Текст книги "Экватор"

Автор книги: Мигел Соуза Тавареш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

XIV

Город зажил более активной жизнью. Во-первых, все начали обсуждать то, что произошло в территориальном суде. С той или иной степенью достоверности, иногда граничащей с чистой фантазией, люди рассказывали, как губернатор, превратившийся в адвоката, защищал двух негров, бежавших с плантаций. Потом повсюду появились плакаты, которые губернатор заказал и напечатал в рекордные сроки, распорядившись повесить в разных стратегических точках города. Плакаты извещали о неожиданной новости – приезде Наследного принца и министра заморских территорий, а также обращались к жителям с просьбой «обеспечить достойный прием гостей на уровне, соответствующем важности этого исторического события». И, наконец, не успели еще затихнуть уличные разговоры вокруг этой чрезвычайной новости, как на следующий день на смену ей пришла другая, начавшая уверенно оспаривать первенство по части внимания со стороны жителей. Дело в том, что с утра стало известно, что в суде доктор Анселму де Соуза Тейшейра удивил всех и вся, помиловав двоих беглецов с Риу д’Оуру и распорядившись, чтобы они были возвращены на вырубки. При этом был особо оговорен запрет на продление их контрактов или на какое-либо другое наказание, поскольку судом так и не было доказано ни то, что их побег был мотивирован оправдывающими их обстоятельствами, ни обратное.

Некоторые из тех, кто клялись, что самолично присутствовали на том заседании, объясняли столь беспрецедентный приговор блестящим выступлением губернатора. Другие полагали, что он каким-то образом запугал судью, и это сработало. Третьи, в свою очередь, связывали неожиданную благосклонность доктора Анселму с новостью о приезде Наследного принца: либо судья таким образом демонстрирует общее великодушие властей, желая урвать себе частицу всенародного успеха у предстоящего визита, либо он убежден, что такое событие стало возможным только благодаря исключительному влиянию губернатора в правительстве и при дворе. Идя вслед за решением доктора Анселму, общественное мнение города также разделилось и в том, как теперь относиться к губернатору. Часть людей считала, что он превысил полномочия и полностью отошел от принципа независимости в исполнении своих обязанностей губернатора, что, кстати, многосторонне подтверждается и произошедшим в суде, и его слишком близкими отношениями с английским консулом и его супругой. Другая часть полагала, что, наоборот, губернатор строго выполняет привезенные из Лиссабона инструкции правительства и короля, отражающие последние изменения в традиционной политике, которые сама колония пока не способна ни осмыслить, ни разделить. В целом же, можно было сказать, что последнее заключение имело сторонников и союзников в городе и в других населенных пунктах; его разделяли некоторые коммерсанты, служащие, офицерский состав армии и полиции. Против него выступали португальцы, живущие и работающие на вырубках.

Находясь в стороне от всего этого – от этой болтовни в городе, эпицентром которой был он сам, – губернатор на несколько дней полностью исчез из поля зрения островной публики. Следующим после суда утром он отправился в типографию «Идеал», единственную в городе. Там он отредактировал текст и оговорил размеры и графику плакатов, которые попросил срочно напечатать, отложив в сторону все остальные дела. Будучи не в состоянии объяснить самому себе, для чего нужна такая спешка, Луиш-Бернарду, тем не менее, хотел первым сообщить о визите принца, чтобы никто другой не сделал этого раньше него. И он не успокоился, пока ни увидел плакаты напечатанными и пока ему ни сообщили, что все они развешаны по главным точкам города, которые он предварительно сам и перечислил. После этого он зашел к себе в кабинет в секретариате правительства, чтобы проверить, не пришла ли обещанная депеша с подробной программой визита. Однако кроме выписываемых им газет в пришедшей почте было лишь письмо от Жуана, короткое послание, пришедшее сегодня с лиссабонским пароходом и отправленное за десять ней до этого:

«Здесь говорят, что Айреш собирается в начале лета посетить африканские колонии, в том числе Сан-Томе, и что он пригласил принца поехать вместе с ним. Пишу в спешке, чтобы тебе побыстрее стало известно об этих слухах. Если они окажутся правдой, будь готов извлечь выгоду из того, что мне кажется отличной возможностью для тебя четко заявить свою позицию по внутренним и внешним вопросам, то есть, по тому, как обстоят дела там, у тебя, и здесь. В Século недавно вышла статья о том, что, мол, есть на Сан-Томе один губернатор, который „спит на ходу, то ли потому, что ему все безразлично, то ли от песнопений какой-нибудь местной русалки, и никак не может выбрать между старой и новой политикой, утихомирить злобных англичан и завоевать авторитет португальских поселенцев“. По-моему, все это весьма дурно пахнет. Так что, как друг прошу тебя: будь осторожен. Желаю, чтобы объявленный визит, когда он подтвердится, застал тебя с ясной головой, бурлящей новыми идеями, иначе говоря, – таким, каким я всегда тебя знал. Передай Энн и Дэвиду, что скучаю по ним. И прошу тебя: избегай слишком близких отношений.

В твоих условиях это может обернуться ужасом и предательством. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Знаю, сказать – дело нехитрое. Но я очень хочу, чтобы ты вернулся целым и невредимым. Крепко обнимаю, Жуан».

Поднявшись из-за стола после ужина, Луиш-Бернарду вдруг почувствовал головокружение. Как ни пытался, он не мог сфокусировать взгляд на одной точке, грудь покрылась холодными, стекающими вниз каплями пота. Он подумал, что пара рюмок коньяку, возможно, исправит ситуацию. Однако, когда Себаштьян принес коньяк и он, по обыкновению расположился на веранде, чтобы его выпить, крепкий алкоголь вместо того, чтобы согреть его изнутри, наоборот, вызвал у него озноб, по телу побежали мурашки, и его всего начало бить мелкой дрожью. В девять часов он уже отправился в постель, подумав, что хороший ночной сон избавит его от недомогания. Но в полночь он проснулся мокрым от пота, пижама была хоть выжимай, и страшно хотелось пить. В темноте он попытался нащупать стакан и кувшин с водой, которые всегда стояли на прикроватном столике. Он жадно выпил три стакана подряд и, обессилев, рухнул снова в постель, даже не пытаясь собраться с силами, чтобы снять с себя промокшую насквозь пижаму. Утром он не проснулся ни в свое обычное время, ни через час, и когда Себаштьян, наконец, решил заглянуть в спальню, то нашел его бредящим и пылающим от жара. Это был его первый приступ малярии.

Доктор Жил, городской врач-терапевт, лечивший от самых разных болезней, пришел к нему по вызову тем же утром и застал больного без сознания, с температурой 43 градуса. Он тут же сделал ему укол хинина, приказал полностью раздеть, намочил полотенце холодной водой и сделал ему компресс на лоб и на грудь. Через полчаса температура снизилась до сорока, Луиш-Бернарду выглядел поспокойнее, но продолжал оставаться без сознания. Иногда он открывал глаза, произносил бессвязные рваные фразы и потом снова погружался в некое подобие тяжелого сна. Оставив пациента на некоторое время, доктор Жил вновь пришел после обеда, чтобы проверить его состояние и сделать очередной укол хинина. Он посоветовал Себаштьяну измерять температуру каждый час, а когда она будет подниматься выше сорока, класть на лоб мокрое полотенце; если же Себаштьян увидит, что состояние больного ухудшается, пусть сразу же пошлет за ним:

– Пока ничего другого не сделаешь. Остается ждать, когда он начнет сам справляться с болезнью. Первый приступ обычно самый тяжелый.

Весь первый день Луиш-Бернарду был без сознания, не понимая ни где он, ни кто рядом. При помощи не отходившей ни на минуту Доротеи Себаштьян менял промокшие простыни, вытирал ему пот, мерил температуру, прикладывал ко лбу мокрое полотенце, заставлял сесть, чтобы выпить немного воды через тростниковую соломинку, которую он приказал срезать в саду. Доротея приставила к кровати стул и после этого уже больше не покидала комнату. Каждый раз, когда он стонал или пытался говорить, она старалась его успокоить, проводя рукой по лбу или лицу. Она ничего не говорила Себаштьяну, но по ней было видно, что она буквально ошеломлена тем состоянием полного упадка сил, в котором пребывал больной. После того, как днем снова пришел доктор, Себаштьян и Доротея решили, что установят дежурство и будут чередоваться, чтобы рядом с Луишем-Бернарду всегда кто-нибудь был. Доротея пробыла в комнате до двух часов ночи, после чего ее сменил Себаштьян, пробывший там до прихода доктора следующим утром. Доктор Жил заметил у пациента некоторые признаки улучшения, впрочем, определенными и необратимыми назвать их было еще нельзя. Температура по-прежнему колебалась вокруг сорока, хотя скачки выше этой отметки случались теперь реже. К полудню его удалось напоить фруктовым соком и накормить банановым пюре, первой едой за прошедшие полтора дня. Некоторое время спустя, находясь тогда в комнате вместе с Доротеей, больной начал понемногу возвращаться к жизни. Когда он застонал, она положила ему руку на лоб и стала тихонько напевать креольскую песню, которую помнила еще с детства от матери. Так та успокаивала ее, когда сама Доротея лежала больная. Луиш-Бернарду открыл глаза и стал пристально смотреть на нее, слушая ее пение. Потом он взял ее ладонь, покоившуюся у него на лбу, и положил себе на грудь, рядом с сердцем, накрыв ее своей рукой. После этого он снова закрыл глаза и опять вернулся в свой затонувший мир, в который был погружен все это время. Уже позже, пытаясь восстановить происходившее в те дни и не понимая до конца, сколько времени он так провел, первое что Луиш-Бернарду вынес из пребывания в небытии, был тот самый миг наедине с Доротеей. Тогда, он готов поклясться, если, конечно, виной тому не была расплывчатая дымка, закрывавшая его взор, что он видел, как по ее щекам тонкими ручейками стекали слезы. Это воспоминание вдохнуло жизнь в тот, казалось, затопивший все полумрак, и, начиная с этой самой точки во времени он уверенно стал восстанавливать в памяти и другие события. Он вспомнил, как несколько раз слышал в комнате голос Себаштьяна и кого-то еще, ему незнакомого, доктора, как ему потом объяснили. Он вспомнил голос Доротеи, которая что-то тихо пела каждый раз, когда он просыпался, ее руки у него на лбу и на теле, когда она вытирала его. Вытирала его?? Так что же было на самом деле? Он так и не осмеливался спросить, замечая лишь, что она все время опускает глаза, когда он на нее смотрит, будто охраняя его от какой-то, известной только ей тайны, боясь, что он заставит ее раскрыть эту тайну.

Ближе к вечеру следующего дня доктор сказал, что его вчерашние надежды оправдались: температура заметно спала и почти уже не повышалась до сорока, больной начал открывать глаза и все чаще находился в сознании.

– Похоже, что худшее позади и что больной должен справиться с этой напастью, – поделился доктор с Себаштьяном. – Хинин сработал. Но бдительность до тех пор, пока температура не спадет окончательно, терять нельзя.

В ту ночь, дежуря у постели больного, Себаштьян видел, как он несколько раз просыпался и, совершая над собой усилие, все время хотел что-то сказать и быть услышанным. Даже напрягая слух, услышать что-либо, что имело бы хоть какой-то смысл, было невозможно. В какой-то момент Себаштьяну показалось, что губернатор говорит по-английски, на том же языке, что и консул, мистер Джемисон. Иногда Луиш-Бернарду говорил тихо, иногда возбужденно, как будто отчаявшись из-за того, что не получал ответа или не мог понятно выразить свою мысль. Потом, после череды невнятных фраз, он мог на долгое время замолчать, когда было слышно лишь его дыхание, после чего вдруг четко произнести:

– Энн.

На третий день, утром, когда пришел врач, Луиш-Бернарду лежал уже почти без температуры, оставаясь еще довольно слабым и изможденным. Он проснулся, открыл глаза и посмотрел вокруг себя, судя по всему, понимая, где находится. Врач спросил:

– Как вы себя чувствуете?

Ничего не ответив, он лишь покачал головой. Доктор Жил сделал ему укол хинина, на который Луиш-Бернарду никак не отреагировал. И только после этого он, наконец заговорил, с трудом спросив уставшим голосом:

– Что это было?

– Приступ малярии. Очень сильный. Но сейчас вы вне опасности, если, конечно, будете в ближайшие дни вести себя разумно.

Луиш-Бернарду закрыл глаза и снова заснул. Несколько позже Себаштьян и Доротея впервые смогли его как следует накормить. По прошествии трех дней, проведенных практически без еды, он съел рисовый бульон с курицей и выпил стакан сока.

Через пару часов он снова проснулся, когда солнце уже начинало прятаться за морской горизонт, все еще пробиваясь через окно в комнату последними за день лучами. Прежде чем открыть глаза, он почувствовал на своем лице и на губах чью-то нежную руку, и попытался вспомнить, где он находится и почему. Луиш-Бернарду вспомнил разговор с врачом, хотя так и не сумел сопоставить его с конкретным периодом времени, вспомнил, что он заболел малярией и что у него была высокая температура, не понимая при этом, сколько дней все это длилось. Он вспомнил охватывавший его тело жар, ледяной пот, а также то, что, приходя в сознание, все время ощущал присутствие Себаштьяна и Доротеи, которая облегчала его состояние, прикладывая к телу прохладное полотенце. Вспомнив все это, он, наконец, медленно открыл глаза, возвращаясь к жизни.

– Доротея… – позвал он все еще слабым голосом.

– Тс-сс! Don’t talk now. It’s me.

Испугавшись, он повернулся и только тогда понял, что рука, нежно гладившая его по лицу, принадлежала не Доротее, а Энн, сидевшей на стуле рядом с его постелью. Инстинктивно он посмотрел по сторонам и убедился, что они одни. На комоде рядом с кроватью в подсвечниках горели всего две свечи, чье пламя отражалось на потолке причудливыми тенями.

– Что ты здесь делаешь?

– Меня позвал твой слуга, Себаштьян. Два дня назад мы узнали о твоей болезни, но я не могла осмелиться навестить тебя в одиночку. Вчера мы были здесь с Дэвидом и узнали, что ты пошел на поправку. Сегодня я собиралась прийти одна и постоять у двери только для того, чтобы понять, что тебе лучше, но Себаштьян через Висенте попросил тебя навестить.

– Но почему, что он такое удумал?

Энн улыбнулась. Она продолжала гладить его по лицу, одновременно удерживая его, чтобы он не поднимал голову.

– Он сказал, что ты сам меня позвал… этой ночью.

Луиш-Бернарду теперь уже окончательно проснулся и находился в полном сознании. Он не мог помнить всего, что с ним происходило, пока он боролся с болезнью, за исключением отдельных, рассыпанных по времени деталей, однако все то, что происходило до болезни, вдруг неожиданно четко предстало перед ним. Он вспомнил про суд, про телеграмму о прибытии Принца Бейранского и министра заморских территорий, вспомнил, что получил письмо от Жуана и что в тот вечер лег спать, почувствовав какую-то странную усталость и опустошение. Моментально его снова охватила тревога:

– Энн, никто не должен видеть, как ты сюда заходишь и выходишь!

– К счастью, никто и не видел. А если и увидят, то что в этом такого? Я пришла навестить больного друга. Кстати, я и Дэвиду скажу, что навещала тебя.

Луиш-Бернарду хотел что-то сказать в ответ и уже открыл было рот, но она не позволила, впившись в него своими губами в то время, как ее рука под простыней уже ощупывала его полуголое тело. Почувствовав его реакцию, не ослабляя поцелуй и не давая ему оторваться от подушки, буквально в какое-то мгновение она разделась и забралась в постель, прильнув к нему всей своей плотью. Луиш-Бернарду сделал слабую попытку отстраниться от нее:

– Нет, Энн, это какое-то безумие, только не здесь!

– Только здесь, мой дорогой: наверняка сюда никто не зайдет, пока я не ушла. Это одно из немногих мест, где мы в безопасности.

Луиш-Бернарду оставил все усилия и перестал сопротивляться. Он был слишком слаб для любой инициативы и позволил Энн делать с ним все, что она пожелает. И она сделала это, с той же страстью и горячностью, как и в прошлые их встречи, словно получая еще большее удовольствие от его бессилия и беззащитности. Она сидела верхом у него на бедрах, импульсивно подаваясь вперед навстречу его телу, и ее волшебная литая фигура дарила ему себя, словно поцелуй от самой жизни. Когда все закончилось, быстро и необычайно ярко, она спешно оделась, накрыла его, поправила чуть сбившуюся простыню и, усевшись на край кровати, пристально посмотрела на него.

– Мой дорогой бедняга! Либо я тебя разом вылечила, либо убила!

– Я думаю, точно убила, – прошептал он с улыбкой, которую она погасила своим прощальным поцелуем.

– Я должна идти, а то твои слуги начнут думать, почему это я так долго тебя навещаю. Притворись, что ты опять заснул. Завтра врач тебе еще не разрешит вставать с постели, так что я найду повод тебя проведать, где-нибудь после обеда.

Следующий день Луиш-Бернарду провел преимущественно на ногах. Он принял полноценную ванну, впервые за четыре дня, просмотрел почту и кое-что надиктовал секретарю, которого вызвал для этого специально снизу, из секретариата. К концу дня, когда секретариат уже закончил работу, он сказал всем, что устал, и отправился в спальню. Это было как раз тогда, когда он услышал, как только что приехавшая Энн спрашивала у Себаштьяна, можно ли его навестить. Он слушал ее шаги, поднимавшиеся к нему вверх по лестнице, с ощущением человека, который ждет, что вот-вот откроется окно, и из полумрака застывшего времени к нему в комнату войдет яркий и светлый новый день.

* * *

Малярия подобна черной вдове. Она атакует и поражает без предупреждения здоровых и сильных, напуская на них мрак, затмевающий дневной свет. Она приходит неожиданно, неизвестно откуда, зарождаясь в теле после всего лишь одного точного укуса комариной самки, делая своих жертв слабыми, беззащитными и безвольными. В большей части Африки и в тропиках малярия только сбивает с ног и ставит на колени заболевших ею, однако на Сан-Томе – и больше нигде в мире – она еще и убивает. Она поражает мозг, пожирая клетки, и спустя всего несколько дней без сыворотки, способной остановить этот зловещий процесс, человека, еще недавно здорового и крепкого, жизнь оставляет. Из рассказов Себаштьяна и доктора Жила Луиш-Бернарду понял, что был совсем рядом с той самой пограничной чертой, за которой уже нет возврата. Энн силой пробудила в нем резкую плотскую тягу к жизни, показав в большей степени звериный, нежели какой-то иной путь назад, и тело его откликнулось на ее призыв раньше, чем чувства. Однако только потом, когда он наконец встал на ноги и вышел из комнаты, где четыре долгих ночи играл в опасные игры с судьбой, он стал постепенно осознавать, насколько близок был к тому моменту, когда все могло закончиться. Только бережно листая тетрадку, где Доротея и Себаштьян с набожной аккуратностью каждый час записывали его температуру, все эти ночи и дни, Луиш-Бернарду в конце концов понял, насколько опасно балансировал на этой тонкой ниточке, разделяющей полный мрак и свет. Не защищенный ничем, все это время находился где-то не здесь, пока они ежечасно, ежеминутно заботились о нем, возвращая его назад – назад в тело Энн, к ароматам сада, шуму волн, к висящей над городом влаге, крикам детей у дверей школы, назад к жизни.

Когда он сел за стол своего кабинета в секретариате, то, несмотря на то, что давно накопившиеся дела требовали от него спешки и суеты, Луиш-Бернарду взялся за работу обстоятельно и неторопливо, со спокойным и ясным умом человека, осознавшего, наконец, разницу между действительно важным и второстепенным. Однако телеграммы почти что кричали в ожидании его и его решений. Одна из них была от заместителя попечителя острова Принсипи, чьи отношения с Жерману Валенте, по его сведениям, были не лучшими. Вероятно, поэтому он и решил обратиться напрямую к губернатору, через голову своего прямого начальника. «Напряженная и чреватая опасностью обстановка на острове требует приезда в ближайшее время Вашего Превосходительства для личной оценки состояния дел». Луиш-Бернарду сразу же ответил, попросив его либо срочно прибыть на Сан-Томе, либо, если его отсутствие на Принсипи нежелательно, подробнее изложить ситуацию и аргументировать необходимость приезда губернатора на остров. Он также добавил, что по понятным причинам в настоящее время работа по подготовке визита Наследного принца отнимает на Сан-Томе все его время. Вслед за этим губернатор отбил телеграмму молодому представителю правительства на острове Принсипи Антониу Виейре. В ней он сообщал, что до него дошли слухи о напряженной обстановке на вырубках и просил проинформировать о ситуации. В ответной депеше вице-губернатор на Принсипи пытался его успокоить, пояснив, что были отмечены несколько случаев неповиновения, но что порядок был сразу же восстановлен, и теперь он лично и ежедневно следит за положением дел. Совсем не успокоившись, Луиш-Бернарду заподозрил что-то неладное, отчитал своего подчиненного за то, что тот не рассказал обо всем раньше, и потребовал пояснить, о каких конкретно случаях неповиновения идет речь. Он также затребовал отчет о принятых мерах и напомнил, что в случае любого развития ситуации Виейра должен немедленно информировать обо всем губернатора. Для себя же, не сообщая ему об этом, Луиш-Бернарду решил, что как только наладит работу по подготовке к приему королевской делегации, он сразу же отправится на Принсипи.

Из Лиссабона в двух пришедших одна следом за другой телеграммах содержалось описание деталей визита. Его Высочество и господин министр прибудут на пакетботе «Африка», регулярным рейсом из метрополии. В то время, когда расходы королевской семьи были главным поводом для ожесточенных баталий с республиканской оппозицией, трехмесячный вояж наследника престола на борту обычного пассажирского судна, курсирующего между столицей и африканскими колониями, был, вне сомнения, политическим жестом, рассчитанным на определенный внутренний эффект. Кроме того, было также сокращено до минимума число членов делегации: принца в поездке сопровождали четыре человека, министра – три. Никогда прежде и еще нигде в мире Наследный принц не путешествовал столь скромным образом. Стоит также отметить, что это была первая поездка члена королевской фамилии в колонии за почти пятьсот лет португальской колониальной империи. Все было решено быстро и без излишних рассуждений. Принц и министр планировали прибыть на Сан-Томе двенадцатого-тринадцатого июля, то есть, чуть больше, чем через месяц. После Сан-Томе и Принсипи, которым выпадала честь стать первым местом остановки королевской делегации, она должна была проследовать в английские колонии Южной Африки, затем в Мозамбик и, уже на обратном пути, – в Анголу и Кабо-Верде. Архипелаг на экваторе примет гостей сначала на Сан-Томе, где они проведут два дня и две ночи, а потом на Принсипи, где они пробудут день и, соответственно, ночь. Как уточнялось в телеграмме министерства, первую ночь на Сан-Томе Его Высочество проведет в губернаторском дворце (где, кстати, нужно еще найти место, по крайней мере, для того, чтобы разместить его флигель-адъютанта и офицера по особым поручениям). Для второй же ночевки он планирует остановиться на плантациях Риу д’Оуру. Ее владелец граф Вале-Флор, чтобы принять гостей, специально прибудет на остров из Парижа на своей яхте. Губернатору также предстояло уладить кое-какие детали с тем, чтобы делегация посетила плантации Агва-Изе и Боа Энтрада, хозяйство сеньора Энрике Мендонсы, который также прибудет туда специально, чтобы встретить Дона Луиша-Филипе. Ну и на Принсипи принц и его свита желают посетить плантации Инфант Дон Энрике и Сунди. На последних также запланирована ночевка, поскольку на борту «Африки» сделать это будет невозможно.

Третья телеграмма пришла на следующий день, снабженная пометкой «конфиденциально». В ней речь шла о политической стороне вопроса.

«Министерство заморских территорий, секретариат Министра

Губернатору Сан-Томе и Принсипи и Сан-Жуан Батишта де Ажуда

Надеясь на своевременное получение телеграмм программой визита Члена королевской фамилии, ожидаю от Вашпревства полного понимания политической важности визита Его Королевского Высочества Наследного принца Бейранского, сопровождаемого мною в качестве министра ТОЧКА С. Томе будет первой в истории португальской колонией, удостоенной чести и ответственности принять у себя Члена королевской фамилии и Наследника престола ТОЧКА Вашпревство в курсе выбор определен первую очередь усилившейся кампанией англичан против нашей колонизации С. Томе, удвоенными обвинениями рабском труде ТОЧКА Это делает настоятельно необходимым успех визита, общественный и политический, его освещение прессе и отклики Англии ради разоблачения обвинений ТОЧКА Внимание деталям визита, активное участие населения и общественно-политическая атмосфера вокруг него будут определяющими успеха миссии, который в значительной степени вверяю руки Вашпревства ТОЧКА Пожалуйста, не колеблясь просите необходимое и предлагайте то, что считаете уместным для выполнения этого исторического поручения ТОЧКА Обеспечьте консула Англии всеми протокольными привилегиями дабы продемонстрировать, что мы не избегаем контакта с ним и нам нечего скрывать ТОЧКА Наследный принц и я выступлениях подтвердим соблюдение принципов суверенитета Португалии и верность заключенным договорам, будем открыты для доброжелательной критики, подтверждая права и принимая обязательства ТОЧКА Да хранит Бог Вашпревство, наилучшими пожеланиями, Министр Айреш де-Орнельяш-и-Вашконселуш».

Несмотря на заявленную министром готовность к содействию, на самом деле, Луиш-Бернарду так и не получил конкретного ответа из министерства на свой запрос о выделении дополнительных средств на подготовку праздничной церемонии и расходы, связанные с приемом делегации. Согласно смете, которую он направил в Лиссабон, расходы должны составить от 15 до 20 тысяч рейсов, хотя бюджет, которым он располагал, без учета других непредвиденных расходов, не превышал трех тысяч. Молчание столицы, размышлял про себя Луиш-Бернарду, очень характерно для его правительства. «Они, как всегда, хотят приготовить омлет без единого яйца и ждут, чтобы встречающие принца пребывали в полной эйфории. Только вот не желают слышать потом от оппозиции, что эта эйфория обошлась казне в весьма кругленькую сумму». Исходя из этого молчания, «африканский пикник Наследного принца Бейранского», как назвала его республиканская газета A Lucta, должен был каким-то таинственным образом финансировать сам себя. Именно это Луиш-Бернарду теперь и пытался осуществить: он разослал обращение, адресованное председателю городского собрания, коммерсантам из столицы и пригородов, управляющим плантаций, то есть, всем «живым силам» острова. Губернатор объявил о всеобщей кампании по сбору средств и привлечению помощи, не брезгуя при этом зачитыванием цитат из конфиденциальной телеграммы министра в качестве наглядной иллюстрации политической важности для Сан-Томе данного мероприятия. «Уважаемые господа, это ведь в ваших, а не чьих-то еще интересах сделать так, чтобы оно прошло с успехом!» – не уставал он повторять, дабы всех убедить. И убедил.

Вся следующая неделя прошла в постоянных собраниях и проверках, связанных с предстоящим визитом. Он встречался с епископом, с командующим военного гарнизона и с шефом полиции, с председателем городского собрания и управляющими трех вырубок, которые королевская делегация собиралась посетить (Риу-д’Оуру представлял секретарь губернатора), а также с владельцами торговых заведений города с тем, чтобы они взяли на себя праздничную иллюминацию соответствующих улиц и фасадов зданий. Секретаря по делам строительства он нацелил на то, чтобы тот, в случае необходимости, был готов потратить весь свой бюджет до конца текущего года на ремонт, покраску и придание обновленного облика городской пристани, общественным паркам и площадям и, хотя бы, фасадам главных государственных учреждений. «Не забывайте, – говорил он, обращаясь ко всем, – что следующего визита члена королевской фамилии на Сан-Томе и Принсипи нам, возможно, придется ждать еще пятьсот лет!»

Выздоровев и восстановившись после всякого рода враждебных нападок и интриг, подрывавших его работу, по сути, восстав из пепла и сбросив с себя уныние, в котором он пребывал последнее время, губернатор заражал своей гальванизирующей энергией всех и вся. С самого начала в предстоящем, столь неожиданном для него событии Луиш-Бернарду увидел возможность укрепить свой авторитет и способность контролировать ситуацию. Поэтому он ухватился за этот шанс обеими руками. С другой стороны, в визите Дона Луиша-Филипе и Айреша де-Орнельяша ему виделась и другая, более важная перспектива – прояснить раз и навсегда ситуацию, поговорить с министром и Наследным принцем со всей лояльностью, но одновременно и откровенностью, не скрывая ни своих сомнений, ни своих принципиальных расхождений со многими поселенцами. Он надеялся, что хотя бы в частном разговоре сможет довести до них суть своей личной дилеммы – поставленными на карту экономическими интересами, с одной стороны, и дипломатическими, с другой. И тогда одно из двух: либо ему удается доказать состоятельность своего политического выбора, либо он вынудит их освободить его от исполняемых обязанностей. В любом случае, он не намерен превращать этот шанс в банальный «африканский пикник», «имперский вояж» без смысла, содержания и последствий.

Посреди всей этой суматохи в один из дней на прием к нему пришел Дэвид, предупредив о своем приходе заранее, в соответствии с протоколом. Потом они втроем собрались у Луиша-Бернарду за ужином, мало, чем отличавшимся от прежних дружеских трапез. В честь его выздоровления Дэвид даже принес бутылку «Вдовы Клико», которую Луиш-Бернарду, предупрежденный врачом, к сожалению, не смог удостоить своим должным вниманием. На террасе они засиделись за разговорами почти до полуночи, в свободной доверительной атмосфере. Она давно стала для них привычной, с тех пор, как их соединили обстоятельства и они поняли, что взаимная дружба – это их личный способ сопротивления и форма взаимопомощи, от которых никто не собирается отказываться. Инициатива в беседе почти полностью принадлежала Дэвиду. Он говорил об Индии и даже, что случалось редко, о своей губернаторской работе в Ассаме. Луиш-Бернарду был очарован этими рассказами. Одновременно с этим его сильно удручала его собственная способность находиться здесь и слушать Дэвида, сидящего рядом с Энн. Он мог слушать, получать удовольствие от разговора с ним, своим другом, человеком его интересов и возраста, и при этом ощущать себя горящим в огне страстной любви к женщине, одной на них двоих, огне, который был способен жестоко развести их в противоположные стороны.