Текст книги "День да ночь"

Автор книги: Михаил Исхизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– М-да... – И похвалил: – Порядок у вас здесь. Нормально.

И не стал говорить, как много от них зависит. Если они сумеют подорвать танк, осветить степь, да еще придержат автоматчиков, хоть бы на пару минут, то всем остальным намного легче будет. Сказал: "Удачи вам, ребята!" Знал, что удача им очень понадобится.

Потом офицеры пошли дальше по расположению своих немногочисленных войск.

* * *

По дороге шла машина. Шла с потушенными фарами. Ее не было видно в темноте, но по звуку мотора чувствовалось, что приближается она быстро и вот-вот будет рядом.

Бакурский подхватил пулемет, ударил ладонью по диску, проверил, плотно ли тот стоит на месте. Поднял пулемет на бруствер, утопил сошки, пригнулся и вжал в плечо приклад. Пытался разглядеть прицельную планку и, сам того не замечая, от напряжения, до боли закусил нижнюю губу. В такой темнотище, не то что прицел, пальцы на собственной руке разглядеть было невозможно.

Афонин прислушался, вгляделся в темноту.

– Наши, – наконец определил он. – Разведка возвращается.

Бакурский опустил приклад, но так и остался полусогнутым.

– Ты что, стрелять хотел? – спросил Афонин.

– Д-д-д... Д-думал... фрицы...

– Договорились – без команды не стрелять.

Бакурский виновато молчал.

– Ш-ш-ш-ш... – промчалась темной тенью машина. – Ш-ш-ш-ш... – и исчезла.

– Разведка вернулась, значит скоро придут, – решил Афонин. – Послушаем.

Оба замерли. Молчали, прислушивались. Потом Афонин легонько толкнул Бакурского локтем:

– Слышишь?

– Нет...

Афонин подождал немного, закрыл глаза, прислушивался.

– А теперь?

– Ка-ка-кажется... слышу...

Издалека едва-едва доносился слабый гул моторов. Он то притихал, то становился громче.

– Вроде стоят.

– Мо-моторы... прогревают...

Потом этот далекий гул стал крепчать, зазвучал громче... Кажется приближался.

– Идут, – определил Афонин. – Будем встречать.

Он подтянул длинноватые рукава гимнастерки, проверил, легко ли можно вынуть из чехла нож, повесил на шею автомат и зарядил ракетницу. Потом нащупал провод и стал вглядываться в то место, где заложили фугас. В этой кромешной тьме Афонину надо было увидеть, а скорей почувствовать, что танк подошел к фугасу достаточно близко.

– Убери пока пулемет и садись на дно, – посоветовал он Бакурскому.

– З-з-зачем?.. Скоро... По-появятся...

– Фугас рванет, нас здесь осколками накроет. И пулемет покорежить может. Укрыться надо. Когда подорвем, возьмемся за другие дела.

– П-понял... – Бакурский снял пулемет и поставил его на дно окопа, но сам остался стоять. – По-по-побуду... с тобой... В-в-вместе... укроемся...

Они стояли, вглядываясь в темноту, вслушиваясь в нее.

– Ши-ши-шинель... – вдруг сказал Бакурский.

– Чего? – не понял Афонин.

– Ши-шинель... надень... По-по-потеряешь...

– Неловко в ней, после боя подберу. И пилотку тоже. – Афонин снял пилотку и бросил ее на шинель. – Готов?

– Го-го-готов!.. Будь спокоен...

– Главное не торопись, – напомнил Афонин. – Сорвешься, всю обедню испортишь. Ракету пущу, тогда давай. Не жалей патронов.

– Не... по-по-пожалею...

* * *

Прошла, прошуршала машина и остановилась возле КП.

– Разведка вернулась. Значит фрицы идут. – Ракитин машинально дотронулся до повязки, туго стягивающей голову, расстегнул ремень и стал снимать шинель.

– Открывается окно – начинается кино. – Опарин тоже сбросил шинель. – Ну, гады, совсем обнахалились. Я из-за них вторую ночь нормально поспать не могу.

– Ничего хорошего в длительном сне нет, – сообщил Лихачев. – Человек, когда спит, полностью отключается и ничего полезного сделать не может. Наполеон это прекрасно понимал и спал всего четыре часа в сутки. Потому и совершил так много. Стал императором Франции. Неужели тебе не хочется совершить что-нибудь значительное?

– Не хочется, – искренне отказался Опарин совершать что-то значительное. – И в императоры Франции меня не тянет, – столь же откровенно признался он. – Я лучше поспал бы.

– Скучный ты человек, Опарин, – Лихачев снял шинель. – Нет в тебе искорки, никуда ты не стремишься. Не интересно с тобой.

– Да уж, какой есть, – заявил Опарин. – У меня, между прочим, четвертый разряд по токарным работам. Поставили бы твоего Наполеона к токарному станку, мы бы еще посмотрели кто кого.

Дрозд с недоумением глядел на них. Танки сейчас пойдут, тут такое начнется... А они треплются черт знает о чем. О Наполеоне. И сержант их не останавливает, как будто, так и надо.

А что надо, Дрозд и сам не знал. Поэтому не встревал. Снял свою английскую шинельку. И помалкивал.

Солдаты сложили шинели в сторонке, там же разместили и автоматы: их дело – из пушки стрелять, а не с автоматами по полю бегать. Опарин снял и ремень. Лихачев последовал его примеру. А Бабочкин, вольный корреспондент, еще и гимнастерку расстегнул до последней пуговицы.

– Автоматы держать при себе, – велел Ракитин.

– Мешать будут, – возразил Опарин.

– Будет мешать, брось за спину, – посоветовал Ракитин. – Танки наверняка с десантом пойдут.

– Так нас же пехота прикрывает. Орлы фронтовых дорог, как сказал старшой.

– Орлы орлами, а нам поглядывать надо. Фрицы могут просочиться. Чтобы автоматы все время были под рукой, – приказал Ракитин.

Опарин пожал плечами и повесил автомат за спину, стволом вниз, чтобы, если надо будет, одним движением руки подхватить его. Остальные поступили так же. Ракитин тоже повесил за спину свой автомат.

– Ты что каску не надеваешь? – спросил Опарин у Дрозда.

– А ну ее, – отмахнулся тот.

Все были без касок, и он не хотел выделяться. Если они, вояки, касок не носили, значит, не очень и нужна эта тяжелая железяка.

– Чудик, – удивился Опарин. – Голову свою поберечь не хочет. Если бы у меня каска была, я бы ее и во сне не снимал. После войны достану каску, в кино в ней буду ходить.

– Если бы у командира каска было, его бы не ранило, – напомнил Лихачев. – Чиркнул бы осколок по железу, и все.

Дрозд слушал, но каску надевать не спешил. Опасался подвоха. Подначат, потом ржать станут. Танки скоро навалятся, а им бы только ржать. Жеребцы.

– Возьми мою, – предложил он Лихачеву.

– Нет, – отказался тот. – Каску надо свою иметь.

– Надеть каску, – оборвал спор Ракитин.

Дрозд понял, что Опарин не шутит и Лихачев не собирается его разыгрывать. По-настоящему советуют. Это было приятно, и он полез в сидор за каской. Надел ее и сразу как будто стал серьезней, взрослей. Дрозд, но вроде бы уже и не тот.

– По местам, – приказал Ракитин.

Он снял с прицела чехол. Посмотрел в окуляр, но ничего не увидел и прикинул, что при свете ракет танки не очень то и разглядишь.

* * *

Тихо, будто подкрадываясь, с незажженными фарами прошуршала, подъехала машина. Из кабины быстро выбрались два человека. Один – в кожаной курточке, другой – в комбинезоне и танкистском шлеме. Оба бегом поспешили к старшему лейтенанту. Третий в машине, водитель, повел ее в укрытие.

– Моторы разогревают, товарищ старший лейтенант! Сейчас пойдут, – доложил разведчик в кожаной куртке.

– Сколько? Определить сумели?

– Нет. – Разведчик подумал немного и добавил: – Трудно по звуку определить. Но много.

Кречетов посмотрел на танкиста.

– С десяток моторов, должно быть, работает, – сказал тот. – Или больше. Но не меньше десяти.

– Фары не зажигают?

– Нет.

Небогатые сведения привезли разведчики. То, что танки идут, и так станет понятно через минуту-другую.

– Ясно. Оружие в порядке?

И у того и у другого были автоматы и по два диска к ним. У танкиста еще и ТТ.

– Останетесь со мной, – сказал Кречетов. – Будете в резерве. И водителя, что машину повел, берите с собой.

– Так наши там, – танкист протянул руку в сторону окопа, где находились его товарищи. – Мне бы лучше к своим.

– Все мы тут наши и свои, – оборвал его Кречетов. – Боишься без дела остаться? Не бойся. И нам дело найдется... Слышал, лейтенант, гости к нам идут, пора и скатерть стелить, – повернулся он к Хаустову.

Для лейтенанта Хаустова начинался первый бой, которого он так ждал. Лейтенант с нетерпением переступал с ноги на ногу: надо было бежать к орудиям. Он назубок знал все обязанности командира батареи, но сейчас толком не представлял, что станет там делать. Знал, что надо быть у орудий и руководить огнем. И еще он считал: солдаты будут чувствовать себя уверенней, когда увидят, что командир батареи с ними. Больше всего ему хотелось сейчас сорваться и побежать к орудиям. Но не побежал. Понимал, что это для комбата несолидно. И не хотел ударить в грязь лицом перед Кречетовым. Да и не мог уйти без его разрешения. Тот был здесь старшим по званию

Кречетов понимал состояние лейтенанта. Он помнил, как дрожал от нетерпения перед первым своим боем. И от нетерпения, да глупости своей и неопытности чудом не схлопотал в этом первом бою дурную пулю.

– Обязанности распределим, – сказал он. – Я здесь останусь, буду за боем приглядывать. Если где что – брошу туда резерв свой. Ты – к орудиям. Тебе, я думаю, лучше всего задержаться у первого, у Ракитина. Пушка как раз против моста стоит, и основной удар фрицы должны в его сторону нанести. Твое место там, на самом сложном участке. И я буду знать, где тебя найти, если что. Решено?!

– Решено, – подтвердил Хаустов. – Так я пойду

– Давай, будь здоров! – напутствовал его Кречетов. – И героизм свой не проявляй. Никому он пока не нужен. Нам эти танки разбить надо без всякого героизма.

Хаустов, как на плацу, щелкнул каблуками, лихо козырнул старшему лейтенанту, четко повернулся и пошел к орудиям. Сделал с десяток шагов и не выдержал, сорвался на бег.

* * *

Исаев не стал выяснять отношения со своими подчиненными: почему спали, почему бросили оружие, почему не наблюдали? Раз спали, сам виноват. Это он сидел в дальнем конце окопа. Не спал ведь, а все равно не услышал, как старший лейтенант подошел.

Но без разговора не обошлось.

– Ты чего автомат бросил? – напустился на Беленького Сомов. – Автомат не мог на шею повесить, теперь все расхлебывают.

– А я что, – стал оправдываться Беленький. – Все спали.

– Спали, но оружие берегли. Автомат у тебя старший лейтенант забрал, ты и не услышал.

– Так то старший лейтенант. Он как кошка, захочет, подойдет так, что никто не заметит.

– Ему нечистая сила ворожит, – второй автомат Кречетов взял у Савельева, и тот тоже попытался оправдаться. – Он всех насквозь видит. И наперед знает, кто что делать собрался.

– Ангел ему ворожит, а не нечистая сила, – заступился за командира Исаев. – Если бы он нас не разбудил, что бы еще было...

С этим спорить никто не стал. Чего спорить, раз такое дело. Невесело было в окопе. Помалкивали. Задумались. Автоматы держали крепко. У кого не в руках, значит, на ремне. Попробуй, забери.

Хуже всего чувствовал себя Исаев. Поставил его Кречетов командиром отделения, и вот что получилось. Вернутся в автобат, еще хуже будет. Кречетов, может, и не напомнит, а все равно узнают. И подначивать станут, прохода не дадут.

– Теперь стоять так, чтобы никакая нечистая сила не подобралась, – сказал он. – Хоть в рост, хоть ползком.

– Да уж не подберется. – Беленький был готов на все, лишь бы загладить свою вину. – Если кто покажется, носом землю пахать будет. Поставь меня наблюдать, Исаев.

– Ага, тебя наблюдать, так у тебя и нос уведут. Будешь без носа ходить, людей пугать, – погано было на душе Исаева, так что он все хорошие слова позабыл. – Правильно нам старшой фитиль вставил. И не так еще мог бы врубить – пожалел. До светла часа два осталось. Дремать будем, на том свете проснемся. Никаких часовых и никаких наблюдателей. Все наблюдаем. Савельев и Беленький, – на левый фланг. Ворон не ловить! Смотрите, чтобы под обрывом у вас никто не прошел. Если что заметите или услышите, сразу доложить. Забросаем гранатами, – повторил он указание старшего лейтенанта. – Герасимов и Сомов – на правый фланг. Наблюдаете в сторону орудия. Если фрицы к нему подадутся, открывайте огонь. Остальные наблюдают по фронту. И чтобы муха не пролетела. Если кто задремает – не обижайтесь...

* * *

– Слышите? – спросил Хаустов.

– Идут, – подтвердил Ракитин.

– Как там у других? – задал лейтенант вопрос, на который Ракитин ответить не мог.

– Что у других? И у других все в порядке, – рассудил он.

– Сходить, что ли, к ним, посмотреть? – Хаустов чувствовал, ответственность за все орудия, хотя и собирался, как посоветовал ему Кречетов, оставаться возле этого, на самом опасном участке.

– Чего вы туда пойдете, – вспомнил Ракитин просьбу старшего лейтенанта придержать комбата. – Отсюда наблюдать за боем лучше. И потом, у меня к вам есть вопросы...

– Какие вопросы? – обрадовался Хаустов. Не знал он, чем заняться. Пытался сообразить, как руководить огнем батареи, если она так растянута по фронту. Но сообразить не мог. У соседнего орудия его команду не услышат. Что уж говорить о дальнем. Да и темно... Он их не видит, они его не видят. Связи никакой... В училище им подобных вводных не давали. Оно и понятно. Комбат на то и нужен, чтобы батареей командовать. Этому и учили. А здесь все по-другому, все неправильно... И на прямой наводке... Что тут комбату делать?

Ракитин про вопросы ляпнул. Не было у него никаких вопросов. И что спросить у лейтенанта, он не знал.

– Вы определили скорость огня – десять выстрелов в минуту, – Мы и быстрей сумеем. А можно? – задал он дурацкий вопрос.

Хаустов принял всерьез.

– Если дело того потребует, конечно, – разрешил он.

– Ясно. И вот еще, – мучительно соображал Ракитин, чего бы еще спросить. – Подменят нас завтра? Обещали подменить.

– Раз обещали – должны, – разъяснил Хаустов.

Вопросы у Ракитина иссякли, и не до них было. Гул моторов становился все громче.

– Идут, – сказал он лейтенанту. – Скоро начнется.

Солдаты вначале прислушивались к разговору начальства, потом поняли, что разговор пустяшный, и занялись своими делами. Лихачев крепко, рука уже устала, сжимал рукоятку, готовый по команде Ракитина открыть замок. Опарин нянчил снаряд, перекладывал его из руки в руку. Бабочкин и Дрозд открывали ящики. И все прислушивались к нарастающему гулу танковых моторов.

* * *

По дороге двигалась темная металлическая громадина. Не машины, не отдельные танки, а что-то единое целое, большое, тяжелое и бесконечно длинное. Оно громыхало и скрежетало, сотрясало воздух и землю. Стены неглубокого окопа, в котором стояли Афонин и Бакурский, тоже дрожали. Попробуй останови такую громадину! Сюда бы дивизион крупнокалиберных гаубиц, и разметали бы они это стальное чудовище на рваные куски. Сюда бы звено "ИЛов". Они бы его проутюжили, придавили к дороге и смешали с землей. Сюда бы наши тридцатьчетверки. Ударили бы они по этой колонне и пожгли ее.

Не было здесь ни гаубиц, ни "ИЛов", ни тридцатьчетверок. Встречали ее только три 57-миллиметровых пушчонки да полсотни плохо обученной пехоты.

А до того, должны были, хоть на минуту, хоть на полминуты, остановить эту бронированную громадину, оснащенную пушками и пулеметами, Афонин и Бакурский. Никаких у них снарядов, никакой брони. Один в шинели, другой в гимнастерке. Ручной пулемет у них, автомат да ракетница. И фугас из трех гранат на дороге.

– Д-д-дура... ж-ж-железная... – вполголоса выдохнул Бакурский. Бакурскому сейчас было хорошо. Все рассказал Афонину и с жизнью простился. На душе стало легко, и никого он не боялся сейчас: ни бога, ни черта, ни фашистских танков, ни автоматчиков.

– Заломаем, – так же тихо ответил Афонин. Хотя кто тут мог услышать их в нарастающем металлическом грохоте.

– Ма-ма-ма-махина...

– Ничего... Не дрефь, заломаем, – Афонин подался вперед, чуть ли не лег на бруствер, вглядывался в темноту.

Ночь была темной, темней некуда, но он, вроде, видел эту ползущую по дороге махину, чувствовал ее, будто рукой дотрагивался до холодной шершавой брони.

До места, где находился фугас, переднему танку оставалось совсем немного. Секунды. Они текли медленно, медленно. И Афонин не торопился. Афонин умел ждать.

– По-по-пора... – подсказал Бакурский.

– Погоди...

Секунды растягивались... Последние метры были особенно длинными...

– Пригнись! – Афонин решил, что пора. Одной рукой он сильно надавил на плечо Бакурского, другой потянул провод и тут же опустился на дно окопа.

Рвануло не так сильно, как ожидали солдаты. Но и не слабо: со стен окопа посыпался песок, и над головой прошелестели осколки.

Тут же ударил второй взрыв. Сработал фугас Воробейчика, сидевшего по другую сторону дороги.

И стало тихо. Не то, чтобы по-настоящему тихо. Моторы по-прежнему гудели. Утих скрежет гусениц. И не громыхало ничего. Остановили они все-таки эту бесконечную бронированную махину, оснащенную пушками и пулеметами. Вдвоем. Сказать кому-нибудь, так не поверят.

– Теперь давай, – поднялся Афонин.

Он подождал, пока Бакурский установит пулемет, и выпустил ракету. Она еще шла вверх, оставляя за собой в ночном небе дымный светящийся след, а Афонин уже подхватил автомат, пригнулся и побежал по траншее занимать новую позицию.

* * *

Одно дело – слышать грохот моторов и скрежет гусениц за тридцать метров, другое – за полкилометра. Разница. У орудия Ракитина приближающиеся танки не производили угнетающего впечатления. Расчет привычно ждал пока машины подойдут на нужную дистанцию. Дело привычное. Афонин повесит ракету и можно будет открыть огонь. В темноте казалось, что танки еще бесконечно далеко.

Взрыв фугаса прозвучал неожиданно. За ним второй. Тут же в небо взлетела ракета, и еще одна с другой стороны дороги. Началось!

– Снаряд! – отдал команду Ракитин и прижался глазом к окуляру прицела.

– На! – Опарин послал снаряд в приемник, и замок с громким щелчком захлопнулся.

Обе ракеты почти одновременно рассыпались искрами, вспыхнули и повисли в небе. Степь накрыло призрачным красноватым светом. И сразу возникла цель. Но Ракитин увидел не отдельные танки, как он предполагал, как привык видеть в прошлых боях, а длинную темную массу, растянувшуюся по дороге. Фрицы не ожидали, что их встретят в этом месте. Взрывы заставили их остановиться. Они стояли скопом, почти вплотную, машина к машине. Скоро экипажи опомнятся, развернут танки в цепь... А пока бери их, какой хочешь, такой и бери...

Ракитин не стал стрелять в голову колонны. Головной должно быть подорвали фугасом. Он навел орудие ближе к середине темной массы и выстрелил. Со звоном вылетела гильза. Замок щелкнул, принял следующий снаряд. Ракитин выстрелил. Потом повел стволом орудия вдоль колонны и выпустил еще три снаряда. При этом освещении, да еще на таком расстоянии нельзя было определить, в какую машину он попал. Но промазать не мог. Чувствовал, что попал. И не раз. Опытный наводчик такое всегда чувствует. А сейчас некогда было приглядываться. Пока они стоят, пока не очухались, пока не поняли, откуда стреляют, надо бить.

– Снаряд!..

– На!

– Снаряд!..

– На!

Расчет работал быстро и зло. Не Ракитин бил по танкам, все они стреляли. Это была их общая работа.

И только лейтенант Хаустов маялся. Командовать ему было некем и нечем. Не нужен взводный, когда орудие работает на прямой наводке. В училище Хаустов неплохо стрелял. И сейчас ему хотелось встать к прицелу. Но Ракитин вел огонь. В бою отрывать наводчика от прицела нельзя. А что лейтенант мог сделать еще? Не станет же командир батареи подавать снаряды. Да и нет в этом нужды, солдаты успевают. Просто наблюдать за ходом боя, наблюдать и думать о том, что делать дальше, Хаустов еще не умел.

* * *

Когда в небе вспыхнуло маленькое неяркое солнце, Бакурский увидел почти всю колонну: хорошо освещенные передние танки, центр, с расплывчатыми в неярком свете очертаниями и длинный, уходящий в темноту хвост. На танках, кроме переднего, который, видно, подорвался на фугасе, густо сидели десантники. Бакурский и отвел душу. Выбрал третью от головы колонны машину и выпустил по сидевшим на ней десантникам бесконечно длинную очередь. Держал палец на спусковом крючке, пока на броне не осталось ни одного фрица.

Давно Бакурскому не было так хорошо, так легко. Одно дело снаряды подавать, другое – вот так, из пулемета. Он аккуратно прицелился и ударил по следующему танку, десантники на котором еще не сообразили, что происходит. Кто успел, посыпался вниз. Кто не успел, остался на броне.

Автоматчики, как тараканы, расползлись по полю. Вжались в землю, пытались сообразить в чем дело? Кто их крошит? Откуда?

Бакурский бил на выбор, поштучно, короткими очередями.

Фрицы постепенно опомнились, разобрались. Кто-то там принял на себя командование. Рассыпавшиеся в беспорядке фигурки растянулись в цепь. Одни поползли в его сторону, другие прикрывали их огнем.

Бакурский выбирал самых ретивых. Укладывал. Рядом с ним, на бруствере окопа, взрыли землю первые очереди из автоматов. Пули с коротким присвистом пролетали и рядом, и над головой. Бакурский не обращал на них внимания. Знал, что его убьют сегодня. Так не все ли равно – сейчас или несколько позже. Во всех его бедах были виноваты фашисты, и он сейчас, испытывая радость, что может, наконец, посчитаться с ними: за гибель экипажа, за свое обожженное лицо, за исстрадавшуюся душу и за то, что сегодня они его убьют.

Фрицы все ближе. Он один, а их много. Вот и хорошо, есть в кого стрелять... Бакурский бил короткими очередями. Очень короткими, чтобы экономить патроны. Не забывал, что у него всего два диска. Фрицы еще ближе... Хорошо. Пусть подходят. Надо подпустить вплотную... Встать и ударить в упор... Вот это будет праздник...

Приближавшиеся к нему автоматчики вдруг залегли. Все сразу. Бакурский понял: Афонин их прижал, дает возможность отойти. А он забыл, что не один здесь. И зачем он здесь, тоже забыл. Нельзя так. Он и сейчас в экипаже. Афонин освещает поле, чтобы орудия могли вести огонь. Он должен прикрывать Афонина. Это – главное. Все остальное – потом...

Фрицы опять попытались подняться. И опять ударил автомат Афонина. Бакурский тоже выдал очередь, кажется срезал троих, остальные залегли. Он подхватил пулемет, пригнулся и побежал по окопу к Афонину.

* * *

Три орудия ударили почти одновременно. Старший лейтенант Кречетов смотрел, на трассы снарядов, что уходили в сторону темнеющих на дороге танков, и прикидывал, что скорость стрельбы гораздо выше, чем предполагал лейтенант Хаустов. Нормально работали артиллеристы. Правильно работали. Пока колонна стоит, надо выбить как можно больше машин и создать впечатление сильного артиллерийского прикрытия. Может быть, немцы подумают, что натолкнулись на серьезный узел обороны и повернут. О таком можно было только мечтать.

Танки застыли на дороге, не покидали ее. Фугасы выполнили свою задачу. Фрицы растерялись от неожиданного удара, от осветительных ракет и не решались съезжать с дороги, опасались зарюхаться на минное поле. И огнем отвечать не могли, не видели вкопанные в землю орудия.

Кречетов понимал, что долго так продолжаться не может. Там тоже не мальчика, должны сообразить. Оно и продолжалось недолго. Минуту, а может быть, и меньше. Потом темная масса распалась. Одни танки свернули вправо, другие – влево. Несколько осталось на дороге: те, которые сумели подорвать и подбить. Остальные машины вышли в поле и двинулись к линии обороны.

Цветочки кончились, начинались ягодки.

* * *

Боекомплект таял быстро. Между станинами горкой лежали стреляные гильзы, и Опарин, чтобы не мешали, пинками отбрасывал их в сторону. А дальше валялись брошенные Бабочкиным и Дроздом пустые ящики.

Расчет Ракитина продолжал вести огонь. Но центр боя сместился к правому флангу. Там танки пытались прорваться особенно упорно. Словно чудовищная гроза разразилась над полем. Сливались в один неумолкаемый грохот выстрелы танковых пушек и наших 57-миллиметровок, словно молнии вспыхивали ракеты и чертили по небу зигзаги, трассы снарядов и пуль покрывали землю огненной сетью смерти. Снаряды крошили металл, и пули прошивали насквозь все живое. Казалось, ничто не может выдержать такое нашествие злого огня и несущего смерть металла.

Но пока ни та, ни другая сторона не могли добиться успеха. В призрачном свете ракет, трудно было уловить цель и еще трудней поразить ее. Если бы бой происходил днем, потери обеих сторон были бы значительно выше. Да и сам бой, пожалуй, уже закончился бы. А сейчас, как это нередко бывает на войне, еще непонятно было, кто выдержит, кто выйдет победителем из смертельной схватки.

Ракитин не отрывался от прицела. Стрелял. И не всегда сам понимал, в кого стрелял: то ли в темные мерцающие в неровном колеблющемся свете силуэты танков, то ли в отбрасываемую ими густую тень.

Основной бой шел на правом фланге, и Хаустов больше не мог здесь оставаться. Там два его орудия, большая часть его батареи. В училище не говорили, не указывали, где должен находится комбат во время боя. Но Хаустов сам понимал: там, где опасней.

– Темп огня не снижать! – приказал он Ракитину, который, приник к прицелу и не слышал лейтенанта. – Я пошел на правый фланг.

И побежал. Командир батареи сам себе хозяин.

* * *

Бакурский добрался до Афонина и пристроился рядом.

– Держимся! – Афонин короткой очередью срезал слишком близко подобравшегося фрица.

– Держимся! – Бакурский тоже полоснул из пулемета и прижал остальных. Вдвоем дело шло веселей.

Автоматчики растянулись густо. Слишком много их наползло. Нешуточный, видно, десант везли танки. Бакурский прикинул: пока они задерживают этих, другие, которых они не видят, могут обойти...

Догорела и погасла ракета за дорогой. Афонинская тоже должна была вот-вот погаснуть.

– Давай, Костя, воюй, – Афонин зарядил ракетницу. – Я сейчас еще подсвечу. Полминуты продержись, потом отходи. Прикрою.

Он выпустил ракету и исчез в темноте.

Бакурский держал фрицев, не давал им встать, может минуту, может больше.

Ракета погасла. Он подхватил пулемет, быстро добрался до Афонина, лег рядом.

– Держимся! – прокричал Афонин.

– Держимся!.. – ответил Бакурский.

Мимо прогромыхал танк. Потом еще один. Это их не касалось. Для танков есть орудия. У них свое дело.

– Держись! Подсвечу! Потом отходи. Не задерживайся.

Афонин выпустил ракету. На левом фланге громыхнули взрывы гранат: один, второй... Вслед за ними длинная очередь из пулемета. Снова ударили гранаты, и пошла частая автоматная стрельба. Бакурский понял, что немцы все же обошли их на левом фланге.

– Обошли!.. – крикнул он Афонину.

– Ничего, отобьются. Наше дело этих придержать.

* * *

Бой шел по всему фронту, и только на участке, который прикрывало отделение Исаева, было спокойно. Солдаты напряженно вглядывались в темноту, вслушивались. Хуже всего вот так, сидеть и ждать неведомо чего.

Первым насторожился Беленький. Он услышал далекий шорох и легонько толкнул локтем Савельева.

– Чего толкаешься, – шепотком окрысился тот. – Не сплю я

– Тихо, – прошептал Беленький. – Идут.

Савельев прислушался.

– Передать командиру – идут по берегу, – шепнул он соседу справа.

Исаев быстро пробрался к краю окопа, над обрывом.

Где-то внизу, по берегу реки кто-то шел. И не один, это точно.

– Приготовить гранаты! – шепотом приказал Исаев.

Чего тут готовить? После того, как здесь Кречетов побывал, готовы. У каждого автомат на шее, граната под рукой. Только чеку вырвать и бросить.

Исаев затаился у самого края окопа. За его спиной стояли с гранатами наготове Беленький и Савельев. А там и остальные. Герасимов и Семенов перебрались сюда с правого фланга.

Шаги все ближе. Ближе... Важно выбрать момент, чтобы бросить гранаты фрицам прямо под ноги, чтобы не облажаться... Еще ближе... Сейчас они под берегом... Самое время!

– Давай! – шепнул Исаев, выдернул чеку и бросил вниз гранату. Вслед за ней еще с полдюжины гранат полетело в пробирающихся вдоль берега автоматчиков. Рвануло как следует. Ничего толком не видно, но ясно – там внизу фрицев разметало, посекло осколками. Семь лимонок – это было даже многовато. Но Исаев привстал и, для верности, выпустил туда, вниз, еще и полдиска.

Это был первый бой отделения и первая победа. Фрицев побили, всех до одного. И никаких потерь. Вот так!

– Ха! – закричал Исаев. – Ха! Это вам от сундуков! Это вам от лопухов! Ха! Сапоги малиновые!

До чего в радость первая победа.

А с запада к окопу Исаева ползла небольшая цепочка автоматчиков. Человек десять, не больше. Они двигались медленно и осторожно. В темноте их трудно было увидеть. При слабом свете ракет автоматчики замирали и сливались с землей.

Да никто и не смотрел в их сторону. Солдаты столпились у левого края окопа, над берегом. Смеялись, пожимали друг другу руки, хлопали по плечам. Хорошо, что старший лейтенант врезал им. Не спали они, не дремали... А все остальное оказалось простым и легким. Полдюжины гранат – и нет фашистов. Вот такие они, водители автобата. Орлы, покорители фронтовых дорог!

Метрах в двадцати от окопа по неслышной команде четверо автоматчиков привстали, и четыре гранаты с длинными деревянными ручками упали в окоп. Это страшно, когда граната взрывается в тесном пространстве. Некуда разлететься осколкам. Они рвут и кромсают все, что находится поблизости. А немцы уже встали над окопом чтобы из автоматов добить тех, кто выжил. Но некого было добивать.

По короткой команде автоматчики развернулись, вытянулись в две недлинные цепочки и поползли к орудию Ракитина.

* * *

Хаустов понимал, что надо немного отойти и там, кружным путем, подальше от зоны огня, добираться до третьего орудия. Но кружный путь был далек и занял бы много времени. Напрямую раза в три ближе. А еще – ближней дорогой надо пробираться ползком, в лучшем случае короткими перебежками на полусогнутых. Но не мог лейтенант и комбат, отличник боевой и политической подготовки, кланяться каждой пуле. Да еще при подчиненных. А уж ползти... Что подумают они, если увидят ползающего комбата?! От мысли об этом Хаустову становилось плохо.

Лейтенант понимал, что прицельного огня в этом полумраке по нему никто вести не станет. И не бояться же шальной пули. Шальная, она шальная и есть, и в тылу достать может. О ней ни солдату, ни офицеру думать не следует.

Усталость, накопившаяся за день, исчезла, пропало напряжение, которое он чувствовал перед боем. Бежал он легко и свободно, как во время кросса в училище. Даже легче. Там приходилось бежать с полной выкладкой, а здесь налегке. Отметил на бегу, что уже и пехота вступила в бой. Добежал до второго орудия. Оно вело огонь по маячившим где-то вдалеке танкам. Хаустов остановился, присмотрелся: расчет работал четко.

– Хорошо ведете огонь, слаженно, – похвалил он командира орудия.

Сержант ничего не ответил. Только кивнул, что слышит, мол. Не до разговоров было сейчас ни сержанту, ни Хаустову.

– Я к третьему орудию, – зачем-то сообщил Хаустов и побежал дальше. Где же быть комбату во время боя, если не на самом горячем участке.