Текст книги "Последний штурм"

Автор книги: Михаил Домогацких

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Начальник артиллерии, отпущенный генералом руководить огнем, получив сообщение от офицера с пункта связи, что батареи почему-то прекратили огонь, взорвался:

– Какого черта они там думают?! Хотят, чтобы Вьетконг захватил базу?

Он сам решил говорить с командирами батарей, но они не отвечали. Полковник вызывал одного за другим, но ответа не было.

Через два с половиной часа по базе ударили ракетные установки, укрытые до поры в надежных местах. Они дали по «Чарли» несколько залпов и по приказу, известному им заранее, покинули огневые позиции и взяли курс к месту постоянного расположения в глубине горно-лесистого массива.

Залп ракетных установок по базе был настолько разрушителен и неожидан для американского военного персонала, что все – от командующего до последнего солдата, решив, что сейчас на базу ворвутся солдаты Вьетконга, – находились словно в оцепенении. Страшно было смотреть, что происходило на территории: горели бараки, продолжали рваться боеприпасы на складе, вертолеты, кружившие в ночном небе, не могли сесть в огненное море и улетели на другие аэродромы.

Еще до восхода солнца подразделения, выделенные для разгрома базы «Чарли», начали уходить вглубь гор. Это был трудный марш, поскольку уходить приходилось с тяжелой техникой. И только полная деморализация противника позволила уйти в полном порядке. Пусти американцы по следу вертолеты и десантников, солдатам генерала Ле Ханя пришлось бы нелегко.

Созданная два года назад база «Чарли» перестала существовать, потеряв практически всю артиллерию, несколько вертолетов, склад боеприпасов, жилые помещения, сорок семь человек убитыми, включая начальника артиллерии.

Американское командование решило не восстанавливать базу. Уничтожив все, что можно было уничтожить, личный состав базы был эвакуирован в Плейку.

Но над главными воротами базы еще долго висел красочный щит, приглашавший всех в отель «Хилтон-Чарли».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Америка вступила в 1972 год, год президентских выборов, в условиях резких противоречий, на обострение которых все больший отпечаток накладывала вьетнамская война. Она пугала Америку, порождала настроение безысходности в воинских частях. Вашингтон же продолжал искать пути, как излечить политический рак при помощи косметических средств. «Было бы неправильно, – писала «Вашингтон пост», – называть политику Никсона «мирным планом», как он называет ее сам. В действительности его подход обещает превратить эту войну в затяжной конфликт между вьетнамцами. Такая перспектива означает продолжение войны чужими руками и, как правильно сказал сенатор Фулбрайт, дает возможность Соединенным Штатам оставаться во Вьетнаме господствующей военной силой».

Сокращение к концу 1971 года экспедиционного корпуса примерно на 150 тысяч человек сопровождалось шумной пропагандистской кампанией о возросшей мощи сайгонской армии, способной обеспечить победу самостоятельно. Однако в эту радужную картину, которую хотели представить миру, даже американское командование в Сайгоне добавляло краски темных тонов. «Армия наших союзников, – писал в своем донесении генерал Крейтон Абрамс, – несмотря на первоклассное боевое оснащение, не имеет реальной способности взять на себя ту миссию, которую несли войска США. Дезертирство в полевой армии высокое, настолько высокое, что ни один южновьетнамский офицер не берется его оценить. В войсках южновьетнамской армии открыто проявляются антиамериканские настроения. Не проходит дня без столкновения между американскими солдатами, которые теперь в меньшинстве, и южновьетнамцами. На улицах Дананга произошел настоящий бой, и мы приняли решение, запрещающее американским солдатам выходить в город в военной форме».

Низкий боевой дух сайгонской армии отмечало агентство печати патриотических сил «Освобождение»: «Марионеточная армия охвачена страхом, ее солдаты боятся участия в боевых операциях. Даже среди самых отборных подразделений стали обычным делом дезертирство, попытки саморанения, стремление остаться в укрепленном пункте за линией обороны или даже поднять мятеж».

Осечка Киссинджера, прибывшего в Париж с предложениями, названными несерьезными даже ближайшими друзьями Соединенных Штатов, заставило американскую дипломатию маневрировать, манипулировать старыми доводами. Сразу после Нового года Никсон выступил с «мирным планом из восьми пунктов». Он обещал вывести все свои вооруженные силы лишь после того, как в их присутствии в Южном Вьетнаме будут проведены «свободные демократические президентские выборы».

На американское общественное мнение в этот раз не произвели впечатление ссылки на «свободу и демократию», на него сильнее подействовали проникшие в печать сведения о том, что Соединенные Штаты потеряли над Северным Вьетнамом 3428 самолета, а Никсон не предпринимал серьезных шагов для прекращения воздушной эскалации. «Если на фронте переговоров, – говорил он, – не будет достигнуто никакого прогресса, то Соединенные Штаты будут держать во Вьетнаме «остаточные силы» и продолжать бомбардировку Северного Вьетнама».

Президент США прибег еще к одной форме морального воздействия на американское общество:

– Вопрос о пленных американцах, – сказал он, – я думаю поднять на переговорах в Пекине во время своего визита в Китай, который намечается на 21 февраля 1972 года.

Начиная с поездки спортсменов в Пекин, Вашингтон все активнее старался подключить Китай к решению вьетнамского вопроса на выгодных для себя условиях, считая, что в новой международной обстановке сближение с Пекином поможет Соединенным Штатам во Вьетнаме, приглушит мощное военное, политическое и дипломатическое наступление борющегося Вьетнама и сыграет определенную роль в проведении «новой азиатской политики» США.

«Никсон сбился с пути, – говорилось в связи с этим в заявлении правительства Демократической Республики Вьетнам. – Выход открыт, но он с опущенной головой устремляется в тупик. Время, когда великие державы вершили судьбы маленьких стран, безвозвратно ушло в прошлое».

– Как вы относитесь к «мирному плану Никсона»? – спросили журналисты, аккредитованные в Париже, министра иностранных дел Временного революционного правительства Республики Южный Вьетнам Нгуен Тхи Бинь.

– Я думаю, – ответила она, – что Никсон по-прежнему питает иллюзию, будто он располагает силой, способной сломить вьетнамский народ. Он повторяет угрозы, не понимая, что не только мировое общественное мнение, но и американский народ осуждает его политику. Есть старая пословица: «Посадил акацию, не жди, что на ней вырастут апельсины». Америка получит во Вьетнаме тот фрукт, который сама старательно растит вот уже несколько лет, – поражение.

Ее спросили о перспективах выборов нового парламента, и Нгуен Тхи Бинь ответила, что главное – это вывод американских войск. Все другие проблемы страны будут решены в соответствии с волей народа.

– Но ваше бескомпромиссное требование ущемляет интересы США, взявших на себя определенные обязательства.

– Интересы США на вьетнамской земле? – с иронией в голосе спросила Нгуен Тхи Бинь. – Пусть господин Никсон подумает об интересах Америки, которые страдают из-за его политики.

Америка резкими выступлениями политических деятелей отреагировала на маневры своего президента.

– План Никсона, – сказал сенатор Эдвард Кеннеди, – является не новой инициативой, а признанием провала его политики. Буквально все, что сказал президент, можно было говорить и говорить месяцы и даже годы назад.

Юджин Маккарти заявил, что предложение Никсона ни по существу, ни по форме не отличается от того, с чем выступал Джонсон. «Круг замкнулся. От предвыборных обещаний Никсона ничего не осталось. Ему придется придумывать что-то новое перед новыми выборами. Впрочем, при нашей системе Никсон может спокойно рассчитывать на переизбрание».

Совсем с другой стороны взглянула на «мирный план» Никсона газета «Вашингтон пост»: «Президент не случайно выступил со своим заявлением перед визитом в Пекин. Это наводит на мысль, что китайские руководители вполне терпимо относятся к его политике, если не молчаливо поддерживают ее».

В Вашингтоне шла подготовка к поездке в Пекин. Никсон несколько раз встречался со специалистами по Китаю из государственного департамента. Они рассказывали ему о традициях, обычаях, культуре Китая, учили произносить самые простые фразы, пользоваться палочками для еды. Наконец, Никсон попросил достать для него стихи Мао Цзэдуна и даже выучил одну строфу о тереме, стоящем в горах и продуваемом ветром.

– Как держаться с председателем Мао? – спросил он. – Я надеюсь, мне предстоит с ним встретиться.

– О, тут вам нечего беспокоиться, господин президент. Вас приведут в залу, где будет сидеть Мао, окруженный любимыми конфуцианскими книгами. Судя по впечатлениям, которые получили все, кто встречался с ним в последнее время, физическое состояние его крайне тяжелое: речь бессвязная, скорее бормотание, потухший взор. Вас приведут не к политическому лидеру, а к богу.

– Но о чем же можно говорить с ним в таком случае?

– Он сам устами своей племянницы-переводчицы задаст вам вопросы. А ваши ответы ему проговорят в ухо, причем, может быть, совсем не то, что вы сказали.

В огромном президентском «боинге» где-то над Тихим океаном Никсон пригласил к себе в салон четырех самых видных политических обозревателей. Он хотел в их вопросах услышать, что их больше всего интересует, а в своих ответах, не рассчитанных для печати, дать направление будущим публикациям.

– Господин президент, – спросил представитель «Нью-Йорк таймс», – не чувствуете ли вы, что вам будет трудно дать ответ на вопрос, почему вы накануне своего визита в Китай отдали приказ о возобновлении бомбардировок Северного Вьетнама?

– Во-первых, господа, считайте, что на этом столе сидит «черная кошка», и все, что будет сказано здесь, – табу для печати.

Журналисты дали слово президенту, что ни одного слова не просочится в печать, но идеи, высказанные им, будут служить им ориентиром.

– В последние дни, – сказал Никсон, – у нас продолжались активные контакты с лидерами Китая. Когда я отдал приказ о возобновлении воздушного давления на Ханой, мы не услышали никаких возражений. Более того, у нас сложилось впечатление, что они всячески избегали каких-нибудь требований об изменении политики США в Индокитае в качестве условия нашей поездки в Пекин.

– Чем вы можете объяснить такое поведение, хотя, как вы знаете, в газетах они продолжают говорить о верности своим северовьетнамским соседям?

– Видимо, существенными переменами внутри руководства, разрывом с Россией. Возможно, они планируют в будущем опереться на экономическую помощь свободного мира. Но сейчас об этом говорить рано. Все будет зависеть от того, как сложатся отношения между нашими странами после визита.

– Вы не думаете, господин президент, что на пути к сближению находится еще один барьер – Тайвань?

– Думаю. Но при взаимной заинтересованности к сближению можно найти возможности и для его устранения. Если мы через десятилетия отчужденности сумели найти пути для встречи на самом высшем уровне, разве это не говорит, что нет таких трудностей, которые нельзя было бы преодолеть?

– Почему, господин президент, мы легко пошли на изменения своей позиции в вопросе о допуске Китая в ООН? Двадцать с лишним лет мы боролись с коммунистическими и нейтральными странами во имя того, чтобы не допустить Пекин в эту организацию, и вдруг такой резкий поворот?

– Не в традициях Америки, господа, цепляться за отжившие доктрины. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

– Будете ли вы обсуждать проблему Тайваня в Пекине?

– И проблему вьетнамской войны?

– Не спешите с вопросами, господа, сначала надо прибыть в Пекин, – улыбаясь, сказал Никсон. – А что мы там будем обсуждать, вы узнаете в свое время.

В Пекине тоже готовились к встрече с президентом Никсоном. Разрабатывался ритуал приема, обсуждалось меню торжественного обеда из тридцати блюд, с обязательным включением самых экзотических: суп из ласточкиных гнезд, акульи плавники, трепанги в соусе, подушечка верблюжьей стопы и на десерт – компот из засахаренных семян лотоса. Мадам Цзян Цин, супруга председателя Мао, играющая все более заметную роль в определении не только культурной, но и внешней, и внутренней политики, потеряла покой. Она хотела показать себя высоким гостям из Америки во всем величии – и как мудрого политика, и как реформатора национальных традиций. Последним словом и высшим достижением мировой культуры называла она свои революционные спектакли и особенно «Женский батальон». Она не могла простить Дэн Сяопину, к счастью, теперь заключенному в лагерь для перевоспитания лиц, «пробравшихся в партию, но идущих по капиталистическому пути», его гнусные выпады против нового направления в развитии культуры, открытого Цзян Цин. Это он сказал, что «великие революционные спектакли» Цзян Цин – «бредовое изобретение похотливой бабенки». И добавил: «Неважно, какого цвета кошка – черная или белая, лишь бы она мышей ловила».

Плотно надвинув солдатскую фуражку на самые брови, Цзян Цин лично проводила репетицию «Женского батальона» на сцене театрального зала Дома собраний, требуя, чтобы каждое движение, каждый жест, каждый звук имели свой сокровенный смысл, прославляя «великого кормчего» и свершения мудрейшей женщины Китая, которую сейчас сравнивают с императрицей Цы Си. При определенных условиях – председатель Мао в свои семьдесят восемь лет уже очень плох, – если удастся устранить последнего из ближайших его соратников – Чжоу Эньлая, – она могла бы взять на себя управление страной. «Впрочем, – подумала Цзян Цин, – французский профессор, обследовавший Чжоу, по секрету сказал ей, что у его пациента началась раковая болезнь. Можно продлить его жизнь, но спасти, увы, наука не в силах». В те дни никто на свете не смог предвидеть, что через три года уйдет из жизни Чжоу Эньлай, а возвращенный им из заточения Дэн Сяопин снова попадет в немилость и появится на китайской сцене только после смерти Мао, вызвавшей колоссальные перемены в бывших императорских покоях Запретного города. Еще раньше чем Мао уйдет с политической арены президент Никсон, замешанный в политических махинациях, вошедших в международный лексикон под именем «уотергейтское дело». Однако его опыт не будет забыт, им воспользуются через несколько лет помощники Рональда Рейгана, устроив кражу секретных документов у соперника на выборах – Дж. Картера.

Но до всех этих событий еще было несколько лет.

Полковник военно-воздушных сил США, командир президентского лайнера вышел из кабины экипажа.

– Что нового, Джек? – спросил его Никсон.

– Через час десять минут будем садиться в аэропорту Пекина. Оттуда просят, сэр, чтобы вы были тепло одеты, температура в Пекине – минус восемь градусов, сильный северный ветер. Спрашивают: нужно ли привезти на аэродром шубы?

– Поблагодарите, полковник, хозяев за заботу, но мы захватили с собой теплую одежду.

…«Боинг» на малых оборотах двигателей подрулил к самому вокзалу, и из его иллюминаторов прибывшие с интересом смотрели на землю, которую президенту Никсону выпала честь открыть для Америки.

У самолета президента готовились приветствовать премьер Чжоу Эньлай, хорошо известный всем по фотографиям, и какой-то высокий старый человек, одетый в пальто с воротником из выдры. Но самым странным в его одеянии были матерчатые тапочки на толстой стеганой подошве и ослепительно белые носки, видневшиеся из-под коротковатых брюк.

– Кто это? – спросила мадам Никсон.

– Это, мадам, один из ближайших друзей председателя Мао, маршал Е Цзяньин, – сказал офицер из ЦРУ. – Его белые носки под любой костюм и в любую погоду сначала выглядели курьезом среди военных. Но потом к ним привыкли, и теперь было бы столь же странно увидеть маршала в другом наряде.

– А откуда ты это знаешь, Сэм? – поинтересовался президент.

– Видите ли, сэр, почти двадцать пять лет назад я входил в состав особой военной миссии, которой президент Трумэн поручил изучить возможности сближения не только с Чан Кайши, но и с коммунистами. Сближения не получилось, тогда русские перехватили инициативу, но авансы на благоприятное развитие событий мы получили вполне определенные. Вы делаете, сэр, то, что не удалось сделать ни одному президенту до вас.

– Спасибо, Сэм. Кажется, трап уже подогнали.

Чжоу Эньлай с полусогнутой левой рукой – осложнение после какой-то болезни – подошел к президенту и поздравил его с прибытием на китайскую землю.

Перед приемом в честь президента Соединенных Штатов Никсон с супругой были приглашены на встречу с Мао Цзэдуном.

Они вошли в один из бывших императорских покоев. Большой зал с дорогой резней мебелью, шкафы и полки с книгами, глубокие кожаные кресла и огромный ковер зеленоватых оттенков с иероглифом «счастье» посредине. Мао с трудом поднялся из кресла и сделал два шага навстречу гостю. Никсон заговорил первым:

– Я давно мечтал побывать в вашей стране, уважаемый председатель, мне хотелось увидеть вашу землю, познакомиться с жизнью ее народа. И вот эта мечта осуществилась. Благодарю вас за приглашение посетить вашу страну и вашу древнюю столицу.

Мао Цзэдун слушал, не выпуская руки Никсона из своих рук. Не понимая языка, он с раскрытым ртом и выражением детской растерянности и беспомощности на лице смотрел на переводчицу. Модно, по-европейски одетая племянница Мао быстро говорила почти в самое ухо председателя. Он улыбнулся. Было непонятно: дошел ли до него смысл сказанного. Но, выслушав переводчицу, Мао медленно, так медленно, что Никсон почувствовал себя неудобно, произнес какие-то слова.

– Председатель рад, – на хорошем английском языке говорила переводчица, – что вы прилетели в нашу страну. Это очень хорошо. Пройти десять тысяч ли трудно, но когда они остаются позади, поймешь, как много ты сделал.

Никсон, освободив руку, представил Мао свою жену, несколько экзальтированную женщину, уже готовую было чуть ли не обнять Мао, но тот пугливо отстранился.

– Очень хорошо, госпожа, – переводила девушка, – что вы последовали за своим супругом.

– Мы прибыли к вам, господин председатель, – сказал Никсон, опускаясь в кресло, указанное Мао, – потому что изменилось время, в котором мы живем, и то, что раньше казалось невероятным, сегодня никого не удивляет.

Опять Мао что-то говорил неразборчиво, так что на лице переводчика, взятого Никсоном из китайского отдела государственного департамента, отразилась растерянность: он не улавливал смысла, не различал слов. Ему показалось, что его не понимает даже племянница председателя. Но она снова затараторила, глядя в листочки блокнота:

– Председатель говорит, что времена действительно меняются. Как говорили древние: не может так быть, чтобы всегда только было пасмурно, наступят и ясные дни. Между нашими странами, сказал председатель, слишком долго висела черная туча непонимания, хотя у американского и китайского народов есть много общего. Давайте искать это общее и на его базе строить наши взаимоотношения.

– Этому мы и хотим посвятить свой визит, господин председатель.

Мао снова произнес какие-то слова.

– Председатель Мао говорит, – читала переводчица по блокноту, – что китайский народ хотел бы видеть в американском народе своего доброго партнера. Нам с вами, господин президент, предстоит сделать исторический шаг вперед, который будет первым на тысячемильном пути к взаимопониманию. Председатель помнит, что он встречался несколько лет с одним американским другом даже в то время, когда председатель жил в Яньани. Это хороший друг, и председатель ему высказывал все, что он думал и думает об отношении двух наших стран. А теперь это же самое он готов повторить и господину Никсону, но уверен, что это ему хорошо известно.

– Да, – подтвердил Никсон, – я знаю о беседе председателя с Эдгаром Сноу. Это и заставило меня попробовать наладить новые отношения с Китаем. Но много было помех на этом пути, много наносного. Теперь, будем надеяться, нам удастся отремонтировать разрушенную дорогу.

– Вы правы, господин президент, – произнесла переводчица, – председатель говорит: древние учили нас, что можно иногда пойти на то, чтобы сломать восточную стену и починить западную. И еще председатель желает вам, господин президент, успешного визита в нашу страну.

Никсон только собрался поговорить на символическую тему о восточной и западной стенах, но понял, что аудиенция окончена. Мао выглядел совсем обессилевшим. Он откинул массивную голову на спинку кресла и полузакрыл глаза. Лицо его неестественно покраснело. Большие, когда-то, видно, очень сильные руки лежали на подлокотниках кресла, и пальцы их чуть дрожали. Никсон и его спутники поднялись, чтобы попрощаться. Мао Цзэдун, еще минуту назад сломленный, вдруг оживился, ему помогли подняться на ноги, и он протянул руку Никсону. Тот заметил, что сквозь полуприкрытые веки на него направлен острый, любопытный взгляд. Это удивило Никсона, он был сбит с толку этой резкой переменой: от последней степени апатии – к жизни.

– Я был рад, господин президент, – говорила переводчица, – познакомиться и встретиться с вами. У вас, я знаю, много всяких проблем, и я желаю вам справиться с ними.

«Опять нормальные слова старого, но еще сильного человека», – подумал Никсон, но Мао Цзэдун снова поставил его в тупик.

– Когда вернетесь домой, господин президент, передайте от меня привет генералу Эйзенхауэру, – сказал он, будто не знал, что Эйзенхауэр давно покинул этот мир. – До свидания, господин Никсон.

До своей резиденции Никсон и его спутники не обменялись ни словом, подозревая, что машина начинена записывающей аппаратурой. И только перед приемом, выйдя в парк прогуляться, Никсон поделился своими сомнениями с Роджерсом.

– У меня двойственное мнение от встречи, Уильям: то ли председатель действительно так дряхл, то ли он мистифицирует. Поэтому я не знаю, что принимать всерьез, а что отбросить. Но его мысль о том, что можно сломать восточную стену, чтобы починить западную, мне представляется крайне интересной. Как ты думаешь: нет ли тут намека на новые отношения Китая с Западом и разрыв с Россией?

– Я четыре часа провел с министром иностранных дел господином Цзи Пэнфэем. Мы обсуждали проект будущего коммюнике. Он высказал много интересных мыслей, которые перекликаются с теми, что вы услышали от самого председателя.

Прием в Доме собраний в честь Никсона был, вне сомнения, такой, каких устраивалось здесь не так много. Президент Никсон, сидя между Чжоу Эньлаем и маршалом в белых носках, являл собой образец остроумия и дружелюбия. Он отложил от себя вилку с ножом и взялся за куайцзы[12]12
  Куайцзы – палочки для еды (кит.).


[Закрыть], выточенные из слоновой кости, с выгравированными в верхней четырехгранной части пожеланиями счастья, долголетия, процветания и здоровья. Чжоу Эньлай был галантен и внимателен. Своими палочками он подкладывал в тарелку первой леди Америки самые вкусные кусочки, называя их по-английски. Когда не хватало слов, прибегал к помощи переводчика, высокого круглолицего парня, вернувшегося из Америки, где остались его родители и родственники. Когда приготовления к еде были закончены, поднялся Чжоу Эньлай, держа в правой руке небольшую рюмку.

– Мы сегодня рады принимать у себя в качестве гостя уважаемого президента Никсона. Можно сказать, что встреча эта определена самой историей.

Он вспоминал свою молодость, учебу за границей, встречи с американскими юношами. Говорил о годах, разделявших две страны, хотя объективно все могло произойти иначе. Он намекал этим, что, если бы Соединенные Штаты в свое время бросили помогать Чан Кайши и установили добрые отношения с коммунистами, мир сейчас выглядел бы несколько иначе. И закончил он свой тост словами:

– Существующие между Соединенными Штатами и Китаем разногласия не должны мешать нашим странам поддерживать нормальные государственные отношения. За ваше здоровье, господин президент! За здоровье всех американских друзей, прибывших вместе с вами!

Потом с речью выступил Никсон. Он пошел дальше китайского премьера и говорил не только о нормальных государственных отношениях, но уже и о дружбе.

– То, что мы делаем здесь, – сказал он в конце, – может изменить мир. Нас свело то, что у нас общие интересы превосходят все наши разногласия. В знак уважения к вашей стране разрешите мне закончить свою речь стихами председателя Мао. – И он прочитал, глядя в бумажку, четверостишие о том, что в горах надвигается ливень и терем сотрясают раскаты грома, но ливень сметет всю нечисть, а гроза принесет свежесть.

Аллегорическое стихотворение Мао давно было расшифровано толкователями его творчества: надвигающийся ливень это военная опасность, которой боятся трусливые, потому что их терем дрожит перед силой очистительной грозы. Войны нечего бояться, она только принесет оздоровление человечеству.

Оркестр, расположенный на антресолях, грянул марш «Прекрасная Америка». Этого не ожидал никто, и американские гости стали подпевать, стучать по столам палочками и показывать большой палец.

На следующий день Никсон и его свита поехали в Шанхай-гуань – местечко, где Великая китайская стена, бывшая когда-то северной границей Китая, находится всего в нескольких десятках километров от Пекина. Поднявшись на это сооружение, поражающее и размерами, и величием, журналисты подступили к президенту, пытаясь хоть что-нибудь узнать о переговорах. Но переговоры держались в строгой тайне. Единственно, что сказал Никсон, как бы заглядывая в будущее:

– Я теперь твердо убежден, что мы можем сломать разделявшую наши народы великую стену в идеологии и философии, создать новый порядок в мире.

Ханойская газета «Нян зан» напишет по поводу рассуждений президента США: «Ричард Никсон снова сделал серию фальшивых циничных заявлений по проблемам вьетнамской войны и мира в Индокитае, о ломке стен, разделяющих народы. И это говорит он после того, как приказал своей авиации усилить бомбардировки обеих частей Вьетнама».

До последнего дня пребывания в Китае содержание переговоров держалось в тайне. Только опубликование шанхайского коммюнике открыло двери для предположений, оценок, прогнозов.

«Вашингтон Санди ньюс» писала: «Главной загадкой визита Никсона в Китай является то, как эта поездка может повлиять на урегулирование войны в Индокитае. Имеются основания полагать, что китайские руководители готовы договориться с Соединенными Штатами о таком решении, которое было бы значительно меньше, чем полная победа Северного Вьетнама».

«Если раньше Китай настаивал на том, чтобы американцы ушли из Азии, – передавал из Шанхая комментатор радиотелевизионной компании США, – то теперь в Китае хотят, чтобы США играли в этом районе определяющую роль. Лидеры Пекина, видимо, твердо считают, что сохранение американского влияния здесь сулит им определенные выгоды».

Известные вашингтонские обозреватели Эванс и Новак пришли к выводу: «Пекин, очевидно, прибегнет к тайной дипломатии, публично отрицая, что он хоть как-то отошел от твердой поддержки предложений Вьетконга из семи пунктов».

«По наиболее важным вопросам Индокитая и Тайваня участники переговоров решили быть нарочито неопределенными, но прежняя твердая линия Пекина уступила место гибкой. На этих переговорах произошло нечто большее, чем сказано в коммюнике», – писала «Нью-Йорк таймс».