Текст книги "Варяги"

Автор книги: Михаил Альшевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Полумёртвыми их выловили даны у своего побережья. Они могли бы обратить их в трепаров – домашних рабов, но Кнут оказался проницательным человеком. Он предложил им службу у короля Готфрида.

Торир согласился. А что оставалось делать?

...Он покидал замок короля со смутным чувством. Готфрид произвёл на него сильное впечатление открытостью своих желаний. Если ярл Торир хочет быть в числе первых, чувствовать себя не наёмником, а подняться до родовых старейшин-стурменов и пользоваться соответствующими почётом и властью, пусть заслужит это право. Послушание, верность королю, инициатива при исполнении повелений – вот основа будущего благополучия ярла.

Первое серьёзное дело – предстоящий поход на Рарог. Дружина ярла пойдёт в челе королевского войска.

– Как видишь, приятель, я вполне откровенен с тобой, – улыбка тронула полные губы Готфрида. – Твои воины мне неизвестны, и, сознаюсь, мне будет не так жалко их. как своих, если Годослав всё же захочет помериться со мной силой. А он захочет, я знаю этого старого правдолюбца. Так что тебе, приятель, предстоит столкнуться с Годославом и доказать, что ты истинный викинг.

Но если увижу, что ты будешь беречь дружину в ущерб делу, мы расстанемся с тобой. Нет, нет, я не пугаю тебя. Говорю, чтобы знал мне не нужны ярлы, заботящиеся сперва о себе, а потом обо мне…

Готфрид – настоящий конунг. Он, ярл Торир, будет служить ему верой и правдой. Пока. Вот это смутное в своей неопределённости и неизвестно откуда взявшееся «пока» и скребло душу ярла. Пока – что? Может быть, через какое-то время он займёт место герцога Кнута? Или Норны подскажут Готфриду мысль назначить его, Торира, самостоятельным правителем какой-нибудь провинции? Было бы неплохо. Хотя жизнь одна, и она ещё впереди.

«Брось, Торир, – одёрнул он себя. – Не заглядывай в будущее, сейчас это тебе не по зубам. Думай о Рароге и князе Годославе».

Воевода Нилота сдержал слово – три десятка его дружинников и сам он в их числе пали мёртвыми на заборолах[11]11
  Забороло – защищённая бревенчатым бруствером площадка, идущая по верху крепостной стены, на которой находились защитники города во времена боевых действий.


[Закрыть] градской стены. Честь пред князем сохранили, но града не уберегли. Что опытным воинам частокол. будь он и в четыре человеческих роста, коли на площадках вверху стены защитников раз-два и обчёлся. А стрелы идут густым косяком, и никакая дубовая плаха не спасёт, потому как ты защитник града и в плаху ту телом не вожмёшься, хоть на сотую стрелу врага должен ответить своей. Вот она сорвалась с тетивы, понеслась испить красной крови. Одним глазом глянуть, испила ли? Но и того мгновенья хватает, чтобы сто первая стрела, пущенная не менее мощной рукой оттуда, с поля, впилась в твоё горло и высунулась из затылка.

Король Готфрид не умедлил приказом. Как только последняя стрела с заборола, затрепетав бессильно в воздухе, упала у частокола, его хирдманы бросились к воротам. В ход пошли секиры...

Торир, во время приступа державший под обстрелом частокол, вошёл в Рарог последним. Дружинники посматривали на ярла хмуро – городок был невелик, и после хирдманов короля на добычу рассчитывать не приходилось. Добро, если хоть что-нибудь достанется.

Не глядя на ярла, они молча, разбившись на группы, бросились к строениям. Торир ни одного не окликнул, добыча – узаконенная собственность победителя. Часть её принесут ярлу, поэтому ему незачем унижать себя поисками тайников.

Готфрид ещё издали приветствовал Торира поднятой рукой в боевой перчатке.

   – Твои лучники отменно шлют стрелы, ярл! – весело крикнул он. – Передай им мою королевскую благодарность. Слава Одину, они заслужили её.

   – Передам и в свою очередь благодарю тебя, конунг. Но сейчас, сдаётся мне, не время для этого...

   – Ты что-то задумал, приятель? Говори, да побыстрее, если с делом пришёл...

Малая дружина князя Годослава торопилась к Рарогу. Верилось: воевода Нилота ещё держится. Тогда, оставаясь незамеченными, они смогут ударить в спину Готфриду. Счастье воинское переменчиво, неожиданность иногда приносит успех, даже если в него не очень веришь.

На своей земле каждый поворот знаком. Ещё немного – и за перелеском дорога вынырнет на поляну и откроется Рарог. Спотыкаются не только кони, всадники тоже лишь привычкой да злостью к данам держатся в сёдлах. Ничего, спина врага возрождает силу.

...Стрелы обрушились неожиданно и со всех сторон. Ярл Торир не придумал ничего нового. Когда знаешь, что противник торопится и все его помыслы устремлены к одной цели, лучший вид нападения – засада. Конечно, устроенная с умом, так, чтобы ни передним, ни задним ходу не было. Остальное сделают стрелы. Но пусть ни одна из них, даже случайно, не полетит в князя Годослава. Кажется, он так досадил королю, что тот захотел непременно видеть его перед собою живым. Что ж, Готфрид, порадуем тебя и этим...

Легенда скупа. В 808 году король данов Готфрид повесил князя Годослава в захваченном и разорённом граде Рароге.

...Рюрик опоздал дважды. Почти тысячную дружину бодричей, уже втянувшуюся в мелкие стычки с саксами, повернуть назад тотчас было невозможно. Пришлось собирать разрозненные отряды и потерять ещё половину дня на сбор продовольствия для обратного пути.

Рюрик действовал стремительно, но обдуманно. Тем не менее конная дружина его втянулась в изнурительную рысь лишь к исходу второго дня. Ведя счёт времени с момента появления вестника, Рюрик въехал в широко открытые ворота Велеграда на седьмой день.

Почти сразу же за воротами, на малой площади, его остановил взмахом руки боярин Дражко. За ним толпились старейшины. От неимоверной усталости семисуточной скачки без сна, с короткими остановками для смены заводных лошадей, Рюрик даже не вспомнил, что надо сойти с коня, коли тебя встречают старейшины в челе с любимым и доверенным боярином отца. Воспалёнными глазами смотрел он на торжественный наряд Дражко. «С коей стати вырядился? Неужто обошлось?» – пронеслась мысль, но и затерялась мгновенно.

   – Где князь? – прохрипел он и не узнал своего голоса.

   – Князь бодричей Дражко перед тобой, воевода Рюрик, – степенно, ровным голосом ответил бывший боярин. – Твоего отца, князя Годослава, призвал к себе Сварог. Земля избрала князем меня...

Оглушённый, Рюрик молчал. Он был готов к известию, что Готфрид овладел Рарогом, в глубине души допускал, что его дружине придётся с ходу вступить в схватку с данами здесь, у стен Велеграда. Но гибель отца? Значит, всё же Годослав, вопреки опыту и мудрости, бросился на выручку Рарога. Отец, что же ты наделал, отец? Ты же знал, обязан был знать, что я прискачу, обязательно прискачу...

Он, как в детстве, беспомощно оглянулся и увидел Синеуса и Трувора – их кони понуро стояли позади него. Братья слышали слова новоявленного князя. Рюрик понял это по недоумению, застывшему в их глазах. Они, как и он, не могли поверить в смерть отца.

   – Воевода Рюрик, повели воинам собраться на градской площади, – всё тем же ровным голосом распорядился Дражко. – Я буду говорить с ними.

Гнев, беспричинный и мгновенный, как удар молнии, охватил Рюрика.

   – Успеешь, князь, – скрепя сердце проговорил он. – Посмотри, воины не держатся в сёдлах. Можешь завтра собрать дружину.

   – Ты отказываешь мне в послушании? – с угрозой спросил Дражко, но Рюрик уже не слышал его. Конь, едва передвигая ноги, нёс его к родному жилищу. Братья плелись следом.

Он, Рюрик, опоздал дважды: спасти отца и принять из его рук княжескую власть.

Её перехватил Дражко. Авторитетом ли, хитростью или воспользовавшись установлениями племенного обычая – кто бы стал доискиваться. Власть притягательна для многих, и потому действия добивающихся её всегда оправданы в глазах тех, кто идёт по этому пути. А оказавшийся на вершине пирамиды – всегда прав. Счастлив ли? Может быть, если счастье в борьбе. Ибо власть – всегда борьба: и до овладения ею, и особенно после. Иначе не бывает – обладает один, стремятся обладать многие.

Дражко был счастлив недолго. Ненасытный сосед Готфрид нависал над бодричами коршуном. Первейшее дело князя – отстаивать свою землю. Обстоятельства заставили Дражко вступить в борьбу с Готфридом. Он переоценил свои силы и мудрость предвидения и под давлением всё тех же обстоятельств вынужден был уйти в изгнание к лютичам. Но и там Готфрид не оставил его в покое: через два года подосланные по приказу короля люди убили князя-изгнанника.

Его судьба не обрадовала и не опечалила Рюрика. Неприязнь, вспыхнувшая между ними в день возвращения из похода на саксов, вскоре переросла в глухую и нескрываемую вражду. Сила была на стороне Дражко, и потому Рюрик с малым числом воинов ушёл к ранам. К тому же с острова Рюген было легче добраться до нового охранителя побережья данов – ярла Торира.

Рюрик поклялся перед изваянием четырёхглавого Святовита отомстить за смерть отца.

ПРИИЛЬМЕНЬЕ: НАЧАЛО IX ВЕКА

Град старейшины Славена зарос ольшаником да березняком, уже и молодые ели кое-где прикрывали шатром чахлую листву тоненьких осинок. Пустым стало место, где когда-то кипела жизнь. Давно это было, ещё до старейшины-княза Буривоя, что в восьмом колене родичем Славену доводится. Старики сказывают, будто бы дед Буривоя именем Братислав с согласия всего рода Славена повелел ставить новый град, отступя от Ильмень-озера вниз по Мутной. И причин тому указывали несколько.

Перво-наперво, старый Славен по незнанию новых мест срубил град на мокроте, весеннее половодье нет-нет да подтапливало его. То не единственная поруха. Другая – как задует озёрный ветер-неугомон, спасу от него нет, град перед ним обнажённый, единым частоколом прикрыт, потому и дрожит, как тот осиновый лист, и гнилицей-осенью, и мореной-зимой. Опять же и для ладей всё больше искали затишного места в Мутной – кому хочется, чтобы посудину, любовно своими руками слаженную, ильменская волна о камни била. Была ещё одна причина, но о ней предпочитали не говорить, хотя каждый и держал в голове. Мутная торной дорогой стала, гости по ней с ранней весны до поздней осени снуют. Вдруг взбредёт в голову кому-нито прощупать крепость рода Славена. Мутную в таком разе и брёвнами перехватить можно, остановить чужие ладьи на подходе к граду. В озере того не сделаешь.

Новое место для града старейшина-князь Братислав с другими старейшинами многократно увеличившегося рода определил на крутом левом берегу Мутной. Взлобок привольный, в любые три стороны селись, коли не страшит лесное утесненье. А чего его бояться – руки свои, секиру держат привычно, ухватисто.

Селились всё же в привычной соседской близости. Избы с надворными строениями рассыпались по всему прибрежному взлобку волей хозяев да красотой места. Посмотреть издали – неумеха-сеятель сыпанул неверной рукой, и упали они вкривь и вкось и выросли одна на другую непохожими. Но все вместе за стеной частокола единое целое представляли – град. И имя к нему прилипло сразу же – Новый град, Новеград.

Но память Славена-прародителя сохранилась. «Мы – словене новгородчи», – охотно отвечали жители Нового града на вопрос любопытствующего заезжего гостя.

И сами, попадая нередко в чужую землю, именовали себя только так, забыв, что когда-то род их прозывался антами[12]12
  Анты – объединения славянских племён; жили по преимуществу между Днестром и Днепром. Основное занятие – земледелие. Общественный строй – военная демократия. Воевали с Византией, аварами.


[Закрыть]. И пришли они к Ильменю не по доброй воле. Злые степняки-кочевники обры вынудили податься на север. И повёл их в тот многотрудный поход старейшина Славен. Имя само за себя говорит. Может, Славена того поперву и не так звали, кто ведает. Да вот в памяти он Славеном остался. Имя себе делами сотворил.

Старина долго держится в памяти, но приходит время, и она за ненадобностью отмирает. На смену отжившему торопится новое, спешит прокладывать-торить собственные пути. Что обычай, что человек, разница лишь во времени. Новые обычаи вызревают неизмеримо медленнее. Но и опять же это от людей зависит. У новеградцев, наверное, ещё с лёгкой руки Славена, вошло в обычай не сидеть на месте, довольствуясь тем, что могли дать Ильмень, Мутная, немереные леса да выдранные из-под них клочки пашни, по которым каждую весну заботливо шагал за сохой ратай.

Кажись, всё есть у новеградцев – и хлеб, и к хлебу. Но нет, не сидится им на одном месте. Чуть потянуло весной, и молодшие запоглядывали на старших: отпустят ли на Онего-озеро али на Янтарное море сбегать, проведать ближних и дальних соседей? Не только забавы ради – от забав тех и прибыток немалый. Старшие то понимают, нередко, пользуясь своей властью, оставляют молодших дома хозяйство вести, а в поход ладятся сами, полагая, что в таком деле опыт да смекалка житейская поважнее удали да задора безбородых.

Князь-старейшина не препятствует путешествиям. Граду от них прямая выгода. Давно перестал быть диковинкой солнечный камень[13]13
  Солнечный камень – янтарь.


[Закрыть] Янтарного моря, много других поделок из чужих земель проходит через руки новеградцев, отправляясь дальше к веси, чудинам, кривичам, дальней мери[14]14
  Весь – прибалтийско-финское племя в Приладожье и Белозерье, занималось сельским хозяйством, промыслами. С IX в. в составе Киевской Руси. Потомки веси – вепсы.
  Чудины – чудь, древнерусское название эстов и других финских племён к востоку от Онежского озера, по рекам Онега и Северная Двина.
  Кривичи – союз восточнославянских племён в VI—X вв. в верховьях Западной Двины, Днепра, Волги. Занимались земледелием, скотоводством, ремеслом. Главные города – Смоленск, Полоцк, Изборск. С IX в. – в Киевской Руси, вошли в состав древнерусской народности.
  Мерь – меря, финно-угорское племя в I в. н.э. в Волго-Окском междуречье. Занималось сельским хозяйством, охотой, ремёслами. Слилось с восточными славянами на рубеже I—II вв.


[Закрыть], до которой плыть и шагать – ого-го, ноги стопчешь. Однако же новеградцы и плывут, и идут, не страшась. Потому как знают – обратный путь лёгким будет. Не лёгкостью поклажи, а леготой сердца: и в пять, и в десять раз обменное ценнее обмениваемого. Старейшины градские пересмотрят товар, установленную меру отложат на устроение града и его оберег – то справедливо; с остальным хоть на торговую площадь иди, хошь в клеть поклади до прибытия заморских гостей. То твоё дело, в своём зажитье ты волен. В Новом граде такой обычай установился, не то что, скажем, у вепсинов[15]15
  Вепсины – вепсы, потомки древнего финского племени весь, расселены в современной Карелии, в Ленинградской и Вологодской областях.


[Закрыть] – там до сего дня всё, что ты своей головой да руками промыслил, могут в род забрать. Потому и бедны они, сидят на месте, мало кто в Новеград с товаром добредёт, да и то по приговору рода. Без нашей секиры да ножа доброго попробуй-ка в глухомани обойтись.

Потому новеградец завсегда желанный гость в их селениях. Несут ему всё, что имеют, меняются не торгуясь. Иной раз за кованую секиру пестерь шкурок куницы набить можно, кадушку-другую мёду в ладью погрузить.

Само собой, сплыв из Новеграда вслед за последней льдиной, возвратишься к нему, бывает, по осенней шуге. И руки вёслами да шестом в кровь собьёшь, и недоспишь, и сухой лепёшкой сыт бываешь целый день, и гнус заедает, и дождик до костей пробирает – это только несмышлёныш скажет, что новеградцы чужим трудом пользуются и достаток имеют от того. Не ведают, неразумные, что, вернувшись с прибытком, надобно и о другой весне думать. В той же кузне всю зиму стоять, из криц секиры ладить, женщин улещать, чтобы рук не жалели, стучали бердами[16]16
  Бердо – часть ткацкого станка (род гребня).


[Закрыть], ткали полотно, шили лопоть.

Опять же и с заморскими гостями не всё так просто. Он привезёт горсть янтаря-электрона, а просит за неё и шкуры, и полотно, да ещё кадушку мёду. Ты-то за ними глухомань мерил, спину ломал, а он, может быть, без трудов тот янтарь добыл. А тебе ещё думать, кто из того янтаря бусы нарядные сделает, да приглянутся ли они мерянке или вепсинке. Одно и спасение, что женская порода везде одинакова, каждой хочется побрякушек на себя нацепить...

Вот так посомневаешься, поспоришь сам с собой да с гостем-соблазнителем до хрипоты и возьмёшь его камешки-янтарь. У одного камешки, у другого – лопотину нарядную, у третьего – ещё что-нибудь. А трудов-то, а шуму, а спору – кто зачтёт? День-деньской на ногах. Ладно ещё, по всему граду бегать не надо. За то Буривою доброе слово. Надоели ему, видать, постоянные жалобы, и своей волей повелел он снести у въезда от Мутной в град жилища трёх новеградцев и раз навсегда вести мену поделок и товаров на той площади. Так и ведётся. Облегченье, конечно, но никто не вправе говорить, что достаток новеградцу легко и зазря достаётся.

Бывает иногда... с заморскими гостями. В это лето даже князь-старейшина Буривой в изумление пришёл. На двух ладьях приплыл к Новеграду гость из земли далёких данов. Назвал себя Торгримом. С ним товарищей десятка два, ладьи товаром загружены. Думали, что он Ильменем дальше сплывёт, ан нет, в граде остался. Старейшинам богатые дары преподнёс и все товары для мены на площади выставил. Тому никто не удивился – найдётся у новеградцев что в обмен предложить.

Удивило другое – Торгрим мену вёл не по обычаю. Да и не сам вёл – его ватажники. И просили за свой товар всё больше боевой наряд. За меч, копьё, за доспех в особицу, равнодушно и не торгуясь, словно и не своим трудом нажитое, отдавали узорочье, дорогие паволоки[17]17
  Паволока – дорогая шёлковая ткань.


[Закрыть] без меры. Новеградцы своего изумления щедростью данов ничем не проявили – словно так и должно быть.

На осторожные расспросы о дальнейших путях-дорогах даны неохотно отвечали, что торопятся возвернуться домой до скорых ветров-супротивников. Странно. Кто же, имея в руках такое богатство, отдаёт его в ущерб себе, испугавшись трудов обратного пути? Удивлялись новеградцы, но помалкивали. Зато охотно рассказывали Торгриму о своём граде и о соседях, не утаивали путей к ним. Гость хочет сам вести мену с чудью и кривскими? Помогай тебе хранитель дорог! Места всем хватит. Только ты на своих ладьях туда не проберёшься. Мы-то как? Мы малыми ладьями ходим – где волоком тащим, где шестом толкаемся. Конными? Так это целой дружиной надо в поход идти. Одному али вдвоём то не под силу – и коней в трясине погубишь, и товару лишишься. Есть ли у кривских старейшин-князей дружины? А зачем они, захребетники? Мы и сами-то дружину больше для виду имеем. Опасаться некого, с соседями в мире живём. Мы – к ним, они – к нам, им – прибыло, нам – прибыло. Вишь, как хорошо получается, гость дорогой. Ты вот к нам приплыл, свои товары у нас оставил, наши к себе увезёшь, там дальше мену содеешь, опять тебе прибыло. Плыви к нам на другую весну, не пожалеешь...

Насытив своё неуёмное любопытство, излазив град и его окрестности вдоль и поперёк, Торгрим сплыл вниз по Мутной плескать дальше вёслами Нево-озеро и Янтарное море. Новеградцы потолковали о нём ещё малое время и забыли. Только Буривоев старшак Гостомысл хмуро обронил отцу:

   – Не похож он на гостя. На проведчика смахивает.

На что старый Буривой досадливо отмахнулся:

   – Много ты видал проведчиков тех-то? В цацки свои с Мстивоем всё играете. Смотрю, смотрю, да распущу дружину вашу бездельную. Пусть идут землю орать, захребетники. Того сообразить не можете, что гостю торговому пути наперёд знать надобно...

И те слова краткие вскоре забылись. Всё пошло-покатилось своим чередом. Только Гостомысл перестал надоедать старейшине просьбами о пополнении дружины. Буривой же, пообещав распустить её, позабыл об угрозе. Наверное, от нежелания на старости лет менять установленное задолго до него. Самому ему дружина уже давно была не нужна. Граду ничто не угрожало, а ездить по соседям в сопровождении воев, не столько для опаски, сколько чести ради, он отказался много лет назад. Те и без того почитали новеградцев и прислушивались к слову их старейшины-князя. Повелось так ещё со времён Славена-старого, милостью Стрибога[18]18
  Стрибог – буквально «отец-бог» (индоевроп.), в восточнославянской мифологии божество древнерусского пантеона, кумир которого был установлен в Киеве в 980 г. В «Слове о полку Игореве» ветры названы Стрибожьими внуками, веющими стрелами с моря.


[Закрыть] и дальше так будет.

Забыл Буривой завет Славена, передававшийся от отца к сыну, от старейшины к старейшине: роду иметь надёжную дружину, дабы могла она в чёрный час защитить род. Дружбу крепить с соседями не только хозяйской помочью, но и воинской. Нет ничего надёжнее плеча друга в битве.

Далеко в будущее заглядывал Славен. Потомки оказались близорукими...

На третью весну, когда уже и память о нём выветрилась, как очажный дым из давно нетопленной избы, в Новеграде снова появился Торгрим. Вновь две его большие ладьи полнились людьми, вновь он первым делом отправился к старейшинам с дарами, а его ватажники-гости остаток дня перетаскивали товары на берег, обещая нетерпеливым новеградцам скорую и богатую мену. Несмотря на гостеприимные приглашения, коротать ночь они предпочли на ладьях...

Предрассветную мглу прорезали гневные крики градских дружинников. Захваченные врасплох, они и оружие не могли быстро сыскать впотьмах. Не зря две весны назад Торгрим насыщал и всё не мог насытить своего любопытства.

Новеград проспал себя. С частокола громко и победно звучал чужой рог. По Мутной торопились ладьи – ярл Торир с большой дружиной викингов шёл покорять словен и их соседей.

Немощный годами, а ещё больше свалившейся бедой, князь-старейшина Буривой не мог стоять, как то положено побеждённому перед победителем, и ярл Торир снисходительно махнул воинам рукой Те бесцеремонно бросили старика, обвисавшего на их руках, на широкую лавку, устланную соломой и прикрытую шкурой медведя Торир подвинул к ложу затейливо резанную скамью.

   – Ярл Торгрим говорил мне, что ты разумный правитель земли, – жёстко глядя в слезящиеся глаза старика, начал Торир. Из группы ярлов и старших викингов, набившихся в избу, выступил воин, знавший словенскую речь, начал толмачить. При первых словах Буривой повёл глазами в его сторону, и ярл Торир понял, что, несмотря на немочь, Буривой не отказывается от беседы. – Ты должен помочь мне. Отныне эта земля моя, бывшие твои подданные станут моими подданными, будут платить дань мне и выполнять мои повеления. У нас достаточно сил, чтобы принудить их к этому. Но я не хочу крови. Мои воины не прикончили даже твоих дружинников, спавших вместо того, чтобы бодрствовать, как положено воинам в то время, когда в их граде гостят чужие, – не отказал себе ярл в удовольствии походя поучить этого выжившего из ума старейшину основам воинского дела. – Мёртвые рабы мне не нужны. Я заставлю их ковать для моих воинов оружие, владеть им они не достойны.

   – Ты сел в моём доме силой, – прошамкал в ответ старейшина. – Сам распоряжаешься как хозяин, так что тебе надо от меня?

Выслушав перевод, Торир вспыхнул гневом, но сдержался.

   – Не торопись, старик. Надо, чтобы ты понял, чего я хочу от тебя. Поймёшь и поможешь – останешься хозяином в своём доме. Не поможешь – я всё равно сделаю по-своему. Но ты увидишь смерть своих сыновей и внуков...

   – Что тебе надо от меня? – повторил с усилием Буривой.

О, боги! Каким бессильным и виноватым перед родом чувствовал он себя в эти мгновенья. Своей нерадивостью толкнул сородичей под чужое ярмо. Уверовал, что граду ничто не угрожает, и других убедил. Слепец. Нет и не будет ему прощенья. Сын Гостомысл, Мстивой – старший в дружине – лучше его помнили заветы Славена.

   – Сейчас мои воины соберут твоих подданных на площади. Ты скажешь им, что передаёшь мне власть старейшины-князя. Пусть занимаются своими делами, как и раньше. Им не будет причинено никакого вреда. Мы пришли сюда не набегом, мы пришли сюда навсегда, – Торир голосом усилил смысл сказанного, и ярлы за его спиной одобрительно зашумели. – Твоим новеградцам не надо бояться. Теперь у них есть надёжная защита – моя дружина. Никто больше не посмеет напасть на нашу новую землю. Ваши соседи будут платить нам дань. Город станет ещё богаче...

«Стрибог, не отверни от меня твоего лица. Пришло время испытаний. Простите меня и дайте место рядом с вами, родовичи. Я виноват перед вами и ныне живущими, но не по злому умыслу. Земля так велика, каждому человеку хватает на ней места. Мы никого не примучивали, меж собой и соседями жили мирно. Почему же со злобой пришли к нам эти? Что им надо? Дань? Зачем? Земля велика, селись, где хочешь, паши её, расти хлеб и детей. Что ещё человеку надо?»

Ярл Торир нетерпеливо постукивал костяшками сжатых в кулак пальцев по скамье. Согласится ли старейшина Буривой говорить со своими словенами или нет – это уже не имело значения. Конечно, если согласится, то впредь можно будет ссылаться на его волю. Торгрим уверяет, что со словенами не так просто будет справиться. Сильный народ и слишком привык к свободе. Ну что ж, не миром, так силой, но он согнёт их. Отступать некуда. За ним восемь ярлов с дружинами. Два с липшим года он собирал их, уговаривал, объяснял, что лучше один раз рискнуть и стать хозяевами в неведомых богатых землях, чем всю жизнь смотреть из-под рук конунга Гуннара и короля Готфрида. На новых землях они сами будут конунгами и королями. Для этого надо лишь один раз и навсегда покорить обитателей лесов. Вряд ли они окажут серьёзное сопротивление. А если окажут, то привыкать ли викингам к битвам? И не втройне ли ценнее победа, добытая в сражении с достойным противником, чем над перепуганными бондами?

«Не ошибись, приятель, – вспомнились ему слова короля Готфрида, сказанные на прощанье. – Ты становишься на скользкий путь. У меня ты имел всё: богатство, почести, власть над хирдманами. Тебе захотелось большего? Королевской власти? Попробуй, и, если удастся, смотри, не объешься ею», – впервые Торир увидел на лице Готфрида кривую улыбку уставшего от власти человека. И сам в ответ насмешливо улыбнулся: ярл Торир не из тех, кто пресыщается властью.

Но в одном Готфрид был прав – коли встал на этот путь, то ошибаться нельзя. Как и терять время на беседу с этим умирающим стариком.

   – Князь Буривой, – нетерпеливо поднялся Торир со скамьи. – Я всё сказал и жду ответа. Будешь ли ты говорить со словенами?

   – Нет, – чётко ответил старейшина и отвернулся от незваных гостей к прокопчённой дымом очага стене.

Предводитель чужих резко сказал что-то и шагнул к двери, на миг задержался, бросил ещё несколько слов, и толмач послушно перевёл для Буривоя сказанное ярлом:

   – Торгрим, найди сына этого выжившего из ума и его семью. Мы устроим для словен славное зрелище.

Из глаз старика покатились слёзы, но он остался лежать, уже зная, что никто к нему не придёт, чтобы закрыть мёртвые глаза.

Торгрим велел своим воинам обшарить каждую избу, заглядывать во все строения вплоть до погребов и землянок. Такой же приказ получили и другие дружины от своих ярлов. Град походил на развороченный муравейник – воины не только искали Гостомысла и его семью, но, пользуясь случаем, засовывали под одежду наиболее ценное из обнаруженных богатств. Ярлы запретили грабить, говоря, что все богатства словен будут принадлежать им по праву хозяев живущих здесь бондов. Они, воины, и не грабят, не предают ничего огню, не тащат к ладьям женщин и детей, не убивают мужчин. Ха, они стали хозяевами этого перепутанного сброда, а разве хозяин не вправе сунуть за пазуху понравившуюся ему вещицу? Или, положив руку на плечо онемевшей от страха молодки, подтолкнуть её в укромное местечко?

Наскоро тешили тело и глаза и торопились к ярлам, виновато разводя руками, – Гостомысла нигде нет, не могут найти и его четырёх сыновей. Может быть, сын старейшины от стыда бросился в реку и утонул?

Помрачневший ярл Торир приказал ещё раз пойти по избам, гнать всех жителей на площадь. Когда-то ему понравилось, как расправился Готфрид с князем бодричей Годославом. Он хотел устроить такую же казнь здесь, в этом Новом городе, чтобы словене сразу почувствовали хозяйскую руку. Лучше всего казнить кого-то из семьи Буривоя, не тащить же на виселицу полумёртвого, а может, уже и мёртвого старика. Но Гостомысла не могут найти, забился в какую-нибудь щель. Ничего, отыщется. А пока Торир найдёт чем устрашить словен. Прямо на площади заковать в цепи бывших дружинников Буривоя и развести по кузням. Предупредить: кто станет уклоняться от выполнения повелений нового князя-конунга, будет превращён в раба или казнён. Впрочем, об этом он сам скажет словенам. Пусть воины ярлов окружат площадь.

...Гостомысл к этому времени был уже далеко. В тот предрассветный час, разбуженный отцом, он метнулся было к двери с мечом в руках, чтобы бежать на помощь застигнутым врасплох дружинникам, но у Буривоя достало сил удержать его.

   – Поздно, Гостомысл, им не поможешь, – торопливо шептал Буривой. – Беги. Забирай детей и беги. К Чёрному озеру, припасы там есть, отсидитесь...

Сам тормошил внуков, тихонько прикрикнул на ничего не понимающую со сна Жданку, подталкивал полураздетых к выходу и торопился, торопился высказать Гостомыслу главное:

   – Соседей созывай на помощь. Без них Новеграду не выстоять. Думаю, вчерашние две ладьи с гостями Торгрима лишь приманка. Проспал я град. Беги. Тебе спасать его, боле некому. Поклонись веси, кривским, чудинов не забудь. Меря далеко. Помогут, торопись. Внуков береги...

Гнётся шест в могучих руках Гостомысла. Лёгкий челнок стремительно скользит вдоль берега Ильменя. В носу сбились стайкой погодки сыновья, каждый ловит взгляд отца. Притихла, поуспокоилась Жданка, хотя в глазах застыл пережитый испуг. Никак не может поверить, что нет ни избы, ни привычных дел Солнышко вон как высоко поднялось, а у неё ни варево не готово, чтобы накормить-насытить детей с мужем, ни скотина не обихожена Куда ж ты везёшь меня, муж любый? Не пора ли нам возвращаться к родной избе? Может, старому Буривою помриялось что ночью, а мы и всполошились?

Но глянет Жданка на лицо мужа, и вновь страх ползёт в сердце. Чужое лицо у Гостомысла. никогда таким не видела его. Гневно сведены брови; широко расставленные голубые глаза потемнели: жёсткие складки прорезались от ширококрылого прямого носа к концам губ, прячутся в подстриженной бороде. Широко расставив напруженные ноги, стоит он на корме челна, работает шестом, молчит пот заливает могучую грудь.

Любый, куда везёшь меня с малыми ребятами? На кого оставишь? Знаю ведь я тебя до самого донца твоей души. И лишнего мига не пробудешь ты со мной. Муж мой любый, как стану жить без тебя?

И, отвечая на невысказанные вопросы жены, трудно, пересохшими губами сказал Гостомысл то чего го страхом и ждала она:

   – Жданка и ты. Прибыслав! – Старший одиннадцатилетний сынишка тотчас вскочил, любовно глядя на отца. – До Чёрного озера я вас провожать не буду. Ты, Прибыслав, бывал там не один раз. дорогу знаешь, и где припасы хранятся – тоже. Силки на птицу ставьте, рыбу ловите. Без хлеба придётся маяться, перетерпите уж как-нито.

   – Ничо, батюшка, там и лук есть со стрелами, – улыбнулся Прибыслав.

Ах ты, первенец ненаглядный. Думаешь, коли лук есть, так и все беды позади.

   – Без меня «о становища ни ногой. Или сам приду, или весть с верным человеком пришлю. Тогда и поступать, как велю. Ты, Прибыслав, матери во всём помогай. Крепко надеюсь на тебя, Жданка моя. А мне в град беспременно надо...

Челнок врезался носом в песчаный берег. Женщина припала к груди мужчины.

Долго пришлось ждать Гостомыслу, пока успокоится град, отойдёт ко сну. Уже и робкие летние звёзды загорелись высоко-высоко, а в избах всё ещё продолжали мерцать неровные блики лучин. Новеградцы осмысливали навалившуюся беду. Сегодня варяги заковали в цепи дружинников, их конунг-князь попугал словен будущими бедами в случае неповиновения, но насилия ни над кем больше не учинил. А завтра?

Тревожные мысли не давали уснуть. Ратаю-пахарю, который кроме земли ничего другого не знает, конечно, легче. Хлеб одинаково нужен и смерду, и князю. Конунг такого не тронет. И без коваля али ладейного мастера он не обойдётся. А как быть тому, кто меной товаров промышляет? Можно ли верить словам конунга, что-де пойдёт по-старому? Нет, обманывает конунг. Не может идти всё старым обычаем. Чуть не шесть сотен чужих ртов свалилось на новеградцев. Из же кормить надо. Тут и ратаю, и ковалю, и гостю торговому – всем достанется.