355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Март » В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина » Текст книги (страница 2)
В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 23:05

Текст книги "В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина"


Автор книги: Михаил Март



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

4.

Задание генерал поручил подполковнику Сорокину, лучше всех знавшему колымский тракт. Он здесь с основания Дальстроя, с 32-го года, пережил всех начальников, как и Белограй. Никита Анисимович участвовал во всех стройках стратегического значения, имел особый подход к людям, даже с чукчами, якутами, эвенками и камчадалами общий язык находил. На разведку он взял с собой четырех автоматчиков, геолога, картографа и Виктора Крупенкова, командира, списанного с торпедного катера «Альбатрос». Крупенков не был военным. Местный рыбак, хорошо знающий фарватер, кумекал в моторах. При расформировании военно-морской базы моряки бросили изношенные борта. Генерал Никишов, всесильный владыка Колымы, продержавшийся на троне больше девяти лет и ушедший в отставку со звездой Героя Социалистического Труда в самый тяжелый момент для Дальстроя, в 48-м, собрал умельцев и сделал из металлолома ходовые суда – тягачи, буксиры, катера и два тральщика. Низкий ему за это поклон: порт Магадана обзавелся собственной базой. Моряков воспитали своих, из местных рыбаков, руководил этим Одноногий Сильвер. Так прозвали инвалида войны капитана третьего ранга Худого, оставленного моряками доживать свой век у берегов Нагаевой бухты.

Группа подполковника Сорокина вышла с рассветом, на лошадях отправилась в сторону мыса Чирикова, расположенного у входа в бухту Нагаево. Шли через сопки, от Каменного Венца вдоль старых столбов бывшей телеграфной линии, где была проложена тропа к мысу. Места здесь пустынные, только стланик растет на распадках. Километра через три от Венца встретился березовый лес. За лесом – громадное травянистое плато с исполинскими известковыми валунами. На многих выбиты надписи. Край света, и всяк, сюда приходящий, считал нужным отметиться, оставить свой автограф для потомков.

Подполковник спешился и стал разглядывать надписи.

– Направо пойдешь – смерть найдешь, налево пойдешь… – пошутил Крупенков над начальником.

– Нет, не так, – вмешался картограф. – Ворона на камне не хватает, и кольчуги с копьем на всаднике нет, а так, вылитый богатырь с полотна Васнецова. Только тощий слишком и сгорбленный непосильной ношей. И стоит наш рыцарь на распутье, и читает послание мудрецов. «Иди домой, дурачина! Хватит тебе на свою жопу приключений искать!»

Все засмеялись, кроме автоматчиков. Сорокин не реагировал. Приколы ученых-вольняшек его давно не трогали. Смех жизнь продлевает, пускай тешатся.

Двинулись дальше.

Вскоре перед ними предстала самая крайняя часть полуострова со скошенным к морю скалистым обрывом, на склонах которого среди мха встречался эдельвейс, экзотический цветок, знакомый большинству людей лишь по картинкам. Отсюда открывался изумительный вид на побережье. На востоке в слабой дымке – бухта Светлая. Внизу – маленький заливчик и песчаная коса с нанесенным на нее плавником. Из воды с западной части мыса торчали каменные столбы. Сорокин с беспокойством посмотрел на небо. С погодой им сегодня подфартило, но милость божья могла смениться на гнев в любую минуту, местный климат полон сюрпризов. Тихий денек в мгновение превращается в ад с ураганным ветром и дождем, а то пургой и снежными заносами среди лета. Сейчас и того хуже, на дворе ноябрь.

Тропа повела их к глубокому провалу. Крутой спуск с густыми зарослями, перешеек и снова подъем по тропе. Миновали каменного деда – гигантский камень, по которому прошлась резцом рука древнего мастера, придав глыбе очертания старика. Появилось двухэтажное здание и башня маяка, возвышающаяся над утесом, покрытым жухлой зеленью. Мощные волны разбиваются о его гранит.

Хозяева маяка существуют автономно: дрова и харчи возят из Магадана, пьют родниковую и дождевую воду, следят за генератором, питающим пятисотваттные лампы. На вершину башни ведет крутая винтовая лестница. Свет маяка виден за двадцать пять миль. Именно он, по мнению генерала Белограя, и приманил к этим берегам заброшенный ныне сторожевой корабль – цель похода подполковника Сорокина в эти забытые богом места.

Предстояло пройти еще три километра по кочкарной тундре через гряду полуострова Старицкого.

Подъемы и спуски, один за другим. Перед одним из перевалов слева от дороги когда-то бурили скважину, теперь здесь образовалось зеркальное озерцо. По слухам, оно и зимой не замерзало. Напоив лошадей, тронулись дальше. Вот и долина Веселая, сказочный оазис в здешних местах. От студеных ветров ее защищают сопки. Высоко в небо взметнулись кедрач, березы и лиственницы. Заросли шиповника ярко горят усыпавшими ветки кровинками.

– А что, Никита Анисимович, – щуря глаза, спросил геолог, – правду говорят, будто ты здесь собираешь ягоду для генеральской самогонки? Поди, местного урожая не хватает?

– Прикуси язык, Емеля! Договоришься.

– У-у-у… Мне не страшно. Сам государь Никишов меня в рудники загнать грозился, но бог миловал. Шесть оловянных отстойников чутьем вынюхал. Мне медаль пора давать, а вы рудниками путаете.

– От самогоночки я сейчас не отказался бы, – пробурчал картограф, – душа к пяткам примерзает.

– А я бы водочки выпил. Белой головки стаканчик, – подал голос Крупенков.

– Ты в порту ошиваешься, Витя, вам ящиками водчонку презентуют за буксировку судов, а мы к водке непривычные. Баловство. Запаса на месяц не хватит, а потом опять садись на самогон. Нечего душу травить. Пей, что есть, и радуйся, – философствовал геолог.

За разговорами они миновали продуваемую сердцевину перевала Светлый, и перед ними открылась густая синь бухты Тихая. Земля была усыпана густым слоем желтых березовых листьев. Пламенеющие кусты бузинолистной рябины ярко выделялись на фоне серого неба и оживляли бледный пейзаж. У обрыва они спешились. Скала со стороны бухты будоражила воображение, ее контур напоминал суровый мужской профиль. Горбатый нос, глубокие впадины глазниц, раскрытый в громогласном призыве рот. Взбешенный демон, не иначе. Врубеля на него нет, да и Лермонтову он пришелся бы по вкусу.

В полукилометре от берега одиноко стоял военный корабль без признаков жизни на борту. С высоты обрыва он казался игрушкой и совершенно не вписывался в местный ландшафт. Сорокин долго вглядывался через полевой бинокль, но названия судна прочесть не сумел. Спутники подполковника стояли рядом и, пораженные, молча созерцали. В эти места даже рыбачьи суда не решаются заходить. Многим шхунам коварные подводные скалы распороли дно и отправили смельчаков на корм крабам, а этот наглец умудрился так близко подойти к берегу и уцелеть.

Подполковник передал бинокль командиру катера:

– Глянь-ка, Вить.

Скорчив гримасу, бывший рыбак прильнул к окулярам.

– Сторожевой корабль. Кличка «Восход», бортовой номер 050. Башку даю на отсечение, не было таких у нас на вооружении, мамой клянусь. Заблудшая овца. – Он опустил бинокль и продолжил: – Если бы не название, то принял бы его за японца или американца, а он наш. Никак с неба свалился, морем в бухту не зайти.

– Не с неба. С войны здесь стоит. Меня другое удивляет, как его льды не раздавили, – удивился Сорокин.

– Бухта от ветров сопками прикрыта, лед здесь тонок. Рифы удерживают холодное течение, волна ровная, трехбалльной величины не достигает. На то она и есть бухта Тихая.

– На буксир взять можно?

– Этого счастливца чудом занесло в пасть зубастого дьявола. Если буксир сюда и войдет, то обратно с прицепом не выйдет. У сторожевика водоизмещение под пять сотен тонн. Расколет как скорлупу. Фарватера на Тихую нет и никогда не было. К берегу не подберешься. Мы и есть берег – двести метров над уровнем моря, к воде не подойдешь.

– А если по ручью через расщелину… Проход узкий, не более метра. Может засыпать, а может и нет.

– Кто бы о нем знал, Никита Анисимович. С моря эту царапину и вовсе не разглядишь. На берегу о ней только ты да еще парочка местных знает. В эти тиски и полоумный по доброй воле не пойдет. Как ты узнал о корабле? Сюда же нога человека со времен Чирикова не ступала. С востока к нам суда не заходят, стало быть, и с моря сторожевик не видно.

– Нашелся глазастый, заметил. Готовь свой катер, Витя, завтра или через пару дней придем сюда морем.

– На кой ляд? Говорю тебе, мертвяком встал на рейд корабль. Здесь, как в зоне. Шаг влево, шаг вправо – хана.

– А если выведем?

– И что? Черный флаг повесишь, пиратом заделаешься? Машина устарела, такие сейчас идут на списание и сдаются в учебные отряды на радость малолеткам. Металлолома на твой век и в порту хватит.

– Не каркай, Крупенков. Как Белограй скажет, так и будет. Завтра утром сделаешь пробную ходку. Промерь глубины, ищи «тропы». Потопишь свое корыто, получишь новое. Это я тебе говорю.

Слову Сорокина верили. Попусту воздух не сотрясал, говорил он редко, но за сказанное отвечал.

– Понял, товарищ подполковник госбезопасности.

– Так-то оно лучше будет. Плановая разведка закончена. Пора двигать назад. К ночи вернемся, если ветром не сдует. По коням!

Привал устраивать не стали. Паек можно и в дороге съесть. Так гуськом и потянулись вниз к ущелью и далее к перевалу, оставляя за спиной редкий для скудных безликих колымских мест яркий пейзаж.


5.

На машине по главной артерии Колымского тракта до поселка Меченый не более часа езды. Дорога легкая. Но дальше машины не пройдут. Прииск находится на вершине сопки. Дальновидный

Челданов загрузил в машину трех лошадей и взял с собой двух человек. Хотел обернуться до вечера. Третий день погода держалась нормальная. Выехали с рассветом.

Начальник золотоносных приисков Сеймчанского участка старший лейтенант Масоха забрался в кузов придерживать коней, не привыкших к открытой транспортировке, сержант сел за руль, полковник – рядом в кабине, и со словами «с Богом» тронулись в путь.

Дождь их настиг в пути. Поначалу шел мелкий, потом усилился. По прибытии на место всевышний решил сливать воду с небес ведрами. Открыли задний борт, скинули трап и свели лошадей. Старлей промок насквозь, выжимать можно. Животные нервничали. Машину оставили на КПП у развилки.

Дорога предстояла неблизкая. Вдалеке, на выходе из распадка, у подножия сопок, лежал прииск Нижний. Дальше, километров семь в сопки по извилистой тропе, находился прииск Верхний, он и был целью поездки.

– Подниматься будем по каменистому руслу ключа, – приказал полковник.

Возражений не последовало. Челданов задрал полы длинной шинели и взобрался на лошадь. Через двадцать минут пути увидели Нижний: «скворечники» различимы издалека. Вскоре и кумачовую растяжку над воротами лагеря можно было прочесть: «Труд в СССР есть дело чести, славы, доблести и геройства!» Под воротами образовались глубокие пузырящиеся лужи. Вместо бараков за колючкой виднелись палатки с возвышающимися над ними жестяными трубами самодельных буржуек, сварганенных из бочек с остатками солидола. Такие раскалялись до бела и хорошо грели, но быстро прогорали, и их меняли на новые. В Нижнем с дровами проблем не было, даже днем топили. Но чем выше, тем меньше деревьев и больше камней. Смертность на Верхнем превышала обычные нормы в пять-шесть раз. Постоянное пополнение, шедшее из Магадана, не спасало положения.

Дождь монотонно барабанил по брезентовым плащ-накидкам трех упрямых конников, пытающихся взобраться на гору чистилища, точно только там они могли найти свое спасение. Ноги лошадей с налипшей на копыта глиной начали скользить и разъезжаться. Падение коня может привести к плачевным результатам. Либо он тебя раздавит, либо ты разобьешь голову о камни. Пришлось спешиться. Лошадей привязали к деревьям и дальше пошли пешком. Глина опоясала сапоги, словно портянками. Ком прилипал к кому, ноги потяжелели, прилипли к земле, будто притянутые магнитами. Чем выше, тем хуже. Подул порывистый ветер. Погода испортилась окончательно.

– Дальше идти опасно, товарищ полковник, – крикнул в спину Челданову старлей.

– Это лошадям опасно. Человек – зверь выносливый, все выдержит. Или ты еще службы не понял, Масоха? Приказы не обсуждаются, а выполняются. Вперед!

Накаркал. Природа преподнесла новое испытание. Дождь превратился в град, налетел шквалистый ветер ураганной силы, пурга смешала землю с небом. Видимость свелась к нулю. Предусмотрительный полковник достал из вещмешка веревку и привязал один конец к дереву. Все всё поняли. Разговаривать было бессмысленно, вьюга заглушала голоса, пальцев на вытянутой руке не видно. Челданов скрылся в белой каше, двое остальных ждали. Веревка натянулась. Значит, командир опоясал веревкой следующее дерево. Старлей пошел вверх по натянутой струне. Вскоре веревка дернулась. Сержант отвязал конец и, скользя по свежему снежному насту, потянулся следом, сматывая веревку на руку. Ветер не утихал, гоняя по земле колючий жалящий снег. Промокшая одежда старлея превратилась в корку и хрустела на изломах. Но он шел в центре связки, ему было легче, чем первому, прокладывающему путь, и последнему, болтающемуся на свободном отвязанном конце: веревку передвигали вперед по мере ее высвобождения.

Старлей завидовал полковнику. Челданов старше его вдвое, а выносливее в десять раз. На чужом горбу не катался, делал все сам, любую работу, невзирая на трудности, но и с других требовал того же. Такому в жилетку не поплачешься и сочувствий не дождешься. Старый пень! Упрямый ирод! И все же Масоха осознавал правоту командира. Здесь не Ленинград, где можно дождичек в подворотне переждать и, завидев солнышко, дальше пойти, перескакивая лужи. Здесь погоды не ждут ни в море, ни на суше. Утешай себя тем, что пока хуже не стало. Он, сжав зубы, продолжил карабкаться вверх. Что такое пять-семь километров? Пустяк. За час пройти можно с песнями и свистом. А сейчас каждый метр с боем давался. Приказ получен – выполняй. Понятие существовало у всех одно: и у воров, и у начальства, и у контриков. По-другому здесь не живут. Шаг в сторону – расстрел.

Одеревенелые, промерзшие насквозь, с белой наледью на одежде, они добрались до лагерных ворот вовремя. Честь им и хвала. Застигни ночь в пути, не скоро бы нашли их закоченелые трупы под наметенными сугробами.

Караульное помещение содрогнулось от выкрика дежурного: «Смирно!» Вызвали начальника лагеря.

Лейтенант, которому по возрасту пора ходить в генералах, хриплым голосом, изрыгая чесночный перегар, докладывал:

– Работы не прекращаются. Входы в шахты занесены сугробами. Дополнительные бригады разносят завалы, пробивают тропы. Снег тяжелый, липкий. Зеки не справляются. Выделил три дополнительных наряда с лопатами из роты охраны. План дня выполнен на семьдесят процентов. Вечерняя смена в забой пробиться не смогла.

– Какое получили подкрепление? – спросил полковник.

– Триста человек 9-го числа. С 1-го по 12-е по разным причинам погибло сто девяносто два заключенных, среди них фельдшер. Нуждаемся в медперсонале и лекарствах. Бригады недоукомплек-тованы наполовину, каждый работает за двоих. Продовольствия хватит на двое суток при сокращенной норме в три раза.

– Ты что, один такой?! – рявкнул полковник. Выдержав паузу, добавил: – С нового замеса пришлю тебе еще людей. С продовольствием вопрос решим, теплой одеждой поможем. Ты мне план давай, лейтенант! Сдохни, но дай норму.

– Товарищ полковник госбезопасности, одна настоятельная просьба. Не присылайте узбеков и таджиков. Мне их табунами гонят. Больше трех суток они не живут. Зима на носу, живыми и до прииска не доберутся. В пересылке галочки ставят, а я трупы считаю.

– Девятый прииск чей?

– Сучий.

– Туда и гнать их будем. В низине выживут. Лейтенант продолжал гнуть свою линию:

– Солярку в октябре доставили, обещали технику, но так и не прислали. Мне бы один трактор гусеничный и бульдозер. Хорошо бы кровельного железа. Крыши в бараках уже не латаются.

– Это весной.

– Матрасы и подушки промокают насквозь, спят на досках.

– Снег не счищай с крыш, он тебе кровлю заменит.

– Обвалится и всех накроет.

– Подпорки поставь. Учить тебя надо?

«Смелый парень, – думал старлей. – Кто бы решился самому Челданову условия ставить. Видать, накипело. Плана не даст – сам на нары пойдет. Отчаянный старик. Терять ему уже нечего, а подыхать не хочет. От цинги чесноком спасается. Живучий пень!» Да и полковник, глядя на этот старый сучок, не особо злился. Доходяга в лейтенантских погонах не для себя просил и на лишку не рассчитывал. Клянчил по минимуму, чтобы прииск выжил. В нынешние времена золото на граммы мерилось. Истощалась Колыма, а Москве невдомек. Им только давай и давай. Страну из послевоенной разрухи поднимать надо, а тут еще прихлебателей на шею повесили, Германию на две части разделили, на карте появились ФРГ и ГДР. Западным немцам американцы и Европа помогают, а восточной только мы. Война систем в самом разгаре. Кто кого переплюнет.

Полковник достал из кармана помятый конверт и вручил начальнику лагеря.

– Вот список из двадцати трех человек. Тех, кто жив, выстроишь перед караулкой в шесть утра. А теперь веди нас к печке и топчанам. Паек у нас свой есть, объедать зеков не будем. В пять разбудишь.

– Куда их?

– Двух-трех заберу с собой, остальных отправишь в Нижний до особого распоряжения.

Работы не прекращались и ночью. Забои отрыли. Задохнулись только шестеро, остальных в полусознательном состоянии вытащили на поверхность, дали кипятка, заваренного серой мукой, и по пайке хлеба, сравнимого с блокадным. Им бы по куску сахара, да где взять?! Лейтенант выкатил бочку солидола к дровяным лежакам: решили обмазать им поленья, чтобы не вмиг сгорали. Поставил автоматчиков. Были случаи, когда зеки солидол жрали, запихивая его горстями в рот. О последствиях здесь не думают, сегодня и сейчас, а там трава не расти.

Лейтенант приказ выполнил. К шести утра команда, собранная по списку, была выстроена перед административной избой лагеря. Полковник вышел на белоснежный ковер, под ветром превратившийся в каменный наст и отливающий сине-серым. Пурга затихла, но шквалистый ветер не унимался, сшибая с ног. Те, кто мог устоять, превращались в парусники – раздвигай ноги и тебя понесет по полированному насту, как лодочку под парусом. Вот только руля не хватало, можно и о барак шмякнуться, и на колючке повиснуть. Придурки со «скворечен» не поймут и огонь откроют. Сдохнешь ни за что. К колючке на пять метров подходить запрещается, а коли взялся за нее, то не иначе как побег готовил. Идиотские законы. До облысевшей тайги ноги не донесешь, чтобы охапку сушняка для печки набрать, да еще с ней в барак вернуться, а они – побег! Бегущих здесь отродясь не видели.

– Где остальные? – грубо спросил Челданов.

– Все тут, – ответил лейтенант.

Обдуваемые ветром, забив галоши в наст, чтобы не снесло, перед полковником стояло семеро доходяг, смотревших на него безнадежным злобным взглядом. Взгляд полковник выдержал.

– Больные есть? – обернулся он к лейтенанту.

Зеки на такой вопрос не ответят: тут же спишут к чертовой матери и будешь до весны под сугробами мумифицироваться, а потом на растопку пустят. Правда, лейтенант старался соблюдать христианские традиции. По сходе снега сколачивал бригады, те рыли братскую могилу, куда «подснежников» сваливали и зарывали. Санитария играла немалую роль – ветер заразу быстро подхватывает, не отмашешься. Каждое кайло должно попасть в руки и грызть породу. И если инструмента хватало, то с руками дело обстояло хуже.

– У троих цинга, – коротко ответил старый служака.

– Отправишь с конвоем в больницу.

Полковник подошел к строю, похожему на покосившийся плетень.

– Есть среди вас Курносов?

Он вглядывался в серые измученные черепа, обтянутые кожей с глубокими впадинами глазниц и следами обморожений.

– Я Курносов.

Полковник с облегчением вздохнул.

– Звать как?

– Кто же теперь помнит. Номер И-4621.

– Брось ваньку валять! Моряк?

– Бывший в употреблении старший моторист-механик.

– Зубы и десны покажи.

Четыре клыка и два коренных, вот и все богатство моториста. Но на вид ему не больше сорока. Привести в порядок и на двадцать будет выглядеть. В нынешних местах по внешности только болезни определяли, но не возраст.

– Этого я с собой возьму, остальных – в больницу.

– Есть! – бодро рявкнул начальник лагеря.

Похоже, он радовался, что у него людей отбирают. Работы меньше не станет, но несколько человек получают надежду на продление жизни. Зеки считали иначе. Им не жизнь продлевали, а муки. Никто из них не знал, чего ждать в ближайшее время. Да и знать не хотел.


6.

За массивным срубом генеральской обители рос куст шиповника, на полянке – высаженные молодые березки, стволы которых уже обмотали войлоком, готовясь к суровой зиме, а у самого забора возвышался холмик и стоял хорошо сбитый отполированный крест из местного кедрача. Генерал Белограй каждый день посещал могилу. Никто не знал, чья она, кто в ней похоронен. Старожилы смутно помнили и говорили, будто могила появилась здесь после войны, не то в 45-м, не то в 46-м. О семье генерала никто не слышал, он вроде бобыль, да и поисками подруги жизни себя не обременял, как многие из высокого начальства. А мог бы, пример хороший перед глазами имелся. Бывший государь Дальстроя Иван Федорович Никишов отправил свою жену на материк и на зависть всем завел себе «фронтовую». Перворазрядная красавица и самодурка Александра Романовна Гридасова, фея от искусства и местная царица, заодно с ним командовала бескрайними просторами Дальстроя. Здесь ее именовали Александрой Четвертой, не иначе. К концу 40-х территория царства составляла около трех миллионов квадратных километров, могучей лапой были накрыты Хабаровский край, Чукотка и большая часть Якутии. С Никишова многие брали пример. Тот же самый полковник Челданов обзавелся гражданской женой. А вот первый зам Никишова Белограй так и остался бобылем. Может, поздно уже, сорок седьмой год шел генералу. Но навряд ли. Энергии у Белограя на десяток молодых хватит.

В потайной уголок, где прятался от людских взоров лютый генерал, прискакал на полусогнутых его денщик Гаврюха, балагур и пьяница, царский шут, позволяющий себе такое, что уши вяли у простых смертных. А генералу нравилась неотесанность и грубые, подчас дерзкие шутки подданного – денщика и повара, шута и няньки, уборщика и душегуба.

– Ваше превосходительство, ужин готов.

Белограй поднял веки.

Гаврюхе одного взгляда хватало, чтобы понять настроение, желания и мысли хозяина. За двенадцать лет службы своему кумиру он научился по дыханию и пульсирующим вискам угадывать его состояние.

– Понял. Кроме япошки никого не звать. Запри Добрыню в клетке, достань из погреба соленых груздей и жбан горькой.

– Сей момент, ваше величество.

Гаврюха, передразнивая японца, с поклонами, раком попятился назад. Генерал посидел еще минут десять, бормоча что-то себе под нос – то ли молился, то ли стихи читал, а может, и проклятия на кого-то насылал.

Для многих, если не для всех, Белограй оставался темной лошадкой. На Колыме работал с основания Дальстроя по рекомендации первого начальника треста Эдуарда Берзина. Решение принималось на высшем уровне, мнение Белограя никого не интересовало. Так молодой талантливый оперативник из контрразведки НКВД майор Белограй превратился в надзирателя. С другой стороны, его можно считать счастливчиком. За время правления Ягоды, Ежова, Берии, Меркулова и нынешнего хозяина Лубянки Абакумова весь следственный и оперативный состав поменялся несколько раз. Бывшие коллеги Белограя прибывали на Колыму по этапу, а не по назначению высокого начальства. Многих он видел лично, но в контакт не вступал.

В конце прошлого года великий государь Колымы и всего Дальстроя северо-востока Иван Федорович Никишов ушел в отставку живым и здоровым. Уникальный случай. На свое место он рекомендовал своего первого зама Белограя. Не вышло. Абакумов, мягко говоря, недолюбливал генерала, и на вакантное место назначили Ивана Григорьевича Петренко. Тот через месяц попал в военный госпиталь в Хабаровске, врачи говорят, больше года не протянет. О случившемся в Москву решили пока не сообщать. Петренко подписывал важные бумаги, не вникая в суть происходящего, а Дальстроем командовал Белограй. Так было в последние годы царствования Никишова, безвылазно сидевшего в Москве, так продолжалось и теперь, когда формальный начальник доживал свои дни на больничной койке. Приставка «и.о.» вовсе не смущала Белограя. Его авторитет и власть никем не оспаривались. Как он был главным среди главных, так им и оставался.

Стол в доме был накрыт, медведь сидел в клетке, японец стоял у порога по стойке смирно. На длинном узком столе графины с самогонкой, тарелки, закуски и дымящиеся чугунки с картошкой. В плошке японца горкой возвышался рис, а рядом стояла узкая хрустальная рюмочка: он так и не смог привыкнуть к обжигающей огненной пятидесятиградусной русской отраве. У генерала наблюдался другой натюрморт. Салатница из кузнецовского фарфора служила хозяину тарелкой. В ней Белограй смешивал отварную картошку с резанным кольцами репчатым луком, селедкой и солеными груздями, поливал сверху подсолнечным маслом. Хлеб в доме не резался, а ломался руками. Тем не менее самогонка наливалась в хрустальный штоф и пил генерал ее из фужера. О слабости Белограя к красивой посуде было известно, посылки с хрусталем, фарфором и столовым серебром присылали со всего Дальнего Востока. Но то, как он использовал дорогие подарки, мало кто знал. К тому же хозяин терпеть не мог скатерти – изящные тарелки и сверкающий хрусталь выставлялись на грубые сучковатые доски.

– Садись, Тагато. Приступим к трапезе, помолясь.

Генерал снял кожаное пальто и бросил его на скамью. Хорошо протопленная изба со своеобразным уютом позволяла забыть о мерзопакостной погоде за окном.

Начинали есть молча. Пока Василий Кузьмич не разогреет кровь двумя фужерами самопальной травиловки, от него слова не услышишь. Потом язык развязывался, и он начинал философствовать и спорить. Спорить он любил. Тема не имела значения, важно было самоутвердиться. С подчиненными не поспоришь, те со всем сказанным всегда согласны. Выход нашелся в лице военнопленного японского милитариста Тагато Тосиро. Русский он знал в совершенстве, даже жаргон и мат понимал. Умен, смел, деликатен и, что важно, умел отстаивать свои позиции. Тосиро, как и его соплеменники, не боялся смерти. Плен – самый страшный позор, хуже не придумаешь. Смерть на поле брани – великий почет. Тысячи японских пленных вспороли себе брюхо, покупая у зеков за дневную пайку огромные заточенные строительные гвозди – самое портативное оружие сучьей войны. Тосиро был всего лишь военным переводчиком, он своей вины за крах так и не созданной Великой Восточно-Азиатской империи не ощущал. Умереть легко. Остаться живым труднее, а выжить и вернуться на родину почти невозможно, но пока есть хоть капля надежды, Тагато Тосиро обязан жить. Мертвым он никому не нужен.

Генерал вытер рот рукой, достал трубку, кисет с махрой и с блаженной улыбкой закурил. Уыбка на лице Белограя – такая же редкость, как яркое солнце над Колымой. Откинувшись на спинку кресла, он долго разглядывал японца и наконец заговорил:

– Вот так, Тагато, рушится капитализм!

Этой непонятной фразой была задана тема сегодняшней дискуссии. Японцу оставалось уловить мотив и вступить в полемику с непременного отрицания. Началась игра в пинг-понг. Каждую подачу надо отбивать, каждую свечу гасить.

– Никаких особых разрушений я не вижу, – тут же ответил Тосиро.

– Видишь. Признаться в этом не хочешь. Китай провозгласили Народной республикой. Джу Дэ выгнал националистов с материкового Китая и самопальный генералиссимус Чан Кайши со своими войсками и гоминдановским правительством убрался на остров Фармоза[7], где и будет раздавлен Мао Цзэдуном и Чжоу Эньлаем. Недолго ждать осталось. Союз Китая и СССР неизбежен. Ты ведь знаешь, какая это силища.

– А что вы скажете по поводу образования Североатлантического союза? В него вошло двенадцать стран Европы и Америка. По-вашему, нищие китайцы их шапками закидают? Хорошо вооруженная Европа при поддержке американцев тоже сила.

– Ты забыл о сообщении ТАСС. Теперь у нас есть своя атомная бомба.

– Я ничего не забываю, и что такое ядерное оружие, мне известно не понаслышке. Но бомбы сами не летают.

– Ничего. Лаврентий Павлович приделает им крылья. Он гениальный стратег, если за что-то берется, доводит дело до конца.

– Мне об этом хорошо известно.

– Похоже, Тагато, американцы тебе больше нравятся, чем русские. А? Мы на Японию атомные бомбы не сбрасывали.

– Бомбы – война. Теперь она кончилась. Спасибо американцам, что они не позволили вам разделить Японию на сектора влияния, как вы сделали это в Европе. Япония осталась единым государством и сохранила монархию. Американцы у нас ничего не отнимали, а сейчас прекратили взымать репарации и оказывают помощь в восстановлении страны. Русские же лишили нас стратегически важных территорий. За что мне вас любить?

– Территории и впрямь стратегически важные. Южный Сахалин и Курильская гряда перегораживают России выход в Тихий океан, мы сидели запертыми в Охотском море. Только ты забыл историю, Тагато. Мы вам проиграли первую войну и 5 сентября 1905-го подписали позорный Портсмутский мир. Тогда вы забрали себе Курилы и Южный Сахалин, Порт-Артур, железную дорогу и беспрепятственно браконьерствовали в наших водах. Мы долго с этим мирились. В 45-м даже американцы не стали возражать против возврата нам исконных территорий.

– Япония никогда не подпишет с вами мирного договора, пока вы не вернете Курилы.

– Что такое Япония, друг мой! Пятачок в океане. Мы не нуждаемся в мирном договоре. Нам хватит акта о безоговорочной капитуляции, подписанного четыре года назад на борту авианосца «Миссури». Курилы вы не получите никогда, теперь наш флот наравне с американским бороздит просторы Тихого океана.

– Русские не справляются со своими территориями, и вы это прекрасно знаете. Южный Сахалин и Курилы превратились в необитаемые острова. Кроме рыбачьих поселков на них ничего нет. Погранотряды составляют мизерные группы, живущие в палатках. Даже близкая к Соединенным Штатам Чукотка не защищена от вторжения врага. Или вы мобилизуете зеков на защиту родины? Тихоокеанский флот не сдержит натиска.

– Поздно, Тагато. Раньше надо было думать. Теперь, после испытания атомной бомбы, никто к нам не сунется. Курилы – сдерживающий плацдарм. И войск у нас на востоке хватает, только тебе об этом ничего неизвестно. Сейчас мы стали самой сильной военной державой в мире. Со стороны Европы у нас буфер из Чехии, Словакии, Польши, ГДР, Румынии, Венгрии. О Болгарии я уж не говорю.

– А ведь вы чего-то боитесь, Кузьмич-сан?

Наступила пауза. Белограй растерялся, выпад японца оказался слишком неожиданным.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю