Текст книги "Экватор"

Автор книги: Мигел Соуза Тавареш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Сейчас Энн наблюдала за тем, как, сморившись чтением газеты, он время от времени клевал носом, напоминая притихшего дикого зверя. В ее взгляде сквозил огонек лукавства и собственничества, который трепетал внутри ее тела, подобно тому, как подрагивали на ветру листья ив, склонившихся над водами Брахмапутры.

Именно в этом оцепенении дрёмы, в которой находился он, и в состоянии пространных размышлений, которыми была охвачена она, и прозвучали слова их старшего дворецкого Йогхинда, возвестившего о неожиданном визите досточтимого Алистера Смита, просившего соизволения прервать воскресный отдых Их Превосходительств делом, требующим незамедлительного рассмотрения.

Мгновенно вскочив, Дэвид полностью пробудился, отбросил в сторону Times of India и почти крикнул Йогхинду:

– Так пусть он заходит, ну же!

– Ты хочешь, чтобы я вышла, дорогой? – спросила слегка напуганная Энн.

– Нет, не нужно. Наверняка, разговор не будет касаться государственных секретов.

Алистер Смит вошел, держа в руке свой головной убор, рассыпаясь в извинениях и протягивая губернатору влажную от пота руку. Дэвид пододвинул к нему стул и предложил сесть:

– Будьте добры, Алистер. Не желаете чаю, лимонада или чего-нибудь еще?

– Лимонада я бы выпил с удовольствием, сэр.

Энн сделала знак Йогхинду, который поспешил принести дополнительный стакан и тут же снова удалился, после соответствующего знака со стороны Дэвида.

– Что вас привело сюда в этот день, Алистер? И что это у вас такое таинственное в руке?

Алистер сделал глоток лимонада, будто набираясь храбрости. Он в задумчивости взглянул на кончики своих форменных ботинок, подумав, достаточно ли они начищены, чтобы в них можно было появиться в доме губернатора. Весь вид его напоминал облик мальчишки, который собирался просить прощения за совершенный им проступок.

– Дело, приведшее меня к вам, заключается как раз в содержимом того, с чем я сюда явился. – Он начал разматывать мешковину, а потом снимать газетную бумагу, в которую были завернуты драгоценные канделябры. Делал он все это довольно неуклюже, подрагивавшими пальцами, что лишь подстегивало нетерпение Дэвида и растущее беспокойство Энн. Наконец, он освободил содержимое мешка от бумаги и левой, а затем правой рукой вытащил оттуда по канделябру. Энн подавила вырвавшийся у нее возглас удивления.

– Вы узнаете это, сэр?

– Конечно, – ответила Энн, не дождавшись реакции Дэвида. – Это подсвечники из красного зала, подарок предыдущего раджи, когда губернатором был сэр Джон Перси! Где вы их нашли, мистер Смит?

Дэвид знаком показал Энн, чтобы она помолчала.

– В лавке одного еврея, который торгует древностями, серебром, золотом и драгоценными камнями. Некий Исаак Рашид, его в городе многие знают.

– Я хорошо знаю мистера Рашида и даже покупала у него кое-какие вещи. – Энн снова не смогла удержаться. – И как же у него оказались предметы, которые являются собственностью этого дворца и английской Короны?

– Энн, я прошу тебя! – Дэвид сильно побледнел: Это от возмущения, подумала она. – Пусть господин суперинтендант все объяснит, не надо его перебивать.

– Да, как раз первое, что я хотел вас спросить, сэр, не обратили ли вы внимание на пропажу этих подсвечников?

На этот раз, противореча своей недавней просьбе, Дэвид вопросительно взглянул на Энн.

– Нет… нет. Я, наверное, – начала она, – уже несколько дней не заходила в красный зал. А, если и заходила, то не обращала внимания. Да вы и поймите, мы ведь не ждем, чтобы у нас в доме что-то пропадало, если только какие-то вещи не забираются в чистку. Однако подождите. Йогхинд! Йогхинд, подойди-ка сюда!

– Да, мэм?

– Йогхинд, ты не обращал внимание на то, что из красного зала исчезли вот эти канделябры?

Слуга опустил глаза и, спустя секунду ответил:

– Обращал, мэм.

– Когда же?

– Позавчера.

– И ты ничего не сказал?

Йогхинд, вот уже четырнадцать лет верный, без единого упрека в свой адрес старший дворецкий губернаторского дворца, снова опустил глаза и замолчал. Энн смотрела на него, уже не веря в то, что происходит. Тут в разговор вступил Дэвид:

– Ну же, Йогхинд, объясни, почему ты не сказал ничего госпоже сразу, как только обнаружил пропажу?

– Сэр, я подумал, что, может, госпожа или господин губернатор по какой-нибудь причине отнесли их к оценщику или к реставратору.

– И тебе не пришло в голову, – Энн уже начинала терять терпение, – что их попросту украли, кто-то из прислуги или тот, кто незаметно для всех проник в дом?

– Нет, мэм, я проверил и убедился, что ничего подобного не случилось.

– Проверил? И как это? Скажи тогда, каким образом канделябры оказались в лавке торговца из еврейского квартала, судя по всему, будучи выставленными на продажу, не так ли, мистер Смит?

– Да, – ответил дознаватель, – на самом деле, их обнаружил там один англичанин, который зайдя в лавку, опознал их и сообщил обо всем в полицию.

– Ладно, Йогхинд, ты можешь идти. – По Дэвиду было видно, что он, наконец, решил взять дело в свои руки. – По тому, что я наблюдаю, Алистер, перед нами типичный уголовный случай, с той только разницей, что полиции приходится иметь дело с имуществом данного дворца. Я уверен, что наша служба правопорядка быстро раскроет эту тайну. Однако, учитывая специфику этого дела, я бы посоветовал вам быть максимально осторожным. Предлагаю, кроме нас двоих, больше никого не посвящать в это дело. И завтра, как только вам станет что-то известно, прошу вас тут же явиться ко мне в кабинет. Надеюсь, я ясно выразился?

– Да, сэр… только есть еще кое-что…

– Нет, Алистер. Завтра, в кабинете. И это касается только нас двоих. Вам понятно или нет?

Теперь уже и лицо, и жидкие волосы Алистера блестели от пота. Он продолжал держать в обеих руках по подсвечнику так, будто собирался забросить их подальше в реку и таким образом освободиться разом от всех свалившихся на него страданий. Он дважды сглотнул пересохшим горлом слюну и даже после того, как Дэвид рукой указал ему на выход, он все еще оставался на месте.

– А… как же подсвечники, сэр?

– А что – подсвечники?

– Они же доказательство преступления, сэр…

– Преступления? – Дэвид начал выходить из себя. – Вы же еще не знаете, было преступление или нет!

– Но они – доказательство происшедшего.

– Происшедшего? И что теперь?

– Теперь я должен их забрать с собой, сэр. И хранить их как вещественное доказательство до тех самых пор, пока не выяснятся факты и пока дело не будет закрыто.

В первый раз за все это время Дэвид почувствовал внутреннюю неприятную дрожь. Слово «дело» прозвучало в его мозгу, словно предупредительный выстрел. Он посмотрел Алистеру Смиту прямо в глаза: начиная с первого дня их знакомства, видя, как он работает, и даже не читая его личное дело, он понимал и был полностью убежден в том, что Алистер является человеком честным, исполнительным, верным блюстителем закона и всех связанных с его соблюдением формальностей. Беспрекословным в отношении к власти и лояльным к своему руководству. Эдакий образцовый полицейский, идеальный для беспокойного времени, которое уже случалось и которое может наступить в любой день.

– Давайте-ка подумаем, Алистер, – сказал Дэвид, вновь обретшим спокойствие голосом: – Подсвечники совершенно точно из дворца, в этом сомнений нет, не так ли?

– Нет, сэр. Никаких сомнений в том, что подсвечники отсюда. Их уже опознали четыре человека и еще несколько десятков людей могли бы это подтвердить, не колеблясь ни секунды.

– Тогда, если их принадлежность не обсуждается, значит, здесь им и место. Именно здесь вы должны их оставить, независимо от того, будут ли они потом, в случае необходимости, востребованы следствием для опознания или в качестве вещественного доказательства. Согласны?

В погрустневшем взгляде суперинтенданта промелькнула легкая тень сомнения. Затем, в полной тишине он протянул подсвечники Дэвиду, поклонился Энн и господину губернатору и попрощался.

– В таком случае, до завтра, сэр.

Дэвид смотрел, как тот удаляется, идя садом по направлению к выходу. Неожиданно ему в голову пришла мысль о том, что за прошедшие два с половиной года, что они знакомы, суперинтендант сильно постарел: плечи ссутулились, а шаг был уже не таким твердым, каким Дэвид наблюдал его раньше. Вздохнув, он передал подсвечники Энн и, положив ей руку на плечо, сказал:

– Ну, ладно, пойдем в дом. Какое неприятное событие!

* * *

В поведении и выражении лица суперинтенданта, когда следующим утром он вошел в кабинет губернатора, что-то неуловимым образом изменилось. Он был все тем же верным руководству чиновником, исполнительным в отношении старшего по должности, однако уже не выглядел тем вчерашним напуганным человеком, всецело поглощенным своими служебными обязанностями.

– Сэр, для начала я хотел бы попросить прощения за то, что вчера прибыл с этим делом к вам домой. Теперь я понимаю, что, как вы изволили выразиться, это касается только нас двоих.

– Ваши извинения приняты, Алистер. Не стоит больше об этом беспокоиться. Давайте-ка перейдем напрямую к сути вопроса. Что вы имеете мне сказать?

– Так, сэр, вы действительно не знаете, что я имею вам сказать?

– Нет, Алистер, я жду, когда вы мне это скажете. К каким выводам вы пришли?

Алистер Смит глубоко вздохнул. Дэвид Джемисон был ему искренне симпатичен и как человек, и как губернатор. Он восхищался тем, что он сделал в Ассаме, его личностью, качествами руководителя и государственного деятеля. Но теперь возникла эта ужасная вещь, и всю ночь он думал о том, как всего этого избежать, однако так и не придумал. Пространства для того, чтобы уйти в сторону от прямого разговора уже не оставалось. Он спрашивал сам себя, какой будет реакция губернатора, и искренне надеялся, что тот не станет еще больше обострять ситуацию.

– Сэр, можно предположить только две версии: либо кто-то украл эти подсвечники и отнес их на продажу мистеру Рашиду, либо они были ему проданы, и никто их не крал.

– И какая же из этих двух версий кажется вам наиболее вероятной, Алистер? – Дэвид закурил свою сигару и теперь с заметной беспечностью наблюдал, как ее дым поднимается вверх к лучу света, пробивающемуся сквозь окно.

– Это не версия, сэр, это утверждение: подсвечники не были украдены из дворца.

– Что же позволяет вам сделать столь уверенный вывод?

– Разные причины. И я мог бы разъяснить их вам, если это необходимо, сэр. Но самая главная из них в том, что никто бы не осмелился пойти на этот шаг, а Исаак Рашид, торговец, имеющий на рынке безупречную репутацию, в свою очередь, никогда бы не осмелился принять на комиссию краденые из дворца губернатора вещи, принадлежность которых ему хорошо известна.

– Значит ли сие, что они были ему проданы тем, кто имел на это соответствующие полномочия?

– Именно так, сэр.

– Тогда кем же? – Дэвид уже встал и стоял спиной к Алистеру перед окном, за которым виднелась центральная площадь Гоалпара. Не дрогнув, он услышал от него тот самый ответ, о котором уже догадался:

– Вами, сэр. – Дэвид развернулся на каблуках вокруг своей оси и взглянул на своего начальника полиции:

– И за сколько же я продал подсвечники мистеру Рашиду?

– За пятьсот тысяч фунтов, сэр. Сумму, которую вы проиграли во дворце раджи.

– Я вижу, вы хорошо информированы о моей частной жизни, Алистер.

– Это является частью моих обязанностей, сэр. Речь идет не о вашей частной жизни, а всего лишь о том, чем она способна скомпрометировать правительство штата и интересы Британии.

В голосе Алистера Смита слышалась легкая дрожь, кроме того, Дэвиду показалось, что взгляд его чуть затуманен и влажен. Сам же он ощущал себя погруженным в некую иррациональную мглу и медленно плывущим внутри какого-то ночного кошмара. «Передо мною безупречно честный человек», – подумал про себя Дэвид, однако мгла от этого не рассеялась. Ничто уже не могло рассеять ни ее, ни охватившее его чувство тошноты и отвращения.

– Алистер, я думаю, мне больше не стоит пытаться вводить вас в заблуждение. Как я и ожидал, вы профессионально справились с вашей работой. Мне лишь остается апеллировать к некоему чувству личной симпатии, которую вы, возможно, ко мне испытываете. Как вы понимаете, обнародование данного инцидента будет означать мой позор и конец карьеры. Могу ли я рассчитывать на вашу помощь и дружбу, дабы попытаться избежать этой катастрофы?

– Сэр, я всегда испытывал к вам абсолютное восхищение и был в высшей степени предан Вашему Превосходительству. Считаю, что ваш приезд в Индию стал лучшим событием, которое здесь могло когда-либо произойти. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, если только это не будет противоречить моей чести, долгу и не обернется несчастьем для нас обоих. Скажите, каких действий вы ждете от меня?

– Какими доказательствами о том, что подсвечники ему продал именно я, располагает Рашид?

– Квитанцией о продаже, за подписью Вашего Превосходительства.

– Несчастный! Конечно же, я об этом совсем забыл!.. Однако же, в ней написано и скреплено подписями нас обоих, что у меня есть месячный срок, чтобы выкупить эти подсвечники по цене продажи.

– Да, это так. Я прочитал все бумаги. Проблема в том, что он требует, чтобы подсвечники вернулись в лавку и были выставлены там на продажу в течение всего этого месяца, а также и по истечении данного срока, если Ваше Превосходительство их так и не выкупит. Таким образом, весь город будет знать, что у него продаются, совершенно законным образом, те самые подсвечники, которые раджа Гоалпара подарил английской Короне в знак своей верности Англии.

– В таком случае, Алистер, все, о чем я вас прошу, это добиться от него разрешения на то, чтобы подсвечники оставались во дворце, пока я буду стараться найти эти самые пятьсот тысяч фунтов.

– Сегодня утром я уже пробовал договориться об этом, перед самым приходом к вам. Я потратил битый час, чтобы убедить этого еврея, но он так и не уступил.

– Почему? Что ему стоит? Неужели он хочет уничтожить меня?

– Он говорит, что один англичанин обвинил его в том, что он взял на продажу вещь из дворца губернатора, и что его держат за обвиняемого в этом преступлении. Говорит, что на кону стоит его репутация честного торговца, и что единственный способ подтвердить ее состоит в том, чтобы показать, что обвинение необоснованно. Для этого-то ему и нужно забрать подсвечники – чтобы он мог выставить их у себя в лавке. Кроме этого, он также угрожает возбудить дело против полиции Гоалпара, которую обвиняет в воровстве, потому что она, с его слов, забрала у него то, что ему принадлежит, за что он заплатил пятьсот тысяч фунтов; в подтверждение заключенной сделки у него есть все бумаги, подтверждающие ее законность. Я прошу прощения за то, что мне приходится точно воспроизводить его слова, но он также угрожает тем, что обратится к журналистам с обвинениями полиции Гоалпара, которая обвиняет его в не совершенном им преступлении, делая это исключительно для того, чтобы выгородить настоящего преступника – Алистер Смит, смутившись, сделал паузу – которым, исходя из сказанного, должны быть вы, Ваше Превосходительство.

Дэвид почувствовал, как перед ним обрушился целый мир. В качестве последствий своего отчаянного поступка он предвидел все что угодно, только не то, что какой-то англичанин зайдет в лавку этого еврея, узнает подсвечники и заявит об этом в полицию. Но даже при таком раскладе нужно что-то делать, думал он. Его личная история, его Индия не могут кончиться вот так вот просто, из-за одной безумной ночи за карточным столом.

– Алистер! Но ведь можно же что-то сделать?! Разве он не должен быть готовым пойти на компромисс, дать мне время разобраться с ситуацией, найти необходимые деньги, чтобы покончить с этим кошмаром?

– Поверьте мне, сэр, я уже все это перепробовал. Если бы у меня были пятьсот тысяч фунтов, пусть бы даже они являлись всем, что я накопил за тридцать лет в Индии, и всем, причитающимся мне с уходом на пенсию, клянусь, я бы предложил их вам взаймы в эту же секунду. Для меня нет ничего более удручающего, чем видеть, как один из самых блестящих на моем веку губернаторов оказывается выбитым из седла простым негоциантом-евреем из лавки древностей.

– Но все же, какой срок он мне дает? В конце-то концов, он же должен дать мне какой-то срок?

– Двадцать четыре часа, сэр.

– Двадцать четыре часа?

– Да. Он хочет либо пятьсот тысяч, либо подсвечники к завтрашнему вечеру.

– А вы, Алистер, какой срок даете мне вы?

– Сожалею, сэр, поверьте мне, я глубоко сожалею, но ничего лучшего я предложить вам не могу. Если Ваше Превосходительство к завтрашнему утру не сможет отыскать пятьсот тысяч фунтов, до конца дня я буду вынужден прийти во дворец, забрать подсвечники и вручить их мистеру Рашиду. У меня просто нет другого варианта, иначе будут представлены бумаги, обвиняющие в краже саму полицию. И тогда вместо одного скандала случатся сразу два.

– А ваш доклад в Дели – когда вы его собираетесь отправить?

– Через два-три дня, сразу после.

Оба замолчали под тяжестью обрушившегося на них стыда. Все, что Англия символизировала собою в Индии и на что она всегда претендовала – доблесть, честность, служение долгу, – все рассыпалось здесь, в этой комнате, под ногами двух человек, ясно осознающих причастность каждого из них к этой драме, последствия которой безжалостно разведут их в разные стороны. Самый блистательный из губернаторов Ассама, самый многообещающий представитель кадрового состава Индийской гражданской администрации был побежден за карточным столом и оказался стоящим на коленях перед торговцем антиквариатом. Размеры этой катастрофы не поддавались никакому описанию.

Дэвид позволил себе просто рухнуть в кресло, находясь в полной прострации от случившегося. С большим трудом он изыскал оставшиеся силы, еле сдерживая себя, чтобы достойно завершить разговор.

– Алистер, благодарю вас за вашу тактичность и за все, что вы попытались сделать, дабы спасти мою шкуру. Через двадцать четыре часа я дам вам ответ и, если не случится чуда, предоставлю вам карт-бланш для того, чтобы вы поступали в соответствии с вашим представлением о долге. А сейчас, если вы не против, я бы хотел остаться один.

* * *

– Это невозможно, Дэвид! Ты проиграл пятьсот тысяч в доме раджи?

– Да, Энн. К сожалению, это правда.

– Кому ты проиграл?

– Это неважно. Какая разница? Проиграл и все.

– Кому ты их проиграл, Дэвид? – Энн кричала уже так громко, что Дэвид испугался, что их услышат слуги.

– Кому ты их проиграл, Дэвид? Скажи мне, я имею право знать имена тех, кто разрушил мою жизнь!

– Энн, это неважно. Твою жизнь разрушил я. И я единственный во всем виноват.

– Скажи мне, Дэвид, тебе придется это сделать. Я просто пойду и начну всех спрашивать.

– Не стоит, любовь моя. К сожалению, в ту проклятую ночь я проиграл всем – двум англичанам и трем индусам из Гоалпара. Всем. Это была ночь, когда мне никак не шла карта. Настоящий кошмар. Я начал отбиваться, хотел верить, что удача улыбнется и все изменится, что так продолжаться не может, что нельзя так проигрывать, партию за партией, что мне наконец-то повезет, и я хотя бы сокращу проигрыш и тогда уже смогу обсуждать условия выплаты. Но нет: кошмар повторялся с каждой новой игрой, как будто бы все это было заранее предопределено. И, когда я дошел до пятисот тысяч, раджа запретил нам играть дальше.

– Ах, он запретил? А он сколько у тебя выиграл?

– В тот вечер он не играл.

– Как это? Их Высочество не играл, наблюдал за твоим несчастьем и ограничился лишь тем, что сказал «баста!», когда понял, что всё, хватит?

– Нет, Энн. Он не играл, потому что не хотел. Такое бывало с каждым из нас.

– Ах ты, мой несчастный идиот! Такой блистательный в стольких вещах и такой наивный за карточным столом! Разве ты не понимаешь, что он играл все это время, даже, когда бывал в отъезде? Для него было неважно, проиграл он или выиграл пятьсот тысяч за ночь: его главной игрой были вы, ваша удача или ваше несчастье. И он организовал это тебе. Вот в какую игру играл он.

Дэвид смотрел на нее, остолбенев от ужаса. Ему никогда не приходило в голову что-либо подобное. Он никогда не думал, что из них двоих не он, а она обладает более глубоким и ясным умом.

– Знаешь, что ты сейчас сделаешь, Дэвид? Знаешь, что является единственным, что ты еще можешь сделать? – Энн поднялась и принялась ходить по их просторной спальне. – Ты потребуешь, чтобы раджа Гоалпара, почтеннейший Нарайан Сингх, Их Высочайшее Бесстрашное Высочество, подданный английской Короны и твой товарищ по охоте, по играм и не знаю, по чему там еще – чтобы к завтрашнему утру он компенсировал тебе твой карточный долг, который ты себе заполучил в подпольном казино, устроенном им собственноручно во дворце его почтеннейших предков. Именно это ты и сделаешь!

Возбужденная тирада Энн неожиданно сменилась долгим молчанием. Она ждала, что он ответит, а Дэвид взял длительную паузу, чтобы быть окончательно уверенным в том, что уже не вернется назад к тому единственному ответу, который должен был ей дать. Глубоко вздохнув, он ответил настолько тихо, что она не сразу поверила в то, что услышала.

– Нет, Энн. Это как раз то, чего я не сделаю никогда. Это из того же разряда, что приказать убить этого еврея – сукиного сына, который меня шантажирует, или уволить начальника полиции Алистера и попытаться замять начатое им расследование. Ничего такого я делать не буду.

– А почему, я могу узнать?

– Потому что это вопрос чести.

– Чести? – Энн сделала резкий жест рукой, будто бы бросив в пол какую-то тряпку. – Сейчас твоя честь равняется нулю. Или, точнее, пятистам тысячам фунтов. Достань их или найди способ сделать так, чтобы тебе их простили – и тогда твоя честь к тебе вернется.

Дэвид почувствовал, как унижение тонким лезвием медленно проникает в его грудь: сначала его унизил ничтожный еврейский торгаш, потом бывший в его подчинении шеф полиции, а теперь и его собственная жена. Теперь во всем этом ему оставалось только установить предел, обозначить границы.

– Энн, я не сделаю ни того, ни другого. Я не стану просить, чтобы мне простили долг, потому что карточный долг – долг чести. Не буду просить раджу Гоалпара, формально являющегося подданным и союзником английской Короны, чтобы он мне подарил или дал взаймы пятьсот тысяч, которые я никогда, ни при каких условиях не смогу вернуть – и все это ради того, чтобы спасти мою карьеру и репутацию. Если я так поступлю, это будет новым предательством в отношении моих обязанностей и долга. К тому же, тот, кто приедет сюда на мое место, будет представлять правительство, находящееся в вечном долгу перед раджой и его потомками. Я предпочитаю собственный позор, нежели такое предательство.

– И что ты будешь делать?

– Ничего. Мне нечего делать, чтобы избежать катастрофы, сегодня и вплоть до завтрашнего утра. К сожалению, чудес не бывает. Завтра я сообщу своим кредиторам о том, что не в состоянии выплатить долг, а в Дели передам прошение об отставке, изложив соответствующие причины.

– А потом?

Дэвид молча посмотрел на Энн. По его лицу текли две крупные слезы, но он не отвел взгляда. Он снова увидел, как она красива и необычна, почувствовав пробежавшую по всему телу дрожь от одной только мысли, что эта женщина принадлежит ему. Она – его жена.

– А то, что потом, любовь моя, теперь уже зависит только от тебя. Если ты останешься со мной, то всю свою дальнейшую жизнь я посвящу тому, что буду пытаться заслужить твоё прощение за то, что сделал с тобой: все зло, что отныне ты мне причинишь, по легкомыслию или из мести, я смогу принять как цену, которую обязан заплатить за бесчестье, которое принес тебе и твоей семье. Я говорю это с глубокой тяжестью в душе и не пытаюсь получить твое скорое прощение. Вчера и сегодня я много думал о нас и понял, что хочу только одного – бороться за то единственное, что у меня осталось. За тебя. Если ты останешься со мной, я начну заново нашу жизнь, как-то по-другому, где-то в другом месте, делая не важно что. Если ты уйдешь, я пойму и приму это, не буду чинить тебе никаких препятствий и попробую один прожить то, что уготовано мне судьбой. Сейчас мне больше нечего тебе сказать. Нечего тебе предложить или пообещать. Я только хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя, с каждым днем все больше, и что я крайне несчастен от того зла, которое я тебе причинил.

Энн вышла из спальни, прошла по залам, слабо освещенным уже наполовину оплывшими свечами, и не смогла удержаться от ироничной улыбки, заметив, что в красном зале в подсвечниках, ставших причиной трагедии, горят свечи. Она прошла через веранду и вышла в сад, где полная луна, осветив отдельные участки земли, оставила другие во мраке, окутав тайнами, которые еще только предстоит разгадать. Энн услышала знакомый ей по последним годам жизни шум священной реки, которая протекала чуть вдалеке, в глубине сада, вдыхая висевший над ней в воздухе влажный аромат ночных роз. Она подумала, насколько мирными были эти проведенные здесь годы, о том, что давно успела подружиться с каждым из растущих здесь деревьев, с привычными ей запахами сада; ей вдруг снова взгрустнулось от того, что у них нет ребенка, сына: можно было бы сейчас подойти к нему, поправить одеяло и поведать ему разом все свои секреты и печали, пользуясь тем, что он спит и ничего не слышит. Она подумала и о своем бесплодном герое, которого так любит, недостатками и слабостями которого так восхищается, подумала о том, насколько бы ее жизнь была пуста, если бы все это – их неродившегося сына, этот лунный свет в ночном саду, ночной запах роз – нельзя было разделить с ним и только с ним.

Почувствовав, как холод уже подбирается через одежду к телу, Энн вернулась в спальню, где застала Дэвида, сидящего все в той же позе на диване, с опущенной вниз, зажатой между ладонями головой. Он был по-прежнему в слезах, застывших на его лице, будто в ожидании, когда она вернется.

– Я не оставлю тебя, Дэвид. Не оставлю никогда. Делай то, что ты считаешь нужным и должным.

* * *

Все последующие события развивались просто и быстро. На следующее утро Дэвид отправил телеграмму в Дели, попросив об отставке со своего поста в связи с обстоятельствами, изложенными в прилагавшемся к письму отчете шефа полиции Гоалпара. В ответ он получил телеграмму из головного аппарата правительства, в которой сообщалось, что отставка принята со всеми вытекающими из этого последствиями. Они упаковали свои вещи, отблагодарили, чем могли, прислугу дворца, Дэвид написал прощальное письмо с благодарностью, адресованное всем сотрудникам правительства штата, и вечером они уже садились в экспресс, направлявшийся в Агру и Дели, держа друг друга под руку, словно они не являлись, по сути, двумя преступниками, спешно бежавшими из города.

В Дели Дэвид Джемисон доложил в центральный аппарат правительства о своем прибытии и был принят генеральным директором, который не смог скрыть злорадный блеск в глазах, когда спросил его:

– Ну что, мой дорогой, прибыли, чтобы подать в отставку?

– Нет, прибыл, чтобы представиться руководству и ждать дальнейших распоряжений. Если меня ожидает отставка, я решу, буду ли я защищаться или нет. А до тех пор считайте меня на службе.

Дэвид был отправлен домой до принятия решения по его вопросу. Это был долгий и мучительный месяц, проведенный ими в доме родителей Энн, когда нельзя было выйти на улицу без того, чтобы не ощутить на себе косые взгляды, или чувствовать тяжелое свинцовое молчание уважаемого полковника Рис-Мора. К концу этого периода, который показался ему вечностью, к превеликому отчаянию с его стороны, Дэвид был вызван прямо на аудиенцию к вице-королю.

Прошло три года с тех пор, как он в последний раз заходил в этот кабинет, откуда руководили Индией и откуда он вышел тогда с трудно описуемым ощущением причастности к узкому элитарному кругу тех, кому судьба доверила право управлять этой страной. Лорд Керзон, то ли из желания поразвлечься, то ли, чтобы обозначить разницу между тем, что было тогда и что сейчас, принял его на этот раз, даже не потрудившись подняться из-за стола.

– Заходите, Дэвид. Садитесь куда-нибудь, и я сразу перейду к делу. Дабы сэкономить на деталях или красноречивых заявлениях, – а в вашем случае они неуместны, – скажу вам лишь, что я чувствую себя предательски обманутым: вам было оказано доверие и предоставлены несравнимые возможности, которых многие другие страстно добивались и в не меньшей, чем вы, степени заслуживали. Однако, несмотря на запятнавшие вашу честь обстоятельства – вашу и всех нас! – в связи с вашим отбытием из правительства Ассама я попытался быть справедливым и выбрал наиболее подходящий вариант, который позволит вам быть полезным делу защиты интересов нашего государства. У меня был выбор между тем, чтобы инициировать против вас соответствующую процедуру и уволить со службы за бесчестное поведение, и тем, чтобы принять во внимание тот факт, что, несмотря на ваши пороки, вы, ранее и в последнее время доказывали, что, несомненно, способны работать талантливо и со знанием дела. Я выбрал второе. Однако, как вы должны понимать, в Индии вам не место, даже, если вы будете работать мальчиком по уборке помещений в данном учреждении.

Лорд Керзон сделал необходимую паузу, чтобы обидное замечание было как следует прочувствовано, и, надо сказать, добился своего. Теперь перед ним сидел человек, больше похожий на обыкновенного оборванца. Оставалось только подобрать ему самое унизительное из наказаний и можно было переходить к финальному этапу разговора.

– Итак, – продолжил он все таким же разочарованно-презрительным тоном, – министерство по делам колоний распространило циркуляр по всем подотчетным территориям с просьбой подобрать кандидата на должность консула в некоем месте под названием Сан-Томе и Принсипи. Знаете, где такое находится?

– Нет, сэр, и, если не ошибаюсь, даже ничего об этом не слышал.

– Немудрено. Именно поэтому кандидатов на эту должность и не видно. Одни не знают, где это, другие знают, и именно поэтому не желают туда отправляться. Сан-Томе и Принсипи – это два небольших принадлежащих Португалии острова, расположенные в районе западного побережья Африки. По моим сведениям, там порядка тридцати тысяч жителей, один процент которых представлен белыми рабовладельцами, а девяносто девять – черными рабами, которых кнутом держат на хлебе и воде. Кроме этого, там самый плохой климат на планете и куча всяких заболеваний, которые вы себе только можете вообразить.

– Простите, что перебиваю, сэр, но для чего министерству там нужен консул?

– Нужно добиться, чтобы португальцы, в соответствии с каким-то существующим между нами договором, прикрыли там свою работорговлю, благодаря которой, судя по всему, они бесчестно конкурируют с нашим экспортом из этого же региона Африки. Мы направляем туда нечто вроде полиции. Ну, а переходя к делу, сообщаю вам: это является вашим вторым и, вне всякого сомнения, последним шансом. Таким образом, место ваше, коли вам того захочется. Если же нет, надеюсь, вы простите меня за то, что мне придется затеять против вас процедуру увольнения со службы. Поверьте, я предоставляю вам самый великодушный выход из сложившейся ситуации. Итак, каков ваш ответ – хотите Сан-Томе или пожелаете вернуться домой в еще худшем положении, чем когда-то оттуда прибыли?