Текст книги "В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина"

Автор книги: Михаил Март

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Свет померк. Долгое время Петр плавал в темноте, словно его выбрасывало на поверхность с глубин океана, путь превратился в вечность, и мучения продолжались.

Очнулся Кострулев в общей камере Таганской тюрьмы. Почетному шниферу хорошее местечко уступили, заботой окружили.

– Прозрел, – тявкнул урка в тельнике.

С противоположной стороны с нижних нар поднялся бугай с разрисованным телом и в кепочке-шестиклинке, лениво подошел к оклемавшемуся новичку.

– С почином вас, Петр Фомич. Теперь ваше имя будет вписано золотыми буквами в кирпичную кладку незабвенной Таганки.

Он сел на край нар у ног Кострулева.

– И ты здесь, Кандыба?

– Так это же дом мой родной. А вот тебя здесь никто не ждал. Неужто засыпался? Не верю! Заложили?

– Сам не знаю.

– Двое суток стонешь. Слушок прошел, будто ты свою зазнобу кистенем завалил, но в те куплеты наш брат не верит. Кореша подставили? Майор Рубеко под тебя копает. Опытный лягаш. Молчи как рыба. Он мастак дела шить. Промаринуют в душегубке недельку, сам допроса потребуешь. Не лезь.

– Куда уж мне лезть.

Пахан сунул Кострулеву раскуренную самокрутку и вернулся на место.

Духота в камере стояла неимоверная, но Петра знобило. Сутки он не смыкал глаз, не ел, не пил. Урки его не тревожили. Каждого раза по три на допросы вызывали, Кострулева не трогали, будто забыли о нем. На третьи сутки вспомнили. О многом успел подумать свежеиспеченный арестант, и многое осталось для него загадкой.

Рубеко встретил его приветливо. Предложил закурить, старался выглядеть миролюбивым, даже в штатском пришел, с передачкой, будто на свидание.

– Что с Машей?

– Похоронили вчера, Петр Фомич. Ваш брат и ее сестра. На Ваганьковском, рядом с родителями. Вы же с Иваном на сестрах женаты?

– Да. А Лёлька?

– Дочку твою брат с женой забрали. Не сдавать же ее в приют. Поможешь следствию – дам свидание с Иваном, начнешь юлить – получишь вышку.

– Чего же вам не ясно? Тепленьким взяли.

– Ты так хочешь? А я по-другому. Милицию, Петр Фомич, никто не вызывал. Мы сами к тебе приехали и, уж поверь, труп там найти никак не ожидали. Дружок твой засветился, водки требовал у проводников поезда на Курском вокзале. Взяли дебошира, а у него полные карманы меченых денег. Десять тысяч. Это у Шуры-то Воробьева. Денежки из кассы пятого магазина Ювелирторга, мало того, ценностей на один миллион триста Двадцать три тысячи семьсот двадцать шесть рублей пропало. Весь выставочный завоз. Чудеса да и только. Кутила отродясь в руках фомку не держал, что такое «шарошка» не знает и «гусиную лапку» в глаза не видел, куда ему на сейф руку поднимать. А тут инструмент медвежатника даже не понадобился. Чик-чик, и дверца открыта без единой царапины. Что скажешь, Петр Фомич?

– Вопросы не ко мне. У Кутилы и спрашивайте.

– Кутила – стремщик, а не шнифер. Ты ювелирный брал?

– Почему я?

– Слишком чисто сработанно. И еще. – Майор положил ресторанный счет на стол. – В тот вечер вы победу праздновали в ресторане. Ты, Кутила и Долгий. Швейцар вас опознал, метр тоже, а в сумочке официантки нашли чаевые в сумме пятисот рублей из тех же меченых денег.

– В ресторане был, не отказываюсь. Вечер провел в гостях у подруги.

– Брось. Подругу мы расколем. Твои халдеи по трешке получат, с них спрос не велик. Ты о себе подумай. Есть умышленное убийство с отягчающими – сто тридцать шестая, вышку схлопочешь. А можно пойти по сто тридцать седьмой. В состоянии сильного волнения. Пять лет. Есть разница?

– На первый раз вышку не дадут. Пугать меня нет смысла, я давно над пропастью гуляю. Что вам надо?

– Многого не прошу. Мне лично хватит и того, что я тебя взял и посадил. Старая мечта моя сбылась. Я свое получил, и ты свое получишь. Вопрос – сколько получишь и где сидеть будешь. Сам решай. Верни государству награбленное, сдай заказчика. Барыга на такую роль не годится. Все побрякушки сделаны по особому заказу и должны были быть выставлены в посольствах, а не в витринах. Тебе ли этого не знать. Нужны связи на Кавказе, чтобы их спихнуть по достойной цене. Дальше они уплывут в Иран, там уже засвечены некоторые цацки из твоих прежних налетов. И главное. Ценности поступили в Ювелирторг днем раньше на хранение. Это известно было единицам. Нам нужен тот, кто имеет связи с арабами и мог знать о передвижении ценностей по стране.

– Да если такой ловкач и существует, то со мной он якшаться не станет. Я вхожу в группу риска.

– Допустим. Но без посредников и исполнителей ему не обойтись.

– Вот ты и ищи его, майор. А то вы мне все грехи припомните. Отсижу свое за мокруху. Камешки вы не нашли. Деньги меченые у Кутилы. Я тут при чем? Кутила из кабаков не вылезает, ему и деньги шальные перепадают. В карты резаться мастак. Пройдись по рощинским малинам, кочуют рублики из рук в руки, меняя хозяев каждую минуту по сто раз. Нет у тебя ничего, майор, понт твой не удался.

– Я тебя предупредил, Кострулев. Ты сам свой приговор выбрал.

– А кто спьяну баб своих не бил? Нажрался и шлепнул.

– Бывает. Это ты прав. Вот только бессознательных жен даже пьяные изверги не добивают. А ты ее пять раз по голове стукнул, пока она дух не испустила.

– Вранье! Один раз ударил. Да и то попал случайно. Ты на мою башку глянь, вот она меня, как надо, оприходовала. Обоюдная драка. Самозащита.

Майор вынул из папки лист бумаги и положил на стол.

– Акт вскрытия и медицинское заключение. Марии Кострулевой нанесено пять ударов, два смертельных. Это даже не жестокость, а зверство, Кистень! Сутки тебе на раздумье – стенка или червонец. У тебя дочь осталась трех лет от роду. Иди кумекай, мокрушник.

Теперь Кострулев все понял. При обыске они ничего не нашли. Жену убил тот, кто взял саквояж с камнями. Машка должна была отнести его утром и получить деньги. Но не успела. В акте указано время смерти: между часом и двумя часами ночи. Ее убили сразу же после скандала, когда он отрубился. Убийца знал о тайнике. Даже опытный вор не смог бы найти золотишко, не потратив на поиски двух-трех часов.

Петра уже не интересовала его собственная судьба. Он хотел знать, кто убил жену. И чем больше думал над этим, тем меньше понимал, что же произошло в ту кошмарную ночь. Милиция нашла убийцу и другого искать не станет. А он лишнюю статью на себя вешать не будет.

Майор Рубеко так и не смог доказать его участие в ограблении Ювелирторга. Суд приговорил Кострулева к десяти годам. Спустя семь лет его освободили по амнистии.

Все эти годы он думал только о том, как ему найти убийцу Маши и рассчитаться с ним.

Шел 46-й год. Солдаты радовались победе, блатные – амнистии, политические так и остались в застенках.

7.

Нашелся третий моряк со сторожевика «Восход». Сначала отпирался, но потом пришлось сознаться. Татуировка на плече выдала его с головой. Сплошные лозунги: «За Родину! За Сталина!». Ниже якорь со звездой и бортовой номер судна – «050».

На этом поиски закончили.

Подполковник Сорокин вызвал в свой кабинет одного из главных поисковиков, его привели под конвоем. Долговязый, с длинным прямым носом, истощенный, в солдатской гимнастерке. Лицо спокойное, холодное. Зеков любой мог распознать в этих краях, во что их ни обряжай, как ни маскируй. Глаза выдают.

– Присаживайтесь, Матвей Макарыч.

Опрятный, хорошо выбритый, несуетливый, одним словом, солидный мужчина. Сорокину он очень нравился, только помочь зеку подполковник ничем не мог.

Матвей Макарыч прошел к столу и сел.

– Вы уверены, что больше мы не найдем ни одного члена команды «Восхода»?

– В Магадане их нет. В другие места они не пойдут, моряков держит здесь порт. Порт – их надежда. Люди этой категории не станут жить вдали от моря, где нет кораблей. Могу предположить, что кто-то из команды остался на маяке. По вашим словам, маяк обслуживают эвенки и живут там автономно. На берег высадились двенадцать человек, среди них шестеро раненых. Кого-то могли не дотащить до Магадана, оставили на маяке, эвенки его или их выходили, поставили на ноги. Им нужны люди, а моряки – народ выносливый.

– Вы правы. О маяке мы не подумали. – Сорокин помолчал, потом спросил: – На каких работах вас используют в лагере?

– Как и всех. Одну смену работаю с кайлом в руках, следующую – руду на тачке к промывочным машинам гоняю. Другой работы на рудниках нет.

– Я вас понял. Вот диван, поспите немного, вы трое суток не спали. Сейчас чаю принесут. Я отлучусь часа на два. Располагайтесь.

– Спасибо.

Сорокин взял с вешалки шинель и вышел в приемную. За столом сидел секретарь в лейтенантских погонах, возле дверей стоял конвой.

– Витя, я в комендатуру. Организуй чаю с сахаром и сухарей. Ты понял меня?

Секретарь ничего не понял: заключенный остался один в кабинете начальника, где окна без решеток, да еще чаю ему подавай.

– Выполняй, лейтенант, и без фокусов. До моего возвращения заключенного не беспокоить. Пусть выспится.

Приказ не обязательно понимать, его надо выполнять. Подполковник вышел во двор и сел в свою машину.

– В комендатуру.

Никогда еще он не обращался к начальству с просьбой, язык не поворачивался. А не просит, значит, не надо. Вот и вкалывал Сорокин четвертый год подряд без отпуска. Об этом не помнили. Служил справно, замечаний не имел, работу свою знал. Занимал должность заместителя начальника СВИТЛа по оперативной работе. Ему подчинялись милиция, розыск, особисты, следственный отдел и все остальные подразделения, связанные с общественным порядком. Полномочий хватало, но распоряжаться судьбами заключенных ему дозволено не было. Он мог взять любого зека для следственных действий, под расписку. Если дело заключенного не передавалось в суд для нового определения, его возвращали в лагерь, подполковник должен был сделать это с оставленным в своем кабинете заключенным.

Челданов закончил проведение утренней летучки и распустил людей. Сорокин подгадал с точностью до минуты.

– Могу отнять у тебя несколько минут, Харитон Петрович?

– Заходи, Никита Анисимович. Давненько я не видел своего первого зама.

– Так я же ваше задание выполнял.

– Не мое, а государево. Нарыл морячков?

– Троих. Больше не нашлось. Нужны еще сутки, хочу маяк проверить.

– Интересная мыслишка.

– Не моя.

Челданов указал на стул, и Сорокин сел, прижимая папку к груди.

– Что у тебя, давай.

Полковник протянул руку, но Сорокин папку не отдал.

– Поисками занимался весь особый отдел, розыск и архивисты. Ни черта у нас не получалось. Я призвал на помощь одного опытного специалиста, он уже не в первый раз мне помогает. Три дня сидел за столом, перебирал архивные папки. На месте, безвылазно. И дал мне три фамилии. Я их проверил. Все трое оказались моряками с «Восхода». Со списком команды я его не знакомил.

– Он, что, шаман?

– Следователь от бога.

– Ну да, а то мы вроде бы совсем тупые, без зеков шага ступить не можем. Зеки – архитекторы, инженеры, электрики, механики…

– Этот зек следователь.

Челданов нахмурил брови. Выдержав паузу, закурил.

– Начал, продолжай.

– Большой важняк^[10] с Лубянки. Журавлев Матвей Макарович. Трижды он мне помогал. Год назад я связывался с Кузнецовым из Москвы. Он нам всегда подробные справки выдает на наши запросы.

– Кузнецов дожидается «путевочки» на курорты Охотского моря, вот и лезет к нам в друзья. Того и гляди, с этапом прибудет. Непонятно, как он после расстрела банды Ежова на плаву остался. До сих пор у полковника поджилки трясутся. Ладно, черт с ним. Что в справке?

– Журавлев написал два учебника по криминалистике, по ним до сих пор оперов обучают. Преподавал право в Высшей школе НКВД. Вел самые сложные дела. На последнем засыпался, отпустил заклятого «врага народа» прямо с Лубянки на свободу. Не нашел в его деле состава преступления. Того, конечно, тут же взяли, а Журавлеву впаяли ту же статью и украсили ее пособничеством, соучастием, организацией, заговором, в общем, полный набор. Двадцать пять лет, на всю катушку впаяли. Если я его верну в лагерь, ему конец, за четыре года от него тень осталась.

– Как себя ведет?

– Жалоб я от него не слышал, просьб тоже. Тянет свою лямку, как может, но надолго его не хватит. Помоги, Харитон.

Последние слова прозвучали как-то по-особенному, будто Сорокину они жизни стоили, даже шрам на щеке побелел.

– Если Никита Сорокин за кого-то слово замолвил, значит, тот его стоит. Где Журавлев?

– В моем кабинете. Безопасней места не нашел.

– Я пришлю за ним машину и с лагерным начальством разберусь. Найдем твоему важняку теплое местечко.

Сорокин передал Челданову папку и встал.

– Это все, Никита?

– Так точно.

– Ну ты даешь. Таким я тебя еще не знал. Молодец!

В похвалах Сорокин не нуждался, делал то, что считал нужным. Его интересовал прежде всего результат. Им он остался доволен, даже настроение поднялось.

Сев в машину, приказал шоферу:

– К «Двенадцати апостолам».

«Двенадцатью апостолами» называли первое большое здание, построенное в поселке Магадан в 32-м году, куда заселили первых двенадцать начальников, прибывших с «материка» на сооружение великого треста Дальстрой. Оно и по сей день стояло в самом центре теперь уже разросшегося города неподалеку от бухты Нагаева, только на данный момент в нем располагался штаб оперативных служб, вотчина подполковника Сорокина.

В тот же вечер заключенного Журавлева переправили в одиночную камеру центральной больницы.

Челданов возвращался домой в плохом настроении. Дела шли как обычно, и повода для расстройства вроде бы не имелось. Но он беспокоился за жену.

– Что-то ты сегодня дерганый, Харитоша?

– Есть основания. Хозяин лично тебе доверил набор людей. Он хочет собрать команду неординарных личностей, не совместимых по всем параметрам, не способных сойтись характерами и не имеющих общих интересов. А что мы имеем? Банду уголовников?

Лиза, раскладывавшая пасьянс, бросила карты на стол.

– Это ты считаешь их бандой уголовников. Я не хуже тебя в людях разбираюсь. Шестнадцать лет живу среди зеков, а могла бы все это время по столичным театрам и ресторанам разгуливать. На фронт бы ушла фашистов бить и, если бы с войны живой вернулась, гордилась бы собой. Женщины авиаполками командовали, звезды героев получали, а я в дерьме копалась. За каждого своего зека я в ответе. Глеб Шабанов – летчик, герой. Настоящий мужик. Концлагерь пережил, восемь побегов, десять сбитых самолетов. В результате новый лагерь. Родион Чалый – лучший трюкач. Артист! Ты знаешь его историю? Мужик талантлив и спортивен, силен и ловок. Так вот, у него мечта была: получить настоящую роль в кино. В тот день, когда его арестовали, ему сценарий принесли. Он должен был получить главную роль и играть такого, как Шабанов. Летчика, подбитого над вражеской территорией и попавшего в плен. И он попал. В жизни, а не в кино.

– Он убийца!

– Нет, Харитоша. Он судья. Приговорил к смерти убийц своей жены и привел приговор в исполнение.

– Зато Кострулев собственноручно прибил двух человек. Умышленно. Он тоже герой?

– Ювелир. Вор по призванию, и никого он не убивал. Я в этом уверена. Шнифер – элита воровского мира, на мокруху такие не идут. Ты это сам знаешь. Человек два месяца в каменном мешке выдержал. Плевать он хотел на смерть. Он смеется над ней. А монах, по-твоему, тоже уголовник?

– Монаха тебе сам Белограй подсунул. А сегодня Сорокин команду пополнил. Следователь по особо важным делам с Лубянки. Учебники по криминалистике писал. Вот он-то точно не найдет общего языка с блатными. Я его переправил в спецприемник. Князя видела? Пенжинского.

– Завтра с ним разберусь. К такому гусю подготовленной ехать надо.

– Хорошо. Но, Лиза, уголовников с нас хватит. Вокруг мамонтов полно, а ты комаров ловишь. Обидно. Священник, следователь – люди неординарные, а находят их другие. Найди председателя колхоза, крестьянина, кулака. Они до сих пор сидят, им же каждый год по десять накидывали. Начинали с «трех колосков». Помнишь, сколько их шло по разнарядке: «Семь, восемь, тридцать два». Разбавь уголовщину деревенщиной. И почему ты только русских отбираешь? А где прибалты?

– Они все фашисты. Я их ненавижу.

– Ты не женихов себе выбираешь.

– Мы не знаем, Харитоша, кого и для чего набираем. Но чует мое сердце, мне еще придется с ними встретиться.

– Глупости. Покопайся в делах повнимательнее. Артист есть, поп есть, летчик есть, вор есть, князя откопали и следователя на всю банду нашли. Кого еще? Думай. Ты же умная, Лизок. Белограй в любую минуту может потребовать отчета. С него станется – рожу скривит и всех в зону отправит. Ему угодить трудно.

– Не дам! Я за каждого своего кандидата драться буду.

– Против царской воли не попрешь.

Челданов обнял жену, прижал к груди. Лиза резко вырвалась и ушла в другую комнату.

8.

Метель налетела неожиданно. Промежуточную пятикилометровую дорогу от трассы к лагерю замело в момент. Шофер поехал «на ощупь» и не угадал. Тут ногами не попадешь, а он колесами решил попробовать, вот и съехал в кювет. Тундровый участок продувался хорошо, ни одной помехи на пути – чистое поле. Шофер, двое вохровцев и долговязый паренек в задрипанном бушлате пытались вытолкнуть грузовик из ямы. Дурацкая затея. С другой стороны, помощи ждать было неоткуда. Тракторов в этих местах нет и не будет, грузовик, если и появится, то неизвестно когда, а пехом без лыж до трассы часа три ходу, в лагерь – чуть меньше. Пыхтели ребятки, да «лошадиных сил» не хватало. И вдруг зазвенели бубенчики, из вьюжной каши выехали две тройки с крытыми санями. Сказка, да и только. Лошадки зафыркали и остановились возле скошенной набок машины. Со вторых саней соскочил офицер в белом овчинном полушубке и подбежал к ведущей тройке.

– Разберись, Масоха, что там и кто там, – сказал женский голос из-под тулупа.

Старший лейтенант подошел к солдатам, вставшим по стойке смирно и прижавшим рукавицы к виску.

– Свалились, разгильдяи! Козлы! Водила останется ждать помощи. Морозь свой хвост, коли баранку крутить не научился. Конвой и зека я заберу в лагерь.

Лейтенант подозвал одного из конвоиров:

– Куда пацана везете?

– На Армакчан переводят.

– Это за что же?

– Не могу знать.

Масоха протянул руку в меховой краге. Конвоир достал папку из-за пазухи и подал офицеру. Он, не заглядывая в документы, отнес папку к саням.

– Метель свернула им шею, Елизавета Степанна. Сосунка перевозят в Армакчан.

– Чем же он им насолил так?

Она взяла папку, высунув кожаную руку в перчатке из-под тулупа, и глянула на первую страницу.

– Двадцать годков от роду, а уже космополит. Сажай его в мои сани, будет с кем поболтать. Конвой к себе заберешь.

– Рискованно, Елизавета…

– Выполнять!

Трясущегося, как гитарная струна после пьяного аккорда, парня в бушлате подвели к саням и подтолкнули под костлявый зад. Он птицей влетел на мягкий настил. Тулуп откинулся, и он увидел черную переливающуюся на складках кожу, потом лисью шапку с двумя хвостами и черные, прожигающие насквозь глаза.

– Женщина! – ахнул парень.

Рука у женщины оказалась сильной, в момент пригвоздила к месту и снова скрылась под тулупом.

Колокольчики забренчали, и караван тронулся в путь.

– Как тебя звать, каторжанин?

– И-1522.

– Имя есть?

– Иваном зовут.

– Если ты Иван, то я Клеопатра.

– По паспорту Иван.

– Ну а полное имя?

– Иван Соломонович Грюнталь.

– Вот так оно больше на правду похоже. Кто по профессии?

– Одессит.

– Чем занимался на воле, одессит?

– Был студентом, биндюжником, пел куплеты в кабаках, шастал по Привозу, щипачил.

– Хватит трястись, студент.

Из-под тулупа снова высунулась рука с красивой серебряной фляжкой и чудным орнаментом.

– Глотни, тебе не повредит.

И он глотнул. Спирт обжог горло, на глазах выступили слезы. Парень выдохнул и сделал еще два глотка – стыдно было выглядеть щенком.

– Ну, хватит. Сейчас согреешься. Вшей нет?

– Перемерзли все. Им тепло нужно, а тут ни волос, ни меха. Весной они не беспокоят. Летом, сволочи, активизируются.

– Давно на нарах паришься?

– Третий год. Как только речь пошла о создании государства Израиль, так мы начали бороться с космополитизмом и сионизмом. Но я еще долго продержался, – парень захмелел и разболтался. – Всю войну бил себя в грудь и всем доказывал, что я не немец, а еврей. Куда не приедешь, немцы следом. Киев, Винница, Одесса. Хотел на фронт вырваться, да меня за уши и назад, сыном полка я так и не стал.

– А почему тебя немцем считали? У тебя же звезда Давида на лбу напечатана.

– Отец мой – немецкий еврей. Знатным ювелиром был, лавку свою держал. После «хрустальной ночи» бежал из Германии от греха подальше. Мать не уберег, пуля, посланная ей в спину, догнала. Схоронили в лесу. В Россию случайно попали, тогда немцы Польшу заняли. Осели в Киеве у брата отца, я в университет поступил. Война началась, отца взяли. Его Понтером звали. Объявили фашистским шпионом и расстреляли. Дядька вывез меня из Киева и усыновил, вот я и получил новое крещение. Из Иогана стал Иваном, ну а с отчеством и фамилией ничего не поделаешь. Эвакуировались в Челябинск, там на танковом заводе работал. После войны вернулись в Одессу – опять всё не так. Немец – враг, тут еще понять можно, но почему еврей враг? Иностранные словечки подвели, сочли преклонением перед Западом. Хренотень. Одесский жаргон – наша азбука.

– Куда тебя сейчас везли, знаешь?

– Мне не говорили. Я на пилораме работал, горбыль на дрова рубал, кругляк на доски гнал, все шло нормально. Как все, так и я. А тут этот старшина подвернулся. Я его не видел, сучья обрубал, у меня на затылке глаз нет. Он тихо так подкрался, я топором размахнулся, а он за моим плечом оказался, ну и получил по кумполу тупым концом топорища. Пять дней меня в карцере продержали, а сегодня за мной машина приехала.

– Везучий ты парень, Иван Соломоныч. Всю жизнь в скитаниях. Не случись войны, торговал бы в своей лавке золотишком да бриллиантами.

– Ювелиры не торговцы, они мастера, из мертвого металла красоту ненаглядную создают. А вы, любезнейшая Клеопатра, почему не в Египте? Там теплее.

– Я не Клеопатра, Ваня, а Снежная королева с ледяным сердцем. Еду за одним писарем в лагерь. Пенжинский Афанасий Антонович. Слыхал о таком?

– Конечно. Его все знают. Умнейший человек, ученый, ходячая энциклопедия. Меня недолюбливает.

– Это почему же?

– По его мнению, жиды Россию продали. Антисемит. Но я не обижаюсь. Даже очень умные люди имеют свои завихрения. К тому же он из старого дворянского рода происходит. Русофил. Все пришлые на Русь – чернь. Так считает. Может, он и прав. Не зря же пол-Кавказа и Крыма по Сибири раскидали. Я о населении говорю.

– Не лезь в политику, Ваня, целее будешь, может, и доживешь до тех времен, когда таких, как ты, на волю выпустят.

– Если бы я в это не верил, давно бы сдох. Я еще хочу университет закончить. Сколько же можно человека от учебы отрывать! То снаряды на станке вытачивал по четырнадцать часов в смену, теперь доски стругаю по столько же часов в сутки. А учиться когда?

– Каждый свою школу кончает, Иван Соломонович. Сквозь пургу мелькнул силуэт сторожевой вышки.

– Видать, не судьба тебе в Армакчан ехать, здесь твое рабочее место.

Кони уперлись в глухие высокие деревянные ворота и громко заржали.

– Прямо как автомобильный гудок, – рассмеялся захмелевший и согревшийся узник.

«Совсем еще ребенок», – подумала Лиза.

– Был у меня когда-то один ухажер из Одессы, разговаривал точно так же, как ты. Въедливый говорок, с другим не спутаешь. Ты же из Германии, где подцепил такую речь? Это же не зараза.

– Два года прожил в Одессе. Мне нравилось, как они балакают. Сначала подражал одесситам, а потом уже слился с общей массой и разговаривать по-другому не мог. С биндюжниками свяжешься, сам им становишься. Местная кодла меня за своего принимает. Блатным живется вольготно.

– Хитер, одессит.

– Будешь хитрым, коли жить захочешь. Фраерочков вроде меня давно уже схоронили, без должной защиты молодняк на плаву не держится. Опущенные возле печки не спят, и в пайке их обделяют, и в шмотье. С лесоповала редко кто возвращается. Когда-то тайга за воротами начиналась, так вырубили, теперь пять верст до делянки пилить приходится. Наруби десяток штабелей и бодрой походкой вернись назад. Не получается. Кишка тонка.

Похоже, парень протрезвел. Говорил резко, озлобленно. Нет, на ребенка он не похож.

Ворота распахнулись, тройки въехали на территорию и остановились возле административного корпуса. К саням подбежал местный начальник.

Лиза рта не дала открыть лейтенанту:

– Пацана вернешь на его место. И сделай так, чтобы он долго жил. Мне цыганка нагадала, будто вы должны умереть в один день. Уразумел, начальник?

– Так точно!

– А теперь веди меня к своему писарю. Хочу глянуть на каллиграфа, на всю Колыму бывший князек прославился.

Железная леди сбросила с плеч тулуп на руки сопровождающего.

Ванька Грюнталь ахнул, стоя возле саней. Кожаная куртка, утянутая поясом в талии, кобура на боку, облегающие кожаные галифе делали женщину похожей на статуэтку, заботливо вылепленную мастером, хорошо знающим толк в женской красоте. Начальник с гневом посмотрел на улыбающегося мальчишку. Его взгляд поймал Масоха и поднес кулак к сизому, подпорченному оспинами мясистому носу.

– Смотри у меня, живодер.

«Опять пронесло, – подумал пацан. – Да еще такую красавицу на краю света встретил. Воспоминания на всю оставшуюся жизнь!» Раньше он все рыбачек вспоминал, обжимаясь с грудастыми кралями во сне, но теперь они померкли в его сознании.

Конвоир толкнул парня прикладом в бок:

– Иди, везунок.