Текст книги "День да ночь"

Автор книги: Михаил Исхизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Дрозд.

– Понял, Дрозд?

– Понял, товарищ старший лейтенант!

– Хорошо. Воюй, Дрозд. Воюй!

Кречетов постоял, разглядывая Дрозда и, возможно, прикидывая, сколько тот навоюет. Так, видно, и не решил окончательно. Постучал прутиком по голенищу и перешел к шоферу.

– Ты как существуешь, Лихачев? – строго спросил он у водителя.

Лихачева будто теплом обдало от этого знакомого строгого тона. Так ему стало приятно, что старший лейтенант его не забыл.

– Хорошо существую, товарищ старший лейтенант, – радостно отрапортовал он.

– Ты, смотрю я, на солдата стал похож, – отметил Кречетов. – Прибыл к нам фитюлька фитюлькой. Шея тонкая, как бычий хвост. А сейчас солдат. Какую машину водишь?

– "Студер", товарищ старший лейтенант.

– Доволен машиной?

– Капиталистическая, товарищ старший лейтенант. Они наши классовые враги и всякое нам подсовывают.

– Не крути носом, Лихачев, хорошая машина. Побьем фашиста, наделаем своих, социалистических. Те лучше будут. Дай только срок.

Лихачев повел плечами и склонил голову набок, вроде бы давая этим понять, что срок он дает. И раз такое дело, то готов подождать хороших социалистических машин.

– Как воюет? Труса не празднует? – спросил старший лейтенант у Ракитина.

– Смел, – похвалил шофера сержант. – Рвется к орудию. Хочет сам по танкам стрелять.

– Желание понятное и похвальное. Сержант, думаю – такое желание и поддержать бы следовало. Представляешь, после войны вернется парень домой, а там девчата, одна другой краше. И какая-нибудь непременно спросит: "Что ты, милый, на фронте делал?" – "Пушку возил". – "И все?" Они же, девчата, в основном люди гражданские. Не понимают, что такое – пушку возить. При таком разговоре должен человек иметь возможность сказать: "Пушку возил, и танк подбил!" – тут за ним любая девчонка пойдет, только выбирай. Дай ему, сержант, танк подбить, чтобы он после войны самую хорошую кралю увести мог.

– Дадим, – обещал Ракитин.

* * *

Старший лейтенант Кречетов раньше воевал в пехоте, в том же танковом корпусе, где имелись небольшие стрелковые части. Был он командиром взвода автоматчиков, потом – отдельной стрелковой роты. Роту себе сколотил такую, не рота – ударный кулак. Хоть в прорыв первой бросай, хоть на острие обороны ставь. А уж когда танковый десант нужен, командиры бригад наперебой просили выделить кречетовских автоматчиков.

Когда после ранения смог ходить, сбежал из госпиталя в свой корпус. Правда, толку от этого вышло немного. Не давали ему назначения, потому что понимали – с дважды пробитой осколками и не совсем еще подлеченной ногой много он в пехоте не навоюет. Но не знали, куда девать. А Кречетов каждое утро являлся в штаб, околачивался там весь день и требовал направить в часть. И порядком всем поднадоел.

Однажды кто-то полистал его документы повнимательней, и оказалось, что был Кречетов до армии шофером. Тут же поручили ему набрать из призывников команду водителей для корпуса и организовать их обучение. Кречетов быстро управился с этим делом, вернулся, и снова стал всем надоедать.

Тут как раз подорвался на мине командир одного из автобатов. Чтобы избавиться от назойливого лейтенанта, сунули его временно туда. Не по чину, конечно. Командир автобата – должность майорская. Но временно ведь. Пока настоящего командира не подберут. И чтобы глаза мозолить перестал.

Шел Кречетов на свою новую службу, опираясь на палочку. Без особой охоты шел. Автобат не боевая часть. Горючее и снаряды возить – не танковым десантом командовать. Но рассудил: лучше уж автобат, чем подпирать стенки в штабе.

Походил Кречетов по расположению автобата. Часовой его не остановил, дежурный не окликнул. Шляется чего-то хромой лейтенант, ну и пусть... А Кречетов на машины посмотрел, к людям приценился и озверел, потому что не автобат ему дали, а бардак. Да еще такой, в котором о порядке никто и не слышал. И мебель никудышная. Какой же это порядок, если четвертая часть машин на приколе, а солдаты небритые и ходят вразвалочку, как опоенные кобылы. И решил Кречетов хромать обратно в штаб, отказываться от назначения.

Но уйти не успел – ввязался в разговор с водителями и сказал им все, что думал о том, как они живут. Шоферы в ответ откровенно объяснили хромому лейтенанту, почему такая жизнь их вполне устраивает, и что они думают о своем начальстве. И о более высоком начальстве тоже не постеснялись сказать. Тут Кречетов сгоряча заявил, что он новый командир и пришел, чтобы сделать из их богадельни настоящую воинскую часть. И после этого уже уйти не мог.

Делать настоящую воинскую часть Кречетов начал с того, что выстроил личный состав и поинтересовался: почему у водителей лучшего в корпусе автобата такой странный внешний вид?

Вызвал этим нехорошие ухмылки у личного состава, а один из младших командиров подсказал лейтенанту, что тот ошибается и никакие они не лучшие. На это Кречетов ответил, что он человек гордый, в ошибках своих признаваться не привык, поэтому нет другого выхода у автобата, кроме как стать лучшим в корпусе.

После такого короткого, но многообещающего разговора он распустил строй и взялся за индивидуальную работу с личным составом. А вечером отправился в штаб, испортил там зампотеху ведро крови и зам. начальника по тылу – тоже не меньше ведра.

Месяца не прошло – автобат стал другим. Больше двух-трех машин на ремонте не держали, запчастей навалом, а водители ходили бритые и подтянутые, как на именинах. У некоторых даже белые подворотнички появились.

Начальство не знало, радоваться тому, что лейтенанта Кречетова на эту должность поставило, или огорчаться. Работал теперь автобат, как часы. Перевозил вдвое больше и вдвое быстрей, чем раньше. Но Кречетов никаких начальников к своему хозяйству не подпускал, машин никому из них не давал и постоянно что-то требовал. Поэтому особой любовью у старшего офицерского состава не пользовался.

С солдат спрашивал строго. Прежде всего, чтобы машина была на ходу, чтобы ездил на хорошей скорости, чтобы внешний вид соответствовал. И еще немало требовал всякого-разного. Но зато подчиненных в обиду не давал, а когда все в порядке, разрешал им спать, сколько влезет. Они где-то кожаные курточки добыли, так разрешил носить. Для форса. Только чтобы погоны пришили. Пусть все видят, что из кречетовского автобата. Кожаное и меньше пачкается. С кормежкой ребята соображали сами. Продукты тоже перевозить приходилось. Кречетов не поощрял. Но глаза на это закрывал. А об оружии позаботился. Всех автоматами снабдил. У них раньше карабины были. Солдаты смотрели на него, как на бога. Только что не молились.

Стал кречетовский автобат лучшим в корпусе. Начальство подумало-подумало и решило, что хоть и неудобный командир Кречетов, зато дело при нем идет хорошо. Тем более что, были и другие автобаты. Дали ему еще одну звездочку на погоны и оставили командовать.

Когда оказалось, что надо закрыть дыру в поредевших порядках корпуса и без пехоты там не обойтись, вспомнили про Кречетова. Собрали ему, где смогли человек сорок. Механиков из полевой ремонтной мастерской, кое-кого из связистов и солдат охраны штаба, танкистов, что остались без танков. Человек десять своих водителей, оставшихся без машин, Кречетов сам привел. Из всего этого разношерстного народа старший лейтенант за четыре часа должен был сколотить боевое подразделение, получить боеприпасы и занять выделенный ему участок на передовой.

Свои водители выполняли приказы командира мгновенно. Штабные тоже были наслышаны о старшем лейтенанте. Механики, люди в основном пожилые, оказались народом медлительным, но дисциплинированным. Только танкисты неохотно выслушивали его приказы и не торопились их выполнять. Чувствовали они себя, хоть и остались без боевых машин, танкистами, и этот старший лейтенант со своими пехотными порядками был им не указ.

Кречетов не стал при всех подрывать их авторитет и унижать их танкистскую гордость. Он отвел парней в сторонку и там поговорил. О чем шел разговор, никто посторонний не узнал. У старшего лейтенанта спросить не решались, а танкисты помалкивали. Но после этого разговора стали они на редкость расторопными и выполняли каждое распоряжение командира беспрекословно.

Кречетов разбил свое воинство на четыре отделения и назначил командиров. Потом объявил своему отряду, кто они есть на данный текущий момент и что им крупно повезло, потому что скоро окажутся в нормальных боевых условиях. После боя каждый сумеет вернуться в свое подразделение. С чувством выполненного долга.

Когда отряд прибыл на место, Кречетов осмотрелся и определил, что позицию здесь для встречи танков мог выбрать или дурак, или совершенно безграмотный в военном деле человек. Но его сюда послали не хорошую позицию искать, а организовать оборону именно на этом, совершенно не подходящем для обороны месте. Фрицев бить его послали. И он собирался бить. А для этого надо создать надежный участок обороны. Прикрыть артиллерийскую батарею от автоматчиков, дать ей возможность спокойно разобраться с фрицевскими танками. Радоваться надо такому заданию – прикрыть артиллерию. Бывало у Кречетова и хуже. Бывало, что приходилось встречать танки без всякой артиллерии.

После того как они с лейтенантом Хаустовым обошли орудия, Кречетов получил довольно четкое представление о личном составе батареи. Он с удовольствием убедился, что народ здесь, в основном, повоевавший и на него можно положиться. Потом старший лейтенант увел Хаустова на миниатюрный командный пункт, который солдаты успели к этому времени полностью оборудовать.

– Как собираешься вести бой? – спросил он.

– Согласно приказа. В связи с темнотой, подпускаю танки на дистанцию, позволяющую стрелять прямой наводкой, и открываю прицельный огонь на поражение. – Ремни лейтенанта поскрипывали солидно и уверенно.

– На поражение – это хорошо. А как ты будешь делать "в связи с темнотой"?

Лейтенант Хаустов слегка покраснел и стал рассказывать о вырытых щелях, в которые выдвинутся два бойца. Один с осветительными ракетами, другой с пулеметом – для борьбы с танковым десантом. О том, что как только ракеты осветят поле, орудия сразу и ударят по танкам.

– Подходяще, – согласился старший лейтенант. – Только туда самых отчаянных надо послать, самых опытных. Если они сдрейфят, все провалится.

– Самых отчаянных и пошлем.

– Подлая штука – война, – Кречетов потер ногу. Нашагался сегодня, и теперь она противно ныла. – Лучших ребят на самые опасные дела посылать приходится. Оттуда так просто не выберешься.

– Автоматчиков два человека не удержат... – Думал сейчас Хаустов не о тех, кто станет освещать вражеские танки, а о судьбе самих орудий. Если он потеряет орудия, то не скоро ему опять дадут батарею. А командир взвода – не комбат. Может и взвод не дадут, оставят при штабе, на подхвате. Такие грустные мысли были у лейтенанта Хаустова. – Автоматчики все равно выйдут на батарею. А орудия надо сберечь. – Вся надежда на вас.

– Прикроем. Затем и пришли.

– Фланги у нас хилые, – продолжал жаловаться Хаустов. – Самое опасное место. Если с флангов зайдут – хана.

Кречетов "видел", что фланги в батарее самое слабое место. Тем более – ночь, темно. Фрицевская пехота запросто может просочиться.

– Поставим на флангах по отделению, – решил он. – На левом, у реки, самых надежных ребят поставим, моих водителей, семь человек при ручном пулемете. У остальных автоматы.

– Не мало – семь человек?

– Больше взять негде, так что управятся. А на правый – механиков из ремонтных мастерских. Рабочий люд. Серьезные люди. Пролетариат. Эти не побегут.

– Вот и половина прибывшего войска, – Хаустов надеялся, что хоть бы роту подбросят. – А кто фронт держать будет?

– Наберем и для фронта. Мы так сделаем: одно отделение между первым и вторым орудием поставим. Второе – между вторым и третьим. Свободное пространство они огнем перекроют.

– Согласен, – несмело скрипнул ремнями Хаустов. Он понимал, что согласие его здесь не требуется. И самое умное, что он может сделать, так это слушаться старшего лейтенанта и учиться у него.

– Раз согласен, то так и будем действовать, – старший лейтенант поднялся с бруствера. – Воробейчик! – негромко позвал он.

Воробейчик, которого вроде и не было рядом, тут же материализовался.

– Командиров отделений ко мне!

– Слушаюсь! – и шофер так же мгновенно исчез.

Через несколько минут командиры отделений были на КП. Хаустов с удовольствием наблюдал, как быстро и четко все происходит. "Как в училище, подумал он. – А может быть, еще быстрей, чем в училище..."

А старший лейтенант Кречетов уже отдавал приказ:

– Ночью будем ожидать танковую атаку с десантом автоматчиков. Танками займутся артиллеристы. Для вас их нет. Разве какой-нибудь шальной под руку подвернется. Разрешаю его гранатой шарахнуть. Гранаты у Воробейчика. Ваше дело – автоматчики. Никто их не встретит, кроме вас, никто кроме вас не остановит. Встречайте и укладывайте. Труса не праздновать! Патроны беречь! Стрелять прицельно! Если кому темно покажется, пускайте осветительные ракеты. Запаситесь заранее. Ракеты у Воробейчика. Исаев, – на левый фланг. Наглухо закрой. Чтобы между орудием и речкой мышь не проскочила. Сундрин, – правый фланг. Загни окоп полукругом. Главное – не дай обойти. Помни, тебя с позиции собьют – всему отряду хана. Омельченко с танкистами – между первым и вторым орудиями. Сто метров впереди пушек. Окопы вырыть в полный профиль. Корчемкин, – то же самое, между вторым и третьим орудиями. Вы в самом центре обороны. Автоматчики сюда непременно попрут. Перекройте участок кинжальным огнем. Ночка ожидается веселой, спать нам не дадут. Сейчас главное – как следует окопаться. Окопы в полный профиль, для пулеметчиков оборудовать удобные гнезда с хорошим обзором. Кто хочет дожить до утра – пусть копает. Вопросы есть?

Вопросов не имелось.

– Выполняйте!

Командиры бегом направились к своим отделениям. У старшего лейтенанта Кречетова приказы выполнялись только бегом.

– Где фрицевские танки, лейтенант? – спросил Кречетов, когда командиры отделений ушли. – До темна не подойдут? Может передумают и ударят засветло?

– Кто знает?.. – Хаустов пожал плечами и его многочисленные ремни заскрипели.

– Далеко они? – продолжал допытываться Кречетов.

– Не должно быть. – Ремни скрипнули, но уже не так уверенно.

– А все-таки?

– Так они нам не докладывают. – Теперь ремни поскрипывали тихо и неуверенно.

– Тебе эта музыка не надоела? – спросил Кречетов. – Ходишь, как полковой оркестр на параде.

Лейтенант смутился. Он думал, что скрип ремней как раз и придает командирский шик. В училище они все так считали.

– Надоела, – неуверенно соврал он.

– Вот и рассупонься. Сбруи у тебя, как у призового рысака. Что разведка показала? – вернулся старший лейтенант к самой неуютной для Хаустова проблеме.

– Не успели, – нехотя признался он. – Везде посмотреть надо, проверить. Батарея, дела...

– По-нятно... – Кречетов пожалел, что не спросил про разведку раньше. Думал, что лейтенант нащупал противника и потому так уверенно держится. – Разведку некогда было послать, потому как дела?

Лейтенант Хаустов молчал и не шевелился. Чтобы ремни не скрипели.

– Пошли, – поднялся Кречетов. – И запомни, лейтенант, на всю жизнь, сколько воевать будешь, столько и помни: первое дело – разведка. Разведал противника – знаешь, что делать, как воевать. Не разведал – слепой и глухой. И схарчат тебя ни за грош.

Лейтенант Хаустов был уверен, что схарчить его при трех орудиях не так просто. Но понимал, что насчет разведки Кречетов ему мозги вправил по делу. Поэтому ничего не сказал. Чего тут скажешь? Поднялся и, стараясь не скрипеть, пошел за старшим лейтенантом. А тот прямым ходом направился к орудию Ракитина.

– Накормили расчет?

– Так точно, – доложил Ракитин. – Все в порядке.

– Опарин салом доволен?

– Сало на большой, – Опарин выставил большой палец. – Как в кино.

– Лихачев, сыт?

– Сыт, товарищ старший лейтенант! – отрапортовал тот. – Теперь и отдохнуть можно. Полежать минут шестьсот.

– Не многовато ли? – поинтересовался Кречетов. – Не тяжело ли тебе будет?

– Тяжело, – признался Лихачев. – Но буду бороться с трудностями. И преодолею.

– Так я вас салом кормил не для того, чтобы вы лежали, а чтобы воевать могли, как следует.

– Товарищ старший лейтенант, я всегда готов. Как пионер.

– Опарин?

– Можно и повоевать, – согласился Опарин.

– Значит так, сержант, – повернулся Кречетов к Ракитину. – Дело у меня к вам такое: надо фрица разведать. А то сидим, как бараны на именинах. Так много не навоюем.

"Баранов на именинах" лейтенант Хаустов принял на свой счет и пустился в самокритику. "Увлекся земляными работами, – казнил он себя. – Как петух, хвост распустил. Учил всех, проверял, как они размеры выдерживают. Нож хотел у солдата отобрать. Цирк устроил. А про разведку не подумал. Раззява..."

Кречетов дал лейтенанту время подумать. Чтобы запомнил тот на всю жизнь, что такое разведка и с чем ее едят.

– Остальные окапываются, – продолжил он, когда посчитал, что Хаустов дозрел. – У вас почти все сделано. Вам и честь! Промчаться вперед, посмотреть, где фрицы, что делают. На машине туда и обратно. Лихо, с ветерком. Но не зарываться. Машина, шофер и разведчик. Подумай, кого пошлешь?

Ракитину и думать не надо было. Опарина он мог послать или Афонина. Не Дрозда же. И Бакурского посылать не хотелось.

– Опарин, – сказал он. И повторил: – Опарин.

– Вот и хорошо, – старший лейтенант кивнул Опарину. – Собирайся, Опарин, лезь в кузов. Из кузова подальше видно. Все точно засеки: сколько танков, сколько пехоты. Если что... – автомат при тебе. Не забудь пару гранат захватить, могут пригодиться. Лихачев, выводи свой "студер". Покажи, на что способен.

При этих своих словах Кречетов увидел, как изменилось лицо у Ракитина. Словно у сержанта неожиданно заболели зубы. Все тридцать два сразу. Потому что нельзя было посылать на такое дело Лихачева. Ни в коем случае. И следовало сказать об этом, сейчас, пока еще не поздно. А не хотелось. Не хотелось обидеть и унизить хорошего парня. Не виноват же он, что машина его не любит.

Хорошо, что не успел сказать. Кречетов понял, он помнил таланты Лихачева.

– Дело опасное, мало ли что может случиться, еще одного шофера вам дам, – объявил старший лейтенант. – Воробейчик! Соломина сюда! Соломин у нас, в автобате, самый лихой водитель, ас. Будет основным, Лихачев – запасной и наблюдающий. Все время начеку должен быть. И на Соломина поглядывай, можешь кое-чему у него научиться.

Ас оказался невысоким, щуплым пареньком со светлыми, как лен, волосами. Серые глаза из-под полуопущенных век смотрели серьезно и независимо. Держался он, как это часто бывает у людей невысокого роста, солидно и уверенно. Но маленький, пуговкой, несерьезный носик портил солидный вид. У обстоятельного человека и нос должен быть обстоятельный. Опарин решил, что асу нужен бы нос покрупней, да и росточку прибавить не мешало бы.

Ничего не спрашивая у Лихачева, ас обошел машину, постучал каблуком по колесам, открыл капот и покопался в моторе. Потом забрался в кабину. Рванул так, что машина прыгнула вперед. И прошелся по полю на хорошей скорости. Затем резко остановился. Вышел из кабины, опять обошел лихачевское сокровище, снова покопался в моторе, постучал по колесам и, видимо, решил, что на этой машине ехать можно.

– Порядок, – доложил он старшему лейтенанту негромким баском.

– Встретите немцев – в бой не вступать, напутствовал их Кречетов. – Героизм потом проявите, в свое время. Нам сведения о противнике нужны. Обязаны вернуться. Пошли!

Лихачев уселся рядом с Соломиным, довольный, что его послали в разведку, и не менее довольный тем, что не ему вести машину. Опарин забрался в кузов, и разведчики тронулись в путь.

* * *

Соломин оказался не только очень серьезным, но и очень молчаливым. Все попытки Лихачева заговорить с ним, ни к чему не привели. Ас или пожимал плечами, что означало "не знаю", или отрицательно качал головой, что означало "нет". После доброго десятка попыток Лихачев убедился, что пообщаться не удастся.

Соломин сидел лениво откинувшись на спинку сиденья. Не держал руль, не держался за него, как это делал Лихачев, а просто положил руки на баранку. Машина, казалось, жила своей собственной жизнью. Она сама сбрасывала скорость перед рытвинами и ухабами и потом сама же набирала ее на ровных участках дороги. Сама объезжала попадающиеся на дорогах выбоины и воронки от мелких снарядов.

Лихачев смотрел, как бежит под колеса дорога, и думал о том, что никогда ему не водить машину так, как это делает шофер из автобата. Там, оказывается, настоящие водители и собрались. Им бы не грузы возить, а орудия... Потом вспомнил: не успел еще раз поговорить с Ракитиным, чтобы тот перевел его к орудию навсегда. Должен перевести. В расчете не хватает двух человек. Дрозд не в счет. Дрозд в штаб вернется. Все равно надо людей добавлять. Пусть пришлют другого шофера. А у него, у Лихачева, глазомер отработан. Он же художник, у всех художников глазомер отличный. Для пользы дела, его надо не водителем держать – поставить наводчиком. И всем будет хорошо. Себя Лихачев убедил основательно. Осталось убедить Ракитина и лейтенанта Хаустова.

Машина поднялась, как взлетела, на невысокий, незаметный издали пригорок, и Лихачев увидел темнеющую невдалеке рощу. По краю леса проходила дорога. Она оказалась довольно оживленной. Два танка шли по ней, сворачивая в рощу, вдали виднелся тянущийся за ними бензовоз. Вот они, оказывается где, танки, совсем недалеко... А навстречу разведчикам пылили три мотоцикла с колясками.

Загромыхал кулак Опарина по железной крыше кабины:

– Фашисты! Поворачивай!

– Фрицы! – закричал и Лихачев. – Поворачиваем!

Соломин и сам видел, что фрицы. Вцепился пальцами в баранку и пригнулся. Не сбавил скорость, а вроде бы даже увеличил ее и свернул с дороги. Машина при этом накренилась так, будто шофер разворачивался только на левых колесах. Лихачев понимал, что машина на двух колесах ехать не может. Большой, тяжелый "студебеккер" – это не велосипед. Но разворот был таким стремительным и крутым, что за лобовым стеклом земля встала дыбом, а за боковым, со стороны Лихачева, и вовсе ее не стало видно – только небо. Лихачев ухватился за какую-то железяку, еле удержался. "Сейчас перевернемся", – решил он. Но не успел как следует испугаться, как "студер" был уже на дороге и на всех четырех мчался к своим.

* * *

Хуже всех было Опарину. Когда Соломин разворачивал машину, Опарина стало выносить за борт. Он упирался во что-то ногами, хватался за что-то руками, а его все выносило и выносило. Пожалуй, только обезьяна могла бы при таком крене остаться в кузове, если бы пустила в ход все четыре руки, да еще помогала себе хвостом. Опарин так и не понял, как ему удалось не выпасть из машины.

Потом, когда "студер" рванул по дороге, Опарина стало подбрасывать и мотать с такой силой и так часто, что и четырех рук не хватило бы, чтобы удержаться. Вместе со сваленным здесь имуществом его перебрасывало и футболило по всему кузову. Как будто не было в Опарине добрых восьмидесяти килограммов. Он врезался плечом в борт, ударялся коленками в металлические полосы, идущие вдоль кузова, впечатывался спиной во все острые углы. На него все время падало что-то тяжелое, а он падал непременно на что-то угловатое.

Мотоциклы, у которых скорость повыше, чем у "студера", стали приближаться и следовало браться за автомат. Но автомат куда-то делся. Выпустил личное оружие Опарин, когда его выбрасывало из машины. Хорошо хоть, нашел. Лежал, родимый, среди запасных лопат.

Опарин повесил ремень автомата на шею и, цепляясь за все, что можно, пополз навстречу мотоциклистам к дальнему краю кузова. Тут же на него навалилось запасное колесо. Когда Опарин выбрался из-под колеса, его ударил по затылку какой-то ящик. Пока он прополз четыре метра кузова, его три раза сбивало с катушек, колотило чем-то железным, кололо острым, а в самом конце тернистого пути из засады неожиданно выскочила неизвестно, когда спрятавшаяся под скамейкой табуретка, подпрыгнула и боднула его в лицо острым углом. И Опарин сразу почувствовал, как наливается под левым глазом фингал. Он тут же решил, что как только вернется, выбросит из машины все лишнее к чертовой матери. А с табуретом Опарин ждать не стал. Ухитрился схватить его за ножку и вышвырнул за борт, чем, вероятно, немало удивил фрицев: чего это русские табуретками бросаются?

Дополз все-таки Опарин до края кузова. Уцепился левой рукой за идущую вдоль борта скамейку, а правой снял ремень автомата с шеи, зажал приклад под мышкой и выпустил по набегающим мотоциклам длинную очередь. Она прошила землю где-то за канавой, прошлась по воздуху и пробила висящие над головой облака. Вот такая поганая стрельба получилась у Опарина. Не только не попал, но даже не пугнул фрицев.

А Соломин гнал. Ох и гнал же Соломин. Перебирая рытвины и ухабы, машина взбрыкивала то одним колесом, то другим, то всеми четырьмя сразу. Какая тут стрельба?! Если бы Соломин хоть на полминуты остановил машину, эти мотоциклисты бы у Опарина отъездились.

Мотоциклы мчали за машиной, как будто и не было Опарина в кузове и не при автомате он. А если и есть, то стрелять вовсе не умеет. Обнаглели фрицы, совсем близко подошли. И не стреляют. Хотят живьем брать. Такой наглости Опарин спустить не мог. Он плотнее прижался к борту, крепче зажал приклад, ухитрился направить в нужную сторону ствол и опять полоснул длинной очередью в, мать иху, мотоциклы и в, мать иху, мотоциклистов. Но в это самое время, машина лихо подпрыгнула на какой-то колдобине, что-то острое поддало Опарину под зад, и вся очередь ушла в небо.

Хуже всего, когда чувствуешь себя беспомощным. Фрицы – вот они, рядом, автомат – вот он, в руках, а ничего сделать не можешь. Болтает так, что прицелиться невозможно. Только если на "авось..."

"А я их и на авось возьму", – рассвирепел Опарин. И уже не целясь, стал бить короткими очередями. Его подбрасывает как куль с тряпьем, а он очередь в сторону фрицев. Его к борту прижимает, как куклу, а он очередь. Ему по спине какой-то деревягой, а он очередь. И угадал-таки. Точно угадал. То ли в мотор, то ли в самого водителя влепил. Передний мотоцикл резко вильнул, сбавил ход и замер.

Второй мотоцикл остановился возле первого. А с третьего ударил пулемет. Пули прошили правый угол кузова – щепки полетели. Потом еще раз ударил, уже по кабине.

* * *

Лихачев слышал, как заработал автомат Опарина: длинная очередь, потом вторая, тоже длинная – и забеспокоился, захватил ли Опарин запасной диск. При такой стрельбе патроны у него скоро должны кончиться. Потом решил, что Опарин сам знает, как надо стрелять, сколько стрелять и, вообще, хорошо, что там, в кузове, Опарин. Он прикроет, он не подпустит близко.

Мотоциклисты, по-прежнему, не стреляли. И Лихачев вскоре понял почему. Фрицы надеялись догнать их и захватить в плен. Они тоже разведчики. Их послали посмотреть, какие силы прикрывают мост. А они решили взять языка. И не одного, а сразу несколько.

Ему показалась смешным, что фрицы решили взять в плен его и Опарина. Как будто его и Опарина можно взять в плен! Малахольные они какие-то, эти фрицы. Не понимают, что такие, как он и Опарин, в плен не сдаются.

Лихачев взял в руки автомат, лежавший на коленях, и проверил, хорошо ли вставлен диск. Автомат был в порядке. Он выглянул в окно: посмотрел, далеко ли погоня и сможет ли он тоже стрелять?

Мотоциклы были не так уж далеко. Но чтобы стрелять, следовало по пояс высунуться из кабины или открыть дверцу и встать на подножку. Лихачев был готов сражаться с фашистами до последнего патрона. Он даже был готов погибнуть в неравном бою. Но высунуться по пояс из кабины или стрелять стоя на подножке машины, не пропускающей ни одной рытвины и подпрыгивающей на каждом ухабе?!. Такое Лихачев не мог. Он знал, что не продержится на этой подножке и десяти секунд. Все, что мог сейчас Лихачев делать – это смотреть на дорогу и прислушиваться к тому, как воюет Опарин.

Машина выскочила на бугор и Лихачев увидел своих. Ребята стояли на бруствере, возле орудия.

"И старший лейтенант Кречетов там, Сейчас они увидят мотоциклы, и фрицам – каюк. Ракитин станет к прицелу. Может быть, остановить машину и встретить мотоциклистов автоматным огнем? Нас все-таки трое?".

Тут и застучало по кабине: как градом, как железным горохом. Лихачев не понял, что происходит. Потом увидел дырочки на лобовом стекле.

– Стреляют! – крикнул он Соломину. – Пригнись!

Соломин не стал пригибаться. Он как-то странно склонил голову набок и начал сползать с сиденья. Только руки по-прежнему лежали на баранке. Еще раз полоснуло по кабине. Дырочек на лобовом стекле прибавилось. Их стало очень много, и от каждой во все стороны отходили паутинки трещин. Короткими очередями стрелял автомат Опарина. А машина сбрасывала скорость, сбрасывала, сбрасывала...

Только сейчас Лихачев сообразил, что Соломин убит. Не ранен, а убит. И что машина сейчас остановится, а фрицы догонят их. "Догнали Лихачева фрицы, – скажет старший лейтенант Кречетов. – Хреноватым он оказался шофером. А ведь я лично рекомендовал его. Не оправдал!"

Лихачев осторожно и сильно потянул к себе Соломина. Маленький Соломин оказался очень тяжелым, и Лихачев едва сдвинул его. Когда сиденье, наконец, освободилось, протиснулся к баранке, опустил ноги на педали, и уже остановившаяся к этому времени машина медленно двинулась вперед.

Тут сзади рвануло, как будто взорвались одна за другой сразу несколько гранат. По тому, как осел кузов, Лихачев понял, что фрицы пробили из пулеметов задние скаты.

– А я им все равно не дамся! – закричал Лихачев старшему лейтенанту Кречетову. – Черта им лысого! Фигу с маслом! Не догонят они меня!

Он пригнулся к баранке и машина, задрав кабину, переваливаясь и визжа на жующих резину дисках, заковыляла к своим.

* * *

Кречетов и Хаустов остались возле расчета Ракитина. Курили, поглядывали на дорогу, по которой ушла машина, ждали возвращения разведчиков.

– Что с головой? – спросил у Ракитина Кречетов.

– Осколок. Вскользь.

– Почему не в госпитале?

– Нечего там делать.

– Точно, – побывал Кречетов в госпиталях. – Скучно там, тоска. – Он посмотрел на часы, потом на дорогу.

– Скоро должны вернуться. Долго им там делать нечего. Покажи-ка мне, пока, свое хозяйство, сержант.

Они спустились на "пятачок" где стояло орудие. Кречетову понравилось: Площадка ровная и чистая, все углы под девяносто градусов. Аккуратная работа.

– Красиво, – признал он.

Потом глянул на пушку и присвистнул:

– Давно?

– На прошлой неделе.

– Жаркое дело?