Текст книги "Варяги"

Автор книги: Михаил Альшевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

   – Принимая власть над вами, клянусь Святовитом, что не заберу под себя власть старейшин. Посаженному по-старому суд править в граде и расправу чинить, мыт собирать и град в порядке содержать. Помимо того, даю право любому жителю приносить жалобы на старейшину в княжеский суд. В дела земли словенской старейшине не вмешиваться – то право княжеское. Повелеваю, как князь вами призванный, отныне и постоянно на содержание дружины и на поддержание княжеской чести отдавать десятую часть имущества и доходов... – Он сделал паузу, и торжище ответило ему тяжёлым вздохом, но никто не поднял протестующего голоса: снявши голову, по волосам не плачут. – А теперь поклянитесь мне в верности и послушании! – потребовал Рюрик.

Нехотя, поодиночке клонили свои головы новеградцы перед Рюриком. Он терпеливо дождался конца клятвы и повелел воеводам освободить проходы с торжища.

Михолап уходил с торжища неторопливо, низко опустив голову и ни на кого не глядя. Широкие плечи обвисли, спина согнулась. Первый раз в жизни ощутил он своё грузное тело. Каждый шаг требовал усилий. Хотелось одного – увидеть Вадима да зайти на своё подворье: оборониться и взять меч.

На выходе с торжища Михолап почувствовал на себе недобрые взгляды, и словно что-то толкнуло его изнутри – опасность. Поднял голову, вскинул глаза. К нему подступали трое. Их лица показались ему знакомыми: то ли в Арконе видел, то ли на бранном поле близ Новеграда увернулись они от его меча. Рано они обрадовались смирению новеградцев, оторвались от своих, не терпится им хозяевами пройтись по улицам града. Ну, поглядим...

Он выхватил из-за пояса нож. Любовно резанная на досуге рукоять из рога сохатого плотно лежала в кулаке.

Не дожидаясь, пока нападут, шагнул навстречу опасности. Смотрел на воев исподлобья, оценивая их силы. Страха не было. Выбрал для первого удара левого. Пока они ещё не успели обнажить мечей...

Но бодричи вдруг круто повернулись и побежали. Он мгновение смотрел им вслед, не понимая, что случилось, потом со злостью плюнул вдогонку, подумал: «Не забыли, а? Погодьте чуток, мы до вас ещё доберёмся». И другое пришло на ум: помнят, значит, не оставят в покое. Воевода изведёт их с Вадимом. Не таковский Рюрик, чтобы обиды забывать. А насолили они ему немало. Значит, надобно ждать гостей. Возможно, даже сегодня.

Такие гости и избу могут разметать, и петуха подпустить. Жалко нажитого добра. Не последним воином он был в дружине. За долгие походы с князем-старейшиной много чего прибавилось в кованых железом ларях. Всё прахом пойдёт. Придётся до старости лет по чужим углам скитаться. Сам-то ладно. Ныне прятаться придётся, а может, и совсем Новеград покинуть. А жена-старуха? Ей куда голову приклонить?

В избе, едва переступив порог, Михолап объявил жене:

   – Варяги в граде...

Та мигом подхватилась, кинулась к ларям с причитаниями:

   – А ты как же? Уходить тебе надобно. Засекут ведь.

Сунув в кису горсть серебра на всякий случай, он цыкнул на жену, чтоб не суетилась без дела, сурово наказал поторапливаться со сборами и уже от порога, оружный, попытался успокоить её:

   – Ничего со мной не случится. Весть подам, жди. А ежели наведаются – уходи к дочери с зятем... Сама смекай, как и что. Добра не жалей – наживём...

Вадим встретил его – хоть сейчас в поход: бронь на плечах, меч у бедра, на голове шишак сталью воронёной поблескивает. Не здороваясь, сказал:

   – Думаю, уходить нам на время надо...

Михолап согласно кивнул. Не удержался, спросил:

   – Был на торжище?

   – Поздно проведал о суде. Челядины донесли, что там деялось.

   – Что надумал?

   – Про то в другой раз. Выберемся из хором, скажу. – И крикнул дворским: – Живей управляйтесь! – Пояснил: – Жалко Рюрику добро оставлять, расхитят, потом не соберёшь. Велел челядинам по своим избам разобрать да припрятать...

   – Одно тебе скажу, Вадим, не дашь сегодня сигнала – сам в било ударю. Хватит ждать неведомо чего, дождались...

   – Не береди душу, без того муторно.

В горницу вбежала запыхавшаяся Людмила.

   – Вадимушка, ты уходи, а я из хором никуда. В ноги Милославе упаду... Куда я с таким брюхом-то, – застеснялась Михолапа и досказала неуверенно: – К батюшке разве...

   – Нельзя тебе здесь оставаться. К Милославе не допустят, а бодричи скоро тут будут. Соберись с силами, лада, иди к батюшке. Хворый он давно, но не оставлю я тебя, не бойся...

Со двора кто-то звал хозяина. Вадим метнулся к оконцу и увидел знакомого гончара.

   – Чего тебе, Микула?

   – Уходи, Вадим, сюда идут, десятка три будет. Торопись...

Вадим обернулся к жене:

   – Пошли, Людмила, проведу тебя к батюшке. Айда, Михолап...

Избу Радомысл ставил лет пятнадцать тому назад. Ещё родитель был жив. Когда закачался в зыбке второй внук, отец решил: ставим новую избу. Чай, не хуже других.

Строили основательно, с размахом. Сто лет простоит – смолистый дух до сих пор не выветрился. И места в ней с избытком. Три горницы, сени – это наверху. Внизу клети под припас разный, а при нужде и здесь жить можно: летом сухо, прохладно, из домашних редко кто туда заглядывает, разве что хозяева сунутся по надобности.

Здесь, внизу освободив клеть от залежалого хлама, и поселил Радомысл Вадима. Поздно ночью принёс ему нерадостную весть – разграбили его хоромы, разорили избу Михолапа, ищут обоих. Потемнел лицом Вадим. Долго и тяжело молчал. Знал: бодричский воевода даже после захвата града будет опасаться его соперничества. В глубине души, однако, теплилась слабая надежда, что Рюрик не унизится до разбоя. Честный, прямой бой, один на один, грудь на грудь – вот дело, достойное тех, кто опоясал себя мечом. Зачем же зорить хоромы и избы?

Стряхнув оцепенение, Вадим попросил Радомысла на другой вечер привести с опаской и бережением верных людей. Кузнец согласно кивнул головой.

   – Люди придут, не сумлевайся...

Высидеть день впотай – свободен, а не выйдешь – тяжелее всякой работы. Измаялся, пока дождался Радомысла. Пришёл тот на себя не похожим, только что зубами не скрипел.

   – И не пытай. Это ж... – не мог найти слов кузнец. – Грабёж, разоренье. Ушкуйники наши так не робят. Словно на щит град взяли...

   – По избам шарпают?

   – И по избам, и по лабазам. Что под руку попало, то и тянут. Слово молвишь – за мечи хватаются...

   – А что ж новеградцы? – спросил Вадим. – Нешто смирились?

   – Коли ты один, да с голыми руками, а их, оружных, – двое-трое, поневоле смиришься...

Стукнув дверью, ввалился Михолап. По злому блеску глаз, по тому, как играли желваки на его скулах, Вадим сразу определил: дружинник раздражён до крайности.

   – Подыматься надо! – в сердцах бросил он и, едва успокоившись, начал рассказывать, что вызнал Онцифер по его, Михолапа, наказам. Рюрик занял дружинную избу, а тех воев, кому места не хватило, поселил в избах новеградцев по соседству с княжескими хоромами. Хозяев не спрашивали – выгнали вон. Хитники пьянствуют, от радости опомниться не могут. Навалиться на них нежданно – дело верное и даже без большого шума обойдётся.

Пока Михолап рассказывал, поодиночке собрались те, кого упредил Радомысл, – старшие конецких дружин. Они готовили людей к выступлению и в один голос заявили: нельзя более терпеть бесчинств Рюрика, ещё день-два – и люди учнут разбегаться из Новеграда.

   – Будь по-вашему, – твёрдо сказал Вадим. – Сегодня в ночь и завтрева днём всех упредить, пусть наготове будут. Чтобы внезапность сохранить, в било бить не станем. Выводить дружины послезавтра с третьими петухами. Втайне сбирайтесь у княжеских хором. Я там буду. Условимся: твои дружинники, Михолап, и твои ковали, Радомысл, на самое трудное пойдут – дружинную избу брать. С вами и я пойду, остальным ватажкам напасть на избы, в которых бодрили поселились. Всё ли ясно, братья?

   – Ясно, – сдержанно откликнулись старшие.

   – Добре. Помогай нам Сварог...

Из хором княжеских Олег уходил беспрепятственно. Рюрику с Милославой стало не до него. Бесцельно бродя по улицам града, он вышел на берег Волхова. Неподалёку от воды пятеро рукодельцев конопатили ладью, ловко постукивая деревянными молотками по клиньям-лопаточкам, и тонкий жгут конопли ровно ложился в пазы меж досками. Новеградцы работали споро и молчаливо. Ладья была большая, и они, видимо, торопились. В сажени от них горел костёр под котлом, в котором, булькая, варилась смола. Олег, увлечённый работой ладейщиков, присел в стороне на бревно. Один из рукодельцев, не переставая стучать молотком, крикнул ему:

   – Эй, паря! Подкинь дровишек – костёр затухает...

Он послушно выполнил просьбу и опять уселся на бревно.

Мужики подбирались к нижним пазам, и конопатить становилось несподручно. Олега снова окликнули:

   – Возьми вон ту чурку, мы переворачивать ладью будем... Так ты чурку-то под бортовину подложи.

Мужики поднатужились, поставили ладью на бок и осторожно опустили её вверх дном на подложенную Олегом чурку.

   – Вот и ладно, доконопатим и смолить учнём...

Олег, почувствовав себя при деле, уже без понукания пошёл поддержать костёр. Подкинул пару поленьев и вдруг услышал сзади, от ладьи:

   – Кринило, воевода Вадим наказывает: как третьи кочеты пропоют, сбираться напротив дружинной избы. В било бить не будут. Всем оружными приходить, у кого бронь – оборониться.

   – Ничё, и без брони пощупаем бодричей...

   – Не проспите, други. Один раз град проворонили, в другой не прозевать бы...

   – Не сумлевайся, поспеем вовремя, так и Вадиму передай...

Олега в жар бросило. Замерев, он сидел у костра на корточках, боясь обернуться на рукодельцев. И только после того, как неосторожный вестник ушёл и ладейщики принялись за работу, Олег не спеша отошёл от костра на безопасное расстояние и что было сил побежал к дяде.

В полночь воины Рюрика скрытно заняли места и изготовились для предстоящей битвы. Едва забрезживший рассвет, воспетый третьими петухами, встретил новеградцев ливнем стрел. Отвечать было нечем. Для сечи в избах луки, как считали Вадим и его помощники, были не нужны. Грудь на грудь, копьё, меч, засапожник, кулаки и зубы – вот главное оружие.

Никто не ожидал, что бодричи-варяги заранее приготовятся к схватке, а князь повелит не жалеть стрел и держать новеградцев на расстоянии их боевого полёта.

Восставшие гибли бессмысленно, не коснувшись мечом врага. Щиты оказались ненужными – стрелы летели со всех сторон. Как обложенные охотниками волки, тщетно пытались новеградцы вырваться из окружения. Наконец, сбившись в кулак – щиты вперёд, рванулись они на врага. Единым воплем вырвалось из распалённых гневом глоток:

   – Бей их!

Подоспевший с основными силами Вадим мгновенно оценил положение. Перехитрил его воевода Рюрик!

   – Назад! – во всю богатырскую силу голоса закричал он первой дружинке, но та уже ломала стройные ряды врага. Натиск горстки ратников был яростным и бесстрашным. Отчаяние удесятерило силы. Доброй ковки новеградские харалужные мечи рубили кольчуги, секли руки, пластали тела. Топча павших, отважные устремлялись вперёд – бурелом, узким клином ворвавшийся в чащу. Трое – самые сильные – пробивают улочку для остальных. Но она замыкается варягами, и на глазах тает дружинка.

   – Новеградцы! Не посрамим чести нашей! – крикнул Вадим.

Битва закипела на всём торжище. Передняя стенка бодричей-варягов дрогнула и раздробилась на мелкие отряды, которые то вырывались вперёд, прорубая проходы в толчее новеградских ратников, то откатывались назад под ударами противника.

Всё выше поднималось солнце, всё злее становилась сеча. Град выплёскивал на торжище всё новых и новых ратников-добровольцев. Наконец головные силы Рюрикова воинства удалось смять.

   – Воевода Рюрик! – возвысил голос Вадим. – Вызываю на честный бой!

Нет ответа.

   – Прятаться недостойно воина, воевода!

   – Как смеешь ты, не облизавший молоко матери, кричать, что я прячусь? Принимаю бой!

Вадим взмахнул мечом, требуя очистить проход. Ратники расступились, опустили оружие. Пользуясь передышкой, смахивали пот со лбов и их супротивники.

Вот и встретились они вновь лицом к лицу, распалённые сечей и ненавистью. Лишь краткий миг глядели в глаза друг другу. Один из них должен пасть бездыханным на истолчённую в пыль землю. Тот, от кого отвернутся боги.

Отбросил в сторону доспех воевода: честный бой – Рюрик вышел на поединок без щита. Столкнулись мечи, глухо звякнули и стремительно разошлись. Вадим наступает. Злее и метче становятся его удары...

   – Вадим, остерегись! – доносится до него женский вопль, и он узнает голос Людмилы. «Почему она здесь? Чего – остерегись?»

На миг, только на один миг, оглянулся Вадим – увидел племянника Рюрика Олега, детский меч, и померк белый свет в его глазах...

   – Вадима убили! Воеводу! – взмыл стон над торжищем.

   – Вперёд! – задыхаясь, хрипел Рюрик. – На три дня отдаю вам Новеград!

Расталкивая встречных, дик и страшен, пробился Михолап к ближайшей избе, поднялся на крыльцо, глянул на торжище и онемел. Плотным потоком валили на него женщины и дети, тащились, поспешая, старики. Они уже запрудили выходы на улицы и оттесняли ратников к врагам. Для сечи не оставалось места.

   – Назад! – кричал Михолап во всю мощь голоса. – Назад, бабы!

   – Там варяги! – вразнобой отвечали ему.

Выполняя приказ князя, с первыми лучами солнца немногочисленные отряды Рюрика начали врываться в избы, выгонять на улицы жителей. Женщины и дети пытались прятаться и разбегаться, но куда ни бросались, всюду натыкались на воинов. Открытой оставалась только одна дорога – к торжищу, на котором кипела сеча. По замыслу Рюрика, толпы горожан должны были навалиться на противника сзади и отрезать ему путь к отступлению.

Михолап разыскал Радомысла.

   – Варяги весь град сюда гонят, задавят нас! Разворачивай свою дружину, пробивайся на волю. Людей спасать надо, – говорил он, надвигаясь на друга. – Пробьёшься – уходи из града. Чую – одолеет Рюрик.

Дружина Радомысла с трудом, но вырвалась с торжища. Вслед за ней устремились насильно согнанные горожане. Место сечи стало просторнее. Но ярость ратников пошла на убыль. Смерть воеводы, сознание, что перед ними не вся вражеская сила и за спиной их ожидают тоже варяги, делали своё дело. Началась замятия.

«Видать, пришло время принять смерть», – подумал Михолап.

   – Не посрамим земли нашей! Мёртвые сраму не имут! – И пошёл, тяжело ступая, сжимая окровавленный меч, навстречу врагам. За ним потянулись дружинники.

Вывел он с торжища малое число воинов. Сеча в Новеграде, затухая в одном месте и вспыхивая в другом, длилась до вечера. Его мутило от крови, перед глазами всё плыло, кружилась голова. Но руки привычно делали своё дело – прикрывали голову щитом, наносили удары мечом. В одной из потасовок вражеский меч пробил его кольчугу, скользнул по рёбрам. Тело саднит и кровоточит. Разоблачиться бы, промыть рану, перевязать её холстиной. А ещё лучше – отлежаться. Но день длится, и пока ты не выбрался из града – сражайся...

Князь Рюрик сдержал обещание: Новеград на три дня был отдан воинам.

На третий день после побоища из града в одиночку и небольшими ватагами потянулись люди.

Первыми его оставили торговые гости. Обобранные до нитки, они торопились покинуть это проклятое место, где поступили с ними так не по-божески. Разве купцы воюют? Их дело торговать, обогащать власть имущих и простой люд. Конечно, купцы не забывают и себя, но разве их труд и немалый риск не должны оправдываться? Разве мало привозили они в этот город злата, самоцветов, парчи? А теперь они нищие. Всё забрали воины бодричского князя. Рюрик оказался глупцом. Нить торговли разорвать легко, связать трудно. Мало ли других земель, пусть не таких богатых, но купцов в них ждут. Случается, правда, грабят и там, но не снимают с плеч последний кафтан. Пусть князь Рюрик и его воины попробуют прожить без купцов. Пусть, а мы тут больше не гости.

За торговыми побежали нарочитые. Эти пробирались тайком, ночами. Загрузив ладьи припрятанным, обмотав уключины тряпьём, шикали на челядинов при каждом громком ударе весла. Хоромы порушены, нажитое ушло в чужие загребущие руки. Оставаться в Новеграде с таким князем? Пусть его сам сидит здесь.

Покинули Новеград и многие из рукодельников, надеясь пересидеть лихую годину в глухих посельях, селищах и выселках.

На четвёртый день Рюрик повелел воеводам утихомирить воинов. Отправил посланцев к старейшинам – звать на беседу. Посланные, пряча глаза, доложили, что старейшин не нашли, хоромы их разгромлены, стоят пустые. Рассвирепел князь, приказал спешно снарядить ладьи, догнать беглецов. Кипя гневом, ярл Снеульв известил: у ладей прорублены днища. Рюрик уже не метался по горнице. Спокойно и даже равнодушно велел сосчитать, сколь жителей осталось в граде, отправить мелкие отряды по селищам.

Ослабевшего Михолапа Онцифер спрятал недалеко от града, в своей охотничьей землянке. Тут у него хранился необходимый для первого случая припас: две горстки соли, кусок вяленой сохатины, полторбы ржаной муки, чтобы на скорую руку сварить затируху... Град, он хоть и недалече, да ноги-то намнёшь иной раз так, что и не рад будешь...

Так объяснял по пути охотник и несостоявшийся купец Онцифер дружиннику. Михолап шёл, с трудом переставляя ноги. Куда шёл, зачем – не соображал.

В землянке, повозившись с кресалом, Онцифер вздул огонь, стащил с Михолапа бронь; увидев окровавленный бок, заохал. Сбегал к ручью, принёс в корчаге воды, поставил на очаг. Не найдя тряпицы, рванул подол исподней рубахи. Промыв тёплой водой рану, перевязал. Осторожно, как малого ребёнка, уложил Михолапа, стянул с него сапоги. Дружинник спал тяжёлым сном смертельно уставшего человека.

Проснулся на другой день к полудню. Бок саднило, но жару в теле не ощутил, дышалось легко. Поднял руки, сжал кулаки: сеча... торжище... мёртвые и живые... Проворонили град, проспали...

Онцифер подал ковш с питьём.

   – Испей, Михолап, узвару моего. Пока ты спал, я тут травок кое-каких набрал, сварил. Испей, пользительно.

Михолап выпил настой, поморщился – был он горьким и терпким, вязал рот.

   – Ну-тко, показывай, куда заволок меня...

Они вышли из землянки. Вокруг шумел лес. Заливались птицы. Пахло прелью и сосновой смолой.

   – Благодать-то какая, Михолапушка. Век бы отсюда не уходил...

   – А уходить надо, Онцифер. Град рядом, доберётся Рюрик и до твоей ухоронки. В поселье надо подаваться...

   – Скажешь тоже – в поселье... Я всю жизнь в граде жил, откель у меня поселье-то? И тебе не советую. Рюрик-то очухается, по селищам шарить учнёт. Думаешь, до твоего поселья не доберётся?

В землянке прожили три дня. Михолап маялся, не зная, на что решиться. Возвращаться в град нельзя, подаваться в своё поселье тоже рискованно. Добро бы с пользой рисковать, для дела, а по безделице голову сложить после такой сечи глупо. Мучила неизвестность: как там старуха? Осталась ли в граде? Жива ли?

Вечером третьего дня Онцифер неожиданно предложил:

   – Схожу-ка я, Михолап, в град. Проведаю своих...

   – Вместях пойдём, – обрадовался дружинник.

   – Охолонь. Я для Рюриковых воев человек маленький, авось проберусь, а тебя тут же сцапают.

   – Твоя правда. Иди один, попытайся узнать, как там мои, живы ли? Да найди Радомысла, ежели жив, с ним потолкуй, пусть повестит, как в граде. Всё разузнай...

   – Сполню, Михолап. А ты отсюда никуда. Мне, может, задержаться придётся, жди...

Но Онцифер в граде не задержался. На рассвете вернулся в землянку. Да не один – вместе с Радомыслом. Друзья на радостях крепко обнялись.

   – Я уж думал, не увижу тебя боле, – не выпуская Михолапа из рук, говорил Радомысл. – Многих пытал, не видели ли тебя, говорят – нет. Ну, мыслю, жив остался. Ушёл куда-нито. А ты тут...

   – Тут и жив, а лучше бы помереть, как Вадиму, – горько ответил Михолап.

   – Пусть радуется его душа в горнем мире...

Помолчали.

   – А нам с тобой помирать, видно, рано, – заговорил Радомысл. – Вои в граде лютуют. Ежели мы помрём, а другие разбредутся, как старейшины наши, земле словенской конец придёт...

   – Что в граде? Как мои?

   – Твои живы. Разбежались полграда, а остальные затаились. Знамо дело, сегодня против Рюрика не поднимутся. Силы нету. Злобы-то хватает, а силу копить надобно.

   – Долго её копить придётся. Это ж сколько ратников полегло. Пока новые подрастут...

   – Не одним днём, конечно, – согласился Радомысл. – Но и не век же нам под варягами ходить. Думаю я, не с того мы начали. Хотели одним Новеградом задушить, ан и не вышло. Надобно всю землю словенскую поднимать да соседей в помощь кликать. Им от Рюрика тоже не сладко...

   – Может, ты и прав, хотя, чую, не сразу поверят нам соседи. В их примучивании немало и нашей вины есть...

   – Мы свои. Поссорились с кривскими, да и помирились. Замиримся и с весью, и с чудью. А вот с Рюриком миру не будет.

   – Значит, надо мне в град пробираться к тебе в помощь, людей сколачивать...

   – Не так рассудил. В град ноне тебе нельзя. Я и то сторожко живу. Хотя нас, ковалей, сам знаешь, много, друг за дружку стоим. Меня не выдадут. Ты – дело другое. После сечи тебя последний Рюриков вой в обличье знает. Да и не то главное. Землю кому-то поднимать надо. Мы в граде, а ты по селищам. Скоро Рюрик на них навалится. Ежели его в одном месте куснуть, да в другом, да в третьем, как думаешь, долго выдержит, а?

   – Что ж, пойду по селищам. К соседям наведаюсь. Дай срок, покусаем варягов, надолго запомнят словенскую землю...