Текст книги "Слово о солдате (сборник)"
Автор книги: Михаил Шолохов
Соавторы: Алексей Толстой,Константин Паустовский,Вениамин Каверин,Михаил Пришвин,Валентин Катаев,Лев Кассиль,Андрей Платонов,Александр Твардовский,Александр Фадеев,Вячеслав Шишков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)
Федор Васильевич Гладков
Малка
Когда Малка узнала, что я иду в госпиталь, она взволновалась и набросилась на меня:
– Что же это вы? Почему раньше мне этого не сказали? Я тоже хочу… Мне это очень нужно…
Мы шли вместе с нею с завода. Она только что сменилась. Малка была стахановка и девушка, что называется, с «характером»: живая, экспансивная, увлекающаяся, напористая. Любила спорт, участвовала в каждом лыжном кроссе, отлично состязалась в стрельбе и большая была охотница потанцевать.
Но сегодня Малка была сосредоточенной и грустной. Она узнала, что ее большой друг – Стеша, уехавшая на фронт в качестве медсестры одного из полевых госпиталей, была убита в то время, как выносила с ноля боя раненого. Спасенный ею боец лежал теперь в местном госпитале. Как раз в этот госпиталь мы шли. К нам присоединились два выздоравливающих бойца, которые хотели повидать своего товарища.
– Я твердо решила: поеду на фронт, – горячо заявила Малка, – я должна заменить Стешу…
В этом госпитале я был несколько раз. Здесь лечились командиры и политработники. И хотя многие из них были прикованы к койкам – тяжело раненные в грудь, в голову, в ноги, в живот, – но они были молоды и жадно хотели жить. В палатах было говорливо, гулял жизнерадостный смех и задумчиво лилась хоровая песня.
Комиссаром госпиталя был мой приятель, начинающий беллетрист Голобков, коренастый парень с обликом цехового рабочего. Близко знал я и начальника госпиталя – врача Благово.
Встретил нас Голобков в своем просторном кабинете, уютно обставленном черной мягкой мебелью. Он с радостной улыбкой вскочил со своего кресла и покраснел от удовольствия. Обоих наших спутников, раненых бойцов, пришедших навестить своего приятеля, он уже знал, а перед Малкой расшаркался и так крепко пожал ей руку, что она вскрикнула, а потом с сожалением посмотрела на свои пальцы.
– Вот хорошо! Вот неожиданность! Ух, как здорово!.. Проходите, садитесь, товарищи… – говорил комиссар.
Он по-военному повернулся к бойцам и с сожалением сказал:
– Только к вашему товарищу сейчас нельзя: он очень плох – лежит почти без движения. Благово решил принять меры, иначе дело будет швах. Кровки ему надо побольше… Кровки – здоровой, молодой…
И вдруг с удивлением и тревогой взглянул на Малку, точно сейчас обратил на нее внимание, как на постороннего человека.
– Вы тоже… садитесь. Только, знаете, Благово наш не любит посторонних. Повидать больного вам едва ли удастся, он в очень тяжелом состоянии…
Малка порывисто повернулась к нему.
– Так я же для этого и пришла. И вовсе мне смотреть ничего не надо. Наоборот, я хочу, чтобы мою кровь… понимаете, перелили в него… Зачем же холодную, из банки, когда можно взять у меня… Голубчик, я вас прошу… Ведь я же все равно не отстану…
Дверь нерешительно отворилась, потом осторожно опять закрылась и начала беспокойно подрагивать. Вдруг она быстро распахнулась, и в комнату широко шагнул Благово. Он наклонил седую голову и поверх очков стал осматривать каждого из нас. В белом халате, высокий, он шел, как на ходулях. Густые брови шевелились странно: одна поднялась на лоб, другая опустилась, и хвостики бровей на концах вздрагивали.
– О! Народ? Это – что? Делегация, что ли?.. Хо, и вы? И вы? – удивился он, здороваясь со много, и затеребил свою ехидную бородку.
– Вот… пришли товарищи… – пояснил Голобков, показывая на нас обеими руками.
– Факт бесспорный… да-с-с, вижу, пришли… – подтвердил Благово, вопросительно оглядывая нас. – К вашим услугам…
И сухо обратился к Малке:
– Чем обязан вам, чтобы выражать свое удовольствие?
Малка смутилась и очень покраснела.
Голобков с лукавинкой в глазах сдержанно и почтительно ответил:
– Это – работница с завода… она пришла с очень хорошим предложением.
– Работница с завода, хм… да-с… Теперь рабочие и работницы очень много дают хороших предложений… Неудивительно…
– Почему же вы так пренебрежительно относитесь к этим предложениям? И почему бы вам не поинтересоваться моим предложением? Именно вам?.. – обиделась Малка.
Благово даже вздрогнул от неожиданности. Пальцы его остались в воздухе около бородки, ловили ее, но поймать не могли. Голобков подмигнул мне и отвернулся, чтобы спрятать смех.
– Извиняюсь, я, кажется, угодил в больное место? У врачей это бывает… – с неприветливой иронией сказал Благово. – Какое же у вас предложение? – теребя бородку, наклонился он к Малке.
Малка неожиданно бросилась к Благово, схватила его за плечи и вся залилась румянцем.
– Голубчик, дорогой доктор, ведь ради этого больного я и пришла… Вы понимаете, его вынесла из-под снарядов моя подруга Стеша Бережкова… И в тот же день была убита… Товарищ Благово! Вы должны чувствовать… У меня крови этой больше, чем нужно… Я просто не знаю, куда ее девать… Да что там, просто меня сама судьба погнала сюда… Уверяю вас, кровь моя замечательная… Я не уйду отсюда…
Благово осторожно снял со своих плеч ее руки и впервые улыбнулся. Девушка понравилась ему, но он все-таки хотел сохранить свой неприступный вид.
– А на что нам ваша кровь? У нас достаточно и готовой крови. А потом ваша кровь, хотя и замечательная, может не подойти…
– Уверяю вас: подойдет… Поймите, что я хочу… Я хочу сама видеть, как моя кровь вливает жизнь в человека… Какой вы не чуткий, товарищ Благово!
Благово был человек опытный: он за долголетнюю свою работу встречался со всякими характерами и неожиданными поступками людей. Он внимательно выслушал Малку и терпеливо проверил ее пристальным взглядом. Брови нахмурились у переносья и круто изогнулись посередине. В зрачках у него заиграли лукавые искорки.
Малка в упор спросила его:
– Скажите, можно это сделать или нельзя?
– Конечно, можно. Дело несложное.
И круто повернувшись, широко зашагал к двери длинными ногами.
…В кабинете Благово, просторном, очень светлом, обставленном с холодной больничной простотой, Малка встретила нас звонким криком:
– Моя взяла, товарищи! Все в порядке. А товарищ Благово – отец родной.
Благово зашевелил серыми усами в усмешке и сурово задвигал бровями. Он сдвинул очки на лоб, и желтые его глаза колюче вонзились в ликующее лицо Малки, но в зрачках его играли веселые искорки.
Невнятно отдав какое-то распоряжение сестре, он подхватил под руку Малку.
– Вы, дорогая девушка, идите с ней…
Малка впервые сконфузилась, сильно покраснела, вздохнула и засмеялась.
– Своенравная девица… жгучий характер… Такая не даст себя обезоружить…
– Ну, и у вас тоже характерец… – уязвил я его. – Всласть помучили девчонку… Что это? Профессиональная привычка?
Он вскинул одну бровь высоко на лоб, а другую вонзил в переносье. Острые глазки его весело смеялись.
– У врачей, как и у писателей, профессиональная слабость – выводить людей на чистую воду… Или, как говорится, – за ушко да на солнышко…
В хирургической палате, просторной, белой, с огромными окнами, полной небесного света, на высоком столе, утопая в белоснежном белье, лежала Малка, а на другом, низком – неподвижный больной, с мертвенно-бледным лицом, с отросшими черными волосами на щеках и подбородке. Он лежал покорный, немой, с закрытыми веками и дышал едва заметно. Малка смущенно улыбнулась мне и вздохнула. Обе сестры, все в белом, с белыми масками от глаз до подбородка, – одна молоденькая, немного раскосая, другая – высокая, пожилая, с усталыми глазами, – приготовляли какой-то аппарат.
– Протяните руку! – ласково и грустно сказала пожилая сестра, и Малка послушно вытянула левую руку в сторону больного.
Стеклянный баллон с таинственными приспособлениями стоял на низком белом столике.
Малка лежала неподвижно и не отрывала глаз от больного. А он, как в обмороке, вытянулся на столе под простыней, и грудь его поднималась и опускалась медленно и судорожно. Глаза его были полуоткрыты и наблюдали за сестрами с немым интересом ребенка. Бескровное лицо его покрылось серой пылью. Потом он с трудом, толчками повернулся к Малке, открыл глаза и с изумлением проснувшегося человека всмотрелся в нее, как будто не понимая; что происходит.
Благово тихо и деловито бросал пожилой сестре отдельные слова. Белокурый врач взял блестящий наконечник и вонзил его в руку Малки. Молоденькая сестра стояла около него и держала руку Малки, хотя в этом не было надобности: Малка даже не дрогнула. Пожилая сестра молча и неторопливо делала что-то с рукой больного. В баллоне забурлила, запузырилась густая, алая кровь.
Малка, сосредоточенная, прислушиваясь к себе, смотрела на больного широко открытыми глазами. Она старалась уловить в его мертвенно-застывшем лице хотя бы призрачное трепетание жизни и ждала с затаенным дыханием. Я видел, что она верила в целительную силу своей крови, верила, что чудо должно обязательно совершиться сейчас же.
В эти секунды в палате царила напряженная тишина. Не слышно было даже дыхания людей и шелеста халатов. Каждый миг, как удар сердца, был напряжен ожиданием. Молодой, русокудрый врач подошел к больному, взял его за кисть свободной руки, безжизненной, будто парализованной, и стал безмолвно прислушиваться к пульсу. В лице его мелькнула неуверенная улыбка. Он с недоумением взглянул на Благово, а Благово точно ждал этого улыбающегося взгляда своего коллеги и одобрительно кивнул головой.
– Хорошо-с… – пропел он добродушным фальцетом. – Вот и влили эликсир жизни.
Младшая сестра торопливо хлопотала над рукой Малки, а пожилая ласково и мягко приложила вату, смоченную йодом, к руке больного. Малка пристально смотрела на его лицо и ждала какого-то рокового мгновения, которое бывает только один раз в жизни. В глазах ее сияла радость и темнел страх. Она никого не видела, а чувствовала только этого молодого, полумертвого человека. И то чудо, которого она ждала, совершилось: лицо больного стало как будто пробуждаться, на щеках призрачно расцветал румянец, веки задрожали, и глаза медленно открылись, свежие, утренние. Он страдальчески улыбнулся и вздохнул:
– Спасибо, друзья!
– Ожил, ожил!.. – тихо со слезами в голосе вскрикнула Малка, не отрывая от него глаз.
Благово затеребил бородку и вскинул брови на лоб.
– Ну-с, каково? Благодарите не нас, а вот эту девицу. Это она настояла, чтобы кровь ее переливали от сердца к сердцу.
Больной повернул к ней свое лицо. Его глаза были очень темные, точно без зрачков, и поблескивали слезой.
– Вы… родная…
Малка встала и наклонилась над ним. Несколько секунд она молчала, пристально вглядывалась в его лицо. В белом халате и в белой повязке она была похожа на медсестру. В глазах сияло счастье и что-то новое, похожее на печаль.
– Вы чувствуете себя лучше, товарищ Мезенцев?
– Да. Тут не только кровь… другое… душа… Спасибо… за вашу жизнь…
Благово бесцеремонно взял Малку под руку и отвел ее от больного.
– Хорошенького понемножку…
Сестры забеспокоились. Молоденькая взволнованно выбежала из комнаты, а пожилая с задумчивым сожалением проводила Малку своими тихими глазами.
Малка оглянулась, и в лице ее на мгновение вспыхнуло смятение: ей хотелось броситься к больному и досказать ему какие-то недосказанные слова. Она смущенно, с мольбой в глазах робко спросила Благово:
– Можно мне… поцеловать его?..
И опять оглянулась. Больной лежал неподвижно, закрыв глаза и, казалось, был в отчаянии, что все покинули его.
– Ну, можно же… товарищ Благово?
Благово переглянулся с русокудрым врачом и, усмехнувшись едва заметно, кивнул головой.
Как Никифор Петрович на фронте побывал
…Мне шестьдесят пять годов, друзья мои. Зовут меня Никифором Петровичем. А именем своим, откровенно скажу вам, я очень горжусь, потому что Никифор, по русскому смыслу, есть победоносец. И мне, потомственному уральскому металлисту, выпала историческая судьба бороться за победу рабочего класса.
Урал свой я люблю, корнями врос. Урал мой, край мой родной! Идешь утречком рано на завод, любуешься. Люблю я наше уральское утро. Горы – тихие, увалистые, древние! Глядишь – без конца они и края. Вслушаешься – стонут они от обилия своих недр и ждут человечьих рук, трудолюбивых, ждут – множества рук и умов.
Войну-то эту с фашизмом мы встретили по всей нашей трудовой стране как борьбу со смертью. И не струсили, не спаниковали: свободный человек мощь свою носит в свободном труде, и его никак невозможно разбить и победить, какие бы страдания и ужасы ни обрушились на него.
Одним словом, перестроились мы на оборону Родины, на вооружение нашей дорогой Красной Армии. Поручило нам правительство очень замечательную и сокрушительную продукцию производить, такую продукцию смертельную, которая от фашистов и праха поганого не оставит.
«Никифор Петров, – говорю себе, – ты мастер цеха, ответственный боец. Организуйся и все номера деталей выпускай сверх всяких норм. Объявляй соревнование. Все мобилизуй: и технологию, и опыт свой, свой дух большевика». Никогда, кажись, такого боевого волнения не испытывал. И вот сейчас удивляюсь: как будто другим я человеком стал – и сильнее, и моложе, и умнее. Стали мы давать сначала полторы нормы, потом две, три, а сейчас, как видите, и до пяти достигаем. Конечное дело, это – не предел. Но работа наша трудоемкая: много тонкой обработки, много мелких процессов.
И вот мой сынок Володя, политрук, посылает мне с фронта письмо. «Горжусь, – говорит, – тобой, папаша. Продукция твоя чудеса невиданные делает. Обнимаю тебя, – говорит, – как боевого друга и вызываю тебя на соревнование». Володька-то, а! На соревнование! Событие это было большое для всего завода. Командование благодарность заводу прислало. И вдруг, в печати – приказ Михаила Ивановича Калинина: награждение уральцев орденами и меня тоже, старика. Тут я – телеграмму Володьке: «Принимаю твой вызов, до конца войны норму буду увеличивать и подготовлю десятки высоких мастеров».
А тут новое событие: выбирают меня везти на фронт бойцам подарки от нашего города.
Прибыли мы на фронт. До чего ужасные разрушения я увидел! Не села, не деревни, не города, а сплошные развалины да пепелища. Одни печки с трубами торчат, а на черных пожарищах бабы да детишки уголь и пепел расковыривают. Самому хотелось схватить оружие и ненасытно стрелять этих кромешных дьяволов-фашистов.
Прибыли мы на боевую линию. Ребята бравые, веселые, на зависть. Незаметные землянки дымком дышат. Бойцы бросились к нам толпой, как к родным. Впереди командир, русачок такой крепенький, молодой, румяный, с хорошими такими, очень белыми зубами. Рядом с ним – комиссар, высокий богатырь, очень радостный, словно ждал, что мы ему привезли какое-то счастье.
Обнялись мы с командиром, с комиссаром, поцеловались троекратно, а от бойцов отбою не было – целоваться устали. А это, надо сказать вам, была одна гвардейская часть – вся из уральцев, очень героическая, большими подвигами прославилась. Командир по фамилии Рудаков – потомственная горняцкая фамилия.
Повели нас в землянку, просторную, чистую. Сытно нас накормили, напоили чайком. Разговоры начались такие, что отвечать не успевали; похвалили нас за оружие и допытывались, какие у нас победы и достижения. А так как оружие-то, которое производит наш завод, очень на фронте любят и высоко ставят, – то я, конечно, первым делом обращаюсь к полковнику Рудакову.
– Товарищ, – говорю, – полковник, дорогой Иван Семеныч, очень, – говорю, – я интересуюсь посмотреть, в какие руки попала моя боевая продукция, какое имеет обхождение она здесь и как вы ею, этой моей продукцией, фашистов угощаете…
– Как же, – говорит, – как же! Эту замечательную вашу продукцию бойцы очень нежно любят.
В этот же день привелось мне своей продукцией полюбоваться.
Дал мне полковник Рудаков бинокль.
– Глядите, – говорит, – Никифор Петрович, вон туда, в лощинку, направо, к другой деревне. Там врагов до черта… с танками прут… Замечайте, что будет…
Ну, ребята, скажу вам по совести: не думал, не гадал увидеть такую незабываемую картину. И продукция отличная, и руки замечательные – не руки, а золото. Такая музыка загремела, такой оркестр, что душа замерла. Но виду не показываю, бинокль от глаз не отвожу. И вижу: там, где были фашисты с танками, – дым, пыль, взрывы, пламя… И только отдельные фигурки ползут и разбегаются. Танки застопорили. И сразу – тишина, в ушах звенит… Вдруг наши грянули «ура», да так погнали гадючьих детей, что мне, старому партизану, до дрожи обидно стало, почему я не с бойцами, почему не в их рядах.
Отнял я от глаз бинокль и гляжу на товарища Рудакова. А он как ни в чем не бывало говорит:
– Спасибо, – говорит, – вам, Никифор Петрович, за ваши пушки. Горжусь нашими земляками-уральцами: и дерутся здорово и работают, как бойцы. Верю, что вы еще крепче поднажмете. Наш общий военный план мы на фронте и в тылу должны выполнить согласно, четко, ритмично. Будем соревноваться. Так и передайте братьям-уральцам.
Обнял я его и поклялся ему:
– Товарищ Рудаков, родной! Не подкачаем! Вдвойне, втройне перевыполним!
Тут вижу, начали пленных врагов пригонять – группами и цепочками.
Не стерпел я – ненависть душу замутила. Прошу:
– Дайте мне, Иван Семеныч, парочку слов им сказать.
Подвели ко мне одного офицерика. На ногах какая-то чертовщина из соломы, не то снопы, не то корзины. Скрючился фашист, дрожит.
Говорю переводчику:
– Задайте этому мозгляку вопрос мой: зачем он на нашу землю вломился и чего хотел здесь получить? И прямо скажи ему: спрашивает, мол, хозяин русской земли, потомственный рабочий.
Переводчик сказал ему мои слова по-немецки, а у вражины рожа обмороженная вся перекосилась, в глазах – ужас. Бормочет что-то и трясется.
– Не сам, – говорит, – пошел, а Гитлер приказал. Я, – говорит, – солдат и обязан повиноваться без рассуждений.
– Сукин, – говорю, – ты сын! Что тебе невинные люди сделали? Кто есть твой отец?
Взглянул он на меня, как шкодливый пес, виновато бормочет:
– Фюрер распоряжается всеми.
– Ты, – говорю, – со своим бандитом-фюрером до Урала хотел добраться, так вот я – уральский рабочий. И то, что вы, разбойники, испытали сегодня от наших снарядов, это мы, уральские рабочие, вам приготовили. И в тысячу раз больше приготовим… Чего дрожишь и корчишься, аль холодно? Ну, Красная Армия так вас «согреет», что небу будет жарко… – плюнул я и ушел.
Столкнулся с нашим часовым и говорю ему:
– Фашист этот… даже на Урал наш рот разевал. А уральцы наши смертоносной продукцией накормили его. Правда, брат, здорово накормили?
– Точно, папаша! Накормили их, чертей, досыта. Спасибо вам на такой горячей пище, только гоните ее раз за разом побогаче…
Вот, товарищи, какие дела! Одна у нас с вами главная забота: гнать и гнать на фронт нашу продукцию. Нажимать как можно сильнее и крепче. Ведь мы, друзья мои, не только трудимся, но и по-настоящему бьемся на фронте. Сам своими глазами увидал, душой почувствовал и пережил. Поэтому всей рабочей нашей армией вместе с бойцами – в решительное наступление! Бить врага наверняка!
Михаил Брагин
Честь шофера
В глухую зимнюю ночь 1941 года пять автомашин мчалось по улицам Москвы. Улицы были пусты. Над великим городом царила тишина. Но в тишине напряженно и скрытно от врага страна готовила силы для отпора врагу.
Днем и ночью на полях Подмосковья шла титаническая борьба Красной Армии с гитлеровскими полчищами. Днем и ночью в метель и снеговые заносы по дорогам Подмосковья, обгоняя сотни других автомашин, набирая скорость, точно сцепленные одним тросом, проносились по фронтовым дорогам пять грузовиков отделения старшего сержанта Лобова. На исходе третьих суток, когда опустели железнодорожные пути и станции выгрузки, командир сказал шоферам:
– Славно поработали, ребята. Задание командования трижды перевыполнено.
Усталые, но довольные успехом, шоферы приехали в расположение своего батальона.
Батальон в строю стоял на дворе казармы. Комиссар подразделения политрук Булыгин приказал приехавшим шоферам выйти из машин. Запыленные, с почерневшими от пыли и копоти лицами, они были удивлены, узнав, что батальон выстроен в их честь. Комиссар открыл митинг.
– Товарищи, – сказал он, – осуществление приказа Наркома Обороны во многом зависит от того, насколько быстро и в полной сохранности будут доставлены на фронт военный груз и продовольствие. Пусть их работа, – комиссар показал на шоферов отделения Лобова, – послужит примером для всего нашего полка.
* * *
С каждым рейсом труднее и ответственнее становилась работа. Все дальше от Москвы на запад отбрасывала Красная Армия озлобленную гитлеровскую армию, и шоферы по спидометрам видели, как удлиняется путь снабжения наших войск, ухудшаются пути, изуродованные отходящей немецкой бандой.
Дороги и обочины были минированы, изрыты воронками снарядов, забиты танками и орудиями, брошенными отходившим врагом. Отделение Лобова подвозило боевые грузы непосредственно к линии фронта. Невдалеке шло сражение, бомбила авиация, но рядом с нашими танками и орудиями упорно и бесстрашно шоферы вели свои машины. Они укрывали их ветвями от налетов, а когда однажды вспыхнули ящики бутылок с горючей жидкостью, шоферы растащили ящики, шинелями сбили пламя и, рискуя жизнью, предотвратили взрыв.
В прифронтовой полосе они чаще всего двигались ночью, по неезженным путям, без света; иногда ощупью находили укатанные дороги. Они возили снаряды, зная, что без них молчат орудия, а на паровозе, как выразился шофер Мальчиков, в лес не заедешь. Они возили для раненых консервированную кровь и сберегали ее от порчи. Они возили сено и литературу, сухари и патроны. Самые новые образцы вооружения прямо из цехов заводов попадали к бойцам на машинах отделения Лобова.
И в этих условиях отделение дало большую экономию горюче-смазочных материалов, перекрывая в то же время нормы суточного пробега.
Внешне, кажется, ничего нового они не придумали, а в действительности они стали подлинными боевыми стахановцами военного времени, новаторами в эксплуатации автомашин.
* * *
Победа их начала складываться из мелочей. Они повели борьбу за экономию бензина. Над ними вначале кое-кто из шоферов даже подтрунивал: «Вы только с меркой ходите…» Но они упорно продолжали «ходить с меркой», они избегали простоев, добивались полной загрузки машин при возвращении с фронта, а в тех случаях, когда груза не было, одна машина буксировала другую. Шоферы бережно заправляли машины, шли под уклон с выключенным мотором, преодолевали выбоины, препятствия, максимально используя инерцию.
Так, сберегая каплю по капле, шофер Дьяков сэкономил за 15 дней 104 килограмма бензина и обещал при полном пробеге машины сэкономить в месяц 200 килограммов. Простая арифметика показывает, что сотни тысяч наших шоферов, борясь за капли бензина, сохранят в год сотни тысяч тони. И эта борьба за капли бензина станет делом громадной государственной важности.
* * *
Одновременно шла борьба за увеличение суточного пробега. Перед рейсом тщательно изучался маршрут, составлялся расчет пути. Головным в колонне шел Лобов и добивался максимальной быстроты. Замыкающим шел шофер кандидат ВКП(б) Адиянов, исполнявший обязанности комиссара колонны, готовый немедленно прийти на помощь каждому в случае вынужденной остановки. Шоферы набирали скорость на протяжении всего пути, боролись на километре за метры.
Мелочью кажется прокол шины в пути, но шофер в одиночку долго меняет камеру, задерживая всю колонну. В отделении Лобова к неисправной машине немедленно сходятся все шоферы. И через несколько минут все отделение снова в пути.
Прибыв на станцию, они сами становятся организаторами погрузки, сводят к минимуму простой.
Все это доступно каждому шоферу. Сотни тысяч шоферов, работая по-стахановски, борясь за метры и минуты, дадут новые миллионы тонно-километров, необходимых для армии, для всей страны.
Отделение Лобова ведет борьбу за постоянную боеготовность машин, за ремонт на ходу, в пути. Порванную в пути камеру они не откладывают. Ее ремонтируют во время рейса в кабине помощники шофера Макеевин или Халоша, и уже на ближайшей стоянке в резерв командира отделения возвращается исправное запасное колесо. Профилактический осмотр и ремонт производятся во время погрузок и разгрузок. Крупный ремонт – в тех случаях, когда обстановка на фронте вынуждает к ожиданию.
Принципом своей стахановской работы они сделали ремонт на ходу, и потому удивленный диспетчер, спрашивая у Лобова при возвращении в парк, сколько дней потребуется на ремонт, получал неизменно ответ: «Все машины исправны и готовы немедленно в новый рейс».
Под Адрианополем взрывом немецкой бомбы тяжело повредило машину шофера Мальчикова. Казалось, отремонтировать ее не было возможности. Не хватало запасных частей, не было приспособлений для ремонта, стояли лютые морозы. Но у шоферов была воля к преодолению трудностей, чувство шоферской чести; им казалось позорным тащить на буксире машину в свою часть. Машину отремонтировали. И снова к родному батальону одна за другой подкатили все машины отделения Лобова.
* * *
Наши шоферы выросли в годы первых пятилеток, в напряженном труде и борьбе с природой.
Командиру отделения старшему сержанту Сергею Лобову всего двадцать три года. Он рос в труде и учебе. Окончил школу ФЗУ. Работал на заводе и за хорошую работу был послан на курсы шоферов. В первые дни Отечественной войны вместе со своей частью Лобов ушел на фронт.
Иван Адиянов, колхозник Саратовской области, стал заправщиком первого трактора, который появился в деревне в 1933 году. О нем писали в районной газете и за ударный труд послали учиться на курсы шоферов. И он, как и Лобов, завершил техническую учебу в Красной Армии, первоклассным шофером вернулся в колхоз и по зову страны в первый день мобилизации ушел на фронт.
Мальчиков и Дьяков – уже бывалые шоферы. Условия труда забрасывали их в Казахстан и Монголию. В армии один из них служил на персидской границе, другой – на границе с Финляндией.
Самый молодой в отделении, комсомолец Иван Полигалов, окончив ФЗУ, потянулся к машине; он успел до войны исколесить Урал и Сибирь, работая на лесозаготовках.
Сила и знание, русская сметка и упорство, помноженные на чувство взаимной выручки, боевой дружбы, – вот закон бойцов отделения Лобова. Все вместе берутся они за любую трудную работу, быстро и точно выполняют ее. По внешности они удивительно похожи: сильные, кряжистые, мужественные и ловкие.
– Дружные в работе, дружные в быту, четкие в строю, а сядут обедать – ну точно одна семья! – с любовью говорит о них комиссар полка Парасюк.
Много сил и командирского чутья проявил старший сержант Лобов, сплачивая свое отделение. Отличный шофер, он вначале, как сам говорит, «попал в беду». За красивый почерк его сделали писарем в штабе. Немало просьб было написано Лобовым, пока ему не разрешили уйти в автоотряд, к любимым машинам. Получив отделение, он просил только об одном; чтобы его людей не откомандировывали, машины не обезличивали. И начав свою работу с воспитания людей, продумав, как рационально использовать время, хорошо подготовив машины и выжав из них все, что можно, Лобов добился результатов, за которые правительство наградило его орденом «Знак Почета».
Пример работы отделения Лобова широко распространился в подразделениях батальона и полка.
В своем обращении к авточастям Красной Армии полк призывает бороться за то, чтобы 98-100 процентов всех машин были всегда в боевой готовности, как винтовка пехотинца. Полк призывает бороться за каждый километр пути, за каждую каплю бензина.
Когда задушевно побеседуешь с бойцами отделения Лобова, и они, скромные в начале разговора, даже застенчивые, разговорятся, ясно чувствуешь, как за простыми их словами кроются большие для страны нашей, для всего государства дела.
– У нас один бензиновый бак на всех – запас горючего СССР, и каждый из нас и все мы за его расход отвечаем, – говорит большевик Адиянов.
– Мы видим, кого везем и что везем. Чем медленнее будет подвоз, тем медленнее наступать будут наши части, тем дольше будут топтать наши земли враги, – говорит шофер Мальчиков. – Мы видели своими глазами, что фашисты творят с нашими людьми, и нельзя нам медленно ехать. Ненависть к врагам гонит нас вперед!
