Текст книги "Последний штурм"

Автор книги: Михаил Домогацких

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Полковник еще раз прочитал эту телеграмму, подумав, что что-то пропустил: настолько неприкрыто цинично говорилось о военно-политических методах оправдания агрессии против Северного Вьетнама. Но все было правильно, в глубоко секретных документах Вашингтон не стеснялся говорить напрямую.

Он посмотрел на исходные данные последнего тома: «Отпечатано в количестве 15-ти экземпляров». «Можно сказать, что никто в Америке не знает о существовании этих документов, – подумал Смит. – Но ведь ознакомление с ними открыло бы глаза на то, куда толкнули Америку, сколькими жизнями заплатила она за эту политику! Но еще страшнее, что это может повториться снова, но на более опасном уровне… Что же делать?»

Юджин Смит почувствовал, как голову начинает сковывать тесный обруч боли. С каждой минутой становилось все мучительнее сделать даже малейшее движение. Он нажал кнопку, и дежурный, явившийся по вызову, с тревогой посмотрел на него.

– Вам плохо, господин полковник? – участливо спросил он. – Надо вызвать врача.

Смит хотел ответить, что никакого врача ему не надо, сейчас выйдет на свежий воздух и все пройдет, но сильный болевой приступ как удар тупым предметом по голове чуть не привел к потере сознания. Он покачнулся в кресле, не сдержав стона. Дежурный по внутренней связи вызвал врача.

Через полчаса полковник Смит по его совету поехал домой. Голова уже не болела, но сам он был совершенно разбитым.

Приняв ванну, Юджин лег на широкий диван, и снова тяжелые мысли зароились в голове: «Надо что-то делать». Достав книжку с телефонами, он стал искать, кому бы позвонить. Друзей было не так много. Ричард Стрейтон. Юджин поднялся с дивана. «Вот кто мне нужен сейчас», – подумал он и стал набирать номер.

Ричард словно ждал телефонного звонка и очень обрадовался, узнав голос друга.

– Юджин, – говорил он, – мы уже стали беспокоиться: не забыл ли ты нас, не обиделся ли на что-нибудь? Как ты поживаешь?

– Ричард, – чувствуя, что голова снова начинает болеть, – ты можешь ко мне приехать? Очень нужно посоветоваться. И если можно, захвати с собой что-нибудь от головной боли.

Минут через сорок Стрейтон уже был в квартире Смита. Выпив привезенные им таблетки, от которых стало лучше, чем от тех, что дал врач, Юджин начал рассказывать о своих сомнениях и терзаниях. Это продолжалось долго, но Ричард лишь несколько раз перебил его, чтобы уточнить какие-то детали.

– Понимаешь, Дик, мне кажется, что я скоро сойду с ума. Полный внутренний разлад. Я чувствую, что, когда я иду по улице, правда, ходить приходится не так часто, прохожие осуждающе смотрят на меня. Потом одергиваю себя: почему они должны смотреть на меня таким образом? В чем я виноват перед людьми?

– Знаешь, Юджин, это не прохожие, а сам на себя ты смотришь осуждающе. Так долго ты не выдержишь.

– Я боюсь позвонить одному человеку, – сказал Смит, – он один из видных журналистов. Но я не хочу ни сенсаций, ни предательства.

– Ты все еще в шорах своего представления о порядочности, – сказал Дик. – Почему свое желание открыть глаза народу на тех, кто им правит, ты называешь предательством?

– Как ты не понимаешь, Дик! Я же – военный человек и считаю, что любое, даже невинное разглашение известной мне секретной информации может рассматриваться как предательство.

– Ладно, не будем спорить на эту тему. Позвонив приятелю, опытному в делах политики, ты ничем не нарушаешь этики. Ты же ничего ему не обещаешь. Посоветуйся, может быть, он отнесется к этому не так, как ты думаешь. Опубликовать то, о чем ты рассказал мне, – это взорвать бомбу огромной разрушительной силы. И может быть – спасти тысячи парней, которые еще находятся во Вьетнаме.

– Но ты понимаешь, Дик, что будет, если мое начальство докопается до этого? Конец моей военной службе, может быть, даже военный трибунал.

– Да, тут надо все хорошенько взвесить, Юджин. Ты прав, дело слишком серьезное и даже опасное. Решай сам.

– Ты не думай, что я боюсь из-за карьеры. Нет. Меня тревожит, что на меня будут смотреть как на предателя.

– А разве не предательство было бросить нас в пламя вьетнамской войны, обмануть весь народ?

– Все равно, Дик, только когда топор висит над головой, с опаской начинаешь думать: не обрушится ли сейчас он на тебя? Ну, ладно, я буду думать. И как только приму решение, позвоню тебе.

13 июня 1971 года Юджин входил в здание Пентагона, чувствуя, что жизнь его отныне пойдет по другой колее. Пентагон гудел. Никто не работал. В кафе, коридорах и холлах министерства обороны группы офицеров и генералов перекатывались, как шарики ртути, обсуждая самую потрясающую сенсацию: «Нью-Йорк таймс» начала публикацию секретных документов Пентагона под крупным заголовком «История принятия американских решений в отношении политики во Вьетнаме».

Уже на следующий день компетентные правительственные органы признали полную подлинность документов, теряясь, однако, в догадках, как они попали в редакцию. На вопросы правительства редакция отвечать отказалась. Правительство обратилось в Верховный суд с просьбой запретить публикацию документов, наносящих непоправимый ущерб государственным интересам и престижу страны.

Нью-йоркский суд решил предъявить обвинение газете по статье уголовного кодекса о шпионаже. Судебное решение в первой инстанции нью-йоркского суда не удовлетворило редакцию, и она подала жалобу в Верховный суд, который шестью голосами против трех отклонил любые меры преследования газеты, но запретил публикацию секретных документов.

Однако дело было сделано.

Конгрессмен Макклоски внес резолюцию, предлагающую объявить перерыв в работе палаты представителей до тех пор, пока правительство не представит законодателям копию секретных документов Пентагона. «Даже частичная публикация пентагоновских материалов, – сказал он, – свидетельствует о том, что правительство обманывало конгресс и народ страны относительно причин эскалации войны во Вьетнаме».

«Общая картина потрясающая, – писала в связи с публикацией документов «Чикаго сан энд таймс». – Двуличие и ложь были обычным, если не всеобщим явлением. Это была кампания, направленная на то, чтобы обмануть и побудить Америку и весь мир поддержать курс, разработанный небольшой группой людей. Можно не сомневаться в том, что подобные манипуляции продолжаются и сегодня».

Французская газета «Монд» беспощадно называла вещи своими именами: «Фальшивая игра вокруг инцидента в Тонкинском заливе в августе 1964 года, который стал официальным поводом для расширения войны, особенно ярко освещает интервенцию США в Индокитае. Опубликованные документы разоблачают прежде всего политику Джонсона, но нынешняя администрация США пошла дальше, распространив войну на Лаос и Камбоджу».

«Ставший достоянием гласности секретный доклад Пентагона о возникновении войны во Вьетнаме, – делала вывод датская газета «Актуэль», – настоящий обвинительный акт против дальнейшего продолжения войны и ее политических организаторов. Этот доклад разоблачает не только истинные причины войны, но и всю правительственную систему США».

Пока в Соединенных Штатах и во всем мире шла шумная кампания обвинений и разоблачений политики Вашингтона, в пятиугольном здании министерства обороны США работала следственная комиссия, стремившаяся найти виновных, передавших документы в печать. Юджин Смит чувствовал, что он попал в круг подозреваемых лиц. Ни одна комиссия не смогла бы доказать, что это сделал именно он, но и он не смог бы доказать свою непричастность: слишком узок был круг людей, который имел доступ к секретам.

Настал день, когда шеф военной разведки пригласил его к себе на беседу.

– Полковник, – сказал он, – вы находитесь под серьезным подозрением в связи с похищением тайн государственной важности. Я предлагаю вам, если вы чувствуете за собой вину, признаться. Потом будет поздно.

– Я не совершал преступления, сэр. Больше мне сказать нечего. В связи с оскорблением, которое мне нанесено, я прошу вас уволить меня из рядов армии и из этого ведомства. Вот мое заявление.

– Мы рассмотрим его, полковник. Только если вы не виновны, то нет необходимости торопиться с отставкой. Но предупреждаю: если ваша вина будет доказана, отставка не спасет вас от суда военного трибунала. Я высоко ценил ваши способности, Смит, но вы, кажется, влипли в скверную историю. Хочу верить тому, что вы сказали, но факты, которые уже собраны следственной комиссией, говорят не в вашу пользу.

– Я просил бы вас, сэр, ускорить решение о моей отставке. При сложившейся вокруг меня атмосфере я вряд ли смогу выполнять возложенные на меня обязанности.

– Пока идет следствие, я не могу подписать вашей просьбы, Смит. А после следствия и изучения всех обстоятельств вопрос будет решаться в зависимости от выводов и рекомендаций следственной комиссии.

– В этих условиях мне, видимо, нет необходимости ежедневно приходить на работу, поскольку ситуация не позволяет мне касаться секретных документов, а сидеть просто так, для формы – не в моей привычке, сэр.

– Я разрешаю вам быть дома, но никуда надолго не уезжать, вы можете понадобиться. Вы всегда были образцовым офицером, Юджин, – шеф неожиданно для Смита заговорил несколько сентиментально, – я верил вам как самому себе. Вы всегда с блеском выполняли любые поручения. Неужели вы действительно попались кому-то на крючок? – с сожалением и надеждой на опровержение спросил он.

– Благодарю, сэр, за ваши слова, – ответил Смит. – Я никогда и ничего не делал против своей совести.

– Ну, будем надеяться, что подозрение, павшее на вас, отскочит, как сухая грязь от ботинок.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Атмосфера в Вашингтоне накалялась. Публикация разоблачительных документов Пентагона, ничем не прикрытое стремление администрации затянуть, загнать в тупик бесплодных дискуссий переговоры в Париже и по-прежнему неутешительные вести из Вьетнама подняли новую волну антивоенных выступлений. Национальный комитет «Америка за мир во Вьетнаме» готовил на июль самую крупную за последние годы демонстрацию перед Белым домом. Ее участники собирались сказать президенту, что он нарушает данное перед выборами обещание вернуть американских солдат домой, добиться решения самой трудной для страны проблемы.

Активисты комитета связывались с антивоенными организациями штатов, устанавливали, сколько и когда пришлют они своих людей в столицу, как лучше организовать их встречу. На долю Ричарда Стрейтона выпала, пожалуй, самая хлопотливая обязанность: работа с ветеранами вьетнамской войны. Многие тысячи из них уже примкнули к антивоенному движению, будто прозрев после пребывания во Вьетнаме.

– Наш долг, друзья, – говорил он, – заставляет нас не только бороться за быстрейшее прекращение вьетнамской войны и вывод всех наших войск оттуда, но и рассказывать нашему народу, во что выльется любая другая война, в которую нас могут втянуть. Мы не хотим, чтобы наши парни умирали где бы то ни было. Мы знаем, что очень многие молодые американцы оказались во Вьетнаме из-за того, что отчаялись устроить нормальную жизнь дома. Вьетнам, кажется, решал сразу многое: не надо искать работу, не надо думать о ежедневной пище, там накормят даже лучше, чем дома. А ведь на самом деле оказалось не все так просто.

– Да, это точно. Я сам был такого мнения, – сказал однажды ему один из ветеранов, – думал: заработаю денег, кучу медалей, вернусь домой героем, тогда и работа будет, какая захочу. А теперь что получилось? Деньги утекают как вода, работы не дают, раз высказался против войны. А как не высказаться, если совесть мучает?

– Вот, вот, об этом и я говорю, – поддержал его Ричард. – Надо, чтобы всем хватало дел дома. Автомат – не лучший инструмент, каким надо зарабатывать на жизнь.

Пустой левый рукав военной куртки, которую Ричард одевал в таких случаях, был самым веским доводом в правильности его слов. Ветераны понимали, что с ними говорит не просто их товарищ по войне, но и мужественный человек в гражданской жизни: власти не очень-то жалуют таких, как он.

Зная, как занят Ричард, Юджин Смит все-таки несколько раз пытался встретиться с ним, но жена Дика всякий раз отвечала, что он еще не вернулся. Однажды она не выдержала и пожаловалась:

– Понимаете, Юджин, он приходит теперь домой очень поздно и такой усталый, что мне за него становится боязно. Хорошо бы вы поговорили с ним и на эту тему, он вас очень любит и уважает.

– Милая Джоан, – смущенно сказал Юджин, – я, конечно, поговорю с ним, но мне его совет тоже необходим, как бальзам на рану.

– У вас неприятности? Вы не можете говорить по телефону? Почему не приедете ко мне, я ведь тоже могу наложить бальзам на раны.

Эта забота, открыто прозвучавшая в словах жены друга, тронула Юджина.

А она продолжала настаивать и требовать:

– Во-первых, не надо переутомляться на работе, Юджин. Почаще бывать за городом, дышать свежим воздухом. И, во-вторых, не забывать друзей. Приезжайте сейчас к нам, Дик скоро будет. Мы ждем.

Юджин приехал к Стрейтонам, когда Джоан накрывала стол. В гостиной кроме Дика было еще три парня его лет и, как и он, одетые в солдатские куртки. Юджин хотел извиниться, что явился не ко времени, но Дик, обняв его, сделал выговор:

– Как ты мог произнести такое, Юджин? Ты самый дорогой гость в этом доме, особенно сегодня, когда сюда пришли мои боевые друзья. Знакомься. Джозеф Сандерсан, Юл Дарлем, Пит Кронрайт. А это, друзья, – представил Ричард Юджина, – самый близкий товарищ моего старшего брата. И хотя в детстве мне от него тоже перепадало горячего, он и мой самый близкий друг. У нас не будет никаких непониманий, потому что Юджин провел во Вьетнаме пять лет.

– Да, это срок! – сказал Сандерсан, высокий курчавый мужчина со шрамом через всю левую щеку. – Вы что же, нанимались на несколько сроков? – спросил он.

– Понимаешь, Джо, – вмешался Дик, – забыл сказать: Юджин – полковник армии США, а полковники, как ты знаешь, не нанимаются, их посылают.

– Бывший полковник, – сказал Юджин и сразу перехватил вопросительный взгляд Ричарда. Предупреждая его вопрос, тихо добавил: – Потом объясню.

Видя, что друзья Дика застеснялись, Юджин постарался восстановить прежнюю атмосферу.

– В каких частях служили, друзья? Ну, вот вы, Джо?

– Я, сэр, был вместе с Диком, в одной дивизии.

– А вы, Юл?

– Я – десантник, из 1-й кавалерийской дивизии. Правда, дурацкое изобретение: оставить за воздушно-десантной дивизией ее прежнее название – кавалерийская?

– Да, уж смешнее не придумаешь, – сказал Стрейтон. – А вот Пит был во Вьетнаме шофером в артиллерийском полку.

– Несколько месяцев назад, – сказал Юджин, – я был во Вьетнаме и там познакомился с отличным парнем, тоже шофером.

– А где вы были, сэр? – спросил Пит.

– Давайте будем попроще, – предложил Смит. – Называйте меня по имени.

– Как-то неудобно, – с сомнением сказал Джозеф Сандерсан, – все-таки – полковник. А мы все солдаты, кроме Дика.

– Называете же вы бывшего лейтенанта по имени, почему же вы стесняетесь называть по имени бывшего полковника? Договорились? Вот и хорошо. А познакомился я с твоим коллегой, Пит, по пути из Сайгона в Плейку.

– В Плейку? Я же как раз там воевал и был ранен. Интересно, как там сейчас?

– Плохо, – сказал Смит, – плохо, как везде во Вьетнаме. Вьетконг стал очень сильным. А наши ребята хотят быстрее возвращаться домой, тем более что президент обещал им это.

– Обещать-то обещал, да что-то медленно выполняет обещание.

– Вы же знаете, что примерно сто пятьдесят тысяч человек уже вернулись.

– А те, кто остался, будут драться и за них, ведь кто-то должен будет держать фронт.

– Президент говорил, что это будут делать солдаты Тхиеу. Вот пусть и делают.

– Ты, Юл, разве не знаешь солдат Тхиеу?

– Знаю. Если они не хотят воевать, пусть договариваются с Вьетконгом. Какое нам до них дело?

– А такое, Юл, что наш президент и уйти хочет, потому что народ требует, и сохранить за собой Вьетнам не прочь, а тем временем наши ребята будут класть свои головы.

– Может быть, я ничего не понимаю в государственных делах, но скажите, Юджин, зачем мы все это затевали, я имею в виду войну во Вьетнаме? Теперь уж наверное никто и не помнит, чем нас так сильно обидели вьетнамцы, что мы бросили против них такую силу.

У Юджина перед глазами возникли страницы тех документов, которые он держал в руках, а в памяти – все, что он узнал, живя во Вьетнаме, и простая, удивительно простая мысль пришла в голову: «Если бы прежнее и нынешнее правительства были честны в своих помыслах и делах и хорошенько подумали над тем, что принесет Вьетнам Америке, им не потребовалось бы прятать так глубоко свои тайны. Вот Джо Сандерсан задал вопрос: «Зачем мы все это затеяли?» Ответить на него коротко невозможно. Надо начинать с тех лет, когда Джо еще бегал в коротких штанишках, а ему уже готовили нелегкую судьбу. Но ответить-то надо».

– Мы влезли в эту войну, Джо, потому что президенту Джонсону, а до него другим президентам, хотелось показать, что мы, американцы, должны править миром и каждой стране указывать, как ей надо жить, и одергивать, если кто-то не хочет жить по нашим правилам.

– Мне-то на кой черт это! Насмотрелся я, как живут люди во Вьетнаме, в Японии, в Таиланде, Индонезии. Ну, не нравится мне их жизнь. И что из этого? Они же не хотят, чтобы я жил по-ихнему. Так какое мне дело, как они живут? Одни едят палочками, другие руками, одни на деревянных тарелках, другие на банановых листьях, и из-за этого надо воевать с ними?

– Ну и горяч ты, Джо, – засмеялся Ричард, – а воевать-то все-таки пошел.

– Купили дурака, вот и пошел, – зло произнес Сандерсан. – Я знаю, что кто-то воевал с фашистами в Европе, кто-то на Тихом океане. Но то была совсем другая война. Японцы нас накрыли в Пёрл-Харборе, много людей и кораблей потопили. Они бы и всю Америку захватили, если бы мы не сопротивлялись. Так нам говорили еще в школе. А Вьетнам? Что он нам сделал? Говорят: коммунисты с Севера хотят захватить весь Южный Вьетнам. Ну и пусть сами вьетнамцы договариваются между собой. Вот, к примеру, из Миссури начнут американцы переселяться куда-нибудь в Калифорнию, – что, из-за этого войну начинать?

– Тут, конечно, не одно и то же, – сказал Юджин и почувствовал, что краснеет. Он хотел поправить самого себя, но Сандерсан опередил его.

– Ну, почему же не одно и то же, – бросив, как показалось Юджину, недружелюбный взгляд, сказал он, – одно и то же. Америка – одна страна, и Вьетнам тоже. Если мы провели какую-то демаркационную границу, то это не значит, что на юге стал жить один народ, а на севере другой. Нет, сэр, тут вы, думаю, не правы, – заключил он.

– Ты меня не так, наверное, понял, Джо, а скорее всего, я не очень точно выразил мысль. Я имел в виду международные соглашения.

– Да, какое дело до этого Нгуену с юга и Нгуену с севера? – горячился Джо. – Они же не перестали быть вьетнамцами оттого, что между ними кому-то потребовалось провести линию раздела.

– Я согласен с тобой, Джо, пусть оба твоих Нгуена сами решают, как им жить.

– Во-во. А мы одних – бомбами, других – снарядами и напалмом – и северных, и южных, без разбору, – да еще кричим на весь мир, что они не хотят слушаться нас, поднимают против нас оружие.

– Мальчики, – вмешалась в разговор Джоан, – кончайте свои мировые проблемы и давайте ужинать. Не судите хозяйку слишком строго, а судите за все недостатки стола хозяина: предупреждать надо, что придешь домой с друзьями, – обняв мужа, с улыбкой говорила Джоан.

– Заранее сердечно благодарим за радушие в этом доме, – сказал Джо Сандерсан, – а в первую очередь благодарим тебя, Джоан, за то, что, когда бы я ни появился в этом доме, я всегда ухожу отсюда с сожалением. Очень уж тепло и легко я чувствую себя у вас, как будто побывал у самых близких родственников.

За столом сначала немного выпили, закусили, шутили, но постепенно опять начинали говорить о наболевшем. И наконец, когда Джоан, разлив кофе, ушла из столовой, Ричард, став сразу очень серьезным, сказал:

– У нас есть сведения, друзья, что против завтрашней демонстрации будет применена сила. Полиции дано указание действовать против нее самым решительным образом. Завтра, когда колонны из разных районов столицы пойдут к месту сбора, руководители комитета будут находиться среди них и объяснять, как себя вести. Нам надо предупредить ветеранов соблюдать порядок, не поддаваться на провокации полиции. Понятна, Джо? – спросил Ричард Сандерсана. – Ты ведь будешь идти во главе колонны ветеранов.

– Яснее некуда. Много лет мы старались проводить во Вьетнаме кампанию умиротворения. Теперь то же самое начинаем испытывать на себе. Кампания умиротворения пришла в Америку. Это нас, друзья, будут умиротворять полицейские за то, что мы не хотим новых смертей для наших ребят во Вьетнаме.

– Ты Юджина не причисляй к себе, Джо, он человек официальный, ему не положено быть в рядах демонстрантов, – сказал Ричард.

Эти слова обидно резанули Смита. Значит, сидеть, разговаривать, осуждать войну он может вместе с ними, а быть на демонстрации – нет. Вроде бы ему не доверяют, он из других сфер. Это заметили и друзья Ричарда и как-то притихли, стушевались.

– Извините, я без всякого умысла назвал господина полковника, – стал оправдываться Джо, и это еще больше обидело Смита.

– Подожди, Джо, все принимать всерьез. Дик пошутил, он любит меня подначивать: говорит, полковник, тебе, говорит, то нельзя и это нельзя. Но он шутит. Мне все можно. Полковник я бывший, а ветеран до последнего дыханья. Так что и место мое среди ветеранов. Откуда ветераны начнут свой путь на Пенсильвания-авеню, Джо?

– Мы решили собираться небольшими группами на прилегающих к ней улицах. Если провести прямую линию, то как раз напротив Белого дома.

– Хорошо, оставь в шеренге ветеранов для меня местечко, Джо. Я буду вместе с вами.

Сказав это, Юджин увидел, как изменились, повеселели лица друзей Дика, и испытал такое чувство, будто оперся на плечо верного друга.

Скоро Джо, Юл и Пит простились и ушли.

– А теперь, – сказал Юджин, обращаясь к Ричарду, – я хочу сказать тебе, что вел ты себя не по-товарищески. Ты чуть не записал меня в предатели. Да будь я генералом, а не только бывшим полковником, я бы, сидя рядом с такими парнями, не решился отказаться пойти вместе с ними. Меня бы загрызла совесть.

– Подожди, подожди, Юджин, – перебил его Дик, – и извини. Понимаю, что вел себя глупо. Но скажи, почему ты все время говоришь, что ты бывший полковник? Что-то произошло?

– Произошло очень серьезное, Дик. Мне грозят большие неприятности.

– Вот видишь, а ты еще хочешь идти на демонстрацию. Этого только тебе не хватает для полного счастья.

– Именно этого мне действительно не хватает, чтобы почувствовать себя настоящим гражданином Америки, который смотрит чуть дальше того среднего американца, каким его рисуют для всего мира: семья, доллары, бейсбол, машина, телевизор после работы – больше никаких интересов. Что делается в мире, как живут другие – это все покажут на экране. Все знания и представления внедряют в сознание, как пилюли во время болезни. Только глотай.

– Так что же произошло, Юджин? – обеспокоенно спросил Ричард, увлекая его за маленький столик.

– Несколько дней назад мне позвонили из управления и пригласили явиться к шефу.

Юджин замолк, закрыл ладонью глаза, и вся картина разговора с шефом возникла перед ним.

Он приехал в управление уже ближе к полудню. В отделе секретарь начальника отдела на приветствие Смита ответил сухо, не поднимая головы. Обычно он был вежлив, проявлял уважение. Генерал, начальник отдела, всегда здоровался с Юджином, отпуская какую-нибудь шутку. Теперь он был хмур и серьезен.

– Господин генерал, не могу ли я получить у вас какую-нибудь информацию в отношении себя?

– Вы не по адресу обращаетесь, полковник, – суровым голосом произнес генерал, – вами теперь занимается непосредственно шеф. К нему вам необходимо обратиться немедленно. Извините, полковник, я сейчас очень занят.

После такого приема у непосредственного начальника встреча с шефом не предвещала ничего хорошего. Так оно и вышло. Шеф был предельно сух, на приветствие не ответил, сесть не предложил, а сразу перешел в атаку:

– Ваше дело, полковник Смит, принимает крайне скверный оборот. Следственная комиссия почти убеждена в том, что если не вся, то значительная часть секретных документов могла уйти только через ваши руки. Кроме того, полковник, я не поверил своим ушам, когда мне сообщили, но вы, оказывается, давно связаны с подрывными элементами. Такого в нашей системе давно не было.

– Что вы имеете в виду, сэр? – спросил Смит.

– Вы общаетесь лично и по телефону с одним из руководителей подрывной организации «Америка за мир во Вьетнаме» Стрейтоном. Или вы отрицаете это?

– Нет, не отрицаю, – спокойно ответил Юджин, поняв, что за ним установлена агентурная слежка, а телефон подслушивается. Последнее его не удивило, поскольку подслушивание американцев, а особенно тех, поведение которых вызывает малейшее подозрение какой-нибудь спецслужбы, давно стало обычным делом. – Ричард Стрейтон, сэр, храбрый солдат Америки, а кроме того – друг детства. Как с другом детства я никогда не порву с ним, это было бы подло. А то, что он входит в какую-то организацию, еще не означает, что и я имею к ней отношение.

– Имеете, Смит, имеете, да еще какое. Следственная комиссия обнаружила документ, говорящий о том, что, еще находясь на базе Фусань, вы имели контакты с людьми, тесно связанными с Вьетконгом.

Полковник сразу вспомнил рапорт южновьетнамского майора Тхао.

– Об этом комиссия могла бы спросить командующего базой, сэр, и генерал Райтсайд дал бы исчерпывающее объяснение клевете вьетнамского офицера.

– Пока зафиксирован факт, полковник, изучать его происхождение еще не настало время. Я вас предупреждаю, Смит, что ваша позиция очень уязвима. Ваше заявление об отставке принято, но ответственность за передачу секретов государственной важности врагам Америки не снята…

– Сэр, – возмутился Смит, но шеф не дал ему договорить.

– Вы не один год работаете… – сказал шеф и сразу поправился, – работали в нашей системе. Думаю, что мне не надо напоминать вам, какие последствия могут ожидать вас, если из-за вас на министерство падет тень. Прошу учесть это. Распоряжение об оформлении отставки отдано отделу личного состава. Не смею больше задерживать.

Еще не выходя из кабинета, Смит осознал всю опасность своего положения. Он-то действительно знал, как поступает его беспощадная фирма с людьми, которые становятся занозой в ее теле. На следующий день газеты впервые упомянули его имя и имя еще одного офицера, сообщив, что ответственные круги предполагают, что два бывших офицера разведки подозреваются в передаче секретных материалов в газету «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост». А потом фамилия Смита стала каждый день склоняться в том или ином сообщении о расследовании утечки документов Пентагона.

Все это пронеслось в голове Юджина в одно мгновение, когда он собирался ответить на вопрос Стрейтона.

– Ты что, Дик, не читаешь газеты? Уже который день мое имя не сходит с их страниц.

– И что из этого следует, Юджин? Я не представляю порядков в вашей системе.

– Это порядок общий. Меня, конечно, могут привлечь к суду военного трибунала за разглашение государственных секретов, и это обойдется мне пятью или восемью годами тюрьмы.

– И нет никакого другого выхода, Юджин? – с тревогой спросил Стрейтон.

– У меня вряд ли найдется, а у моей фирмы он, думаю, есть. Хотя, если говорить по совести, он меня не очень устраивает.

До Стрейтона дошло, на что намекал Юджин.

– Ты что, Юджин? Неужели это возможно?

– Да, Дик, возможно. Зачем нашей фирме пятно на мундире, если можно погибшего офицера похоронить даже с соответствующими почестями. Убрать и сохранить лицо. Ну, ладно, сегодня об этом говорить рано. Но имей в виду, что такой исход вполне вероятен.

– У меня не укладывается в сознании, Юджин. Ты уж будь осторожен.

– Хорошо, – пообещал он, – хотя совет твой мне вряд ли поможет, если там, – он махнул рукой вверх, – будет решено убрать меня. Ну, до завтра. И пожалуйста, не говори об этом Джоан. Ей не обязательно знать о событиях, ход которых она изменить не сможет.

Юджин сел в свой «форд-мустанг», выехал за ограду дома и сразу обнаружил, что следом за ним тронулась выскочившая из-за угла машина. «Нет, – подумал он, – для окончательной развязки еще рано, просто взяли под постоянное наблюдение. Ничего, солдат, – с грустной усмешкой проговорил Юджин, – худшее, если ему суждено случиться, произойдет не сегодня».

Утром, выйдя из дома, он легко определил, что прикрепленная для слежки за ним машина уже стоит наготове. Это успокоило: значит, еще не конец. Но на всякий случай он внимательно осмотрел свой «форд-мустанг», не видно ли каких проводов, не подложена ли взрывчатка в мотор, нет ли в шинах взрывающихся на быстром ходу шипов. Нет, пока все было в норме. Он вывел машину из гаража и поехал в откровенном сопровождении. Вблизи назначенного места встречи ветеранов Юджин оставил машину и пошел пешком. Глазом опытного разведчика определил за собой хвост. Но это его уже не тревожило. Он подумал: если сказать о слежке ветеранам, то, пожалуй, шпику придется плохо, ветераны запросто могут ему устроить взбучку. Но он ничего не сказал. Увидев вчерашних знакомых, тепло поздоровался с ними, а потом стал искать глазами, нет ли среди этих примерно полутораста – двухсот человек кого-нибудь из знакомых. Нет, не заметил.

В десять часов появился Ричард Стрейтон и что-то сказал Джо Сандерсану. Началось движение, ветераны строились в колонну по четыре. Дик поставил Юджина в середину, шепнув: «Не надо тебе быть на виду». Через полчаса ветераны влились в большую колонну гражданских лиц, шедших с транспарантами: «Верните наших парней из Вьетнама!», «Кончайте грязную войну!», «Пентагон – к позорному столбу!»

На подступах к Белому дому демонстрантов встретила полиция. Могучие полицейские с пуленепробиваемыми щитами и электрическими дубинками, вызывающими после удара шок, пока стояли спокойно, будто приготовились к параду или психологической атаке, закрывая проход к Белому дому. Они казались безучастными, не обращали внимания на выкрики антиправительственных и антивоенных лозунгов, выступления ораторов. Но когда демонстранты двинулись, рассчитывая прорвать цепь, откуда-то сверху и сбоку прозвучала команда и полицейские начали теснить их. Возбуждение охватило огромную массу людей, желавших подойти к Белому дому и вручить президенту требование от имени американского народа.

– Это беззаконие! – кричали демонстранты. – Пропустите нас к Белому дому!

Полицейские пытались сдержать напор толпы, но силы были слишком неравны, и тогда они пустили в ход свои электрошоковые дубинки. Завязались бои, в которых верх явно брали демонстранты, потому что на каждого полицейского приходилось десяток, а то и больше человек. Полицейские стали отступать. Это воодушевило демонстрантов, придало им силы. Но перевес сохранялся недолго.