Текст книги "Последний штурм"

Автор книги: Михаил Домогацких

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

– Мы с тобой старые друзья, – сказал посреднику премьер, – но твой брат ведет страну к опасной черте. Я не собираюсь своей отставкой ускорять этот процесс. Не диктатура генералов, а гражданское правительство, наделенное реальными полномочиями, может сыграть роль стабилизирующего фактора в нашей неуравновешенной жизни. Так и передай своему брату.

Президент понял, что с Хыонгом надо кончать. Он произвел реорганизацию правительства, сместил Хыонга и назначил вместо него своего ближайшего соратника генерала Чан Тхиен Киена, с сохранением за ним поста министра внутренних дел. Было объявлено о подготовке законов об аграрной и административной реформе, о выборах, создании местной власти на новой основе, выбираемой народом, а не назначаемой сверху. Все это входило в американскую программу «вьетнамизации». По рекомендации США Тхиеу установил дипломатические отношения с рядом стран Азии, стал посылать делегации из умеренных и даже оппозиционных деятелей за границу, чтобы показать демократичность и миролюбие Сайгона. В декабре Тхиеу предпринимает еще один шаг, рассчитанный на повышение авторитета своего режима. Сайгонское правительство подало заявление о принятии его в Ассоциацию стран Юго-Восточной Азии. Но на заседание Постоянного комитета АСЕАН в Маниле его участники, несмотря на давление США, отказались от положительного решения. Участники блока не хотели связывать себя с непопулярным правительством.

«Соединенные Штаты, – подводил итог активности в поддержку режима президента Тхиеу влиятельный американский журнал, – сделали все, чтобы придать фасаду в Сайгоне респектабельный вид с демократической окраской. Но у южновьетнамских генералов наблюдается стойкая аллергия к демократическим институтам. Они не смогут долго жить в искусственном для них климате».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Секретарь подпольного провинциального комитета партии Во Нгуен Као неторопливой, чуть пружинящей походкой шел вдоль широкого канала, охватывая взглядом окружающую местность.

«Ага, – проговорил он про себя, – иду правильно. Вон та самая рисорушка…» Он остановился на минуту, вытирая маленьким полотенцем запотевшее лицо, быстро огляделся. Нет, за ним никто не увязался. Да и кому нужно следить за пожилым человеком, ничем не отличающимся от местных жителей: скуластое лицо изрезано морщинами, седые короткие волосы, подстриженные ежиком, редкие седые усики и такая же бородка. Глубокие бороздки проложило время в уголках рта. Сразу видно, что работа поденщика на каучуковых плантациях не красит человека и не делает его моложе. Соответственно своему положению и был одет Во Нгуен Као: коричневая крестьянская рубашка на голом теле, темные, видавшие виды штаны, засученные до колен, прозрачные пластиковые тапочки и островерхая тростниковая шляпа с обтрепанными краями. Недаром говорят: если обтрепались края шляпы, значит, из бедности уже не выбраться.

«В полкилометре от рисорушки, в просторном, брошенном помещиком доме и его пристройках размещаются две роты сайгонских солдат», – продолжал вспоминать секретарь все, что сообщила ему связная партизанского отряда восемнадцатилетняя Динь Тхи Бинь. Она так подробно и красочно рассказывала про дорогу в общину Кханькань, превращенную в «стратегическую деревню», что секретарь Као на протяжении сорока километров, проделанных от штаба партизанского отряда провинции, только удивлялся наблюдательности девчушки. «Надо обязательно поблагодарить ее при всех», – подумал секретарь.

Поднимая на плечо бамбуковое коромысло с двумя корзинами, секретарь бросил взгляд левее рисорушки и почувствовал, как у него заныло в груди: он увидел кладбище, где хоронили расстрелянных. Кусок земли, огороженный колючей проволокой, был покрыт холмиками могил, под каждым из них лежало по пять, а то и десять человек. Об этом тоже говорила Динь Тхи Бинь, она даже назвала приблизительную цифру погибших – около четырехсот человек. За прошедший месяц цифра, наверное, увеличилась: даже отсюда были видны свежие холмики.

Секретарь присел на пень срубленного дерева и, будто собираясь перекусить, стал рыться в своих корзинах. Поворошил небольшие мешочки с рисом, пакеты с земляными орехами, перетряхнул поношенную одежонку и, отломив от снизки два банана, стал медленно очищать их, не забывая внимательно смотреть вокруг, запоминая каждую мелочь. «Значит, две роты на том берегу канала. А на этом – администрация «стратегического района» с пятнадцатью американскими советниками – по одному на каждую шестерку вьетнамских чиновников. Канал – северная граница «стратегической деревни». У горбатого моста через него стоят две бетонные будки с амбразурами. Ночью в будки садятся часовые и следят, чтобы никто не вышел из деревни. Со всех сторон деревню опутывает колючая проволока. Полицейские и солдаты сайгонских частей патрулируют по ночам вдоль колючего забора.

«Хорошо, что днем часовых нет, а то бы пришлось доказывать, зачем и к кому идешь, стали бы проверять содержимое корзин…»

Он вспомнил, как Динь Тхи Бинь весело, без тени опасности в голосе рассказывала, что жители деревни, а в деревне скрывался хорошо вооруженный отряд, накапливавший силы для сопротивления, – поделили со своими надзирателями «обязанности»: днем солдаты могли зайти в деревню, учинить обыск или допрос, если заметили что-то подозрительное, а ночью они уже не решались сунуться туда. Их могли прикончить и запрятать трупы так, что никакая полиция не обнаружит. Такое дважды уже бывало, каратели хотели уничтожить целиком деревню, но ведь это была «образцовая революционная деревня». Ее построили по совету и плану самого генерала Лэнсдейла. Поэтому исчезновение нескольких солдат посчитали дезертирством и искать виновных среди крестьян не стали.

Во Нгуен Као хорошо рассмотрел здание административного комитета – двухэтажный дом у самого шоссе, даже днем выглядевший пустынным. Сколько сидел, не увидел ни одной машины, только две повозки, запряженные буйволами, проскрипели по асфальту. «Значит, – подумал он, – в случае чего, помощь к противнику подоспеет не сразу».

Но как ни хотел Као до поры до времени не входить в контакт с администрацией района, ему это не удалось. Оставалась какая-нибудь сотня метров до моста, когда его остановили.

– Кто такой? – грубо крикнул солдат с непонятными нашивками на груди и рукаве куртки.

– Иду к брату, господин начальник, – спокойно и чуть заискивающе ответил он.

– Откуда идешь? Знаешь, что в наш район посторонним приходить не разрешается?

– Какой же я посторонний, если у меня брат тут живет? Я не смог вовремя вернуться сюда, потому что работал на каучуковой плантации. Вы уж разрешите мне, господин начальник, пройти к брату. Устал с дальней дороги.

– А что же сбежал с плантации? – спросил тот.

– О, не говорите, господин начальник, там такое, там такое творится! Вьетконг там что-то задумал, а американцы испугались и стали заставлять вьетнамских солдат идти на Вьетконг. А наши солдаты тоже не дураки, говорят, вам надо – вы и идите, а мы посмотрим, что у вас получится. Американцы обозлились, грозят оружием, но наши ребята тоже за оружие. Такое началось, господин начальник! Но наши взяли верх, господин начальник.

– Молодцы, – сказал солдат, – а то эти американцы слишком много себе позволяют. Они и тут себя ведут так, будто управляют в своем Нью-Йорке. А кто твой брат-то?

– Нгуен Ван Тхань, господин начальник.

– Ну, тогда иди, господин Тхань староста деревни, ему мы доверяем полностью, надежный человек. А ты смотри, чтобы никакой пропаганды, а то живо за рисорушку отправим. Знаешь тут такое место?

– Откуда же мне знать, господин начальник, я тут первый раз.

– Ну, ничего, – ухмыльнулся солдат, – поживешь – узнаешь. Ну, иди.

– Спасибо, господин начальник, – несколько раз повторил Као и заспешил семенящей походкой к мосту.

«Кажется, сыграл неплохо, – подумал он, – и даже «пропаганду» ввернул. А солдат-то к американцам тоже, видно, особого уважения не питает. Представляю, как он будет рассказывать в казарме об услышанном».

Слова солдата, что «господин Тхань» пользуется доверием у администрации, обрадовали секретаря подпольного комитета. Ему так и хотелось сказать солдату: «У нас он тоже пользуется доверием, недаром уездный комитет партии назначил его секретарем партийной ячейки в «стратегической деревне».

Перейдя канал, секретарь все той же пружинистой походкой носильщика направился к главному входу в деревню. Деревня утопала в зелени. Канал, вдоль которого он шел, струился как по зеленому коридору. Высокие кокосовые пальмы отражались в обширном водоеме. Дороги, связывающие отдельные поселки деревни, обсажены фруктовыми деревьями. На полях зеленел и желтел рис, высоко поднимались стебли маниока, курчавились бобовые, рдели краснеющими стручками кусты перца. «И всю эту красоту враги оплели колючей проволокой, – думал Во Нгуен Као, – и говорят, что так должны быть организованы «процветающие деревни» или деревни «революционного развития». Ну, что же, – входя в ворота, сказал почти вслух секретарь, – постараемся показать настоящее революционное развитие вьетнамской деревни».

Он много слышал о Нгуен Ван Тхане, но никогда не встречался с ним лично. Это оказался довольно молодой человек, лет тридцати, прихрамывающий на правую ногу. Он был аккуратно одет, говорил медленно, будто взвешивал каждое слово, прежде чем произнести его. Это понравилось секретарю: именно таким должен быть староста деревни, которому доверяют власти: спокойным, рассудительным, уверенным в себе и своих действиях. Однако преувеличенная серьезность исчезла, когда они остались вдвоем. Тхань стал рассказывать, как трудно ему играть свою роль преданного режиму работника, как в присутствии чиновников управления приходится сердито говорить с односельчанами.

– Понимаете, господин секретарь, какие нелепые случаи бывают, – Во Нгуен Као не удивился, что его назвали господином. Подпольный партийный комитет запретил называть кого-либо, даже самых близких, словом «товарищ», чтобы потом случайно не обмолвиться и не попасть в руки контрразведки. – Приводят ко мне человека и говорят: «Господин староста, накажите его своей властью, посадите под арест, что ли». «А что случилось?» – спрашиваю. «На целый час позже вернулся в деревню. Это непорядок. На первый случай предупреждаем, а потом будем карать». «Хорошо, говорю, пойдет на трое суток под арест, без права выхода за пределы общины. Спасибо вам за бдительность». Оставили они нас вдвоем. «Ну, говорю, господин Киет, что мне прикажете делать с вами?» «Сажать под арест», – отвечает. «А кто за вас пойдет сегодня ночью на задание?» «На это время, говорит, отпустите меня». Забыл сказать: Ле Ван Киет и есть командир нашего вооруженного отряда, а я у него – комиссар и начальник штаба. Он надо мной командир по военной линии, а я над ним по политической, – улыбнулся Тхань.

– Ну и как же вы вышли из положения? – спросил Као.

– Очень просто. Посадил под замок, а ночью открыл дверь и выпустил: не срывать же задание. Командир Киет взял пятнадцать бойцов, выбрался из деревни и разгромил полицейский участок в соседнем уезде.

– А это было необходимо? Нельзя было отложить?

– В том-то и дело, что нельзя. В полицейский участок привезли оружие для ожидаемого пополнения, и мы решили воспользоваться им раньше полицейских. Удалось захватить винтовки, гранаты, пистолеты. Целый взвод вооружили.

– Сегодня вечером, – сказал секретарь, – постарайтесь собрать актив, поговорить надо. Есть такая возможность?

– Конечно, ночью сюда никто не сунется.

– Вы не боитесь провокаторов, предателей?

– А мы двух таких в свое время прилюдно казнили, и, если у кого-то чесался язык донести, он его прикусил. Да мы и бдительность держим высоко. Не беспокойтесь, господин Као.

– Не забудьте пригласить и ту девочку-связную, которую посылали ко мне.

Нгуен Ван Тхань изменился в лице, опустил глаза и лишь через минуту-другую смог сказать:

– Не уберегли мы нашу маленькую Бинь, господин Као. Погибла она.

– Как же это произошло?

– Пошла на связь в соседний уезд, а там ее выследили. К счастью, она заметила это, не пошла на явку, а стала водить ищеек за нос. Когда они, устав, решили наконец арестовать ее, она вытащила пистолет и начала отстреливаться. Одного убила, другого ранила, а третий очередью, из автоматической винтовки убил нашу Бинь. А мы ее только-только приняли в партию.

Во Нгуен Као тоже долго не мог произнести слова. Он сидел, закрыв глаза и скорбно опустив голову. Потом провел ладонью по лицу, словно стирая печаль, и сказал:

– Из этой девочки мог вырасти хороший человек, настоящий боец…

– Сколько сейчас гибнет таких людей, господин Као, и подсчитать трудно.

Уже давно опустилась на землю томная, непроглядная тропическая ночь, а Киет все не звал на встречу. Сидели разговаривали в темноте, курили. Секретарь парткома узнал, что Нгуен Ван Тхань пять лет назад, будучи в партизанском отряде, участвовал в боях в дельте Меконга, был ранен в ногу, а после лечения решил вернуться в родные места.

– Но, – говорил ему командир партизанского отряда, – не считай себя демобилизованным. Веди работу с крестьянами, потихоньку, осторожно собирай вокруг себя людей, на которых можно положиться, создавай базу для сопротивления врагу. Постарайся найти связь с партийным подпольем, изучи условия для создания партийной ячейки. Выдумай легенду о своей инвалидности и не бойся войти в доверие к местным властям. Сведения, которые вы будете добывать, могут оказаться и важными, и полезными.

И он действовал, как советовали ему старшие товарищи. Три года назад, когда в этом районе создавалась широкая полоса безлюдной зоны, или «зоны свободных бомбардировок», община Кханькань приняла к себе сотни семей из разрушенных по программе «умиротворения» деревень и сама стала «стратегической деревней», Нгуен Ван Тхань приглянулся военной администрации, и его сделали старостой деревни.

– Даже не знаю, как еще хожу по земле, – жаловался он секретарю парткома, – уже сколько наших товарищей погибло в бою, скольких арестовали и расстреляли каратели, а я пока держусь. Партийная ячейка запретила мне участвовать в боевых акциях. Пришлось подчиниться. Вот и служу своим врагам, да еще стараюсь угодить им. Самому противно от такой жизни.

– Вы не правы, господин Тхань. Ваша работа коммуниста-разведчика, человека, в котором местная администрация видит своего союзника, крайне необходима в нынешних условиях. Вы делаете больше, чем могли сделать, убив одного-двух врагов. Поэтому продолжайте стоять на посту, никакой демобилизации.

– Да не о демобилизации я думаю и говорю, а о настоящей борьбе с врагом, господин Као.

– Вы этим как раз и заняты. В армии тоже не все ходят в атаки, взрывают вражеские укрепления. Есть и такие, которые, пробыв на фронте довольно долгое время, так и не встретятся с противником лицом к лицу.

– Я все понимаю, господин Као, но смириться с этим очень трудно.

– А вы не забыли, что у нас сегодня встреча с активом? Или что-то мешает ей?

– Когда все будет готово, нас позовут, не беспокойтесь.

Связной будто ждал этих слов. Прошуршала плетеная занавеска, и в комнату вошел человек.

– Господин Тхань, все готово, можно идти.

– Как дела с охраной?

– Все сделано, как было приказано.

По узкой тропинке между рисовых полей они, шагая след в след, вышли на окраину деревни. В стороне от тропинки стоял на отшибе большой дом с частично разрушенными стенами и давно разобранной крышей. Внутри дома была просторная комната, видимо гостиная прежних хозяев, где и собрались активисты-подпольщики. Оконные и дверные проемы были хорошо занавешены, и в комнате горело несколько масляных светильников. Читать при них, может быть, и нельзя, но разглядеть лица собравшихся можно.

– Господин Као, – поднимаясь с небольшого обрубка дерева, сказал мужчина выше среднего роста, с усами, но без бороды, выглядевший лет на сорок – пятьдесят. – Здесь собралось сорок семь человек. Мы рады вашему приходу к нам. Я – Ле Ван Киет, – добавил он, протянув руку.

Секретарь почувствовал крепкое рукопожатие.

– Я тоже рад встретиться с боевыми товарищами, – сказал он, опускаясь на поставленную скамейку, – поговорить о задачах, которые встают перед нами уже сегодня. Но прежде всего, товарищи, – секретарь был очень взволнован, голос у него задрожал, – я должен сообщить вам трагическую весть: третьего сентября в Ханое скончался создатель нашей партии, первый президент свободного Вьетнама товарищ Хо Ши Мин.

Секретарь умолк, проглотив подступивший к горлу комок.

Который раз он уже встречается с подпольщиками и партизанами, но как только скажет, что скончался президент Хо Ши Мин, предательский комок подступает к горлу и начинает душить. Проходит немало времени, прежде чем он успокаивается. Он наблюдал за собравшимися товарищами и почувствовал, что они взволнованы не меньше, чем он.

– Недавно, – начал секретарь парткома, – я присутствовал на совещании партийных и военных руководителей, и генерал Ле Хань по поручению Временного революционного правительства зачитал радиограмму ЦК КПВ всем бойцам, командирам, партизанам, всему народу Южного Вьетнама, в которой выражается вера, что вьетнамский народ превратит скорбь в силу и будет с еще большей решимостью бороться за строительство социализма на Севере и против американских империалистов и их лакеев на Юге, чтобы выполнить завещание президента Хо Ши Мина. Вот какой завет оставил нам президент Хо Ши Мин, – секретарь Као вынул из тайника крошечный листок бумаги и, наклонившись к светильнику, прочитал:

«Война Сопротивления американским агрессорам, возможно, затянется. Нашим соотечественникам, возможно, придется понести значительные материальные и человеческие жертвы. Однако мы должны со всей решимостью сражаться против американских агрессоров до полной победы…»

Секретарь выдержал короткую паузу.

– И далее президент Хо Ши Мин писал: «Каковы бы ни были трудности и лишения, наш народ непременно одержит полную победу. Американским империалистам придется убраться из нашей страны. Родина наша будет воссоединена. Север и Юг станут одной семьей. И мы удостоимся большой чести, как маленькая страна, сумевшая победить в героической борьбе две крупные империалистические державы – Францию и США – и внести достойный вклад в национально-освободительное движение».

Я прошу вас запомнить эти слова президента Хо Ши Мина и рассказывать о них народу, потому что в них – великая вдохновляющая сила, которая приведет нас к победе. А сейчас я прошу познакомить меня с тем, что вы намерены предпринять в ближайшее время.

Ле Ван Киет, командир вооруженного отряда общины, доложил, что в отряде сейчас 117 бойцов. Почти все имеют оружие – винтовки, пистолеты. Есть два гранатомета и много ручных гранат. Кроме того, изготовили полтора десятка мин для перекрытия движения на дороге.

– План у нас такой: большую часть отряда бросить на солдатские казармы и разгромить их. Нападение совершить глубокой ночью, тогда эффект будет больше. Бой будет тяжелый, потому что там регулярные роты. Но постараемся не дать им возможности опомниться. Часть бойцов атакует административный центр. Нам известно, где живут чиновники, с которыми надо посчитаться. Жаль, что американские советники уезжают ночевать в свой лагерь, а то можно было бы и их угостить их же гранатами.

– Когда вы думаете атаковать казармы?

– Через четыре дня, в ночь с субботы на воскресенье. Все бойцы знают задачу, драться будут хорошо.

– А что будет после?

– Разрушим забор из колючей проволоки, подожжем воинские склады, взорвем дорогу с двух сторон, а сами уйдем в джунгли. Оставаться здесь будет нельзя.

– А вы подумали над тем, как отзовется ваша акция на жителях общины? Ведь каратели могут устроить тут кровавый разбой.

– Подумали. Перед самым уходом вооруженного отряда в лес мы посадим нашего уважаемого комиссара на мотоцикл, который возьмем у полицейских, и отправим в провинциальный центр. Его там хорошо знают и уважают, он-то и поднимет тревогу. Расскажет, как вышедшие из леса партизаны совершили нападение, захватили оружие, в общем, опишет пострашней. Там не сразу соберутся послать помощь, будут оттягивать до последнего, страх он как пожар распространяется. Услышат они рассказ образцового старосты и десять раз подумают, прежде чем послать помощь.

– Все ли учли, все ли вы продумали? Я понимаю, удобного случая дождаться трудно, но упустить очень легко.

– Нельзя больше ждать, господин Као, мы и так слишком много оставили следов. Только боязнь местных властей быть обвиненными в потворстве Вьетконгу заставляет их сейчас не вести расследование. Поэтому мы сами должны уйти, чтоб не навлечь беды на всех жителей общины.

– У меня есть предложение и просьба, господин Као, – поднялась молодая девушка с очень длинной толстой косой. – Вчера стало известно, что против общины Каньлай готовится карательная акция. В городок, в десяти километрах от общины, прибывают полицейские и солдаты из отрядов умиротворения. Помимо обычного оружия в полицейское управление завезены огнеметы. Значит, акция будет направлена на полное уничтожение общины.

– Что за причина этой акции? – спросил Као.

– Общину считают помогающей Вьетконгу, – ответила девушка. – И это действительно так. Мы должны помешать карателям.

– Каким образом?

– Во-первых, срочно послать туда хотя бы десяток наших бойцов с оружием. Во-вторых, любыми путями задержать выезд карателей на операцию, чтобы подготовить общину к обороне или увести ее в лес.

– Десяток ребят с оружием хотя и трудно, но можно выделить, господин Као, – сказал Ле Ван Киет, – а вот с планом задержать выезд карателей, который предложила Фыонг Тхи Ки и поддержал начальник штаба, я не согласен, так как он опасен и очень рискован.

– Да нет в нем ничего опасного, – сказала девушка, – многих полицейских я знаю, я ведь и сама из общины Каньлай. Я соберу группу молодых ребят и девушек, и мы устроим концерт для полицейских – местных и приезжих. Не могут они отказаться, увидев нас, – уверенно сказала Фыонг Тхи Ки.

«Не могут, – подумал про себя секретарь парткома, – если она подберет таких же красивых, как сама, то операция не только может задержаться, но и вообще не состояться».

Секретарь партийной ячейки и начальник штаба отряда Нгуен Ван Тхань сказал:

– Сестренка Ки все продумала, я одобрил ее план, хотя как раньше, так и сейчас повторяю: нужно быть осторожными и бдительными. Если каратели заподозрят что-то, они вашу бригаду быстро скрутят.

На следующий день после обеда в городок прибыла самодеятельная труппа артистов. На открытой площадке перед небольшим ресторанчиком, прямо напротив полицейского участка, они настраивали свои инструменты, а потом начали выступление. Фыонг Тхи Ки пела популярные вьетнамские и американские песни, пела задорно, весело, кружась и танцуя на площадке. Полицейские стали сначала выглядывать из окон, потом вышли на улицу, обсуждая внешность и голос артистки.

– Эй, красавица, – крикнул сержант, – а не переберетесь ли вы к нам? У нас тоже есть где разместиться!

– А разве к вам можно? – с ехидцей спросила Фыонг Тхи Ки. – У вас военный порядок, военные секреты. Нет, к вам мы боимся идти.

– Почему же боитесь? Раз мы приглашаем, значит, можно верить.

– Как, ребята? – обратилась Ки к своей бригаде. – Все-таки военные – наши защитники, а? Может, дадим для них небольшой концерт?

– Не раздумывайте! – кричали уже хором полицейские. – Мы вас и угостим хорошо.

И вот начинается подготовка площадки. Полицейские сами подметали асфальт, вытаскивали из помещения скамейки и стулья.

А Ки подсчитывала: сколько ушло на это время, сколько удалось отыграть его? Со второго этажа спустился офицер в погонах капитана и, наблюдая за приготовлением, бросил:

– Вы надолго-то не настраивайтесь, не забывайте, что нас ждут дела.

Наконец концерт начался. Сначала музыканты сыграли несколько известных мелодий, и полицейские дружно хлопали. Потом вышла Ки. Она была очень эффектна в своем розовом костюме. Полицейские так и ахнули. Каждую ее песню сопровождали криками и аплодисментами, требовали повторить. Ки не отказывалась, готова была петь хоть до рассвета.

Время клонилось к вечеру, уже протянулись длинные тени от деревьев, расчертив асфальт темными полосами. Капитан, наблюдавший за концертом из окна второго этажа, подал команду заканчивать. Солдаты загалдели, а Ки запела новую песню. На самой ее середине сердце ее оборвалось: она увидела подъехавшего на мотоцикле полицейского, который постоянно жил в общине Каньлай. Значит, он поведет карателей. Ки мучительно думала, что делать. И вдруг ее будто озарило.

– Господа офицеры! – крикнула она. – Последняя песня, которая только что появилась в репертуаре лучших американских певцов, будет исполнена только для вас. Прошу, господа офицеры, я жду вашего появления.

– Пожалуй, стоит уважить девчонку, – сказал капитан, – она развеяла солдатские думы. Пойдемте, господа.

Семь офицеров спустились вниз.

Ки превзошла самое себя. Она исполнила песню с такой теплотой и нежностью, что даже строгий капитан зааплодировал. Солдаты просто бесновались от восторга.

– А теперь еще одну, – сказала Ки, – песню девушки, тоскующей по любимому.

– Хватит, – сказал капитан, – у нас уже нет времени. У нас срочное задание. Потом допоете.

Но Ки запела. Это была грустная песня. Девушка, проводив своего возлюбленного в армию, грустит и плачет, чувствуя, что он не вернется с войны. Солдаты стояли оцепеневшие, так подействовали на них и сама песня, и искренность ее исполнения, будто певица любит каждого из них и скорбит об их незавидной участи.

Капитан понял опасность и приказал немедленно очистить площадку.

Солдаты зароптали.

– Пусть еще споет, господин капитан, – стали они просить офицера, – когда еще услышим такое.

– А может, кто-нибудь вообще ничего и никогда не услышит, – мрачно проговорил угрюмый полицейский.

Капитан разрешил спеть последнюю песню, пообещав завтра в это время устроить новый концерт.

Ки допела песню, и полицейские стали строиться. Офицеры отдавали приказание поторопиться. Парни, забрав инструменты, направились через дорогу к ресторанчику, а Ки подошла к офицерам и стала благодарить их за внимание.

– Вот и хорошо, – недовольно проворчал капитан, – а теперь уходите. Солдаты будут получать боевое задание, вам здесь делать нечего.

– А вы не в Каньлай отправляетесь, господин капитан? – задала вопрос Ки.

– Это вам знать не положено. Уходите.

– В Каньлай! В Каньлай! – крикнул угрюмый полицейский. – Там мы повеселимся! Уж там повеселимся, – и он захохотал безумным смехом. – Ох, повеселимся! – кричал он. – Я же тебя знаю, Ки. Твоих родителей убьем или зажарим. Вот повеселимся!

– Убрать этого ублюдка! – крикнул капитан офицерам.

Но «убрать» они уже не успели. Ки выхватила из сумочки мину, какие американцы применяют для расчистки лесных завалов, и сорвала предохранитель…

Карательная акция не состоялась…

Пройдет несколько лет, и во Вьетнаме появятся школы, пионерские отряды, кооперативы имени Фыонг Тхи Ки. Ее имя будет присвоено и общине Каньлай, которую она спасла от гибели.

Три дня спустя вооруженный отряд Ле Ван Киета, разгромив две сайгонские роты, покинул общину. Вместе с вооруженным отрядом в джунгли ушел и секретарь подпольного партийного комитета.

Вернувшись на свою базу, секретарь парткома узнал, что части генерала Ле Ханя, развивая наступление, вышли к крупным военным базам США в провинциях Тэйнинь и Шонгбе, нанеся по ним удар с ходу. Было уничтожено семь самолетов, четыре вертолета, три бронетранспортера и восемь тяжелых орудий. Американцы потеряли только убитыми 37 солдат.

А в Париже американская делегация продолжала настаивать на обсуждении вопроса о взаимном отводе войск, делая вид, что она чуть ли не идет на уступки своим противникам.

В Америке назревал взрыв невиданного недовольства. С ощущением его приближения газета «Глоб энд мэйл» писала: «Вряд ли сейчас время для проявления цинизма. У США нет другого выбора, кроме серьезного рассмотрения предложений коммунистов. Отклонение их будет расценено и врагами и друзьями как продолжение глубоко порочной политики, проводимой сменявшими друг друга администрациями США. Правительство должно хоть раз быть честным. Оно должно вести переговоры с позиции доброй воли, отложив в сторону ложь и манипуляции».