутился Рюрик.

   – Тогда тот, кто лишил жизни нашего человека, будет убит. Ты сам сейчас спросишь у них, кто убийца.

   – Вы отпустите моих воинов живыми и невредимыми безо всякой виры, иначе от вашего града и следа не останется! – яростно закричал Рюрик и схватился за меч.

Переясвет перехватил его руку, прошептал:

   – Не сходи с ума, живыми нам отсюда не выбраться. – И, обращаясь к старейшинам, громко произнёс: – Я уплачу виру за убитого.

   – Добро, – согласился Блашко, – разумное решение. Мы постараемся, чтобы новеградцы согласились на виру, а не на месть. – И повернулся к Рюрику: – Мы пригласили тебя, воевода, не только для этого дела. Вели своим воинам впредь числом более десятка в граде не появляться. Приходить безоружными. Дабы не повторялись такие случаи...

   – Опять вы указываете мне, что и как делать? – гневно воскликнул Рюрик, но его прервал посаженный:

   – Хватит, воевода, надоело. Ты не у себя в градце, и мы не воины твои. В граде нашем ты и дружина твоя будете делать то, что мы велим. В противном случае никого не впустим, и не только в град. Ты понял нас, воевода?

   – Хорошо, – согласился Рюрик. – Но и вы запретите градским шляться по улицам оружными. Если ваши люди с мечами, а мои с голыми руками, то как бы не пришлось платить виру за убийство моих воинов...

   – Примем ли, старейшины, предложение воеводы? Действительно, помимо сторожи, у нас многие норовят без дела меч прицепить али с засапожным ножом ходят...

   – Время нынче не бранное, неча железом играть, – выразил общее мнение Пушко.

   – Ну, коли так, пойдёмте суд вершить, – поднялся Блашко. – Ишь, новеградцы шумят, – кивнул он на оконце. – Заждались уже, не терпится им...

На суде голоса разделились. Многие признали разумными слова посаженного, что смертью Рюрикова воя закупа Ждана не оживить, а серебро вирное поможет его вдове поднять на ноги малолетних детей. Другие бурно протестовали, требуя мести, чтобы бодричам да варягам в другой раз неповадно было. Перевес в пользу виры вызвало сообщение Блашко, что воины впредь будут приходить в град малым числом и без оружия. Зато громким недовольством встретили решение старейшин – новеградцам тоже не бряцать более оружием. Покричали, но опять же большинством согласились.

Вадим уходил с веча вместе с Михолапом и Радомыслом. Были они подавленными и задумчивыми.

   – Поубавится теперь у тебя работы, друг Радомысл, – прервал молчание Михолап. – Вишь, старейшины наши чего удумали...

   – На мой век работы хватит, – буркнул кузнец. – Не разучился ещё секиры да серпы ковать...

   – Думается мне, други, что мечей-то нам ныне поболе понадобится, чем когда-либо, – сказал Вадим. – Чую, обведёт Рюрик наших старейшин вокруг пальца. Нам зевать никак нельзя. Не серпы скоро потребуются. – И предложил спутникам: – Айда ко мне в хоромы, поговорим толком на досуге...

Они сидели в горнице с низким потолком и наглухо закрытыми небольшими оконцами – здесь недавно умер посаженный Олелька.

   – Вот ведь что делается, – негромко говорил Вадим. – Кажись, всё по закону и обычаю, виру за убитого град вытребовал, получит ли её вдова закупа – то на совести посаженного. А всё ж обидно, безвинного человека загубили.

   – Эк, новость сообщил, – отмахнулся Михолап. – Мало ли их гибнет и без Рюрика. То зверь задерёт, то потонет бедолага.

   – Да погодь, Михолап. Потонет, зверь задерёт... – передразнил друга Радомысл. – То смерть обычная. А тут чужеземцы человека убили ни за что ни про что. Сегодня его, завтра меня, так, что ли? Обычаи соблюли, виру взяли, так они богатые с грабежей-то... Этак повадятся – житья не станет.

   – Жаль, не поспел я к тому случаю, враз отучил бы мечом играть, – с угрозой бросил дружинник.

Невольно улыбнувшись, Вадим кивнул кузнецу на товарища:

   – Наш Михолап готов бодричам виру платить. Только стоят ли того один-два воя? Али ты по пустякам готов ссоры затевать?

Михолап вскинулся:

   – Для тебя уже и честь наша, новеградская, пустяком стала? Значит, пусть творят непотребство, а мы со стороны глядеть будем, да? Мне не закупа жалко – сам виноват, коли защититься не мог, – однако и он словен...

   – На смирных-то воду возят, – промолвил Радомысл.

   – Вот-вот, справедливые слова, – согласился Михолап. – Смирно сидеть будем, запряжёт нас Рюрик, ещё и кнутом нахлёстывать начнёт. И поскачем мы рысью. А всё потому, что некоторые, – с презрением протянул он, – навроде Вадима нашего храброго, честь новеградскую за пустяк почитают. А по мне, не сидеть сложа руки надобно, а ударить сполох да навалиться на того Рюрика...

Наступило тягостное молчание. Не однажды Михолап корил Вадима за ту, летнюю, нерешительность, когда дружина новеградская готова была и могла одним ударом покончить с бодричами. Вадим оправдывался приговором отца, защищал разумность запрета. И только теперь -признал неправоту его. Поздно признал, того дня не воротишь. К бодричам ныне ещё и варягов прибыло.

   – И чем всё это кончится? Они-то, – Радомысл повёл рукой в сторону оконца, – оружны. А мы? У многих ли градских припас добрый есть?

   – А зачем он им, коль посаженный со старейшинами запретили в граде с мечом появляться? – со злой усмешкой спросил Михолап.

   – Брони тебе и другим ковалям должно готовить, как и прежде, – твёрдо сказал, обращаясь к кузнецу, Вадим. – На то запрету нет. А оружие нам понадобится, и, кажется, скоро, – повторил он сказанное ещё на улице. – Сидеть сложа руки и глядеть со стороны на ушкуйничество бодричей да варягов нам нельзя. Но и по-глупому сполох бить негоже.

   – Кажись, прежний голос воеводы слышу, – с удовольствием пробурчал Михолап. – Что ж ты предлагаешь?

   – Пока ничего. Старейшины надеются, что им удастся подмять под себя Рюрика. Не верю я в это. Во сне видит бодричский воевода себя князем нашим. И будет, коли мы не помешаем...

   – А потребен ли нам князь? – спросил Радомысл.

   – Мысли мои подслушал, – встрепенулся Вадим. – Нужен ли Новеграду князь али без него жить сможем? Об этом думать надобно.

   – Что князь-воевода, что посаженный – всё едино, – равнодушно обронил Михолап.

   – Вот когда в Новеграде князь только для дружины воеводой будет, тогда посмотрим, едино ли? – возразил Вадим. – От находников надобно освободиться, пока Рюрик град не захватил, а потом уж думать, как землёй лучше править...

   – Сдаётся мне, Вадим, не прав ты тут, – повернулся к нему Радомысл. – Чтобы рукодельников и смердов огневить на бодричей с варягами, надо им сказать, чем грозит вокняжение Рюрика. Скажем, а они вот так же, как Михолап: «А какая разница меж князем и посаженным?» Самим прежде уяснить надо. Как мыслишь?

Не было готового ответа у Вадима. Испокон веков повелось – люди старшему подчиняются. Одному. В старину важные дела скопом решали, а без старшего всё равно не обходилось. Ныне старейшины верх взяли, с меньшими считаться не хотят. Так не должно быть.

   – Граду твёрдая рука нужна, но только чтобы она не в свою мошну гребла, а обо всех равно заботилась. Посаженный о рукоделии, торговле заботу иметь должен, суд чинить по справедливости, о смердах и прибавлении земли словенской радеть...

   – Что нам, земли своей не хватает? – с недоумением спросил Михолап.

   – Хочу, чтобы град наш славен был и в ближних и в дальних землях. Ныне вот весью Рюрик володеет, дань с них берёт. А пошто не мы? Рядом с весью карела живёт. Слыхивал я, дальше на полночь дикие племена обитают. Град наш и от них пользу иметь может...

   – Значит, надобно племена те для пользы Новеграду прим учить? – спросил Радомысл, отводя взгляд от Вадима. – А как содеять, чтобы дань с племён тех пошла не в мошну старейшин, а на пользу граду? – В голосе Радомысла звучало сомнение. – Кто распоряжаться будет той данью?

   – Медведь ещё в берлоге, а ты уже шкуру делить собрался, – рассмеялся Михолап.

   – Далеко заглядываешь, Радомысл, – подперев голову рукой, сказал Вадим. – Одно знаю твёрдо: коли выгоним Рюрика, учнём другие земли словенам подчинять – богаче станем, а богачество града – довольство всех словен...

   – Твоими бы устами, Вадим, мёд пить. Не верю, чтобы посаженный со старейшинами или князь о нас, рукодельцах, заботу имели...

   – Так что ж ты хочешь? – сдерживая раздражение, спросил Вадим.

   – Бывал раньше я у кривских, – неторопливо начал кузнец. – Зрел их жизнь, и многое мне у них по нраву пришлось. Стемида-князя с нашими старейшинами не сравнишь. Жили они беднее нашего. Да не о том я. Разве решил Стемид хотя бы одно дело без совета с людьми?

   – Вот и дорешался, – безразлично сказал Михолап. – Нынче с праотцами совет держит...

   – А и то вина наша. Пропустили Рюрика в Плесков, а сами в стороне. – В голосе Радомысла прозвучало осуждение.

   – Чего доброго, лаяться учнём, – предостерёг Вадим. – Старое поминать – только сердце рвать. Мы ж собрались о будущем думу думать...

   – Чтой-то не получается у нас дума, – мрачно заметил Радомысл. – Расползлись мыслью, как раки, в разные стороны...

   – Дай срок, прогоним Рюрика – сползёмся. Скажите лучше, как дружину без ведома посаженного собрать да на Рюрика поднять? Думается, тебе, друг Радомысл, с ковалями надобно говорить. Пусть припас воинский день и ночь куют, градских тайно вооружать надо...

   – Пока всех градских вооружишь, Рюрик своей смертью помрёт, – пошутил Михолап. – На дружину нашу надежда, ну, да я её раскачаю...

   – По уму качать надобно, и чтобы никакого своевольства не было. Торопливость большой кровью обернуться может. То ни к чему, – твёрдо сказал Вадим. – Сечу готовить будем...

Совещался и Рюрик с воеводами. По дороге в градец, в крытом возке, куда с трудом втиснулись вчетвером.

   – Кто дал тебе право, тебе, пятидесятнику, – разъярённо шипел он в побелевшее лицо Переясвета, – вмешиваться в мои дела? Ты со своей вирой выставил на посмешище и меня, воеводу, и всю дружину. Говори! Или ты задумал предательство? Я казню тебя перед лицом твоих воинов!

   – Я не нарушал законов и обычаев нашей земли...

   – Где это видано, чтобы дружина платила виру своим данникам! Ты до сих пор не можешь понять, что натворил? Теперь новеградцы будут считать нас наёмниками. Он не нарушал... А кто нарушал? Я, что ли?

   – Воевода, что же ты молчал там, в избе, и на сходке горожан? – торопливо спросил Аскольд. – Разве Переясвет виноват? Он хотел, как лучше...

   – И ты туда же, ярл? – круто, насколько позволяла теснота возка, повернулся к нему Рюрик. – Давно успел поумнеть? Мы в походе. Забыли, что за ослушание воеводы в походе лишь одно наказание – смерть? Я напомню...

   – Когда водил своих воинов на Плесков, я был умным? – с дрожью в голосе от незаслуженной обиды выдохнул Аскольд. – А теперь стал мальчишкой. Я уйду от тебя, не хочу ходить под таким конунгом...

   – Успокойся, Аскольд, – сдавленно сказал Переясвет. – Воевода погорячился, он не думал оскорблять нас с тобой...

   – Вас не оскорблять, казнить надо! – вновь закричал Рюрик.

Вмешался, не выдержав, Снеульв.

   – Действительно, конунг Рюрик, горячка ни к чему. Казнить начальников без приговора дружины тебе не дано. Не вижу причин для казни храбрых ярлов. Мы из воли твоей не вышли. Твой отказ от виры вызвал бы стычку, а может, и нашу смерть... В чём их вина? – кивнул он головой на молчащих воевод, – Они же не учили тех губошлёпов сдаваться живыми словенам, – и неожиданно захохотал громко и весело.

Лицо Рюрика налилось бурой краской.

   – Что весёлого нашёл ярл Снеульв в этом деле? – зловеще спросил он. – Или ты думаешь, это я их трусости научил?

   – Можно ли упрекнуть в трусости несколько дружинников, если на них напал целый город? Не тому я смеюсь, мне пришла в голову весёлая мысль: надо уплатить Хольмгарду ещё одну виру...

   – Если эту мысль ты считаешь весёлой... Говори, – процедил сквозь зубы Рюрик.

   – Не сердись, конунг, вспомни: иногда удача от тихого слова зависит. Мы же тут не одни. – И он указал рукой на переднюю стенку возка, за которой сидел возница.

Все склонились к Снеульву. Возок бросало на ухабах. Голос Снеульва временами был едва слышен. Но Рюрик уже ухватил мысль ярла.

   – Я понял тебя, – громко сказал он. Его охватило возбуждение. —До времени об этом не должна знать ни одна живая душа. Молодец, ярл, и вы тоже, мои верные друзья, – засмеялся он так же весело и громко, как минуту назад смеялся Снеульв. – Будет пир, вы заслужили его. И ещё. Чтобы не таили обиды на меня, я отдам вам Новеград на три дня. Вы будете в нём хозяевами. Старшим назначаю Снеульва. Как лучше всё это сделать, будем думать завтра.

Не развеселил Переясвета с Аскольдом и пир. Слишком сильна была незаслуженная обида. Аскольд, молодой годами, но не воинским опытом, изливал душу Переясвету.

   – С таким конунгом ни славы, ни богатства... Если он думает, что я полезу добывать ему Новеград... Уйдём от него, Переясвет... Мы сами себе ярлы. Сколько воинов полегло за него, а он... Ненавижу... Уйдём, Переясвет...

   – Замолчи, Аскольд, – тихо просил Переясвет. – Доболтаешься до беды. О таких делах на трезвую голову говорить надо. А лучше вообще не говорить. Во всяком случае не со мной. Я стар, чтобы уходить от Рюрика...

   – А я всё равно уйду, – с пьяной решительностью твердил своё Аскольд. – Вот разведаю путь к грекам...

   – Помолчи, Аскольд! – прикрикнул Переясвет. – Ты молод, можешь думать о греках, можешь поискать земли поближе. Перед тобой вся жизнь, и ты свободен. Когда-то и я мечтал... Теперь я стар даже для того, чтобы обидеться на Рюрика...

Достаток давался Онциферу нелегко. Чуть ли не всю словенскую землю исходил он длинными снежными зимами, перебираясь с места на место в поисках непуганого зверя. Бывало, на ползимы отправлялся в лесную глухомань, захватив мешочек с солью да котомку с сухарями. Большего не требовалось: лес – друг охотника, прокормит. Возвращался к весне с туго набитым захребетным мешком скоры красного зверя.

За доброе знание лесных троп и путей отправил его посаженный Олелька провожать Рюрикову дружину в весьскую землю. С Олелькой давно связан был, дружбой тот его особой не дарил, но среди других охотников отличал и за пушнину расчитывался без обмана. Онциферу то на руку: страсть не любил рядиться, а уж на торжище самому пойти – об этом и жена заикнуться не смела. Потому и не отказал Олельке в просьбе пустяшной – проводил бодричей в Белоозеро, не заботясь о том, зачем это заморским людям понадобилось забираться в такую даль?

Глаза открылись потом, когда увидел согбенного, понурого старейшину Михолова в горе его. И ужаснулся содеянному. Возвернувшись, попенял посаженному, но тот лишь хмуро отмахнулся: не твоего, мол, ума дело. Бери за службу горсть резанов[31]31
  Резан – денежная единица Древней Руси. В XI в. 1 резан = 1/50 гривны = 2/5 ногаты = 1/2 куны. В XII в. приравнен к куне.


[Закрыть] да ступай домой. Онцифер спорить не стал, – резаны взял, а обида осталась.

Со временем забываться обида стала. А после того, как докатилась молва, что весь Синеуса побила, совсем Онцифер не вспоминал о том походе. Даже Олельку попытался оправдать: посаженный-то с умыслом рассунул бодричские дружины по чужим землям. Там они, вишь, и конец свой нашли.

Нынешней весной благодушие Онцифера враз смял кузнец Радомысл: «Помнишь, молвил ты, как Рюрик весь примучил? Ныне наш черёд, коли сиднем будем сидеть». Онцифер поверил тому без сумленья. Уходил в лес – о бодричах и не думал, сидели те в Ладоге, вернулся – они уже под Новеградом. Размышлять долго не над чем: Рюрик когти вострит, Новеграду в горло вцепиться размыслил. Нельзя того терпеть...

Радомысл увёл Онцифера в глубь кузни. Сказал, что надобно людей верных поболе упредить, да так, чтобы посаженный Блашко об этом не проведал. А когда сигнал воспоследует, пойдём на Рюрику. Но прежде надо оружия наготовить, людям раздать. Одной дружины градской для такого дела мало.

Онцифер твёрдо обещал свою помощь.

Уже несколько раз подъезжал он к кузнице Радомысла на дровнях, подмастерья грузили в них откованные насадки для копий и мечи, сверху набрасывали дерюгу, и Онцифер не торопясь отправлялся в один из концов града. Его там ждали: и ворота бывали открыты загодя, и кому товар принимать находилось.

Однажды загрузил он товаром железным дровни, тронулся помаленьку. А весна дело своё делает. Взбугрилась дорога. На самом выезде из торжища осунулись с дровен два меча. Шлёпнулись в снежное месиво, Онцифер не заметил, другие узрели.

   – Эгей, Онцифер, ты чегой-то потерял...

Онцифер попытался было сунуть мечи под дерюгу, а тут невесть откуда посаженный Блашко с мытниками.

   – Стой, охотник. Пошто приговор нарушаешь?

   – Я, посаженный, приговора не нарушаю. Ты ж видишь, меча на мне нет... – нашёлся Онцифер.

   – То-то и странно, что сам без меча, а на дровнях целых два. А может, и не два? – спросил Блашко, подступая к саням. – А ну, вскройте воз.

Мытники кинулись исполнять повеление. Вокруг саней собралась толпа.

   – Так, – медленно протянул посаженный. – А скажи-ка, откуда и куда везёшь ты припас сей? Для какой такой надобности?

Наступила тишина. Толпа ждала, что ответит Онцифер, а он растерялся и молчал.

   – А и доброго товару Онцифер наторговал, – послышался неожиданно из толпы чей-то голос. – Дорого ли платил, Онцифер?

Вот тут и осенило охотника.

   – Не так чтобы и дорого, но и не дёшево, – ответил он в толпу и только после этого смело глянул Блашко в глаза. – Товар я домой везу, посаженный, а покупал его у ковалей...

   – Покупал? Зачем же? – нахмурился Блашко.

   – А затем, что надумал я торговым делом заняться. Надоело по лесам бродить, чай, не молоденький уже. А тут дело верное, прибыльное. Ковали по дружбе недорого взяли, а уж продам по какой цене – одним богам ведомо. В Новеграде торговать никому не возбраняется...

   – Ты прав, – приосанился Блашко. – Только ответствуй, купец новоявленный, ведомо ли тебе, что надобно сперва в братство купцов-оружейников вступить, взнос в казну градскую внести, а уж после торговлей заниматься? Платил ли взнос и пошто я о том не ведаю?

   – Мошна-то у меня тощая, чтобы, не зная броду, соваться в воду, – закручинившись, как показалось посаженному, ответил Онцифер. – Решил я вначале втайне попробовать, к кривским съездить, расторговаться товаром, а потом уж и к братству с поклоном идти. Не гневись, Блашко, яви милость.

   – Милость? – загремел Блашко. – Ты казне градской урон да бесчестье наносишь и ещё о милости баешь? Ежели все потай торговать станут, на какие шиши стены градские крепить станем, сторожу содержать? Не думал о том? Впредь думать станешь. Коли к вечеру взнос не внесёшь, товару своего лишишься и на судилище за бесчестье поставлю. Заворачивай к градской избе, – распорядился Блашко.

Пришлось подчиниться. Сгрузил Онцифер товар свой и отправился на поиски Михолапа. Михолап, не дослушав путаной речи оружейника, назвал его дурным словом и заторопился к Вадиму.

К вечеру Онцифер внёс в градскую избу гривны. Недоверчиво смотрел на него посаженный, но сделано всё было по закону. Выбрался Онцифер от посаженного, посмотрел на вызвездившееся небо, покрутил головой: чего в жизни не случается…

Град по обычаю продолжал кормить дружину, и она, тоже по укоренившейся привычке, сходилась в дружинном доме. При Гостомысле дел всем хватало с избытком, а ныне старейшины словно и ведать не ведают, что в граде две сотни воинов томятся бездельем, от безделья же мечами друг перед другом помашут, стрелы помечут, чтобы рука навык не теряла.

Воспрянули было, когда случилось нестроение с кривскими. Принялись мечи точить, радуясь предстоящему походу. Михолап на правах одного из старших дружинников ходил к старейшинам, спорил, убеждал выступать. Не убедил. Им, сивобородым, казалось, что Новеграду одному, без чужой помощи, не совладать с соседями. Приговорили на поклон к Рюрику идти. И опять без дружины думу думали. Потому и не додумали, что помощь та хомутом обернуться может. Так и получается: сами голову сунули в хомут. И того не видят, слепые, что хомут вот-вот засупонится намертво, потом его только вместе с головой скинешь.

Беду ту не один Михолап чувствует. Другие дружинники тоже, как Ильмень в бурю, кипят. Однажды накоротке испробовали мечи на бодричах. Слов нет, вои добрые, но валятся от мечей не хуже, чем дерево под топором. А коли так, то почему бы граду не испробовать силу? Стоило только Михолапу заикнуться одному, другому о том, что Вадим в тайне от посаженного готовится новеградцев поднять на Рюрика, дружина оживилась. Через день дружинная изба наполнилась голосами. Рядили, как лучше сечу вести, чтобы и бодричей-варягов разметать, и большой кровью за удачу не расплатиться. Те, кто помоложе, хоть сегодня готовы на приступ градца кинуться.

Старшие охолаживают: не с весью либо смердами-мужиками сечься, у воеводы дружина бывалая – крови кривских испив, уверилась в своей необоримости. Знать надобно: воин, в победу уверовавший, в сечу идёт легко и бьётся грозно. Так что одного молодечества мало.

Бодричей-варягов надобно числом задавить, смять первым натиском, неожиданностью, а для того с кличем надо пройти по весям и селищам, людей поднять, полк сбить. Как когда-то Гостомысл содеял.