Текст книги "В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина"

Автор книги: Михаил Март

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

9.

Магаданский аэропорт. Собственный авиапарк насчитывал восемнадцать самолетов разных модификаций, ремонтные бригады и цеха объединились в одно крупное подразделение со своим

КБ. У Белограя был персональный самолет Ли-2 и личный экипаж, состоящий из высокопрофессиональных пилотов-фронтовиков, имеющих опыт дальних перелетов. Чаще всего генерал летал в Хабаровск, а это четырнадцать летных часов.

Появление хозяина на аэродроме вызвало переполох. О его вылетах на «материк» извещали заранее, не менее чем за двое суток. Подготовить самолет к полету – дело не быстрое. И вдруг – сюрприз. Не ждали. Впрочем, ничего страшного не произошло. Начальник аэродрома и руководитель летного состава держали дисциплину на нужном уровне. Слишком близко находились рудники, и никто не торопился туда попасть по собственной глупости.

Белограй проследовал в комнату отдыха, специально оборудованную для него, доступ туда в его отсутствие имела только уборщица, да и та была старшим сержантом госбезопасности.

С начальством генерал поздоровался мимоходом и велел прислать к нему пилота и бортинженера. Через десять минут оба прибыли. Ребятам повезло. Сегодня был день профилактики и весь летный состав находился на аэродроме. Попусту экипажи не вызывались на работу, если с машиной все в порядке. Жили летчики в Магадане, а аэропорт находился в тринадцати километрах от города, не бог весть какое расстояние.

Еще один сюрприз. Белограй всегда собирал весь экипаж, а сегодня вызвал только двоих и разговаривал с каждым по одиночке. Сначала в апартаменты генерала был приглашен первый пилот, подполковник авиации Елизар Никифорович Рогожкин. Белограй сидел в кресле и курил трубку.

– Товарищ генерал, пилот Рогожкин по вашему приказу прибыл.

– Садись, Елизар.

Генерал по-доброму относился к своему экипажу, и кличка Лютый к нему не прилипла, летчики уважали его.

– Ты гонял самолеты с Аляски на фронт в 42-м и 43-м. Так?

– Все типы самолетов, Василий Кузьмич. Даже «Кобру» для самого Покрышкина.

– Слыхал. Пилот ты классный. Сейчас на Чукотку мы не летаем, я там не был три года. Какие аэродромы способны принять наш самолет в тех местах?

– Практически только один – Анадырь-3 на стыке рек Анадырь и Белая. Сейчас он в заброшенном состоянии. Когда-то мы делали там первую посадку после вылета с Аляски. База Фербенкс – база Анадырь-3. Тогда даже Б-25, поставляемые нам по ленд-лизу, садились в Анадыре. А в Фербенксе был расквартирован наш гвардейский полк 11-й армии. На Чукотке есть несколько эскадрилий с однополосным аэродромом, но нам они не подходят, истребки несут пограничную вахту.

– Я собираюсь в бухту Провидения. Что скажешь?

– Чукотка давно пользуется морскими путями. Очень высокая облачность, туманы, отсутствие аэродромов и дороговизна перелетов сделали авиацию нерентабельной. Война кончилась, нужда отпала.

– Я тебя понял. Сядешь в Анадыре?

– Нужен разведывательный полет, Василий Кузьмич. Ли-2 туда не летал. Путь неблизкий. Чуть ближе Хабаровска. Ненамного.

– Готовь самолет и проведи разведку. С местным начальством я свяжусь, полосу подготовят. Ну а дальше как?

– До самого Анадыря, то есть до океана, около двухсот километров. Дорогу там так и не проложили, сплошные сопки на пути. Боюсь, что придется ехать на оленях или собачьих упряжках. А от Анадыря до Провидения морем через Анадырский залив. Это около четырехсот километров. По суше крюк в пять раз длиннее, и опять же нет дорожных соединений. Такое путешествие займет не меньше недели в один конец.

– Спасибо, Елизар, утешил. Но команду и самолет все же готовь к разведке.

– С военными договориться надо, а то еще подобьют сдуру, они там совсем одичали.

– Договоримся. Отбейте на крыльях и фюзеляже надпись: «Дальстрой». У нас должен быть свой опознавательный знак.

– Будет исполнено, товарищ генерал.

– Свободен. Позови бортинженера.

Подполковник вышел, его место занял капитан.

– Товарищ…

– Не кричи, тезка. Присаживайся.

Молодой краснощекий блондин улыбнулся и сел.

– Ты у нас самый грамотный, Вася. В самолетах разбираешься, вручную собрать и разобрать можешь.

– Сплетни, Василий Кузьмич.

– Сколько ты проработал в шарашке у Туполева?

– С 39-го по 42-й.

– Арестовали тебя за компанию со всеми?

– Все КБ рассовали по автобусам – и в Лефортово. Это уж потом Туполев отбирал тех, кто ему нужен.

– И ты попал в число избранных. Повезло.

– Я тоже так считаю. В 42-м освободили – и на фронт. Выжил. Опять повезло.

– И то, что после войны на Колыму закинули, тоже повезло? Ладно, Вася. Хочу загадать тебе одну загадку как специалисту. Предположим, на нашем аэродроме появился вражеский самолет и мы не можем ему воспрепятствовать вылететь в Москву. Наша задача сделать так, чтобы он не долетел. У тебя есть возможность проникнуть на борт минут на десять. Что ты будешь делать?

Капитан ничуть не растерялся.

– Сообщу войскам ПВО, и самолет собьют.

– Нет у тебя связи. Мы отрезаны от мира.

– А какой самолет? Нужны его характеристики.

– Возьмем, к примеру, В-29. Ты же знаком с этой машиной, Туполев по ее образцу делал свой Ту-2, а теперь и новый сварганил, Ту-4.

– Я понял. Речь идет о тяжелом бомбардировщике. Хорошо. Кто будет заливать топливо в баки?

– Мы, разумеется.

– Тогда задача облегчается. Нужно произвести точные расчеты. Маршрут до Москвы проложен один, и он не меняется. Учитывая дальность полета, такой самолет может пролететь от трех до пяти тысяч километров без дозаправки. Нам нужно знать, сколько он жрет керосина при средней крейсерской скорости и на какой высоте летит. Если он загружен бомбами, то взбираться до потолка не станет. Три тысячи метров – самая разумная высота для дальнего перелета при потолке в пять с половиной или даже выше. Скорость, умноженная на расстояние, дает нам точный расход топлива. Выбираем на карте место далекое от аэродромов, железнодорожных путей, населенных пунктов. А таких мест – вся Сибирь. Делаем расчеты. Скажем так: точка «х» нами определена, остается рассчитать, сколько понадобится топлива, чтобы долететь до намеченной точки. Четыре тонны двести литров. Столько и заливаем. На бреющем он еще протянет километров тридцать и воткнется носом в землю. Взрыв бомб никого не заденет. Самолет бесследно исчезнет. Можно о нем забыть.

– Хитро, Василий. Одна деталь мне непонятна. Ты вражеских летчиков лохами считаешь? Они не глупее тебя. Еще до взлета по приборам определят, сколько топлива им залили.

– Все я учел, Василий Кузьмич. Вы сказали, что мне дадут зайти на борт. Нужен маленький магнитик, и я положу топливную стрелку на отметку «полный». Десяти минут мне хватит.

– Но она не будет падать по мере расхода топлива.

– Во время полета под приборную панель никто не полезет. Поиски запасного аэродрома в тайге – дело непростое, у пилотов, имеющих конкретный маршрут, нет о них данных, эти точки засекречены. Если летчики летают определенным маршрутом редко, то шансов на спасение у них нет. Навигационные приборы бесполезны, они нужны, когда есть конкретная цель. У них она есть, только лететь до нее пару тысяч километров, а керосин кончился.

– Можно передать SOS?

– Можно. В густонаселенных районах в пределах досягаемости аэродромов. Современные передатчики бьют на двести километров, и то с трудом. К тому же они не знают нужных частот. У нас нет общей частоты, как на флоте.

– Что же, капитан Муратов, я доволен.

– Ничего нового я не придумал. Примитив. Чем проще план, тем он надежнее. Если пилоты ничего не заподозрят, им крышка..

– Ладно, ступай. На днях вылетаете в разведку. Командир тебе все объяснит.

Капитан встал, козырнул и вышел.

Минут десять Белограй провел в одиночестве, отойдя к окну и разглядывая самолеты на летном поле.

Март подходил к концу, развязка не за горами. Каменную Колыму взяли в огромный мощный кулак и сдавили, что было сил. Песок посыпался, только не золотой. Измотанные зеки намыли половину из сверхпланового задания. Через два месяца нужно сдать государству три тонны сверх обязательных пятидесяти. Где их взять? Кончился Дальстрой. Так им и надо. Государством руководить – не хороводы водить. Банда плешивых душегубов решила стереть с земли все население страны, чтобы жрать не просили. После нас хоть потоп. А потоп уже начался. Народ в крови захлебнулся под громкие лозунги и фанфары безумного пира во время чумы.

Белограй убрал трубку в карман и ушел, хлопнув дверью.

Он возвращался в свою берлогу, глядя в окно машины, и ничего перед собой не видел. Бездарная, никому ненужная жизнь прожита. Оставалось только одно – достать отцовский маузер и пустить себе пулю в лоб. Последний шанс уйти из жизни достойно. Нет, есть и другой выход. Отомстить. Что он, колымская козявка, мог сделать? Ничего. Душа атрофировалась. Он даже перед судом небесным страха Не испытывал. Живя в земном аду, страшнее которого трудно себе представить, можно ли бояться потустороннего ада? Белограй скрипнул зубами.

Генерал

В конце 45-го Белограя вызвали в Москву. Ничего хорошего от таких приглашений ждать не приходилось. Донос мог написать кто-то из своих. Белограй ходил в любимчиках у самого Никишо-ва и в отсутствие великого и несокрушимого хозяина Колымы исполнял обязанности начальника Дальстроя. Завистников в осином гнезде хватало. Агентура Никишова проверяла каждую записку, уходящую на «материк», без одобрения большого начальника ни одна писулька не могла просочиться сквозь сито никишовских прихвостней, тем более на Лубянку. Со своими хозяин мог разобраться и без вмешательства Москвы. Белограй был лучшим и нес на своем горбу всю тяжесть черной работы. Нет, Никишов его не сдаст, а без его ведома ни одна гнида не позволит себе накатать телегу на человека из ближайшего окружения всесильного императора. Что-то здесь не так. Имелось еще одно соображение. Белограй-старший. Отца объявили врагом народа, предателем, пособником фашистов и осудили на двадцать пять лет. То, что он покоится теперь в земле, никто знать не мог.

Да и какое отношение имеет осуждение отца к сыну-палачу? Жены Молотова и Калинина отбывали сроки, и на карьеру мужей это никак не повлияло. Вылетая в Москву, Белограй терялся в догадках.

Полковнику с Колымы была оказана высокая честь. Его принял сам Берия. Их знакомство состоялось давно, еще до войны, когда Лаврентий Павлович созывал совещания руководителей ГУЛАГа и ставил перед ними высокие задачи. После доклада Белограя Берия сказал Никишову:

– Вот такой человек и должен быть твоим главным помощником в нашем большом деле.

После знаменательного события они виделись не один раз, но никогда еще Белограя не вызывали в Москву по персональному приглашению.

Берия встретил полковника приветливо, даже приподнялся со своего места и подал руку.

– Присаживайся, Белограй. Никишов тебя хвалит, он доволен моими рекомендациями. Я в людях не ошибаюсь.

– Стараюсь, Лаврентий Палыч.

– Вижу по итогам. Дальстрой высоко держит знамя революции. Я тут просматривал наградные листы, твои заслуги не отмечены достойным образом. Хочу исправить промахи своих сатрапов, которые дальше своего носа ничего не видят. Сейчас самое время.

Он достал из верхнего ящика стола генеральские погоны и орден Красного Знамени с орденской книжкой.

– Прими мои поздравления, генерал-майор Белограй. Берия встал и пожал руку колымскому начальнику.

– Служу Советскому Союзу!

– Хорошо служишь, генерал. Садись.

Берия снял пенсне, протер платком и водрузил на место.

– Какие у тебя отношения с Абакумовым?

– Друзьями нас не назовешь, и нам с ним делить нечего.

– Это ты ему советовал сначала получить начальное образование в сельской школе, а потом других учить, как надо руководить людьми?

– Был такой случай.

– Абакумов – злопамятный человек. Сам же он говорит: «Я не злопамятный, у меня память хорошая», не знает, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Ты прав, с образованием у этого генерала не все так гладко, как хотелось бы. Почему я о нем вспомнил. Партия меня направляет на очень ответственный участок работы. Там, где нужны пионеры-первопроходцы, меня первым кидают в котел. Руководителем МГБ назначен по моей рекомендации Меркулов, но в Политбюро холодно к этому отнеслись, долго он не продержится, не за горами тот день, когда его заменит Абакумов. Товарищ Сталин к нему хорошо относится. Тогда держись, Белограй. Решение Политбюро я оспаривать не могу, но о своих людях забывать не буду.

– До моей глотки его руки не дотянутся. Дальстрой – не Московская область.

Берия усмехнулся.

– У генерала глотка крепче, чем у полковника, – сказал он после паузы. – Иди и служи делу Ленина и Сталина.

Белограй встал, надел фуражку, отдал честь и направился к дверям по ковровой дорожке длинного кабинета.

– Да, забыл тебе сказать, – окликнул Белограя Берия, когда тот взялся за дверную ручку.

Генерал по-солдатски развернулся на сто восемьдесят градусов.

– Военная коллегия пересмотрела дело твоего отца. Его действия во время боевой операции признаны правильными, а приказ командующего фронтом ошибочным. Товарищ Сталин согласился с такой формулировкой. В ближайшее время Кузьма Белограй будет реабилитирован и освобожден. Его восстановят в звании и должности. Но, учитывая почтенный возраст, уволят в запас и поставят на государственное довольствие. Следователь Вячеслав Чекунов отстранен от должности за перегибы и арестован. Теперь он займет место твоего отца за колючей проволокой.

Белограй побелел, у него едва не подкосились ноги. Он удержался, схватившись за дверную ручку.

– Ты свободен, генерал.

Выйдя из кабинета, Белограй сел на стул в приемной, где ждали вызова не менее десятка ему подобных. Люди насторожились. По лицам выходящих можно было судить о настроении главного хозяина тайной канцелярии, а лицо Белограя походило на маску приговоренного к смерти.

Перед тем как покинуть здание, он спустился на этаж ниже, в следственное управление, и навестил старого приятеля, с которым начинал службу в органах НКВД, вместе ловили «контриков», вместе вели дела. Теперь Тимофей Платонович Зверев вырос до начальника следственного управления МГБ СССР.

Попасть на прием к большому начальнику оказалось труднее, чем к самому Берии. У Зверева шло совещание. Белограй написал записку, секретарь передал ее и, к удивлению Белограя, Зверев вышел в приемную.

– Какими судьбами, Вася?

Тот показал на потолок, как верующие на небо, и разжал ладонь, в которой были генеральские погоны и орден.

– Ага! Понял. Освобожусь не раньше десяти вечера. Где ты остановился?

– В «Метрополе». Контора апартаменты заказала. Завтра вылетаю в Магадан.

– Хорошо. В номере не поговоришь. В десять тридцать я за тобой заеду, жди на улице. Есть у меня на примете тихое местечко.

– Добро. Буду ждать. Зверев вернулся в кабинет.

Времени до назначенной встречи у новоиспеченного генерала было достаточно. Он решил проветрить мозги. Люди кутались в шубы, морозец щипал за нос, а Белограй исходил потом при минус пятнадцати градусах. Он не хотел встречаться с прошлым, но ноги сами привели его в московский двор, где каждый кирпич был до боли знаком. Он сел на заснеженную лавочку и начал разглядывать окна. Теплый желтый свет от абажуров говорил об уюте и покое. Так ли было на самом деле? Кто-то сейчас живет в квартире, где прошло его детство и молодость, куда он привел молодую красивую жену, где у него родилась дочь. Тут жил его отец, самый честный человек на свете. Тут умерла его мать, самая добрая женщина на земле. Собраться бы сейчас за большим столом, как это делалось каждое воскресенье, когда у всех был выходной, и выпить по рюмочке домашней вишневки, послушать задорный смех дочки, поесть маминых пирожков и заглянуть в синие бездонные омуты Полины. В ее глазах он всегда находил любовь и доброту.

Его подмывало зайти к соседям, расспросить их, но он не хотел терять последнюю надежду. Вдруг жена и дочь сумели избежать ареста. В лагерях он их следов не нашел, знал только,'что во время ареста отца Полина с дочерью находились в Ленинграде и что, согласно протоколам, они тоже были арестованы спустя три дня. Но протоколам Белограй не верил. Полина телеграммой сообщила ему о случившемся с отцом, сама она узнала об этом от подруги из соседней квартиры и вряд ли рискнула бы вернуться домой. Она женщина умная, находчивая и опытная. Ее родители были арестованы еще в 34-м. Девушке удалось бежать и пробраться в Москву, чтобы попытаться найти правду. Тогда-то она и попала к умному следователю Белограю. Речь шла о кулаках-вредителях, и изменить он ничего не мог, но кулацкую дочку спас, женился на ней, дал свою фамилию. Так барышня-кулачка стала москвичкой.

Белограй убрал трубку в карман и ушел прочь. Пройдя по Чистым Прудам, свернул на Мясницкую, вышел к Лубянке и спустился к гостинице «Метрополь».

Генерал Зверев приехал вовремя. В машине они ни о чем не разговаривали. Приятель привез Белограя в коммерческий ресторан «Кавказ», где было много шашлыков, вина и шума, но отсутствовали агенты и доносчики.

Зверева здесь знали, обслужили быстро и четко. Выпили холодной водочки под свежий огурчик.

– Хочешь разобраться в играх вождей, Вася?

– Хочу, Тимоша. Берия меня на понт взял?

– Проверял твою преданность. Им нужны надежные люди. Они никому не верят. Горшенин приговорил твоего отца к расстрелу. Исключительный негодяй и клоун. Полная копия Вышинского, подражает ему во всем. На процессах орет до хрипоты. Выучил одну статью из уголовного кодекса и всем выносит один приговор: «Расстрел». «Расстрелять, как поганых псов!» Знакомо? Если дело попадает к Константину Горшенину, результат известен заранее. Такой вот у нас ныне Прокурор СССР. Слава богу, процесс над Кузьмой Иванычем был закрытым, и газеты промолчали. Не прошло и трех дней, как Берия вызвал к себе Горшенина и заставил его пересмотреть дело и изменить приговор. Насмешка над правосудием. Прокурор СССР подает апелляцию в Верховный суд. Волокита длилась два месяца, а Кузьма Иваныч ждал смерти в лефортовской одиночке. Дело передали в Военную коллегию, чтобы сохранить лицо. Те и вынесли ему четвертак. Апелляция, пересмотр, смягчающие обстоятельства. Кузьму Иваныча прямиком к тебе направили. Этап прослеживался на всем пути, особым надзором. Потом от Никишова «телега» пришла, я ее видел на столе у Лаврентия. Похоже, он специально хотел мне ее показать. Не знаю, с какой целью, Лаврентия раскусить трудно – черная яма. Записка состояла из нескольких слов: «Полковник Белограй самолично расстрелял своего отца!» Подпись Никишова.

– Сволочь!

– Мы в той же стае, Вася.

– И я сволочь. Что потом?

– Пересмотр дела. Славку Чекунова арестовали, вину на следователя обрушили, а он действовал согласно инструкциям. Всю жизнь пресмыкался. Его тоже к тебе отправили.

– Дошло, когда Берия мне фамилию назвал. Ждал моей реакции.

– А ты жди документы о помиловании или реабилитации отца и его освобождении. Только я не верю, что ты в отца стрелял. Не тот ты человек, Василий Кузьмич.

– Не смог. Но пистолет ему дал. Что с женой и дочерью?

– Их не нашли, Вася.

– Есть протокол об аресте и обыске.

– Соседку с дочерью взяли. Обычный подлог, дознаваний с ними не проводят, можно и подменить.

– Значит, в розыск они не попали?

– Забудь, дело закрыто. Но где их искать, я не знаю. Если жива, сама на тебя выйдет.

– Побоится. Не за себя, за дочь.

Белограй налил водки в фужер и выпил ее залпом.

– Вот, значит, как мы живем, Тимоха. Расстреляй своего отца и получи орден с генеральскими погонами за подлость.

– Ты не один такой, Василий.

– Знаю. У меня таких сто тысяч на рудниках вкалывают. Овцы во главе с тупым козлом. Не ту мы революцию сделали, Тимофей Платоныч.

– Тише, Вася, и тут случайно могут быть уши.

– Есть у меня индийская безделушка, подарил мне ее один японец, военнопленный солдат. Три обезьяны. Одна уши затыкает, другая лапой глаза загораживает, а третья рот себе зажимает. Говорит, что эту статуэтку вырезал из слоновой кости какой-то мудрец. Но в нашей стране его мудрость не сработает. Хочешь – молчи, закрой глаза, оглохни, но к стенке тебя все равно поставят.

Белограй налил себе еще водки.

Вернувшись на Колыму, он бросил погоны и орден в ящик стола и надевал их только в случае особой необходимости. Кто-то счел это за скромность, а потом, когда Белограй встал во главе Дальстроя, погоны вышли из моды. Все подражали новому хозяину, в мундирах появлялись лишь по торжественным дням.