Текст книги "Варяги"

Автор книги: Михаил Альшевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Варяги

...ВСЯХ, КТО УВИДИТ В РОССИЙСКИХ ПРЕДАНИЯХ

РАВНЫЕ ДЕЛА И ГЕРОЕВ, ГРЕЧЕСКИМ И РИМСКИМ

ПОДОБНЫХ, УНИЖАТЬ НАС ПЕРЕД ОНЫМИ ПРИЧИНЫ

ИМЕТЬ НЕ БУДЕТ, НО ТОЛЬКО ВИНУ ПОЛАГАТЬ

ДОЛЖЕН НА БЫВШИЙ НАШ НЕДОСТАТОК В ИСКУССТВЕ,

КАКОВЫМ ГРЕЧЕСКИЕ И ЛАТИНСКИЕ ПИСАТЕЛИ СВОИХ

ГЕРОЕВ В ПОЛНОЙ СЛАВЕ ПРЕДАЛИ ВЕЧНОСТИ.

М. В. Ломоносов

Роман М. Альшевского посвящён предыстории государства Российского, эпохе зарождения и формирования древнерусской государственности. Опираясь на русские летописные и западноевропейские средневековые источники, автор большое внимание уделяет борьбе восточных славян со скандинавскими викингами-варягами в VIII – IX веках. Эта борьба ускорила процесс образования мощных политических восточнославянских объединений, пришедших на смену племенным союзам. Центром объединения славян стали земли, прилегающие к Великому пути «из варяг в греки», во главе с Киевом и Новгородом с Ладогой. Их слияние в 882 году в результате похода дружин князя Олега из Новгорода в Киев и положило начало древнерусскому государству, протянувшемуся с севера на юг вдоль Великого водного пути по Днепру, Ловати и Волхову.

Время «Руси изначальной» нашло довольно противоречивое отражение в письменных источниках. Среди историков до сих пор не прекращаются споры о том, кто такие славяне, откуда есть пошла Русская земля, какова предыстория нашего Отечества.

Летописный рассказ о призвании варягов – Рюрика с двумя братьями и дружиной – на Новгородскую землю («поидите княжити и володети нами»), лёгший в основу произведения М. Альшевского, породил в своё время, в 30-е годы XVIII в., так называемую норманнскую теорию происхождения древнерусского государства (немецкие учёные 3. Байер и Г. Миллер). Приверженцы этой теории под варягами-русами понимали скандинавов, норманнов и тем самым отказывали русскому народу в самостоятельном историческом и государственном творчестве. В отечественной историографии норманнская точка зрения имела как видных противников (М. В. Ломоносов, Д. И. Иловайский, В. Г. Васильевский), так и известных сторонников (Н. М. Карамзин, М. П. Погодин, С. М. Соловьёв).

Большинство современных историков оспаривают далеко идущие политические выводы норманистики. Её критика ведётся в основном по двум направлениям.

Первое наиболее полно представлено работами академика Б. А. Рыбакова и сводится вкратце к следующему. Варяги-норманны находились на более низкой ступени исторического развития, чем славянские племена Восточной Европы, и не оставили сколько-нибудь заметного следа в государственной жизни Древней Руси и её культуре. Они вынуждены были считаться с укладом политической и социально-экономической жизни славян, сложившимся до их призвания, – приспосабливаясь к нему, сами скоро ассимилировались и обрусели. Сам факт захвата ими власти в Новгороде, а затем в Киеве не может свидетельствовать об особой роли варягов в образовании Русского государства. Что же касается названия «Русь», то оно восходит к восточнославянскому племени на реке Рось. Главные выводы крупнейшего современного учёного разделяет и автор «Варягов», в подробностях воссоздавая политическую, общественную и экономическую жизнь Новгорода во время княжения Рюрика.

Ярким выразителем второго направления в критике норманизма является историк А. Г. Кузьмин, подвергший пересмотру традиционное понимание этнонима «Русь», связываемого, по обыкновению, или с Поднестровьем, или со Скандинавией. Скрупулёзно исследовав сто тридцать иностранных свидетельств о руси и ругах, учёный пришёл к выводу о том, что этим этнонимом первоначально обозначались племена рутов. Рассеявшиеся по всей Европе в эпоху Великого переселения народов, они в изобилии отметили места своего проживания названиями с корнями «рус» и «руг». Сама древнерусская народность, по А. Г. Кузьмину, образовалась в результате ассимиляции на славянской почве трёх народов: ругав, венедов и славян.

Норманизм, по мнению учёного, держится на «прямой подмене: данные, относящиеся к руси, переносятся на варягов, а неславянство руси служит основанием для отождествления варягов со скандинавами. Между тем сведения о руси старше самых ранних упоминаний о варягах, а данные о варягах намного древнее сообщений о норманнах на Руси и в Византии» (Откуда есть пошла Русская земля. Кн. 2. М.: Молодая гвардия, 1986. С. 581).

Варяги, по А. Г. Кузьмину, – племя, ославянившееся к началу IX века, то есть за несколько десятков лет до летописного призвания Рюрика в Новгород. Этимология этнонима «варяги» (они же «варины», «ваны», «вааны», «вагны») имеет индоевропейскую основу «вар» – море, вода. Варяги, таким образом, – поморяне, проживавшие на южном берегу Балтики, в отличие от норманнов, занимавших северный балтийский берег.

Гипотеза А. Г. Кузмина многое объясняет в «наивности» и противоречиях летописи. Почему, скажем, варяги (не норманны) называют город, куда не проникали славяне, Белоозером, а не иначе. Почему Изборск, Плесков (Псков), а не «хольм», «бург», «штадт» и т. п.? Становятся понятными слова летописца о новгородцах – «от рода варяжска». Летопись, далее, отчётливо различает среди потомков библейского Иафета норманнов, варягов и русь: «Потомство Иафета также: варяги, шведы, норманны (норвежцы), готы, русь...»

Начало русской государственности исполнено тайн и загадок, порождающих самые разные суждения о первых шагах Древней Руси. Роман М. Альшевского, не претендующий на окончательное решение проблемы, – одна из попыток связного, концептуального понимания нашего далёкого прошлого в доступной для широкого читателя форме исторической беллетристики.

В. В. Васильев

Часть первая
ОКОЁМ

СКАНДИНАВИЯ: VIII ВЕК

Ярлу Ториру, сыну Ульва, прискучила пресная жизнь. По смерти отца он стал старшим в роде. Два брата, Торстейн и Аудун, почти сотня домочадцев, бондов, соседи – все признали его старшинство. Но что пользы в старшинстве, если в жизни ничего не переменилось? Домочадцы и бонды по-прежнему пасли скот, ловили рыбу. Братья охотились. Задуманный Ториром набег на саксов не удался – соседи-ярлы не захотели поставить свои корабли рядом с его «Ценителем морей» и ясно дали понять, что ему ещё рано быть конунгом совместного набега. Ярлы с удовольствием вспоминали, как пенили вёслами море вместе с удачливым Ульвом, сыном Торгейста. Разве он, Торир, не помнит, с какой радостью откликались они на боевой зов его отца? Но нельзя искушать судьбу. Набег – это не только умение самому сразить врага и завладеть его имуществом. Конунгу в походе ярлы должны верить больше, чем себе.

«Пенитель морей» в это лето остался в родном фиорде. Дружина Ульва – почти сотня мечей – хмурилась, но не перечила Ториру: запасов от былых набегов на год хватит, можно поприжать бондов. Чтобы руки не томились бездельем, румы «Пенителя морей» всегда готовы принять гребцов, вёсла стремительно погонят корабль на поиски стада китов. Загарпунить морского великана – кто откажется от удальства и риска!

К ночи дружинники собирались в большом доме. Женщины суетились вокруг очагов. После ужина все разбредались по своим закуткам. Ко времени появления первой звезды дом засыпал, чтобы встретить проблески утренней зари криками младенцев, воркотнёй матерей, резкими голосами мужчин.

Ярл жил как все. Почётное место во главе стола, богатая одежда и лучшее оружие – вот, пожалуй, и все его отличия. Ещё – беспрекословная власть: бонды иногда осмеливались поднять головы, но таким, по слову ярла, дружинники быстро напоминали законы послушания. Домочадцы молчали, они знали характер и тяжёлую руку Торира. В горячке он мог и убить. Такое было в обычае, поэтому никто, и сам Торир, не считал власть старейшины-ярла чрезмерной. Он распоряжался хозяйством, наказывал нерадивых, дважды в году – весной и осенью – ездил на тинг, принимал участие в спорах родов, слушал саги скальдов. В них могучие воины побеждали сотни врагов, переплывали моря, добывали серебро и золото, драгоценные камни. Саги манили неизведанными подвигами, чудесами...

В жизни чудесам не хватало места. Таких родов, как род Торира, в суровой гористой стране было много. Они теснились по берегам фиордов, вдоль рек и озёр, плодились, ссорились, иногда воевали из-за угодий. Тогда лилась кровь, и провинившиеся по приговору тинга платили пострадавшим виру. Но войны, веселившие душу, случались не часто. Люди предпочитали терпеть обиды. Если становилось невмоготу, бонд приходил к старейшине с требованием защитить от нападок или отпустить с родовой земли. Желающих уйти находилось немного, всякий понимал, что, оторвавшись от сородичей, он легко мог стать добычей первого встречного. Крепкое сердце надо было иметь, чтобы, несмотря на опасность, покинуть родную землю.

Торира томила неизвестность будущего. По ночам, под храп и стоны дружинников и домочадцев, следя за отблесками угасающих очагов, он отправлялся вслед за скальдами. Тяжёлая волна била в борт «Пенителя морей», воины ждали его приказа...

В одну из таких ночей Торир вспомнил о Хельге. Её знала вся страна, её боялись и почитали. Предсказания Хельги, как правило, сбывались. И хотя добираться до её жилища предстояло не меньше трёх дней, ярл решил отправиться в путь.

Старуха предрекла ему судьбу славную, но многотрудную.

   – Вижу кровь, вижу смерть, твой меч не знает пощады, твоё копьё поражает, как молния, твои враги падают бездыханными, ты идёшь по земле, тяжёл твой шаг... Один ведёт тебя...

Она стояла перед ним с закрытыми глазами. Синий плащ, потёртый и грязный, отороченный самоцветными камешками до самого подола, прикрывал согбенную фигуру. На старческой морщинистой шее мелко подрагивали стеклянные бусы, на голове – чёрная шапка, подбитая белым кошачьим мехом, из-под неё выбивались седые неопрятные пряди волос. Руки опирались на посох с набалдашником из жёлтой меди. Плащ перетянут широким поясом с низко повисшим кошелём.

Торир слушал шёпот прорицательницы, а из головы не шла неведомо почему привязавшаяся мысль: зачем ей такой большой кошель? О, боги! Как он сразу не догадался: в нём она, наверное, хранит своё зелье для ворожбы...

Хельга открыла глаза, и он отшатнулся от её безумного взгляда.

   – Уходи...

Вернувшись домой, Торир первым делом отправился к родовому капищу. Вросшее в землю вместительное строение с дерновой крышей и узкими прорезями окошек дохнуло на него сыростью и затхлостью. Торир пережил минутный страх: он – нерадивый старейшина, по его вине перед грозными богами столько дней не плясал очищающий огонь.

Ярл с тревогой оглянулся: оставаясь один на один с богами, он боялся проявления их гнева. Но в капище всё оставалось неизменным. Тор сидел на колеснице, повернув к нему незрячее лицо. Торгерд с её низким лбом, узкими глазными щелями, мощной грудью и неестественно широкими, могучими бёдрами, казалось, дремала; ей не было никакого дела до переживаний ярла. В центре возвышался Один, почти касаясь головой потолка. На руках его, сжимавших древко копья, жирно поблескивали золотые браслеты. Торир распростёрся перед изваянием, снял с запястья серебряный боевой браслет и прицепил его к поясу грозного бога.

Лежал долго, ждал знака. Боги молчали – не подтверждали и не опровергали слова прорицательницы.

Что ж, он, Торир, не в обиде. Он редко приносит им дары. Наверное, боги рассердились на него за невнимательность. Но они одарили частицей своего могущества Хельгу. Он верит ей.

...Одна зима, всего одна зима минула после встречи с прорицательницей, но вера ярла Торира в могущество её слов поколебалась. Где судьба славная? Где дела многотрудные? Он, как молодой волк, не изведавший силы всей стаи, вызвал на бой ярла соседней долины Херда и сразил его. Херд не раз в кругу близких похвалялся, что прогонит род Торира с земли: его, Херда, сородичи в стародавние времена жили на этих землях, а род Торира пришёл сюда неведомо откуда и самовольно поселился, силой захватив землю. Ториру не было дела до прадедов. Главное, теперь он живёт на этой земле и никому уступать её не собирается. Если же его предки силой завладели землёй, что ж, честь и слава им, они были настоящими мужчинами. По их примеру и он не станет терпеть дальше пустой похвальбы Херда...

Брат Херда – Гест обвинил ярла Торира в преднамеренном убийстве и выставил девять свидетелей. Конунг долин Гуннар Дружбударящий встал на сторону убитого. Дружинники радовались смелости своего молодого ярла, они готовы сразиться не только с родом Херда, но, если Торир скажет слово, и с самим Гуннаром. Но братья Торира, домочадцы и бонды притихли, ожидая беды. Торстейн просил старшего брата отправиться к сородичам убитого.

   – Мы не пожалеем серебра и скота, оплатим двойную и даже тройную виру, Торир. Поезжай, мы будем сопровождать тебя, – его глаза искали взгляд брата. – Помириться надо обязательно до тинга. У скалы законов не будем спорить, заплатим виру...

Торир хмурил брови, молчал. Он знал: раз в это заурядное дело сунул свой нос конунг Гуннар, вирой, даже тройной, оно не закончится. Наверняка Гуннар радуется случившемуся. Одного ярла фиордов, не стало, и от другого избавиться можно. По закону. Ярл Торир провинился перед родами. Если он считал себя обиженным Хердом, должен был обратиться с жалобой к тингу, а не совершать самосуда. Пострадал родовой закон. Ещё десяток-другой таких столкновений, и роды не только долин, но и фиордов будут слушать конунга Гуннара и подчиняться ему.

Ярл Торир был уверен, что конунг долин думает именно так. Разве поможет вира, если бы даже родичи Херда и согласились на неё? Многие роды уже в руках конунга, они скажут на тинге угодное Гуннару. Об этом он не подумал, когда вызывал на поединок Херда. Но сожалеть о содеянном – значит попусту тратить время. В прошлое возврата нет, жизнь – в будущем.

Он не намерен слепо подчиняться обстоятельствам. Торир ещё потягается и с конунгом, и с самим тингом. Свободные ярлы фиордов будут на его стороне. Конунг мечтает подчинить себе все роды долин? Это его дело и его право. Власть над ковыряющими землю и пасущими скот бондами не очень прельщает свободных ярлов фиордов. Их кормит море. Гуннару нужны бонды Торира? Добровольно он не отдаст их ему, но и сражаться за них будет не так, как за «Пенителя морей». И не надо ползать на коленях перед родичами Херда, выпрашивая мир. Это унизительно и... бесполезно.

   – Благодарю тебя за совет, Торстейн, но не воспользуюсь им, – спокойно и как можно мягче ответил он брату. – Подождём тинга. Я не удивлюсь, если меня объявят вне закона. Покинуть эту землю не страшно, она не очень ласкова ко мне. И к вам тоже.

   – Но, Торир...

   – Лучше подумайте с Аудуном, почему Гуннар ещё до тинга сунулся в это дело и поторопился поддержать обвинение против меня? Может быть, догадаетесь, что ему плевать, уплачу я виру за убитого или нет. Ему важно выгнать или убить меня, а вас с родом подмять под себя...

   – Тому не бывать, – с молодой горячностью заявил Торстейн.

Земля была прекрасной, но суровой. Она давала много глазам и душе, но мало телу. Высокие горы подступали к морю и обрывались в него отвесными стенами.

Скалы и вечно шумящее море.

Торир любил взбираться на скалы – здесь легко и вольно дышалось и мысли приходили особые, отличные от повседневных забот старейшины. Он ещё молод, жизненный путь его только начинается. Предсказательница напророчила ему славную судьбу. Но судьба, видать, не придёт сама в руки, как приходит весной в холодный ручей глупая жирная рыба. Её надо искать и творить самому. Где искать и какая она, его судьба? Там, в долине, бонды пасут скот на его земле, и поэтому он имеет долю в их стадах. Но разве его судьба – это кусок мяса и тёплый плащ?

А домочадцы? Принёс ли хоть один из них ему, ярлу, крупицу золота или камень, в глубине которого горит красный, как кровь, огонь? Они сами смотрят на его пояс, украшенный драгоценными каменьями.

Золото... Кто отказался бы от него! Но золота нет. Говорят, его много у конунга Гуннара. Всякий раз, когда на память приходит ненавистное имя, пальцы Торира сжимаются в кулаки. Насмешка судьбы твоё имя – Дружбударящий. Тебя по справедливости стоит называть душителем ярлов. Сколько ты их уже проглотил, и они тащат тебе безропотно лучшее, что у них есть. Другим ты перегрыз горло. Вот откуда твоё золото, конунг. Два твоих похода не могли дать столько богатства. Теперь ты оскалил зубы на мою долину. Но пока я жив, ты её не получишь. Пусть мой меч – «Жаждущий битвы» – никогда не напьётся крови врага, если я, как безропотный пастух, подчинюсь твоему желанию. Мой род не склонит головы перед тобой и не будет платить тебе дани и торопиться выполнять твои повеления. Ты такой же ярл, как и я, и давно ли боги повернули ладью твоей судьбы на дорогу удачи? Пусть нас рассудит меч. Если же люди долин объявят меня вне закона, я уйду, но не покорюсь тебе, конунг. Мы все уйдём, всем родом. Земля велика...

Не в первый раз приходят эти мысли к ярлу. Год от года род нищает. Людей в нём прибавляется, зубы бондов и домочадцев работают не хуже волчьих, все хотят есть, но земля маленькой долины – не шкура овцы, её не растянешь. Чуть ли не каждый день ему приходится разбирать ссоры бондов: скот одной семьи при попустительстве её хозяина оказывается на пастбище другой. Торир наказывает провинившихся, мирит поссорившихся, велит чаще отправляться к реке и в море за рыбой. Но с каждой новой ссорой всё яснее понимает: роду тесно в долине. А он не может перебраться в соседнюю – прекрасная, но проклятая земля, в ней много гор, но мало долин. Они давно принадлежат другим родам. Люди Торира уже сталкивались с людьми Херда. Теперь Херда нет, но тинг никогда не позволит Ториру завладеть его долиной. И Гуннар – тоже.

Даже если он силой захватит долину, конунг натравит на него людей всех других долин и будет кричать о нарушении закона и обычаев и, конечно, добьётся своего: из долины Херда придётся уйти. Или сражаться с дружиной конунга. У него не дрогнет сердце выйти на поединок с самим Гуннаром, но с его дружиной... Если бы Торир мог дать меч и копьё каждому домочадцу, и тогда у него не набралось бы десятой части дружины конунга. Говорят, теперь Гуннар без своих воинов не выходит даже из дома.

Нет, захватывать долину Херда было бы ошибкой. К тому же ещё неизвестно, что скажет тинг о его поединке с соседним ярлом.

Эгмунд – старейшина самого малочисленного рода людей долины Тронсхеймс-фиорда – умирал от пережитого унижения. Так считал его сын Торгрим и не скрывал своих мыслей от сородичей. Молва об оскорблении Эгмунда конунгом Гуннаром разлеталась по долине. Бурлил не только род Эгмунда. Конунг осуждался многими людьми долины Тронсхеймс-фиорда. Седины Эгмунда, его слава справедливого и мудрого старейшины уже много лет приносили ему уважение людей, даже незнакомых со стариком. Землянка Эгмунда на тинге, у скалы законов, каждый раз, когда он приезжал туда, полнилась народом. Многие просили его посредничества в спорах...

Он и сам уже забыл, сколько лет приезжал на тинг. Люди привыкли из года в год видеть его высохшую и согбенную фигуру в голубом плаще там, где решалось самое важное. Тинг и законоговоритель Эгмунд стали неразделимы.

Теперь же Эгмунд лежал в своей спальной нише большого дома и ни с кем не хотел говорить. Его тело уменьшалось, становилось бесплотным и невесомым. Лицо заострилось, даже борода не могла скрыть провала рта. На предложение пригласить знахаря он отрицательно качал головой. Отказывался от пищи, изредка показывал глазами на сосуд с водой. И молчал.

Торгрим всё время проводил у постели больного. Однажды попытался выяснить, что произошло у Эгмунда с конунгом, и не получил ответа. Старейшина рода сам расскажет о встрече с Гуннаром, если на то будет его воля. Торгрим слишком уважал его и как мудрого старейшину, и как отца, чтобы быть навязчивым.

И хотя Торгрим покидал нишу Эгмунда на самый короткий срок, широко разнёсшиеся слухи доходили и до него.

   – Этот сын волчицы Гуннар без совести и чести, – не уставала повторять каждому встречному старуха Гудрит. – Подумайте, у него хватило наглости заявить нашему Эгмунду, будто тот не знает закона, что он не законоговоритель и что ему незачем приезжать на тинг... Как вам это нравится? Наш Эгмунд не знает закона?! Да этот самый Гуннар ещё не родился, а наш старейшина уже занимал на тинге почётное место...

Люди недоверчиво смотрели на шамкающий рот Гудрит, но к словам её прислушивались. Гуннар, конечно, мог сказать и такое, но не таков Эгмунд, чтобы из-за пустых слов встать на порог смерти. Тут что-то не так. Старая Гудрит выживает из ума, слова её как стрекотание сороки – стрекочет, а о чём, и сама не знает.

Товарищ детских игр Торгрима, теперь же верный и надёжный дружинник Ульв, шептал ему:

   – Говорят, конунг Гуннар потребовал от старейшины, чтобы он распустил дружину. Люди нашей долины не должны иметь своих дружин. Кто хочет быть дружинником, пусть отправляется на службу к конунгу...

   – Кто говорит? – хмуро спросил Торгрим. Это известие более походило на правду, чем болтовня старухи Гудрит.

   – Многие. А сам старейшина тебе так ничего и не сказал?

   – Он молчит, – кратко ответил Торгрим и, твёрдо глянув в глаза товарища, отправился в дом.

Эгмунд встретил сына неестественным блеском глаз, пригласил его сесть поближе.

   – Торгрим, пришёл мой час, – с усилием прошептал он. – Все мои сыновья... кроме тебя... ушли к предкам. Отправь и меня к ним... по обычаю. Людям скажи, чтобы жили... все вместе... как раньше. Боги не велят человеку... уходить из рода, – старик задышал чаще, слова с трудом слетали с губ. – Гуннара не слушай... Он хочет перемешать роды... чтобы все... только ему...

   – Я вызову его на поединок!

   – У него... большая дружина...

   – Что мне до его дружины! У меня бедная одежда, и мне всё равно, успею ли я её износить...

   – Ты не один... Род не должен погибнуть...

Торгрим молчал. По телу старика пробежала судорога.

Дорога к Гуннару заняла весь день – преодолели три долины и два перевала. Кони устали, заспотыкались – ещё бы, Торгрим повелел дружине собраться в дорогу во всеоружии. Его сопровождали три десятка всадников. Не все могли похвастаться надёжными доспехами, но щит, шлем, меч и копьё были у каждого. Вид вооружённой дружины не должен был вызвать у конунга удивления – какой же воин покинет дом без меча?

Мучила Торгрима неопределённость: зачем едет, что скажет конунгу? Для выхода на поединок нужны веские доводы, настолько веские, чтобы сам вызов был оправданным в глазах людей долин. Смерть отца? Но старейшина не указал на Гуннара как причину своей смерти. Слухи – не доказательство, и он не может выставить свидетелей позора Эгмунда. Требование конунга распустить дружину? Но Торгрим не слышал такого требования. Гуннар может высмеять его как собирателя сорочьего крика.

И всё же он твёрдо решил встретиться с конунгом. Другого выхода не было – люди долины Тронсхеймс-фиорда ждали, что предпримет молодой ярл после смерти отца. Оставаться в бездействии – значит вызвать другие слухи, теперь уже о собственной трусости.

Каменистая дорога петляла, огибая скалы, ныряла под кроны деревьев. Дружина растянулась, ехали в молчании. Каждый думал свою думу, а выходило – общую. Поступки дружинника во власти ярла, думы же не всегда и самому повинуются. Вот и лезут, непрошенные, в голову. Стычка, поединок, битва – привычное и узаконенное дело воина. Пусть боги даруют мгновенную смерть в схватке с врагом, а не от старости у семейного очага. Но и схватки бывают разные: об одной скальды славу разнесут по земле, другая позором может обернуться. Добром ли закончится встреча ярла Торгрима с конунгом, или придётся обнажить мечи? Прибыль или бесчестье роду от такого столкновения?

К жилищу Гуннара добрались на закате дня, когда солнце готовилось уплыть за горы. Под его косыми лучами в долине серели хижины бондов. В стороне от них, на пологом холме, сгрудились строения конунгова двора. Торгрим придержал коня. Нет, память не могла изменить ему. В тот давний, первый его приезд сюда лишь небольшая часть холма была занята постройками. Сейчас же они облепили его, как репейники ленивую собаку, – густо и беспорядочно. Рядом со старым родовым домом поднялись новые, превышающие его размерами, с узкими бойницами окон, с дверьми, не способными пропустить одновременно двух человек. «Крепости, а не дома построил Гуннар, – раздумывал Торгрим. – Для домочадцев такие не нужны, наверняка дома для дружинников. Да, в них можно выдержать любой натиск. Но сколько же дружинников у Гуннара?»

В воротах преградила путь Торгриму вооружённая стража – ни один род в мирное время не держит стражи у своих жилищ.

   – Кто таков и почему лезешь в чужой двор без спросу? – несколько даже лениво, но с угрозой в голосе спросил один из стражей, великан ростом, схватив за узду коня Торгрима.

   – Ярл Торгрим из долины Тронсхеймс-фиорда, – спокойно ответил Торгрим, хотя ему крайне не понравился и вопрос, и ещё более тон, каким он был задан. – Я приехал к конунгу Гуннару и хочу его видеть и говорить с ним. Почему ты держишь меня в воротах?

   – Я знаю многих ярлов, тебя же вижу впервые. К тому же с тобой дружина. – Он оглянулся и, увидев, что со двора к воротам торопятся товарищи, громче прежнего продолжал: – Может быть, ты, ярл Торгрим, замыслил напасть на нас? Разве в гости так ездят?

   – Кто ты такой, чтобы учить меня и выговаривать? – вскинулся Торгрим. – Разве я приехал к тебе? Прочь с дороги!

   – Не торопись, гневливый ярл, – не выпуская поводьев, издевательски улыбнулся страж. За его спиной грудилось всё больше людей. – Вас много, а конунг один. Не знаю, захочет ли он говорить с тобой. Может, он знает тебя так же, как и я?

Рука Торгрима потянулась к мечу. Эти люди хотят поиздеваться над ним? Он не допустит позора. Может быть, вот так же они издевались над старейшиной? Честь воина – его меч. Пусть он...

Торгрим с бешенством глянул на конунгова дружинника и встретил настороженный и одновременно вызывающий, торопящий и подталкивающий взгляд: «Давай-давай, обнажай меч...» Желание воина подтолкнуть его к схватке было настолько неприкрытым, что Торгрим мгновенно успокоился и даже улыбнулся. Через плечо оглянулся на своих и, встретившись глазами с Ульвом, громко сказал:

   – Зря проделали такой длинный путь. Если рабы решают за хозяина, то о чём с ним говорить? Он не умнее своих рабов...

   – Что ты сказал? – взревел страж. – Ты назвал нас рабами?

Его товарищи зашумели угрожающе и всей массой качнулись к Торгриму.

   – Воины, займитесь своим делом! – раздался из глубины двора повелительный голос. К толпе не спеша шёл невысокий коренастый человек в плаще, с непокрытой головой, наискосок его лба змеился шрам от удара копьём. По тому, как раздалась перед ним толпа, без лишней почтительности, но поспешно, Торгрим понял, что перед ним предводитель воинов. – Ярл Торгрим, конунг ждёт тебя, – приветствуя его, предводитель коснулся луки седла.

   – Ульв, отведи дружину в долину, там ждите меня, – распорядился Торгрим.

   – Разве во дворе конунга не хватит места твоим дружинникам? – запротестовал предводитель.

   – Прости, я не знаю твоего имени. Мы достаточно хорошо почувствовали гостеприимство твоих воинов у ворот, а каким оно станет за оградой... Будет так, как я сказал.

   – Может быть, ты и прав. Осторожность никогда не должна покидать воина. Пусть будет по-твоему, – он твёрдо и открыто посмотрел в глаза Торгрима. – А зовут меня ярл Кари, я из Лососёвой долины.

   – Слышал о тебе. Ты непобедимый боец на копьях.

Кари скупо улыбнулся. Похвала доставила ему удовольствие.

   – ...Знаю о несчастье, постигшем тебя. Законоговоритель Эгмунд ушёл к предкам... – Такими словами встретил Торгрима Гуннар. – Побороть смерть не мог ещё ни один человек, рождённый женщиной. Рано или поздно умрём и мы – таков закон жизни.

   – Да, таков закон, – согласился Торгрим, – но иногда путь человека к предкам укорачивают другие люди. – И он долгим пристальным взглядом впился в глаза Гуннара. Тот не отвёл глаз, не смутился.

   – Ведаю, что ты хочешь сказать этим, Торгрим, – спокойно ответил он. – Вздорные слухи о причине смерти Эгмунда дошли и до меня. Но сам ты, конечно, знаешь, что в смерти старейшины вашего рода мне не было никакой корысти... Сядем, ярл, нам о многом нужно поговорить...

Они сидели один против другого: ярл маленькой дружины, ещё ничем не отличивший своего имени, и конунг, неутомимый собиратель воинов, славу которому уже пели скальды многих долин. Юношеский пух на лице Торгрима лишь недавно сменился жёстким волосом бороды. Лицо Гуннара изрезано морщинами, борода его поседела. Конунг старше ярла вдвое. У него высокий лоб, прямой нос с широкими крыльями, полные губы – мужественное лицо воина. Его густые каштановые с нитями седины волосы, лежащие волнами на плечах, всё ещё красивы. Но глаза... Холодные и цепкие глаза человека, затаившего неведомую думу.

   – О чём нам говорить, конунг? Твои воины сказали мне достаточно. – Торгрим даже попытки не сделал скрыть неприязни. – Видимо, ты считаешь нас, ярлов, за рабов...

   – Обижаться на неразумных – самому стать таким же, – ответил Гуннар и улыбнулся ему, как ребёнку. – Впрочем, если пожелаешь, я накажу их...

   – Что мне в их наказании, твои люди...

   – Да, люди мои, и люди верные. Разве у тебя не такие? Но оставим это. Есть более важный разговор. Я рад, что ты приехал ко мне. Сам собирался проведать тебя, да заботы закружили... Скажи, хватает ли земли твоему роду? Не ссоритесь ли с соседями?

Торгрим удивлённо посмотрел на Гуннара. Разве он приехал к конунгу обсуждать жизнь рода? Но опять всплыла мысль: а зачем приехал?

И он сдержанно ответил:

   – Слава богам, мы живём, как жили предки. Род доволен.

   – Доволен? Значит, старейшина Эгмунд был неправ, говоря, что количество бондов и домочадцев возросло, а земля скудеет. Роду всё труднее содержать дружину. Она хоть и невелика, но воины сами не добывают себе пропитания. Об этом говорил мне Эгмунд, сидя здесь, где сидишь теперь ты. Но ты утверждаешь другое. Согласись, это несколько странно...

   – Мне кажется странным другое: наши роды не соседствуют, у нас нет претензий к твоему роду, у вас не может быть их к нашему. Зачем тебе знать, хватает ли нам земли и не враждуем ли мы с соседями?

   – Ты забыл, Торгрим, что я давно уже не ярл. Конунг обязан думать и заботиться о людях всех долин...

   – Конунг заботится о воинах во время похода, а сейчас разве мы нуждаемся в твоей заботе? Скажи, ты больше моего прожил, бывало ли раньше, чтобы один род возвышался над другими настолько, что подчинял их себе?