Текст книги "В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина"

Автор книги: Михаил Март

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

4.

Варя взяла с собой только блокнот и карандаш. Бохнач предупредил: «Кроме тебя к одиночкам никто не допускается. Даже я. Ты несешь за этих людей полную ответственность. За месяц или два их надо поставить на ноги – вылечить и откормить».

В отделение с блоками-одиночками теперь можно было попасть только через тяжелую, обитую жестью дверь с зарешеченным окошком. Варя позвонила. В окошке появилось строгое лицо в солдатской шапке со звездочкой. Сначала загремели ключи, потом с лязгом сдвинулся засов. Дверь отворилась. Оба охранника отдали женщине в белом халате честь. Очевидно, их не информировали, что она тоже из числа заключенных.

Широкий, не очень длинный коридор сверкал чистотой. Несмотря на то что в конце было большое окно с крепкой решеткой, света все равно не хватало. Двери камер тоже обиты жестью, в них небольшие наблюдательные оконца. Пять камер с одной стороны, пять с другой. Бохнач говорил, будто скоро им разрешат переделать это крыло и оно станет дополнительным отделением для военнослужащих, вольнонаемных и местных жителей. Скорее бы. Слишком расточительно использовать такое большое помещение для десятерых человек, а сейчас вообще здесь всего трое.

– Какие камеры заняты? – спросила Варя сержанта.

– Третья, пятая, седьмая. Все по левой стороне.

– Начнем по очереди.

Сержант провел женщину к третьей камере и, прежде чем открыть ее, тихо сказал:

– Товарищ доктор, вам нельзя так приходить.

– Как?

Он кивнул на ее ноги. Варя опустила глаза: кирзовые ботинки, грубая юбка…

– С голыми ногами, – тихо добавил сержант. – Это же зверье, они женский запах за версту чуют. Опасно. Терять-то им нечего.

– И что ты предлагаешь?

– Сапоги и галифе. Только оружие с собой не берите и острые предметы. Отымут. Я рядом, не бойтесь.

– Я ничего не боюсь, сержант, спасибо за заботу. Твое замечание учту. В чем-то ты прав.

Галифе достать еще можно, но сапоги – несбыточная мечта. Их имели только офицеры. Не ходовой товар. Мечтою каждого, даже вольнопоселенного, были валенки. В местах, где зима длится восемь месяцев, лучше валенок ничего не придумаешь, температура опускается до пятидесяти градусов.

Замок щелкнул, и дверь отворилась.

Просторная камера с большим окном. Топчан, табурет, привинченный к полу стол, кувшин с водой, тазик и ведро для отправления естественных нужд. На столе – потрепанная толстая книга. Похоже, привилегированным зекам разрешено читать. Варя об этом не знала.

Человек, сидевший на топчане, вовсе не походил на зверя. Варя считала себя сильной женщиной. И не только морально. Сколько раненых вытащила с поля брани на своих руках!

– Я одна зайду, постойте за дверью. Со мной ничего не случится.

– Не положено.

Доктор так взглянула на сержанта, что тот не стал настаивать.

– Здравствуйте. Меня зовут Варвара Трофимовна. Я врач, буду наблюдать за вашим здоровьем.

Не очень молодой высушенный сучок в холщовой робе мягко улыбнулся. В его глазах не было ни злости, ни ненависти, ни отчаяния.

– Вы пресвятая дева? – спросил он тихим мягким голосом, но его очень хорошо было слышно, будто он шептал тебе на ухо.

– Нет. Я всего лишь врач.

– Тогда как же вы будете наблюдать за тем, чего нет.

– Это вы о здоровье?

– Проходите, уважаемая барышня, присаживайтесь. Варя прошла к табурету и села.

«Господи, – подумала она, – он же дистрофик. Правда, мешков под глазами нет, зубы целы, глаза чистые».

– Я здоров, не беспокойтесь, барышня. Хочу спросить вас, все камеры заполнены? Я здесь со вчерашнего дня и еще не освоился. Ночью кого-то привезли, но вставать я не стал.

– Нет, не все. Только три.

– Значит, я из первого этапа, а вы будете нас лечить.

– Вы правы.

– За что же такое внимание? В лагерях мы нужнее. – Помолчав, он добавил: – Ну да бог с ним, поживем-увидим.

– На что вы жалуетесь?

– Жалоб еще не накопилось. Но хочу дать совет. Вам придется лечить мужчин. Вы очень приятная во всех отношениях женщина, и они будут вас стесняться.

– Меня? Я давно лечу мужчин, стеснительных видеть не довелось.

– Стеснительность часто скрывается за бравадой или откровенным хамством, если мужчин много. Так проявляется их беззащитность и слабость.

– Любопытная теория.

– Одно дело – больница. Больные всегда делают себе скидку. Но мы не в палатах, а в камерах, здесь каждый захочет выглядеть перед вами достойно. Дайте людям почувствовать себя мужчинами. Распорядитесь, чтобы их брили, выдали расчески и крышки для ведер. Некрасиво женщину встречать с открытой парашей, даже если она врач. Они меньше всего будут задумываться о вашей профессии, когда вы появитесь на пороге камеры. И не обращайте внимания на агрессивность и грубость. Это тоже признаки стеснительности. Хотите найти взаимопонимание, дайте возможность узникам почувствовать себя мужчинами, сильным полом.

– Спасибо за мудрый совет.

Варя вспомнила фронт: ухажеров у нее и на линии огня хватало.

– Как вас зовут?

– Тихон Лукич Вершинин. Она записала имя в блокнот.

– А кто вы по профессии, Тихон Лукич?

– Служитель культа. Так определена моя профессия. Когда-то был настоятелем Тихвинского монастыря. Прихожане и послушники называли меня отцом Федором. Арестован в 41-м году. Срок – двадцать пять лет и пять лет поражения. От болезней Господь избавил, все еще жив, как видите.

Варя терялась в догадках. Кому и зачем мог понадобиться священник? Зачем его сюда привезли? Ответа не нашлось.

– Я тоже удивлен, доктор, – прочел ее мысли старик. – Расстрелять нас и за воротами лагеря могли. Мой лагерь далеко от этих мест. И ради чего меня везли сюда? О свободе я Бога не молил, жить легче других не пытался.

– Вряд ли начальство решило исповедаться и причаститься. Не стоит гадать. Но если речь идет о поправке вашего здоровья, то не нужно думать о плохом.

Варя поймала себя на мысли, что она непременно догадалась бы о профессии этого уже немолодого человека, хотя у него не было бороды и длинных волос. Она никогда не ходила в церковь, но в ее представлении монахи должны были быть именно такими.

– В следующий раз я вас послушаю и измеряю давление. Сегодня у меня ознакомительный обход. Отдыхайте, Тихон Лукич. – В блокноте она сделала пометку напротив имени: «Монах» – и заключила ее в скобки.

Мужчина из соседней камеры разительно отличался от монаха. Широкоплечий, крепкий в торсе, не слишком истощенный, дистрофиком не выглядел, в нем чувствовалась физическая сила. Взгляд жесткий, лицо попорчено мелкими шрамами, будто его осыпали осколками стекла, нос перебит. Обросший, не бритый, лицо сморщенное. По его виду невозможно было определить возраст. Варе стало не по себе, у нее защемило сердце.

– Здравствуйте. Я врач. Зовут меня Варвара Трофимовна.

– Смотрины продолжаются. На Колыму женский десант высадили?

– С чего вы взяли?

– Садись, Варя, если вшей не боишься.

Агрессии в арестанте она не заметила. Скорее, бравада и напускная легкость выпячивались наружу, в глазах появилась глубокая тоска, он то и дело отводил их в сторону. Кого-то он изображал, но только не себя. Человек непростой, до сути сразу не докопаешься.

– Нет, вшей я не боюсь, – совсем спокойно проговорила Варя.

– У меня их нет, мы их керосином выводим. До тебя я уже имел свидание с одной кожаной принцессой, так та ближе, чем на пять метров, не подходит. Волосы у нее шикарные. Если пучок распустить, то попку прикроют. Я так и не понял, чего она от меня хотела. Думал, пальнет из нагана, и бывай здоров, а меня в сани – и сюда. Что за шарашка?

– Центральная больница. Особое отделение.

– Особое отделение… Эксперименты на нас ставить будете? Мыши все передохли? Валяйте.

– О чем это вы?

– Когда я сидел в Бухенвальде, там из человеческой кожи делали абажуры. Либо ты идешь в печь, либо твоя шкура на абажур. Третьего не дано. Заведовали фабрикой смерти Карл Кох и его жена – бухенвальдская ведьма. Это она придумала абажуры. Я не подошел. Порченый. И другие себя калечили. Кожа ей требовалась чистая, без брака и порезов. Лучше печь, чем попасть ведьме на абажур. Молодая, красивая, в эсесовской форме, ходила всегда с овчаркой. Я как увидел вашу местную примадонну в кожаном одеянии, так меня потом прошибло. Вылитая Эльза Кох. А тут выяснилось, что зовут ее Лизой и она тоже жена начальника лагерей. Вот только овчарки не хватает, а ужимки те же. Так чем немецкие лагеря отличаются от советских?

– Вы узник концлагерей?

– Был им и остаюсь.

– Лиза Мазарук вас вытащила из лагеря. И ничего плохого вам делать не собираются. Здесь лечебное учреждение. Надо понять – она приехала сюда семнадцатилетней девчонкой на комсомольскую стройку и десять лет живет в этих условиях. У нее надорвана психика. Мне кажется, она добрая, только мы этого не видим. Все лучшее прячет под маской, иначе не выжила бы.

– Черт с ней! Сюда нас не из жалости привезли, а с целью.

– Я понимаю, переубедить вас трудно или невозможно. Надеюсь, вы сами скоро все поймете. Вы были в немецких лагерях, теперь здесь… В чем разница?

– Там живьем в печах сжигали, а здесь живыми замораживают. Вот и вся разница.

Варя насторожилась, в его голосе послышались знакомые нотки.

– Как вас зовут?

– Ныне номер И-2416. Имени я тебе своего не скажу. Бывший летчик-истребитель, бывший капитан, военнопленный и счастливый парень. Все это осталось в другой жизни, так что забудем об именах, сестренка. На кой ляд нас сюда пригнали, вот что мне скажи?

– Я этого не знаю. На здоровье жалуетесь?

– Если бы оно было, может, и пожаловался. А так не на что.

– Давно на Колыме?

– С июля 45-го. Написал заявление в военкомат, просился на Восточный фронт, хотел япошек на место поставить. Просьбу удовлетворили и пригнали на Дальний Восток, но этапом в телятнике. Спасибо и на том. Жить стало лучше, жить стало веселее, как вещает наш великий вождь.

Варя сделала пометку в блокноте: «Пилот».

– Осмотр проведем в следующий раз. Я рада, что белый халат вас не так смущает, как кожаная куртка и наган. Мы еще успеем с вами пообщаться, у нас месяца два впереди.

– Загадка. Я и не рассчитывал столько прожить.

Варе показалось, будто она побывала на представлении, после которого захотелось плакать. С колотящимся сердцем она вышла в коридор и, прислонясь к стене, попыталась унять непонятную тревогу.

Несколько минут она простояла, прижавшись к стене, словно переводила дух и собиралась с мыслями, и только потом продолжила обход.

Третий узник чем-то походил на второго – тоже крепкий, жилистый. Лицом хорош и зубы сохранились, было чем скрипеть.

– Я ваш лечащий врач Варвара Трофимовна.

– В медицинской помощи не нуждаюсь. Дашь яду, не откажусь.

Варя прошла и села на табурет, чем очень насторожила заключенного: не испугалась, смелая бабенка.

– Хотите признание из меня выбить?

– Хочу. Ваше имя, профессия?

– Родион Платоныч Чалый. Профессия – трюкач, статус – уголовник.

– Что за профессия?

– Циркачом был много лет, потом в кино снимался. Опасные трюки делал за артистов. Фильм «Цирк» видела с Любовью Орловой?

– Конечно, видела.

– Ну так под куполом цирка я вместо Сережи Столярова кувыркаюсь.

– И вы видели живую Любовь Орлову?

– Как тебя. Даже на общем банкете вместе шампанское пили.

– Счастливчик.

– Как видишь. Пухну от счастья.

– А вы похожи на Столярова. Чуть-чуть.

– Посмотрел бы я на героического артиста в моей шкуре. Не дай бог, конечно, мужик он хороший, веселый, жизнелюбивый, радости много людям принес.

– А вас-то за что?

Вопрос сорвался с уст Вари случайно. О таких вещах в лагере спрашивать не принято, есть статья, и этого достаточно, а уголовный кодекс, составленный в 26-м году, со всеми дополнениями и поправками в этих местах каждый знает, как ребенок таблицу умножения.

– Убийство, Варвара Трофимовна. Раскаянию не подвержен. Приговор сам выносил, сам и выполнил.

– Я видела убийц, их здесь много побывало. Вы не похожи.

– Все враги народа прячутся под личиной честных людей, но зоркий глаз генерального прокурора товарища Горшенина видит врага, и ему не уйти от правосудия. Собакам собачья смерть! Всех к стенке!

– Это у вас здорово получилось. Как по радио.

– Великий артист во мне погиб. Я ведь не только ножи могу кидать, балансируя на канате. Сам Мейерхольд меня в свою труппу принял, в театре Таирова играл, Алису Коонэн на руках со сцены выносил. Только все это осталось в прошлом. Теперь и во сне не снится. Первые годы спать ложился, словно в кинотеатр собирался. Каждую ночь новый фильм видел, а теперь только сопки и черные вороны снятся. Вечный беспрерывный сон длиной в Колымский край.

– Вам есть о чем жалеть.

– Всем есть. У каждого одна жизнь и она своя. Другой никому не надо, мою отдай.

– Может, что-то и изменится. К лучшему. Завтра я зайду к вам.

– А будет оно, завтра?»

– Будет, в этом я уверена.

Варя записала в блокноте «Убийца», потом зачеркнула и написала «ТРЮКАЧ» и почему-то все буквы вывела заглавными.

Выйдя из камеры, она вернулась назад и заглянула в окошко соседней, где сидел Пилот. Непонятно почему, но у нее сжалось сердце. Он так нервничал, когда она к нему зашла, прятал глаза. Ей захотелось зайти и взять его за руку. Но, увидев ее лицо в окошке, Пилот отвернулся. Дикарь.

Нет, возвращаться ей не следует, он все равно ничего не скажет.

Варя ушла с тяжестью на сердце.

У пилота тоже сжалось сердце, как только он увидел Варю. Да, он прятал глаза. В отличие от изуродованного лица, они остались прежними. Жизнерадостность на извилистых дорожках судьбы подрастерял, но чувства остались прежними.

Шабанов лег на койку, подложил руки под голову и закрыл глаза.

Пилот

Полевой госпиталь находился в пятнадцати километрах от города, вернее, от того места, которое носило гордое имя Сталинград. Теперь здесь одни руины, глядя на которые сердце кровью обливалось.

В десять утра Глеб Шабанов получил все документы, ему выдали новую форму, привезенную ребятами из части. В госпиталь-то его доставили в обгорелых кровавых ошметках и в бессознательном состоянии. Повезло мужику, выходили. Резала и кромсала его голубоглазая красавица. Таким девушкам цветочки полевые собирать, бабочками любоваться да вздыхать под луной, а она людей скальпелем режет, копается в кровище.

Глеб хорошо помнил – когда он очнулся и открыл глаза, первое что увидел, была докторша. Подумал – снится! Сказка! Раньше ему все «мессеры» и «фокеры» снились, шквалы огня, горящие самолеты, черный дым, а тут вдруг красота неописуемая.

– Болит?

У капитана мурашки пробежали по телу. Мягкий женский голос прозвучал отчетливо. Значит, не сон, она настоящая.

– Это ты меня из могилы вытащила?

– Рано вам о могиле думать, мы еще танцевать будем на празднике победы.

Девушка взяла его за руку, между ними пробежал электрический разряд особого свойства – не тот, что убивает, а тот, что сердце заставляет из груди выпрыгивать.

Она положила ему на ладонь две пули:

– Возьмите на память.

– Тяжелые, стервозины.

– Вы оказались сильнее их.

– Как тебя зовут, чудо с васильковыми глазами?

– Варя. А вас Глеб Васильевич, это я знаю.

– Не забудь, первый танец после войны ты мне обещала.

– Раз обещала, значит, будем танцевать.

– Доктор Горская, в операционную, – послышалось от двери. Варя встрепенулась:

– Это меня.

Девушка выпустили его руку и быстро ушла.

– Бывают же чудеса на свете, – прошептал капитан и уснул. Впервые он увидел мирный сон: салют над кремлем и вальс на

Красной площади. Все девушки в белых платьях, а мужчины в золотых погонах.

Раны зажили быстро, и капитан начал проситься на фронт. И вот за ним приехали товарищи. Долго обнимали, хлопали по плечу.

– Тихо, тихо, Ленька, – отстранился Шабанов от приятеля, – с ног сшибешь. Ремонт мне сделали, но гайки еще плохо затянуты.

– Прости, Глеб. Вот, познакомься, это мой друг Жора Курбатов, командир тральщика Волжской флотилии. У него четырнадцать ранений. Ходячее решето, однако все болты затянуты, опять в строю. Всю Сталинградскую под перекрестным огнем по Волге-матушке шнырял и фашиста бил без устали.

Шабанов протянул руку:

– Глеб. Четырнадцать – это рекорд, другим и одной хватает.

– А я бессмертный, как весь русский флот.

– Но-но, не задавайся, – возмутился Леонид. – Что бы вы без прикрытия с воздуха делали?

– Вот что, ребята, – остановил перепалку друзей Глеб, – подождите пять минут, мне проститься кое с кем надо.

– Понятно. Тут много хорошеньких «кое с кем», валяй, – засмеялся Жора.

Леонид подмигнул приятелю.

Варя из окна второго этажа наблюдала за тремя бравыми офицерами – двумя летчиками и моряком – и нервно теребила в руках косынку, забыв о том, что ее придется повязывать на голову. Она пришла на три часа раньше смены, зная о выписке Шабанова. Ей очень хотелось с ним проститься и узнать адрес полевой почты, чтобы написать письмо. Они о многом хотели сказать друг другу, но все не получалось, да и страшновато, а глазами всего не скажешь. Лучше написать. Глеб вздыхал, не находя слов. Трусил. Это тебе не самолеты сбивать. И вот сейчас, похоже, набрался храбрости. Варя видела, как он что-то сказал друзьям, оставил свой вещмешок и вернулся в здание бывшей школы, превращенное в госпиталь. Может, и она наберется смелости.

Девушка продолжала стоять у окна и ждать. Сейчас он к ней подойдет, и она обязательно ему скажет…

Шабанов влетел в здание и наткнулся на главврача, едва не сбив его с ног.

– Виноват!

– Голову себе свернешь, капитан. Я думал, ты давно уже уехал.

– Хочу попрощаться с доктором Горской, как-никак жизнью ей обязан.

– Ей полфронта жизнью обязаны. Варвара Трофимовна заступает на смену через три часа, Шабанов, тебе не повезло.

– Как же так, я ведь…

– Вот так.

– Хорошо. Я вечером заеду. У меня сутки в запасе есть, поезд только завтра.

– Ладно. Я ей передам, кавалер. – Главврач направился к лестнице. – Бесшабашный народ!

Друзья уже сидели в открытом «додже», мотор машины работал. Леня помахал рукой Шабанову:

– Давай сюда, герой! Глеб запрыгнул в машину.

– Леня, можем вернуться сюда вечером?

– Запросто. Мы тут хатку присмотрели, рядом с пристанью. Стол уже накрыт. Водочка стынет, сальце тает.

– Вперед! – скомандовал морячок.

Машина рванулась с места, подняв за собой столб пыли. -На глазах Вари появились слезы. Уехал. Значит, забыл о ней. Нет, не может такого быть!

– Варвара?

Девушка смахнула косынкой слезы и обернулась.

Главврач подошел ближе и глянул в окно. Машины на месте не было. Он взял из ее рук смятую белую косынку с красным крестом.

– У вас еще есть время ее погладить. Почему же вы вниз не спустились?

Девушка пожала плечами, слезы вновь навернулись на глаза.

– Он искал вас. Это я виноват. Не огорчайся, обещал приехать вечером. У него сутки до поезда.

– Это правда? – На очаровательном лице появилась белозубая улыбка.

– Шабанов не похож на обманщика.

С авторитетным мнением не поспоришь.

Тем временем молодые офицеры проскочили комендатуру, расположенную на окраине села, и подкатили к избе, одной из немногих уцелевших.

– Вот тут и пировать будем, – объявил Леонид. – Население давно эвакуировали, местное начальство расквартировали в деревнях поближе к пристани.

– Но вы-то не начальство! – удивился Шабанов.

– Жора к коменданту подход имеет. Дом нам выделили в полное распоряжение на сутки. Завтра я с тобой поеду, Глебушка.

– В мою эскадрилью? Ты же тяжеловоз, Леня.

– Был, да весь вышел. Переучили на истребителя. Микоян помог.

– И сколько часов налетал?

– Тридцать два. Мне хватит. Я фрица печенкой чувствую. Возьмешь меня под свое крыло, Глеб?

– А почему нет?

– Вот и ладушки. С таким асом, как ты, в бой идти одно удовольствие.

Стол был накрыт по всем правилам. Картошка в мундире, тушенка, огурцы, селедка, перья зеленого лука, хлеб, сало и пять бутылок водки.

– Мать честная! Харчей на роту хватит, – поразился Шабанов.

– Паечки флотские и пилотские. Заслужено, значит, получено, – громко заявил Жора и достал из кармана орден Красной Звезды.

– Надо бы обмыть!

У Лени две медали, у Глеба два ордена и медаль, а Жора всех перещеголял. Три медали, четыре ордена и пятый из кармана вынул. Всем нос утер.

– За четырнадцать дырок надо героя давать, – заметил Леонид.

– Еще успею получить, война не завтра кончается. Пока фашистскую гадину до последнего не придушим…

– Приступим к трапезе, помолясь. Слюнки текут. – Леня потер руки.

Орден опустили в кружку, залили водкой, и Жора выпил до дна, прихватив орден зубами. Выпили и остальные. Пили много, ели мало.

Дело дошло до песен. Пели громко, под гармошку, морячок откуда-то приволок. Кому в голову взбрело в меткости упражняться – сказать трудно, но спорили до хрипоты.

– Брось, Ленька! Все вы, детки своих больших папочек, са-мые-самые. Что твой дружок Микоян, что Вася Сталин. Вы на деле докажите.

Курбатов взял со стола пустую бутылку и поставил себе на голову.

– Иди к дверям и стреляй. Собьешь бутылку, поверю, что ты лучший.

– Тут и сомневаться нечего, – рассмеялся Леонид.

– Глупые шутки, ребята, – попытался их остановить Шабанов.

– Не дрейфь, пилот, в меня он не попадет. Я бессмертен.

Жора достал из кобуры наган, высыпал из барабана все патроны и вставил два на место. Раскрутив барабан, взвел курок, приставил к виску и нажал на спусковой крючок. Раздался щелчок. Леонид и Глеб следили за моряком, затаив дыхание. Трижды он раскручивал барабан, трижды подносил его к виску. Выстрела так и не последовало.

– Ну что, авиация? Кишка тонка? Знай флотских. Говорю же, я бессмертен, – Курбатов коротко хохотнул.

– Сейчас проверим.

Ленька обозлился. Выпив залпом стакан водки, отошел в дальний конец избы и достал свой «ТТ».

– Ставь мишень.

– Вот так-то лучше.

– Не глупи, Леня!

Шабанов вскочил и бросился к приятелю, но тот его оттолкнул, задев рану.

Глеб схватился за грудь и присел на корточки. Раздался выстрел. Бутылка слетела с головы моряка и упала на диван.

– Э, нет, так дело не пойдет, ты горлышко отбил. Целься ниже. Бей по этикетке, в середину.

Курбатов взял со стола другую бутылку, допил из горлышка остатки водки и поставил ее на свою голову.

Леонид вытянул руку, прицелился, нажал на спуск. Грянул выстрел. Моряка отбросило назад, он ударился о стену и медленно сполз на пол. Его взгляд остекленел. Чуть выше переносицы зияла черная дырка, из которой текла кровь, ручеек раздвоился на носу и потек по щекам, будто слезы. Бессмертный моряк был мертв.

Двери избы распахнулись. Вбежали люди в военной форме.

– Кто открыл стрельбу?

– Это я, – тихо произнес убийца, – старший лейтенант Хрущев.

– Арестовать.

Забрав оружие, Хрущева и Шабанова вывели во двор, где стояла машина военной комендатуры.

Варя весь вечер выглядывала в окно, как только слышала звук автомобильного мотора. Глеб не приехал. Он не появился и на следующий день. Она ездила на вокзал провожать поезда, но ни в одном из них Шабанова так и не нашла.

Как же теперь обещанный танец после войны?