Текст книги "Последний штурм"

Автор книги: Михаил Домогацких

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

– Губернатор Рейган, – как бы между прочим ответил сенатору журналист, – фигура слишком одиозная. Он все еще видит себя в ковбойском седле Голливуда и по-ковбойски думает решать проблемы, для которых нужен аналитический ум.

– Именно губернаторы, Уолтер, – возразил обозреватель Джозеф Винтер, – чаще всего становятся президентами.

– Ну до этого Америка не дойдет – или мы не доживем. Не будем гадать.

– Итак, сенатор, поделитесь с нами своими мыслями.

– Наблюдая сначала издали, а теперь и вблизи за вьетнамской войной, друзья, я могу сказать, что это одна из разочаровывающих войн, в которых наша страна когда-либо участвовала. Это война без линии фронта, без тыла, без флангов. Это война, в которой вдруг обнаруживаются тоннели, прорытые на пять, шесть или семь миль от одной деревни до другой, чтобы дать солдатам Вьетконга возможность неожиданно исчезнуть или неожиданно появиться в нашем тылу. Когда-то генерал Уэстморленд доказывал, что соотношение в живой силе 10:1 в нашу пользу позволит ему очистить страну от Вьетконга. Но и это, как я понял теперь, заблуждение.

– А сколько, по-вашему, необходимо наших парней для этого?

– Пятьсот сорок тысяч человек оказалось недостаточно. Но я не уверен, что хватит двух миллионов. Конечно, это мнение неспециалиста, но такого неспециалиста, который уже почти сорок лет занимается военными проблемами.

– И все-таки, сенатор, есть ли у вас какие-нибудь идеи, как закончить войну?

– Единственный способ удовлетворительно покончить с ней – это победить: либо на поле боя, либо за столом переговоров.

– Некоторое время назад, сэр, – сказал Уолтер, – вам приписывали заявление о том, что во Вьетнаме были допущены буквально все военные ошибки, о каких только пишут в учебниках. Не скажете ли, сенатор, что вы тогда имели в виду?

– Слова, которые вы напомнили, касались не только наших действий там, во Вьетнаме. Я имел в виду все десятилетия войны в этой стране, включая ошибки, которые допустили французы. Вы знаете, что их ошибки обернулись для них сокрушительным поражением под Дьенбьенфу, а потом и очень быстрым уходом из Вьетнама. Мы совершили свою долю ошибок, думая, что у нас есть достаточно специально подготовленных войск, знающих, как действовать в любой обстановке, чтобы придушить разгорающееся пламя. Но это заблуждение быстро рассеялось, как только мы втянулись в войну не тысячами советников, а сотнями тысяч солдат и мощной техникой. Уже через год после эскалации, начатой президентом Джонсоном, наши высшие военные забили тревогу. Они ставили вопрос об улучшении подготовки солдат для войны во Вьетнаме, где приходится иметь дело с превосходными бойцами – безусловно самыми лучшими, с какими нам когда-либо приходилось иметь дело.

Война оказалась не похожей ни на что ранее пережитое нами. Росли потери, терпели крах – я не боюсь это сказать теперь – казавшиеся незыблемыми, как аксиома, концепции наших генералов, увеличивался разрыв между целями, которые мы ставили, и средствами, какими хотели их достичь. Ваше здоровье, господа, – подняв стакан с виски, прервал речь сенатор, чтобы поймать и удержать вдруг мелькнувшую в голове мысль. – Правда, – начал сенатор после продолжительной паузы, – на первых порах Америка не выказывала особенной тревоги. Мы участвовали в столь многих и различных по масштабам военных операциях и в столь разных частях земного шара, что приучили американцев смотреть на это как на обычное дело, и они привыкли. Корея, Конго, Доминиканская Республика, другие районы. Никого не тревожило, что американские войска разбросаны по всему свету. Я бы сказал, что это порождало даже определенную гордость. До тех пор, пока мы не попали во вьетнамскую ловушку. Ну, кого, скажите, могло встревожить то, что в Доминиканской Республике мы потеряли 27 солдат? И вот Вьетнам. Другие масштабы – и войны, и жертв. И коснулась эта трагедия тысяч семей. Война стала сначала темой для разговоров, потом источником беспокойства, а теперь превратилась в горючий, опасный для хранения в Америке материал. Мы как бы сидим на бочке с порохом, в которую вставлен дымящийся фитиль. Надо слезать с нее, пока не поздно. Абсолютное большинство нации понимает, что для спокойствия Америки нужно войну кончать.

– А как?

– В том-то и дело, что никто не знает этого. Мы уже не можем вести войну такого масштаба без риска ввести экономику в режим жестких перегрузок.

– И все-таки именно вы, сенатор, голосовали несколько раз против ассигнований на внутренние программы. Значит, вы сознательно идете на то, чтобы увеличивать военные расходы за счет повышения нашего благосостояния, не так ли?

– Видите ли, друзья мои, есть вещи, к которым я должен относиться не с позиции своих личных выгод, а с позиций глобальных, интересов Америки. И тут я согласен со своим другом, губернатором Рейганом. Мы никогда не можем позволить себе почивать на лаврах, поскольку это касается нашего военного арсенала. Я думаю, что наше оружие не хуже оружия любой другой страны в мире. Но у нас оно должно быть самым лучшим. Мне было бы очень стыдно, если бы американский солдат шел в бой с противником, который лучше вооружен, чем он. Мы, безусловно, в состоянии дать нашему солдату лучшее оружие.

– А если народ хочет, чтобы пушек было чуть меньше, а масла чуть больше?

– Если мы одновременно с военными усилиями думаем провести широкие внутренние программы, то может оказаться, что нам было бы лучше после второй мировой войны ретироваться в «крепость Америку», как предлагал когда-то президент Гувер, вместо того чтобы разбрасываться по всему миру.

– Если я вас правильно понял, сенатор, вы, после всего сказанного вами, призываете народ к жертвам?

– Я думаю, что так и должно быть. Люди в военной форме не должны быть единственными, кто жертвует чем-то в войне такого рода. Когда речь идет о нашей национальной чести, не только люди в военной форме, но и те, кто носит рабочий комбинезон, должны учитывать этот факт.

– Из нашей очень откровенной беседы – мы благодарны вам за это, сенатор Робертс, – просматривается не очень приятная картина: наше дело во Вьетнаме, мягко говоря, видится как проигранное. Но, сенатор, скажите: зачем продолжать бизнес, у которого нет перспективы?

– Э, дружище, – постарался отшутиться сенатор, – чаще всего люди цепляются как раз за безнадежные дела. Это против логики, но, поверьте, не противоречит практике. Придется и нам на логику закрывать глаза.

– Как показывает опыт последних двух-трех лет, ассигнования возрастают в год примерно на десять миллиардов долларов, которые, как мы выяснили, не дают дивидендов. Как вы думаете, будет ли конгресс и впредь голосовать за такие ассигнования?

– Никто особенно не радуется войне, но мы должны понимать, что она играет слишком важную роль для нашего престижа в мире. В конгрессе много противников увеличения расходов на вьетнамскую войну, и президенту Никсону придется столкнуться с серьезным противодействием, хотя, в конечном счете, думаю, он получит все, что просит.

– Предвидите ли вы наступление такого времени, когда мы сможем вывести свои войска из Вьетнама?

– О да. Безусловно. Я думаю, что, если Ханой убедится в том, что ему не удастся вконец измотать нас, и если мы не потеряем терпения и не рассеем внимание на другие дела, мы сможем утрясти это дело.

– Откровенно говоря, сенатор, боюсь, что нам не очень понятна эта мысль. Слишком много «если», а вопрос был прямой.

– Что поделать, господа, если – видите, опять «если» – не только сенатор Соединенных Штатов, но, думаю, даже сам всевышний вряд ли способен ответить на этот вопрос. Вот и приходится прибегать к «если», – с невеселой улыбкой ответил Робертс.

– Как вы думаете, сенатор, если переговоры, которые сейчас идут в Париже, завершатся успешно и американские войска будут выведены из Вьетнама, сможет ли сайгонский режим выстоять достаточно продолжительное время?

Сенатор надолго задумался. Он вспоминал все, что видел в Южном Вьетнаме, все, что слышал от разных лиц, и ловил себя на том, что не может дать однозначного ответа.

– Я надеюсь, – сказал он очень медленно, – что мы в конце концов сможем вывести свои войска, обещание уже сделано. Но это произойдет никак не раньше, чем мы укрепим президента Тхиеу, чтобы он смог противостоять натиску Вьетконга. Но, друзья, скажу, как мне это ни неприятно, доверительно: я очень сомневаюсь, что можно сказать об этом с полной гарантией. Болезнь оказалась слишком запущенной.

– Не считаете ли вы, сенатор, что для ее лечения мы могли бы прибегнуть к помощи ООН, как это было в Корее?

– Видите ли, номинально ООН присутствовала в Корее. В основном своим флагом. Но воевать и платить за войну приходилось Соединенным Штатам. Во Вьетнаме некоторые союзные нам страны тоже оказывают военную помощь. Отличный контингент, хотя и не очень крупный, послали австралийцы. Кое-какие силы направили новозеландцы. Самые крупные военные формирования – южнокорейские.

– Удовлетворен ли сенат вкладом наших союзников в войну во Вьетнаме?

– Я не уполномочен, а потому и не имею права говорить от имени сената. Но от своего собственного имени скажу, что я лично не удовлетворен, и я надеюсь, что наш государственный департамент будет более решительно требовать от них усиления военного участия. Не только мы, но и все наши союзники должны полностью отдавать отчет, что, если нас силой изгонят из Южного Вьетнама, – правда, я не хочу верить в это и не могу представить себе ничего подобного, но все же, если это вдруг произойдет, последствия будут долго носить для нас роковой характер. Авторитету и престижу Америки будет нанесена тяжелая рана, а это, несомненно, ослабит позиции всего свободного мира.

– А чем вы объясняете, сэр, недостаток активности у наших союзников?

– По-моему, они не очень заинтересованы в ней и при этом думают: «Пусть Джордж делает все сам». «Джордж» в данном случае дядя Сэм, господа. И они полагают, что мы все сделаем сами. Так было в Корее, и так было повсюду в мире. Поэтому мы не особенно полагались на наших союзников, а просто брались за дело. А за то, что мы не смогли сделать сами, мы, поверьте, всегда щедро платили тем, кто нам помогал.

– Итак, сенатор, еще один вопрос. Скажите, вы верите в жизненность тех концепций, которыми мы руководствуемся сегодня во Вьетнаме? Или – другими словами: достаточно ли динамично южновьетнамское правительство, чтобы взять на себя все бремя ответственности, которое лежит пока на «Джордже», как вы говорите?

– Ну, во-первых, мы не уходим из Вьетнама. И если уйдем, то это будет очень и очень нескоро. Мне думается также, что когда американские солдаты покинут Южный Вьетнам, там не останется ни одного вьетконговца.

Собеседники сенатора, пренебрегая этикетом, рассмеялись.

– И куда же они денутся, сэр?

– Мы должны покончить с Вьетконгом, или мы никогда не уйдем оттуда.

– Уже шесть лет мы пытаемся это сделать, сенатор, пустив в ход военную машину колоссальной мощности, а обстановка складывается так, что противник вроде диктует нам условия, если судить по переговорам в Париже. Вы не находите?

– Я далек от этой мысли, господа. В Париже мы будем вести дело так, чтобы обеспечить наиболее благоприятные условия для себя и своих союзников. И эти условия будут условиями победы.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

«Вчера на приеме в честь Дня независимости Соединенных Штатов в американском посольстве в Стокгольме произошел политический скандал, который, несомненно, нанесет ущерб нашему престижу. На прием были приглашены все американцы, проживающие в Швеции. Прибыли на него несколько бывших солдат и младших офицеров, дезертировавших во Вьетнаме, хотя их присутствие не ожидалось. Бывший рядовой первого класса Уильям Джонс демонстративно сел, когда зазвучал американский гимн. Одна старая женщина, не выдержав оскорбления, швырнула в солдата стакан с пивом. Вызванный патруль охраны арестовал Джонса и шесть других так называемых противников войны во Вьетнаме».

Ричард Хэлмс, директор Центрального разведывательного управления США, прочитав донесение своего представителя в Швеции, поднялся из-за стола и стал медленно прохаживаться по просторному кабинету, изредка потирая виски тонкими, длинными пальцами, как бы усмиряя неожиданно появившуюся боль. Это донесение живо напомнило ему недавнее посещение армейского госпиталя в Сайгоне. Он вошел в палату выздоравливающих и, оглядев цепким взглядом занятых своим делом солдат, выбрал парня с серьезным лицом, с достоинством и спокойно взиравшего на вошедших: сразу видно – больших боссов.

– Как ваша фамилия, герой? – спросил Хэлмс.

Парень поднялся и, не испытывая ни малейшего смущения, ответил, как отрапортовал:

– Сержант Уильям Роджерс, сэр. Двадцать пятая дивизия. Ранен в дельте Меконга два месяца назад.

– Однофамилец государственного секретаря США, – улыбнулся Хэлмс.

– К счастью для государственного секретаря, сходство на этом кончается.

– Почему – к счастью?

– Потому что ему не придется услышать моих рассказов о том, что переживают наши солдаты в этих гиблых местах.

– Вам, наверное, трудно пришлось в последних боях, сержант?

– Не только в последних, но и в первых. Все время трудно.

– Ну и что вы думаете об этой войне? – спросил директор ЦРУ.

– Я думаю, что мне не следовало бы быть здесь, сэр, – ответил сержант.

– Америка послала вас сюда, сержант, чтобы защищать ее идеалы.

– Я не знаю, сэр, кто вы, но я бы с удовольствием поменялся с вами местом и посмотрел бы, как вы станете защищать здесь идеалы Америки.

Хэлмс внутренне возмутился такой откровенной враждебностью, высказанной очень вежливым и ровным голосом.

– По-вашему, сержант, Америка напрасно заняла здесь передовые рубежи для защиты демократии?

– Ничего не могу сказать насчет Америки, сэр, она со мной не советовалась, а то, что я напрасно попал на эти рубежи, – это я знаю.

Хэлмс посмотрел на других обитателей палаты и заметил, что они, стараясь выглядеть равнодушными, на самом деле внимательно прислушиваются к возникшей перепалке.

– Вы что же, сержант, не хотите побед Америке, повышения ее ведущей роли в мире? Или я неправильно вас понял? – довольно мягко, с оттенком отеческой теплоты в голосе спросил Хэлмс.

– Я очень хочу, сэр, чтобы Америка всегда побеждала своих врагов, но тут же совсем другое дело. Здесь мы плодим себе врагов, потому что… – сержант замялся.

– Говорите, говорите, – подбодрил его Хэлмс.

– …Мне стыдно, сэр, за то, что мы делаем здесь. У нас в роте был один бывший фашист, он рассказывал, что они творили в России, Польше, Югославии. Если это правда, то мы повторяем их во Вьетнаме. Боюсь, сэр, что это нам не пройдет безнаказанно.

– Ну и кто же нас накажет, как вы думаете? – с саркастической улыбкой на лице спросил Хэлмс.

– Не знаю, сэр, но думаю, что бог не простит нас.

Вспомнив эту беседу сейчас, оставившую в сознании директора ЦРУ неприятный осадок, Хэлмс связал ее с прочитанной шифрограммой. Одни и те же побудительные мотивы лежат в основе поведения сержанта из сайгонского госпиталя и дезертиров в Стокгольме: осуждение войны и какое-то прямо апокалипсическое ожидание наказания за свершенное. Его тревожило не столько то, что в последнее время участились случаи дезертирства, сколько начавшее оформляться организационное движение бывших солдат, нашедших убежище в других странах.

Хэлмс подошел к столу и нажал кнопку внутренней связи.

– Рон, – сказал он секретарю, – пригласите ко мне генерала Ланчетти, а через полчаса – полковника Мэрфи.

Высокий, стройный, с узким смуглым лицом генерал Ланчетти, помощник директора ЦРУ, вошел в кабинет легкой, почти скользящей походкой. Он мгновенно осмотрел кабинет – привычка разведчика даже в самом безопасном месте быть настороже, – а потом вежливо поздоровался. Хэлмс давно заметил, что глаза его заместителя постоянно то ли прощупывают собеседника, то ли ожидают непредвиденное.

«Сицилийская школа», – подумал про себя Хэлмс, знавший, что клан Ланчетти, игравший когда-то главенствующую роль в родных краях, сильно пострадал, переселившись в Штаты. Попытка стать «крестным отцом» – руководителем мафии кончилась для отца нынешнего генерала печально. Даже больше: от клана практически ничего не осталось, он попросту был уничтожен в межклановой войне. Фрэнк Ланчетти чудом спасся во время генеральной резни. Он не стал продолжателем клана, отказался от мести и порвал полностью с родственниками, еще надеявшимися возродить мощь семьи. Но у него навсегда остались в памяти страшные картины гибели отца, братьев, родственников. Может быть, именно воспоминания сделали его взгляд цепким и настороженным, придали коварство и хитрость его способностям организовывать уже на другом уровне рискованные операции, которые планировало ЦРУ в разных странах.

– Фрэнк, – сказал Хэлмс, пожав генералу руку, – прочитайте телеграмму и скажите, что вы думаете по этому поводу.

Ланчетти прочитал пододвинутый листок шифрограммы, аккуратно положил его на стол и, присев на стул, указанный Хэлмсом, сказал спокойным, ровным голосом:

– Поведение таких людей, как Джонс, начинает приобретать опасное направление, сэр. Оно создает питательную почву для роста антиамериканских настроений в Европе. Думаю, что нам надо обратить на это внимание и заняться поиском путей обезвреживания экстремистских элементов.

– Согласен. Мне кажется, будет логичным, если мы сначала изучим, что представляет собой это движение, насколько оно оформилось, а?

– Кое-что нам уже известно, – сказал Ланчетти, – и то, что известно, должно действительно нас настораживать. В Форд-Орде, штат Калифорния, есть довольно известный юрист Джон Фрэнсис. Его популярность поднялась благодаря тому, что он берется защищать только тех, кто отказывается от службы в армии. Так вот, до 1966 года у него на сорок гражданских клиентов приходился один военнослужащий. Сейчас на каждого гражданского, не желающего служить в армии, приходится пять военных.

– А что нового в деле об Американском союзе военнослужащих? – спросил Хэлмс.

– Следователь военного трибунала майор Крепс, – сказал Ланчетти, – который занимался изучением вопроса непосредственно во Вьетнаме, докладывает, что эта организация охватила не менее двадцати военных баз. Союз выпустил листовку, обращенную к солдатам и разъясняющую его цели. Она написана просто, с расчетом на не очень грамотных, но недовольных войной во Вьетнаме солдат. Смысл ее таков: мы хотим улучшить армию точно так же, как профсоюзы улучшают производственные предприятия и условия своего труда. Мы не хотим быть слепым орудием бессмысленных убийств. Следователь утверждает, что члены Союза не нападают на военную систему вообще, они ограничиваются Вьетнамом.

– Вы ведь, Фрэнк, кажется, беседовали с некоторыми арестованными солдатами. Как они вам показались?

– Да, сэр, я встретился с рядовым первого класса Дэниелом Кеннетом. Это очень грамотный и умный парень. Его приговорили к четырем годам каторжных работ. Я представился ему адвокатом апелляционного суда, и он был со мной довольно откровенен. Впрочем, он не скрывал своих мыслей и перед трибуналом.

«Нам надоела ложь о войне, – говорил он, – надоели фальшивые идеалы. Даже среди животных нет таких выродков, которые возвели бы драку между собой в узаконенную систему. Нам же давно пора сорвать с глаз повязку и увидеть мир таким, каков он есть на самом деле, а не таким, каким нам его пытаются представить.

Вьетнам – но штат Калифорния. Какого черта мы лезем устанавливать там свои порядки, когда у себя не можем этого сделать?»

– Ну, ничего. У него теперь будет время подумать над тем, как жить дальше, – сердито проговорил Хэлмс. – Меня сейчас, Фрэнк, волнует другое: что-то надо делать с дезертирами.

– Большинство из них, – сказал Ланчетти, – добровольно выбрали свою дорогу: не хотят продолжения войны.

– Есть ли среди них коммунисты, «красные» вообще?

– Думаю, что нет, сэр. За все время мы арестовали во Вьетнаме двух коммунистов, они сознательно поехали во Вьетнам, чтобы вести пропаганду против войны. Все остальные пришли к антивоенным настроениям в результате пережитого во Вьетнаме.

– Таких у нас и дома хватает. Что ни день, то демонстрации. Но вы правы: за рубежом такие демонстранты во много раз опаснее. Нам надо действовать, Фрэнк, и действовать решительно. Я намерен послать полковника Мэрфи в несколько стран с поручением составить доклад о настроениях, активности, намерениях, связях, путях бегства дезертиров, и в зависимости от его анализа будем действовать.

– Полковник Мэрфи хорошо подходит для этой миссии, он знает вьетнамскую войну и найдет ключи к ее бывшим участникам.

Проводив Ланчетти, Хэлмс долго сидел, задумавшись. Обладая колоссальным источником информации, он хорошо понимал, каким разъедающим раствором стала вьетнамская война для американского общества. Демонстрации в городах принимают все более широкие масштабы. Недовольство стало всеобщим. Президент Никсон попросил руководителей военной разведки и ЦРУ совместными усилиями найти противоядие антивоенным настроениям. По данным Федерального бюро расследований, самую большую опасность представляют образованные молодые люди, у которых хорошая логика и стойкая ненависть к войне. Одним из опасных организаторов солдатского недовольства стал рядовой первого класса Стив Дональд. Когда Хэлмс познакомился с данными на этого парня, он подумал, что рядовой Дональд имеет на солдат большее влияние, чем любой генерал.

Бакалавр университета, он до поры до времени спокойно преподавал теорию связи в военной школе, пока перед ним самим не замаячил Вьетнам. Нет, он не испугался, он просто решил изучить хоть какую-то литературу об этой стране. Понять, что же в конце концов она из себя представляет. Почему Вьетнам, который девять американцев из десяти не знают даже, где находится, вдруг завладел Америкой. Газеты, телевидение, кинохроника, страшные, полные крови и ужаса фильмы постоянно бьют по нервам людей и говорят при этом о высоком предначертании, историческом долге, бескорыстии Америки. Каждый день слушая или читая о войне, он, в сущности, ничего не знал о Вьетнаме конкретного. Он выписал через библиотеку несколько книг, и они привели его в странное, раздвоенное чувство. Он узнал, как идет там война, как много гибнет с обеих сторон людей. Были книги, которые рассказывали о героях, безжалостно уничтожающих коварных вьетконговцев. Но были такие, которые говорили совсем о другом: о варварстве, дикости, беспощадной свирепости морских пехотинцев, чувствующих себя героями, когда уничтожают безоружное мирное население или зверски истязают пленных. Дональд не знал, кому верить, что считать за эталон, чем восхищаться и что осуждать. И надо же было такому случиться, что именно в это трудное для себя время он увидел по телевидению передачу об американском солдате, которого судили за дезертирство. Солдата звали Фрэд Чард, он не собирался ехать во Вьетнам. Можно было сжечь повестку, как теперь делали многие, уехать куда-нибудь, не оставив адреса, или прямо сказать, что ему нечего делать за десять тысяч миль от дома, но последнее грозило военным трибуналом. Отец, боясь неприятностей для всей семьи, уговаривал его быть благоразумным и не делать ошибочного шага. Так Фрэд попал во Вьетнам, но уже через несколько месяцев, увидев, что там происходит, разобравшись, что к чему, решил дезертировать. Он стал тщательно готовиться к этому, подбирать товарищей, таких же, как он сам, считавших, что это не их война. Командир прослышал о том, что у него в роте неблагополучно, пригласил к себе Чарда и, выслушав его откровенные мысли, понял, что дело зашло уже далеко.

– Вот что, парень, – сказал командир, – я вижу, что ты порядочный дурак. Если не одумаешься, у тебя могут быть большие неприятности, Фрэд. Учти это.

Фрэд «одумался» и дезертировал. Его подвело непредвиденное: давно безотказно действовавшая линия по переправке дезертиров в другие страны где-то дала осечку, и Фрэд оказался в тюрьме военного трибунала. На суде он вел себя, по мнению судей, вызывающе, и ему дали три года каторжных работ. Когда телевизионные журналисты уже после суда задали ему вопрос, почему он так поступил, Фрэд не колеблясь ответил:

– Надо быть круглым идиотом, чтобы идти убивать ничего не сделавших тебе плохого вьетнамцев только потому, что они чем-то мешают нашим военным или нашей администрации. И для этого еще надо подставлять под пули свою собственную голову. По-моему, нам там делать нечего, и большинство ребят нашей части думают то же самое. Лучше тюрьма, чем война во Вьетнаме.

«Но опасное развитие антивоенных настроений отдельными судебными процессами вряд ли удастся остановить, – подумал Хэлмс, – они теперь идут даже из-за рубежа».

– Я хочу поручить вам, полковник, ответственную миссию, – с улыбкой сказал Хэлмс явившемуся к нему полковнику Мэрфи, – ответственную и деликатную.

– В нашей фирме, сэр, насколько позволяет мне судить собственный опыт, все миссии или ответственные, или деликатные, – в тон шефу ответил Мэрфи.

– Это верно, полковник, верно. Учитывая ваш опыт, я решил направить вас сначала в Стокгольм, потом, если потребуется, в ряд других стран. И дело будет заключаться в следующем…

Полковник Мэрфи хорошо понял замысел шефа: нужно было войти в доверие к людям, порвавшим с войной, узнать их планы и, если потребуется, избавиться от наиболее опасных элементов известными ЦРУ методами, поскольку их дела стали входить в орбиту большой политики и приносить ей ущерб. Мэрфи в душе был полностью согласен с шефом. Но он не думал, что миссия будет столь трудной. Долгие часы провел он в беседах с Уильямом Джонсом, двадцатидвухлетним парнем, ставшим председателем Комитета американских дезертиров. Худощавое лицо, обрамленное баками и черной бородкой, густые, сросшиеся брови, глубоко сидящие внимательные, чутко реагирующие на настроение собеседника глаза. Грамотная, логичная речь: Билл хотел стать священником и поэтому учился ораторскому мастерству и умению экспромтом произносить проповеди.

– Билл, неужели ты веришь, – спросил как-то Мэрфи, прикинувшись чуть ли не единомышленником бывшего солдата, – что члены комитета, пусть их будет еще больше, в десять раз больше, могут заставить Америку покончить с войной во Вьетнаме?

– Нет, не верю. Это было бы нелогично, если бы я так думал.

– Тогда чего же вы хотите добиться?

– Видите ли, сэр, когда-то, еще учась в университете в Чикаго, я прочитал у одного ученого запомнившуюся мне фразу: «Человек – всего лишь тростинка, причем самая слабая в природе. Но… тростинка думающая». И вот мы, думающие тростинки, хотим стать частицей того движения, с которым уже не может не считаться администрация Вашингтона. Мы хотим, чтобы Америка ушла из Вьетнама, возместила этой стране хотя бы частичку того ущерба, который мы нанесли ей, – всего возместить мы не в силах, так много мы там наделали бед, – и, наконец, надо заставить наше правительство уважать право других народов жить так, как они хотят.

Доверчивый, не подозревавший, с кем имеет дело, он откровенно рассказывал, как постепенно зрело у него недовольство войной, каким путем попадают дезертиры в другие страны.

Правда, вначале, когда Мэрфи спросил его, как солдаты из Вьетнама попадают в Европу, Билл задумался: стоит ли раскрывать карты? Но его сомнения, колебания были слишком слабой защитой против методов опытного работника ЦРУ, сумевшего легко обмануть своего собеседника.

– Большинство дезертиров, – решился в конце концов Билл на откровенность, – покинули Вьетнам «Маршрутом восходящего солнца», – и, заметив удивление на лице Мэрфи, добавил: – Да, да, через Японию. Там действует японская антивоенная организация «Бэхэйрэн». Все заботы по переправке американских солдат в другие страны она берет на себя. Когда меня послали из Вьетнама в командировку в Штаты через Японию, я для себя решил, что назад не вернусь, дезертирую. Но не знал, как это сделать, а мое начальство само помогло.

«Смотри, Билл, – говорил мне майор, вручая документы, – будешь в Японии, не связывайся с людьми из «Бэхэйрэна», они ведут подрывную работу против нашего участия во Вьетнаме». Поэтому первое, что я сделал, прибыв в Японию, разыскал японских ребят, которые и помогли мне добраться до Швеции. Теперь уже тысячи таких, как я, находятся в Мексике, Голландии, Франции. Сейчас мы стараемся установить более тесные контакты друг с другом. Это очень нужно для борьбы с безумством. У нас хорошие связи с представителями Национального фронта освобождения Южного Вьетнама и Швеции, во Франции и других странах, где есть такие представительства. Вот посмотрите, – Билл порылся в карманах и достал значок Фронта освобождения, – я иногда надеваю его, потому что наши взгляды на войну во Вьетнаме совпадают с позицией Фронта.

– Значит, дезертировав из армии, вы не просто вышли из войны, но и зовете других последовать за вами?

– Так, сэр. Мы, я имею в виду наш комитет и организацию американских дезертиров во Франции, выпускаем газету. Она называется «Второй фронт». Ее тираж 25 тысяч экземпляров. Газету рассылаем солдатам на всех военных базах за рубежом. Вообще мы добиваемся того же, чего требуют честные люди Америки: не надо подталкивать нашу страну, которую мы любим, на край гибельной пропасти. Этого нельзя оправдать никакими, даже самыми громкими словами.

– Вот ты сказал «которую мы любим», а сам ведешь против нее подрывную работу. Как совместить это, Билл?

Джонс удивленно посмотрел на Мэрфи:

– Вы это серьезно или решили меня немного завести? Если хотите знать, то по-настоящему наше место сейчас там, дома. Там мы могли бы говорить народу настоящую правду о войне во Вьетнаме и вообще об опасности любой войны. Пожив здесь, мы многое поняли, и прежде всего то, что никакие океаны теперь не спасут Америку. И мы не хотим, чтобы Америку постигла участь Вьетнама. Не дай бог, чтобы это произошло. Боюсь, сэр, что нам не выдержать и десятой части его испытаний.

– Ну, это, Билл, ты слишком! Америка могучая страна. Ее силы огромны.

Джонс снова с удивлением взглянул на собеседника.

– Скажите, сэр, – спросил он, – как долго мог бы жить любой американский город, если бы его лишили электричества, супермаркетов и сервиса? Смогла бы Америка начать партизанскую войну, допустим, как во Вьетнаме или как было в России и Югославии? Жить в холоде и голоде, смотреть смерти в глаза и погибать? Вы думаете, мы смогли бы это вынести?

Мэрфи не ответил.

– Вот видите, сэр, вам тоже трудно сразу ответить на этот вопрос, – сказал Билл, заметив, что его собеседник задумался. – Вы знаете, Вьетнам действует как пусковой механизм дезертирства. Если бы не война, ни мне, ни многим моим товарищам и в голову не пришло бы покинуть свою страну. Я так думаю, что когда-нибудь это все кончится и Америка простит нас, мы вернемся домой. Только вот забыть Вьетнам нам вряд ли когда-нибудь удастся.