Текст книги "Экватор"

Автор книги: Мигел Соуза Тавареш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

 
Если рабами торгуют, о, белая моя из-за́ моря дивного,
Тогда я – невольник твой, в плену у взгляда любимого.
 

Или эти:

 
Тело мое тенью чёрною следует за твоим,
Сердцу же так хочется стать для двоих одним.
 

* * *

Однажды, ближе к вечеру, Луиш-Бернарду возвращался в город верхом, как обычно, в компании Висенте, который иногда помогал ему в качестве проводника и переводчика в общении с теми из местных, кто плохо говорил по-португальски, или же просто в качестве собеседника. Висенте довольно быстро научился понимать, когда хозяин был расположен к беседе, а когда не хотел говорить и предпочитал молчать, погруженный в свои мысли. Был как раз один из этих моментов, и Луиш-Бернарду ехал шагом в нескольких метрах впереди, рассеянно поглядывая на проплывавший мимо пейзаж. Они возвращались после посещения селения Носса Сеньора даж-Невеш, одного из самых дальних на острове. На этой неделе, в преддверии ожидаемых визитов на вырубки, он воспользовался имевшимся у него в распоряжении временем, чтобы посетить окружавшие город деревни, благо они, за исключением последней, находились поблизости. Помимо последнего селения, а также самого столичного города Сан-Томе, это были еще четыре деревушки – Триндаде, Мадалена, Санту-Амару и Гвадалупе. Все они располагались к востоку от города, в глубине острова, но, в среднем, в радиусе не более тридцати километров. Это были довольно тоскливые поселения, без каких-либо значимых государственных построек. Здесь жило совсем немного белых, которые занимались мелкой торговлей среди негров, выглядевших почти по-нищенски.

Проезжая мимо хижин, стоявших вдоль дороги, простых деревянных построек, покрытых пальмовыми ветками и кое-где замазанных затвердевшей на солнце грязью, Луиш-Бернарду обратил внимание на одну деталь, которая для Висенте осталась незамеченной. Губернатор остановил лошадь и стал смотреть на детей, которые плескались рядом с их хижиной в небольшом, стекавшем с гор ручье дождевой воды. Из самого жилища, через отверстие, сделанное в ветхой крыше, вверх поднимался дым, смешиваясь с густыми лесными запахами. Наружу вышла мать игравших детей, женщина неопределенного возраста в ярком длинном до пят одеянии красно-желтого цвета. Луиш-Бернарду поприветствовал ее, на что та ответила односложным и непонятным ему словом. Висенте поторопился заговорить с ней на креольском, сказав ей что-то, что заставило женщину обратить внимание на Луиша-Бернарду. Чуть испуганно, опустив голову в знак уважения, она продолжала произносить какие-то по-прежнему непонятные ему слова. Сам не очень понимая, чего он хотел, губернатор продолжал смотреть, теперь снова на детей, которые, в свою очередь, перестали играть и чего-то ждали. Решившись, наконец, Луиш-Бернарду сказал слуге, чтобы тот объяснил женщине, что он хочет посмотреть ее дом. Висенте сделал круглые глаза, но он настоял: «Скажи ей!» Услышав просьбу, женщина разразилась бесконечной тарабарщиной, объясняя что-то и показывая попеременно то на дом, то на ведущую из города дорогу.

– Доктор, она говорит, что…

– Я уже понял, что она говорит. Скажи ей, что я все равно хочу посмотреть на ее дом и что я дам ей за это несколько рейсов.

Луиш-Бернарду слез с лошади, отдав поводья Висенте, и вытащил из кармана горсть монет, протянув их женщине. Она посмотрела на деньги, какое-то время сомневаясь, но потом зажала их в кулаке и отошла от входа в жилище, приглашая зайти внутрь.

Жара и запахи внутри хижины были удушающими. Пахло горелой мукой, а еще сельвой и грязью. Все вокруг было в едином облаке дыма, поднимавшемся вверх от земляного пола, на котором располагался очаг со стоявшей на слабом огне глиняной кастрюлей. Дышать было почти невозможно, спертый воздух вызывал тошноту. Поначалу, после яркого света снаружи, Луиш-Бернарду почти ничего не увидел. Потом, когда его глаза немного привыкли к этому дымному полумраку, оглянувшись вокруг себя, он разглядел разбросанные по полу и валявшиеся на самодельном деревянном столе кухонную утварь и какие-то рабочие инструменты, большие глиняные чашки и жалкие соломенные лежаки, расстеленные прямо на полу. Он почувствовал, как волосы его пропитались потом, уже текшим вниз по спине, ноги неожиданно стали ватными, и ему с огромным трудом удалось сдержать подступившую тошноту. За какую-то долю секунды в его голове промелькнула мысль о том, что он наверняка подхватил лихорадку или, еще хуже, малярию. С мыслями о том, что все для него уже закончилось, Луиш-Бернарду, собрав последние силы, выскочил вон – к свету и свежему воздуху. Блаженство! Все стояли молча, глядя на него. Он, как мог, взял себя в руки и сел верхом на лошадь, которую Висенте продолжал держать под уздцы. Наспех попрощавшись с женщиной, он рысью поскакал вперед по дороге и лишь через сотню метров перешел на шаг, чтобы дождаться Висенте.

– Ты знаешь этих людей, Висенте?

– Да, хозяин.

– А где ее муж, на вырубках?

– Нет, хозяин. Он в городе, работает на почте. – Луиш-Бернарду снова замолчал.

Он думал о том, что сказал ему Висенте. Значит, глава этой семьи не какой-то наемный работник на плантации. Он черный, работающий в городе, на почте. То есть, это был дом сотрудника городской администрации. Нищета и безысходность, увиденные им, привели его в состояние шока. Никакой белый не смог бы выжить в подобных условиях. Только что губернатор видел своими собственными глазами то, о чем не упоминалось ни в одном из официальных докладов в Лиссабоне. От этой «миссии прогресса и развития, осуществляемой Португалией на Сан-Томе и Принсипи», его чуть было взаправду не вырвало. На этот счет, конечно, существовали и контраргументы, как тот, что он слышал от кого-то за столом на недавнем балу: «Дайте негру дом белого человека, со стенами из каменной кладки, с туалетом и прочее – и он в один миг превратит его в развалившуюся лачугу». Правда и то, что на островах нет голода, что с успехом доказывают стройные тела и здоровые лица, которые он наблюдал вдоль дорог и в встречавшихся по пути деревнях. Голода не было, потому что сама природа этого не позволяла. Так называемое хлебное дерево[37]37
  Дерево семейства тутовых (Artocarpus), достигающее в высоту двух десятков метров и более, внешне напоминающее дуб. В разных состояниях зрелости высококалорийные плоды дерева используются и как овощи, и как фрукты; их мякоть жарят, подобно картофелю, и делают из нее нечто вроде теста для оладий или блинов.


[Закрыть], которое барон Агва-Изе, среди прочего, культивировал на островах, растет здесь само по себе круглый год, давая в изобилии плоды, которые здесь используют как хлеб. Остальные фрукты также доступны на расстоянии вытянутой руки, начиная с семи великолепных сортов бананов, растущих здесь. Сам Луиш-Бернарду предпочитал «золотые» и «яблочные» бананы со вкусом, вполне соответствующим их названиям. Рыбы тут также имеется столько, что, как он сам видел не раз около пристани, надо просто забросить сеть и потом лишь тащить ее, полную и рыбы, и креветок, намочив при этом только ноги. Изобилие такое, что местные жители даже позволяют себе не есть лангустов, настаивая, что те, дескать, обладают злыми чарами; в местечке Сан-Жуан де-Анголареш, что к югу от столицы острова, вечерами, при полной луне женщины просто ходят по пляжу и набирают себе полные деревянные ведра огромных кальмаров, а полудикие свиньи, в свою очередь, бывает, выходят туда из леса, и ни у кого не возникает желания их одомашнить. Для тех, кто любит охоту, Сан-Томе – настоящий рай с горлицами, дроздами и другой птицей, употребляемой человеком в пищу. В конце концов, есть маниока[38]38
  Быстрорастущий кустарник, имеющий богатые крахмалом (до 40 процентов) корнеплоды, употребляемые в пищу в сушеном и измельченном виде в качестве крупы для приготовления каш и муки для изготовления хлеба, лепешек и проч.


[Закрыть], которая здесь, как и повсюду в Африке, является для негров излюбленным, одним из главных продуктов питания. На Сан-Томе умереть с голоду было просто невозможно. Но почему же тогда, не зная засух, которые приводят к настоящим катастрофам в других регионах Африки, не будучи вынужденными постоянно перебираться с места на место в поисках еды, негры на Сан-Томе живут в столь недостойных условиях? Из-за лени и природных качеств, на чем настаивали белые, или же потому, что эти самые белые были недостаточно чутки к такому их положению – как мало кто осмеливается утверждать?

Сам Луиш-Бернарду, надо сказать, к исходу второй недели на острове находился в прекрасной физической форме и чувствовал себя удивительно здоровым. Тот полуобморок, в котором он оказался во время посещения негритянского жилища, не в счет. Нужно признать, что его продолжал ужасно тяготить местный климат, однако мало-помалу, он начинал к нему привыкать, и теперь ему приходилось менять всего две рубашки на дню. Хуже было по ночам, когда под обязательным накомарником жара ощущалась какой-то особенно интенсивной и неумолимой. Но, как и все европейцы в Африке, он учился спать понемногу, ложась около полуночи, после своего ритуала с музыкой и коньяком на веранде, что делало завершение его дня поистине грандиозным, и просыпаясь около пяти утра. Как раз в это время лучи света начинали пробиваться сквозь окно, и из сада доносились первые крики попугаев, свист сантомийской иволги «сан-никла́» или причудливые звуки «оссобо́» – изумрудной кукушки. Когда издаваемые ею возгласы походили на плач, это значило, что скоро будет дождь. Луиш-Бернарду больше всего любил это время. Дождь начинался неизменно к концу второй половины дня, обозначая конец работы, обещая свежий холодный напиток на террасе и прохладный душ в преддверии ужина. Он заставлял замолчать все звуки вокруг, заливал мощными струями удушающую духоту и поднимал вверх тонкие ароматы влажной земли, которые разбавляли собой ту гигантскую капсулу из паров хлорофилла, в которую были погружены острова и их обитатели. Тогда казалось, что небо вдруг взрывается, будучи более не в состоянии сдерживать себя, подобно моменту удовлетворения в теле женщины, который откладывается до последнего, но неизменно наступает. И тогда весь остров освобождался от нехватки воздуха, от многочасовой агонии, проведенной в поту, от долгого, безостановочного насилия. Во всем городе магазины затворяли двери и ставни, секретарь суда запирал здание на ключ, уполномоченный по делам здравоохранения, председатель муниципалитета и все его сотрудники сворачивали дела и шли по домам или задерживались по дороге в пивном ресторане Elite, слушая, как идет дождь, сидя за столиками и разговаривая. Тут же появлялся падре, идущий из ризницы на свою шестичасовую мессу в кафедральном соборе, где его уже ждала группа из самых набожных сеньор, которых он, восходя на алтарь, неизменно приветствовал фразой «Introibo ad altare Dei…», на что собравшиеся отвечали «Ad Deum qui laetificat juventutem meam!»[39]39
  «Подойду к жертвеннику Божию…»; «К Богу, веселящему юность мою» (лат.).


[Закрыть] – Хотя юность, к которой они взывали, была всего лишь умерщвленной тоской, заживо погребенной в этой жестокой ссылке, которая лишь в редкие моменты успокаивалась дождем. По земляным тропам, оказавшимися в один миг пропитанными водой, негры из города – работники почты и магазинов – возвращались домой, в примитивные хижины с соломенной крышей, стоящие у кромки леса. Они шли туда, где их всегда, изо дня в день ждала кипевшая на огне кастрюля и где стоял тяжелый, невыносимый смрад. А дальше, вверх по горе, на плантациях, здешние батраки, уже давно укрывшись в деревушке по домам и покончив с приготовленной трапезой, пели уходящему дню свои прощальные песни. И звучание их все больше сливалось с идущим снаружи дождем…

На веранде своего дворца, с джин-тоником в руке, отгоняя москитов веером из пальмовых листьев, новый губернатор Сан-Томе и Принсипи глядел перед собой, сквозь дождь, будто пытаясь разглядеть то, чего никто кроме него не видел.

* * *

– Скажите-ка нам, губернатор, какие именно инструкции вы привезли из Лиссабона? – Полковник Мариу Малтеж подошел к стулу, стоявшему по другую сторону стола, раскурил свою сигару и посмотрел прямо в глаза Луиша-Бернарду. Взгляд его был пугающим, как и сам полковник. Это был высокий, крепко сбитый мужчина 50–60 лет, быстрый в движениях, жилистый, с густой седой шевелюрой, огромными волосатыми руками и неприятными толстыми пальцами. Он воевал в Мозамбике, где участвовал в экспедициях Моузинью и, как говорили, даже в знаменитой битве при Шаймите, в результате которой был захвачен в плен вождь восставших аборигенов Гунгуньяна. Непосредственным начальником полковника в Мозамбике был Айреш де-Орнельяш, один из генералов Моузинью и теперешний министр по делам флота и заморских территорий, что, несомненно, придавало ему политической значимости, которую Луиш-Бернарду не мог не учитывать. Кроме этого, он также был управляющим, постоянно проживающим на Риу д’Оуру, самой крупной по размерам и количеству работников плантации на острове, целой армии в две тысячи триста душ. Тот факт, что именно полковник Малтеж «открыл боевые действия», как только подали кофе и бренди, переведя разговор сразу же на тему, которая их всех здесь собрала, свидетельствовал о том, что естественным лидером плантаторов острова является именно он.

Прежде, чем ответить, Луиш-Бернарду пододвинул к себе с середины стола подсвечник, чтобы тоже прикурить свою сигару и тем самым обозначить паузу. Ужин был, и вправду, замечательный: филе морской камбалы с креветками, свиная нога, приготовленная в печи с ананасом и рисом, банановое мороженое и кофе. Ко всему этому подавалось белое вино Colares и красное Bairrada из личных запасов губернатора, а также портвейн Quinta do Noval 1832 года, из дворцовых погребов. Выпустив дым сигары Hoyo de Monterrey, он с удовольствием оценил ее аромат, по-настоящему великолепный; сигара была чуть влажноватой, в самую меру, прекрасно тлела и легко тянулась. Посмотрев на ее горящий огонек, он, наконец, ответил, по-прежнему не поднимая глаз:

– Как я полагаю, полковник, вы знаете, что мои инструкции, и, собственно, мое назначение исходили от Его Величества короля и потом были подтверждены бывшим министром.

– А от нынешнего министра вы получили их подтверждение? – Малтеж являлся докой в подобных делах, но и Луиш-Бернарду тоже был не дурак. Только сейчас он поднял глаза вверх и посмотрел на полковника:

– Поскольку инструкции исходили непосредственно от короля, смена министра не должна была предполагать какого-либо подтверждения. Тем не менее, могу вам также сказать, что в Луанде я получил телеграмму о перестановке в министерстве от ответственного секретаря с его предписанием, – я полагаю, по приказу нового министра, – действовать в соответствии с инструкциями, полученными мной в Лиссабоне.

– Тогда, в конце концов, что же это за столь таинственные инструкции? – включился в разговор граф Соуза-Фару так, будто желал оправдать свое присутствие в этой компании.

– Никакой тайны в них нет, сеньор граф. Речь идет об обеспечении условий для того, чтобы Сан-Томе и Принсипи впредь оставались процветающей во имя всеобщего блага колонией и о том, чтобы развенчать, благодаря соответствующим фактам, те обвинения, которые, как вам известно, исходят от некоторых влиятельных кругов в Англии и касаются привлечения местной рабочей силы.

– И Его Величество король и министры думают, что эти обвинения имеют под собой основания? – полковник Малтеж вновь вернул себе положение лидера.

– Не думают и одновременно думают постоянно. Впрочем, сейчас вопрос не в этом. Важно то, что подумает английский консул, которого мы примем здесь через месяц. Что он увидит, к какому заключению придет и что напишет в своих отчетах для Англии – вот что будет важно…

– Важно для чего? – прервал губернатора с противоположного конца стола невысокий, с невыразительным лицом мужчина, управляющий плантаций Монте-Кафе.

Луиш-Бернарду повернулся на стуле, чтобы увидеть нового участника разговора. Это был один из пятнадцати управляющих плантаций, которых он включил в свой тщательно составленный список приглашенных на ужин. К этому перечню губернатор также присовокупил тех представителей администрации, которые имели к жизни этих хозяйств прямое или косвенное отношение. К числу последних принадлежали главный попечитель, вице-губернатор Принсипи, главный судья и главный прокурор. Луиш-Бернарду с удовольствием наблюдал за тем, как разговор приобретал всеобщий характер, даже учитывая то, что его тональность все больше походила на допрос, нежели на беседу.

– Возможно, что со временем, а также при наличии соответствующих усилий и инвестиций, Сан-Томе удастся, без особого ущерба, стать главным экспортером на рынке какао и заменить собой Британские острова. Однако сейчас, как известно, временная блокировка или бойкот этого рынка может вызвать хаос, а в некоторых случаях и полный крах тех хозяйств, в которых Ваши Превосходительства являются управляющими. Как раз это сейчас и стоит на кону, если у нас не получится убедить англичан в несостоятельности их обвинений.

– А именно? – буквально выстрелил вопросом полковник.

– А именно, – Луиш-Бернарду сделал почти театральную паузу, медленно оглядывая собравшихся вокруг стола, – если у нас не получится убедить их, что на Сан-Томе и Принсипи нет рабского труда.

Весь ужин Жерману Андре Валенте, главный попечитель избегал прямого взгляда Луиша-Бернарду, сидя на два места справа от него и успешно помалкивая все это время. Еще в день своего прибытия на остров Луиш-Бернарду заметил его неприветливый взгляд и то, что во время приветствия лицо его не выражало особого энтузиазма. На официальном приеме, случайно или намеренно, он все время находился в стороне да и сейчас, похоже, старался оставаться незамеченным, насколько это было возможно. Даже если бы он этого хотел, Луиш-Бернарду не смог бы избежать общения с ним: Жерману Валенте, согласно своим должностным обязанностям, должен был выявлять и документировать все, что связано с условиями работы на вырубках, проверять законность заключаемых трудовых договоров, отслеживать процесс доставки работников на остров и их отправку на родину, представляя при этом как их интересы, так и интересы их хозяев. Он отчитывался напрямую перед правительством в Лиссабоне, что могло привести к нежелательному пересечению его полномочий с губернаторскими. Никогда до сих пор губернатор и попечитель не расходились публично в своих оценках происходящего на плантациях. Однако, в установившейся после слов губернатора тишине, когда все, похоже, были заняты тем, что несколько отвлеченно разглядывали облако сигарного дыма, висевшее над столом, именно Жерману Валенте, подхватил приостановленный разговор:

– А что Ваше Превосходительство считает рабским трудом? – Луиш-Бернарду отметил про себя, что ему совсем не нравится тот вызов, который он услышал в вопросе. Поэтому ответ его был довольно резким:

– То, как я – а вместе со мной мировое сообщество и целый ряд международных соглашений – определяем рабский труд, вы, сеньор попечитель, можете найти в моих публикациях на эту тему. Впрочем, я уверен, вы и так это уже знаете. – Пусть и боковым зрением, губернатор все же удовлетворенно заметил, как тот мгновенно покраснел и напрягся, подтверждая тем самым, что пропустил ответный удар.

Луиш-Бернарду продолжил:

– Рабский труд для всего мира, включая, таким образом, и португальское правительство, означает то, что работник принуждается к труду против его воли.

– Тогда, мой дорогой, у нас на Сан-Томе нет рабского труда. – Это снова был граф де-Соуза-Фару, и губернатор оценил ту легкость, с которой графу удавалось ослабить накал страстей, когда атмосфера разговора становилась чересчур напряженной.

– На наши вырубки батраки, в противоположность тому, что происходит в некоторых английских или французских колониях, – полковник Малтеж слегка наклонился над столом, чтобы привлечь дополнительное внимание к своим словам, – не привозятся силой. Они все получают зарплату, минимум которой определен законом, как вы наверняка знаете; они работают строго по часам, имеют выходной в воскресенье, получают медобслуживание, а также жилье, предоставленное руководством плантаций. Вы считаете это рабским трудом?

– Давайте посмотрим, – Луиш-Бернарду продолжал говорить мягким тоном, будто не ощущал назревания конфликта. – Я не собираюсь вас в чем-либо обвинять. Я лишь передаю вам обвинения, способные причинить вам вред, которые вам предъявляют со стороны. Повторюсь, убеждать придется не меня, а господина Дэвида Джемисона, прибывающего сюда консула Англии на Сан-Томе и Принсипи.

Соуза-Фару встал из-за стола и начал ходить по залу, что с его стороны было еще одним способом снова разрядить обстановку. Граф ходил, рассуждая, и Луиш-Бернарду почувствовал, что может рассчитывать на союзника в его лице:

– Будет сложно убедить англичанина, если мы сначала не убедим вас…

– Чего вам не хватает, чтобы убедиться, губернатор? – на этот раз голос подал один из молчавших до сих пор управляющих.

– Вполне очевидно, что прежде мне надо будет увидеть все на месте, чтобы сформировать свое собственное мнение. Пока же соображений на этот счет у меня нет. Но, если, конечно же, при вашем согласии, о котором я здесь прошу, уже завтра начать мои поездки по вырубкам – по всем, без исключения, и на Сан-Томе, и на Принсипи, по малым и большим, бедным и богатым – то, думаю, через пару месяцев я буду в состоянии ответить на этот вопрос со всей серьезностью.

– То есть, значит, до этих пор все, что я вам тут рассказываю, не имеет для вас никакого значения? – не давал передохнуть полковник Малтеж.

– Нет, конечно же, ни в коем случае. Это значит, что и для себя самого, и для уважаемых сеньоров, и, прежде всего, для того, кто меня назначил, я не выглядел бы достаточно серьезным, если бы стал делать выводы, склоняться в ту или иную сторону, основываясь только на том, что прочитал или услышал. То, что, сеньор полковник, вы мне только что сказали, я зафиксирую как информацию, которая, несомненно, окажется для меня полезной, хотя и неполной.

– Неполной в чем?

– Например: вы сказали, сеньор полковник, что на вырубки батраки свободно, по своей собственной воле прибывают кораблями, что они получают законную зарплату, что их кормят, размещают, обслуживают…

– Именно так.

– … но вы не сказали, что они так же свободно могут покинуть их, когда захотят.

– Покинуть?

– Да. Уехать, перейти работать на другие вырубки, вернуться к себе на родину.

– Ну да, они могут уехать, – подключился попечитель Жерману Валенте. И Луиш-Бернарду обратился уже напрямую к нему:

– Тогда почему они не уезжают? Почему их каждый год здесь высаживается две-три тысячи, а в Анголу возвращается лишь пара десятков человек?

– Потому что они не хотят! – тон полковника был уже на грани объявления войны, по всем правилам. Луиш-Бернарду счел более разумным не заметить вызов. Он поднялся, дав понять, что ужин или, во всяком случае, политический диспут закончен.

– Ну что ж, если так, то проблем не будет. Дорогие сеньоры, я хотел бы поблагодарить вас всех за то, что пришли и, с вашего позволения, на выходе я раздам вам свой календарь посещения вырубок, с датами, которые, – если с вашей стороны не будет тому препятствий, а с моей обстоятельств непреодолимой силы, – меняться не будут. Прошу вашего прощения за спешку, с которой я намерен это сделать, но, вы понимаете, по вполне очевидным причинам, я хотел бы с этим закончить до приезда английского консула.

В ту же ночь, когда все уже ушли и после того, как он провел свои полчаса в созерцании на веранде, Луиш-Бернарду сел за письменный стол и написал короткую записку для Жуана:

«Дорогой друг.

Сегодня за ужином я принимал управляющих основных плантаций вместе с этой зловещей фигурой в лице главного попечителя. Война вот-вот начнется, и довольно велика вероятность того, что мне не удастся выйти из нее целым и невредимым. Как бы я хотел видеть тебя здесь, сегодня, и услышать твои советы!»