Текст книги "Экватор"

Автор книги: Мигел Соуза Тавареш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

Поначалу работа в Дели смертельно раздражала его. Оказавшись привязанным к кабинету и официальным приемам махараджей, он чувствовал нехватку всего того, что у него было в Бангалоре: охоты, приключений, лагерей с ночевками посреди джунглей, разговоров с мудрыми деревенскими старцами, сексуальных оргий с наложницами махараджи, то есть, всего того, что предполагает прямое использование имевшихся у него власти и влияния. Однако потом его начали посылать в командировки по княжествам с миссией, представлявшей собой нечто среднее между дипломатией и шпионажем. И тогда его наблюдательность и способность предвидеть развитие ситуации чрезвычайно пригодились. Кроме того, они были должным образом оценены и начали приниматься во внимание на все более высоком уровне, включая аппарат вице-короля. Это дало Дэвиду фантастическую возможность путешествовать, практически, по всей Индии. Поездки длились иногда по пять-шесть недель. Перемещаться приходилось на поезде, корабле, на верблюдах, слонах и лошадях. Везде, куда он прибывал, его воспринимали как представителя, как голос самого вице-короля, который, в свою очередь, был голосом королевы и, следовательно, всей Британской империи. Он вел себя одинаково естественно на светском приеме или в джунглях, за игрой в поло и во время охоты на тигра, в клубе английских сотрудников колонии или в дискуссиях на хинди с туземным руководством. Дэвид принадлежал к той редкой породе англичан из Империи, которые легко смешивались с окружавшей его компанией, продолжая осознавать свое имперское превосходство, однако оставались при этом внимательными и уважительными к местным обычаям. Если любимым у махараджи было блюдо из змей, он ел его вместе с ним с такой же радостью, как если бы это был пудинг или куропатка, поданная в отеле Raffles; если кто-то из местных сановников привычно извергал из себя еду за столом после обеда, он участвовал в этом процессе на пару с ним, легко и непринужденно, как джентльмен, набивающий табаком свою трубку в клубе в Хэмпстеде. Когда махараджа Бхаратпура пригласил его присутствовать на казни одного бедняги, занимавшегося разбоем на дорогах и приговоренного за это к повешению, он пришел, не выдав своих эмоций перед улюлюкавшей толпой и не подав виду, что делал это не по своей воле. Благодаря своему начальнику в Бангалоре, с самого начала пребывания в Индии Дэвид усвоил одну максиму, которую потом сделал частью своего персонального кодекса поведения: «Наша задача не в том, чтобы изменить Индию, а в том, чтобы управлять ею». Этот его взгляд на страну, его философия, способность понять суть вещей и их перспективу, выраженная эпистолярно в форме отчетов центральному правительству, не проходили незамеченными, ценились и даже приводились остальным в качестве примера. Уже в 29 лет Дэвид Джемисон был уважаем, и его имя часто упоминалось обитателями Дели и уверенно циркулировало в ближнем круге вице-короля. В воздухе витала перспектива более высоких полетов, и он чувствовал это. Дэвид смотрел на карту этой огромной территории и слышал, как весь континент кипит жизнью, трагедиями, приключениями, требующими урегулирования конфликтами, готовящимися к принятию ключевыми решениями, сложнейшими задачами, которые еще нужно решить, и славой, которая ждет своих героев. Ему казалось, что все это пульсирует, содрогается и вот-вот взорвется. Иногда он ловил себя на мысли, что хочет буквально поглотить эту карту – всю Индию, целиком.

Именно тогда и именно таким его узнала Энн. Одним воскресным, на английский манер «ленивым» и тоскливым днем, они познакомились в Дели, во «Всеиндийском Крикет-клубе», с его не изменившейся за все последние двести лет атмосферой. В число представителей знатных фамилий-завсегдатаев клуба входила и Энн, которая, в отличие от Дэвида, бывшего здесь новичком, принадлежала к уже четвертому поколению посетителей этого светского собрания. Другое её отличие от мистера Джемисона заключалось в том, что она связывала свое будущее не с Индией, а с Англией. Полковник Рис-Мор, ее отец, готовил для нее другое и особенное будущее, связанное с одним лордом, находившимся в Индии проездом. По разумению отца Энн, исключительные качества его дочери, такие, как красота, ум, прекрасное образование и умение вести себя в обществе, не смогут не привлечь внимание лорда, когда такой случай представится, и компенсировать, таким образом, ее недостаточное приданое и отсутствие благородного семейного титула. Четыре поколения предков, отслуживших в Индии, два брата Энн, служащие на стороне раджи, отстаивая границы его территории и отражая предательские вылазки врага в районе Хайберского прохода[51]51
  Стратегически важный высокогорный перевал в районе пакистано-афганской границы, издревле использовавшийся как главный торговый путь между Южной и Центральной Азией.


[Закрыть], а также ее собственная добродетель и природные данные, делали из нее, по мнению полковника и его супруги, подходящую и желанную кандидатуру для заключения с нею брачного контракта. Образование и воспитание Энн не предполагали глубокого знания и любви к Индии. Англия же, где она не была ни разу, наоборот, являлась для нее тем, к чему она всегда страстно стремилась. Ее научили тому, что земля, где она родилась, выросла и стала молодой женщиной, была для нее лишь временным перевалочным пунктом на пути к фешенебельным улицам, ресторанам, салонам, к окутанной мифами лондонской жизни. Она была знакома Энн лишь по журналам, которые полковник аккуратно выписывал из метрополии с характерной преданностью слуги, желающего быть всегда в курсе дел своего хозяина.

Все эти планы обрушились в один-единственный день, тот самый, когда она познакомилась с Дэвидом Джемисоном. Ее запрограммированная отстраненность и рекомендованная в таких случаях сдержанность рассыпались, подобно замку из песка, под воздействием внезапной, охватившей его вспышки страсти, свойственного ему честолюбия и самой жизни, бившей ключом в его взгляде, голосе и движениях, под мощнейшим напором исходившей от него необузданной пылкости. За пять часов, которые они проговорили, просидели за столом и протанцевали, тщетно пытаясь казаться заинтересованными другими вещами и окружавшими их людьми, она узнала об Индии больше, чем за все свои двадцать пять прожитых на этой земле лет.

Он был игрок. Страстный картежник, обладатель порока, щедро вскормленного во время ночных посиделок с коллегами в Бангалоре, и, одновременно, игрок по отношению к собственной жизни. Индия упрочила в нем вкус к большим ставкам, приучила верить в судьбу, привила тягу к риску и к жизненной позиции в духе «все или ничего». Дэвид вел себя так, будто у него не было времени на проигрыши, будто с каждой ставкой он должен был поставить на кон всё, что у него есть, использовать любую из возможностей, любой малейший промах соперника. Он спешил жить, подгонял события и никогда не ждал, что судьба сама постучит в его дверь. В этом и заключалась его привлекательность, его внутренняя притягательность, в первую очередь, для женщин, которые всегда чувствовали это, попадая в его орбиту. Именно это обезоруживало его врагов, а других – тех, с кем он конкурировал в профессии, в любви или за карточным столом – попросту дезориентировало: они попросту не знали, как ответить на его удар или отреагировать на только что сделанную им ставку. Именно этим, в тот самый вечер, он смог покорить и подчинить себе Энн, когда они ехали на рикше к ее дому. Он заранее договорился с извозчиком-сикхом, чтобы тот ехал медленно, и потом, в какой-то момент, взял Энн за руку и прямо посмотрел в ее бездонные глаза: «Мы можем следовать условностям и остановиться, прямо сейчас, или же продолжить наши отношения, не теряя времени. Так или иначе, вы – женщина моей жизни, и я никогда не исчезну из вашей жизни. Выбор за вами, но суть его одна: сделать сейчас или потом то, что уже неизбежно». Она поняла, что он прав и что бесполезно откладывать то, у чего нет другого решения и другого исхода. И она сдалась, отдала той жаркой и влажной делийской ночью всё, что накопила в себе до сих пор – в виде нравоучений, предусмотрительных поступков, отложенных решений и великих планов на будущее. Энн тогда будто бы родилась заново, и всё, что было накоплено ее жизнью до этого, показалось ей бесполезной игрой в предсказания вопреки тому, что уже давно предначертано судьбой. Дэвид собрал весь урожай разом. Не осторожно срезая растущий цветок, а, словно обжора, проглотив весь этот пышный сад одним махом.

Менее чем через два месяца, когда уже был неизбежен уверенно назревавший скандал, Энн Рис-Мор и Дэвид Джемисон поженились. По истечении еще нескольких месяцев выяснилось, что так страшившая отца-полковника возможность преждевременной беременности оказалась опасностью, которая не имела под собой оснований: Дэвид оказался бесплодным, как показало проведенное плановое медицинское обследование. Сифилис, заработанный им в борделе махараджи в Бангалоре, вроде бы, вылеченный, оставшийся лишь в воспоминаниях о мучительных колющих болях и об унизительном лечении, которому он был вынужден себя подвергнуть, оставил, тем не менее, неизгладимый след в его организме и в его самооценке. Несмотря ни на что, Энн восприняла эту новость с большей стойкостью, чем все остальные: «Я не поменяю любимого и обожаемого мною мужчину на потенциального отца-производителя», – именно таким было объяснение, которое она дала себе, своим подругам и своим родителям. Это был первый раз, когда Энн пообещала себе, что никогда не бросит своего мужа.

Хуже всех воспринял это известие полковник. Во-первых, потому что он понял, что у него уже не будет внуков от его дочери или, как он говорил, «тех единственных внуков, о которых мы будем знать наверняка, что они наши». Во-вторых, потому что сведения о прошлой развратной жизни зятя («и еще с кем – с девками махараджи!») добавляли к его портрету ряд негативных штрихов, однозначно характеризующих его отнюдь не кроткий нрав и поведение. Полковнику вообще не очень нравилось то, с какой несвоевременностью тот появился в их семье, поставив их перед свершившимся фактом, нарушив все их с женой планы относительно будущего единственной дочери. Ему не нравилось и то, как быстро Дэвиду удалось пройти сразу несколько этапов чиновничьей карьеры и в неполные тридцать лет уже получить важную, влиятельную должность в аппарате самого вице-короля. Непростым оказался для полковника и разговор с будущим зятем о том, может ли он и его семья, при их социальном статусе, рассчитывать на приглашение самого вице-короля на свадьбу дочери, – даже не сам разговор, а то, что позже Рис-Мор старший узнал, что лорд Керзон принял-таки приглашение Дэвида. И не из-за полковника и его заслуженной семьи, а из-за Дэвида. За шесть лет в Индии этот молодой человек смог добиться того, чего он сам не имел здесь к концу своей жизни, отданной служению Короне, и чего его сыновья, служащие на границах Империи, вдали от правительственных кабинетов и салонов махараджей, не добьются уже никогда. И это все при том, что Джемисон не имел ни происхождения, ни денег, которые могли бы ему в этом помочь. Последнее казалось полковнику еще более необъяснимым, вызывая в нем бессильное отчаяние и негодование.

– Скажи мне, дочь моя, – спросил он как-то Энн, будучи уже не в силах сдерживать себя: – Может, у твоего мужа есть состояние, которое он где-нибудь прячет?

– Нет, отец, насколько я знаю, нет.

– Может, хотя бы что-то от отца там, в Шотландии?

– Нет. Его отец, который, как ты знаешь, еще жив – обычный торговец. Живет он небедно, но не более того. Дэвиду пришлось четыре года ждать, прежде чем он смог поступить на службу в Гражданскую администрацию, несмотря на то, что среди кандидатов он был самым подготовленным. А почему вы меня об этом спрашиваете?

– Потому что, знаешь ты это или нет, в Regent’s твой муж делает очень большие ставки, играя в покер. И это очень широко обсуждают. Никто не может понять, как человек, не имеющий состояния, может играть настолько по-крупному.

– Так, он выигрывает или нет?

– Выигрывать-то выигрывает. Только вот происходит это потому, что мало кому удается угнаться за его ставками. Как будто кто-то его прикрывает…

Несмотря на содержавшийся в словах отца явный намек, Энн не могла удержаться от того, чтобы улыбнуться:

– Наверное, он берет не везением, а смелостью.

– Может, и так. Отваги у него – хоть отбавляй, а вот со скромностью плоховато.

– Ну, отец, вы ведь понимаете, что мы сейчас похожи на двух завистников. Дэвид в жизни далеко пойдет потому, что он умен, предприимчив и способен рисковать там, где другие не осмелятся. И потому, что он прекрасно знает колонии и их людей, в отличие от тех, кто даже не пытается добиться этого: вот, скажите, сколько чиновников Гражданской администрации могут, как он, бегло говорить на хинди и изъясняться на арабском? Вы прекрасно понимаете, что его ждет большая карьера. Именно это ему и не прощают те, кто ему завидует. Однако вам-то, мне кажется, как раз стоило бы гордиться тем, что он ваш зять и муж вашей дочери.

Полковник задумался и замолчал, глядя на небольшой сад с кустами роз и бугенвиллей, за которыми его жена ухаживала с заботой англичанки, живущей вдали от дома. Да, он находился здесь уже около шестидесяти лет, но не говорил ни на хинди, ни на арабском. Он никогда не охотился на тигров, не посещал дворец вице-короля, не присутствовал на банкете махараджи и, уж конечно, не проводил досужие часы с наложницами местных князей. Однако попробовал бы хоть кто-нибудь сказать, что он не знает Индию!

Для многих англичан, находящихся на службе в колониях, работающих в Дели постоянно, либо находящихся здесь наездами, Энн Рис-Мор была, что называется, «жемчужиной из жемчужин» Британской короны. Ее красота была сравнима с мягким утром где-нибудь в Херфортшире или с закатом солнца в Раджастане. Улыбка и подростковые черты лица, тело женщины, готовое дарить себя миру, зеленые, слегка влажные глаза – всё это говорило о ней как о создании вне времени и вне моды. Она могла быть веселой и серьезной, эмоциональной и сдержанной, страстной и отстраненной, спонтанной, взрывной и, наоборот, сосредоточенной, вдумчивой. Первому мужчине, которому она отдала бы себя, суждено было вкусить всю прелесть и блеск этого тела, этих глаз, огненной страсти и холодной рассудительности, этой улыбки и изящных губ, сводивших мужчин с ума. Таким мужчиной стал Дэвид Джемисон, пришедший как вор и грабитель и ушедший как завоеватель. С ним Энн будто бы родилась заново. Она отдала ему себя с их самого первого мгновения, без сдержанности, целомудрия или страха и стала его тенью и светом, его королевой и рабыней. Так же, как за пятьсот лет до нее, таковою была жена Шах-Джахана, правителя моголов – Мумтаз-Махал[52]52
  Мумтаз-Махал сопровождала своего мужа, императора Великих Моголов, потомка Тамерлана во всех походах и была его главным помощником и советником.


[Закрыть] или «Украшение дворца», как ее звали придворные. В память о ней, в Агре, неподалеку от Дели император построил невероятный мавзолей Тадж-Махал. Энн побывала там, несказанно поразившись тому, насколько мужчина любил свою жену, чтобы построить в её честь такой неподвластный тлену и пыли веков памятник. Если бы он мог, Дэвид тоже воздвиг бы Тадж-Махал в честь Энн, назвав ее Украшением дворца и всем смыслом своей жизни. Они любили друг друга так, как, вероятно, никто другой в колониях не любил. На заре этого волшебного XX века, которому ученые предрекали беспрецедентные для всей истории человечества блеск и процветание, Британская Индия жила верностью своей далекой императрице, светлейшей, вечной королеве Виктории. Энн и Дэвид станут заочными свидетелями смерти своей великой современницы, которая случилась через два года после их женитьбы. Между тем, перемены на Британских островах почти не влияли и никак не сказывались на происходящем в колониях: вся Индия сохраняла верность и неукоснительно следовала инструкциям и указаниям, которые уже более полувека назад августейшая королева Виктория довела до сведения здешнего правительства и прочих подданных Короны. В этих указаниях, конечно же, никак не оговаривалась та отчаянная и чувственная любовь, которой были охвачены супруги Энн Рис-Мор и Дэвид Ллойд Джемисон. Было несложно заметить, как они, не слишком церемонясь по поводу условностей, буквально пожирают друг друга взглядами, не таясь в своих желаниях ни перед друзьями, ни перед соседями или сослуживцами. В салонах, в клубе, за официальным обедом или на вечеринке в саду, где собиралась колониальная публика, даже во время воскресной мессы – везде их чувственность, их очевидная невозможность насытиться друг другом неизменно привлекали чужие взгляды и были предметом для чуть приглушенных, вполголоса разговоров. Худшее, однако, происходило, когда они оказывались в стенах собственного дома. Дэвид, как уже было сказано, был игроком и любил игры разного рода, от настольных до постельных, от животной первобытности охоты до высоко интеллектуального жонглирования словами в салонных беседах. Он познакомил Энн с очарованием каменных барельефов и сексуальных акварелей индусов. После этого совсем немногое понадобилось для того, чтобы, в окружении расставленных на полу свечей, под только добавлявшей эротичности москитной сеткой, они предались практическому освоению тех самых поз, которые они видели на стенах храмов и в собираемых Дэвидом книгах. Энн познала в мельчайших подробностях каждый сантиметр его тела, тела мужчины, на которое, как говорили ей, можно смотреть только украдкой. В самой себе она открыла тайны и границы собственной сексуальности, которой, как ее учили, не существует или, во всяком случае, она непристойна и отвратительна. Что до Дэвида, то, прощаясь в конце рабочего дня с коллегами, источавшими зависть вперемешку со злословием, он всегда знал, что дома его ждет такое блаженство и сексуальное сумасбродство, какое никто на его месте не смог бы получить, разве только с женщинами, специально обученными для решения подобных задач. При этом, домашний уют и излишне откровенная улыбка провожавшей его каждое утро на службу супруги лишь подстегивали и укрепляли его трудовой порыв. Он продолжал быть первым среди добровольцев, отправлявшихся в инспекционные и представительские поездки по правительствам штатов. Пребывая подолгу вне дома и вдали от Энн, он не терял присущей ему дотошности и прозорливости, которыми неизменно отличались его отчеты. Разработанные и направляемые им в администрацию доклады становились готовым планом действий.

При всем при том, он, тем не менее, не забрасывал и свои ночные посиделки в клубе, играя в покер до тех самых пор, пока все остальные, кроме него, не падали от усталости, от бренди или от того, что им попросту не везет. Об охоте он тоже не забывал, принимая все предложения к участию в соответствующих экспедициях, касалось ли дело «малой» или «большой» охоты, шла ли речь об одном дне или целой неделе. По правительственным коридорам начинали ходить слухи о том, что его таланты и честолюбие уже давно переросли масштабы Дели. Поговаривали, что его ожидает новая миссия, вдали отсюда, где он сможет уже сам быть хозяином собственных решений. Да и сам Дэвид не ждал какого-то принципиально иного развития событий, плохо скрывая свое нетерпение.

Британская Индия, за пределами автономных княжеств, была поделена на семь провинций, во главе каждой из которых стоял губернатор. Однако если губернаторы были, в первую очередь, представителями вице-короля в провинциях, с функциями представительской и верховной судебной власти, настоящее правительство колоний держалось на плечах примерно восьмисот «окружных коллекторов» – управляющих округами, на которые, в свою очередь, делились провинции. Все они были англичанами, элитой индийской Гражданской администрации. В советниках при них, довольно часто, находились туземцы. Жили коллекторы в прямом контакте с местным народонаселением и с их проблемами, к компетенции представителей местной власти относились все вопросы, начиная со сбора налогов и судопроизводства, заканчивая строительством и проектами, связанными с ирригацией и водоснабжением. В свои тридцать лет Дэвид был еще слишком молод, чтобы рассчитывать на назначение в качестве «окружного коллектора». И все-таки, три года работы в княжестве, четыре в центральном аппарате правительства, а также командировки, практически, по всей территории колонии, давали ему преимущество в виде опыта, которым мало кто располагал.

Поэтому, когда однажды утром его вызвали в кабинет вице-короля, где, как выяснилось, его ожидал разговор один на один с лордом Керзоном, он понял, что в эти минуты решается его ближайшее будущее.

– У меня есть для вас одна задача, Джемисон. – Лорд Керзон всегда говорил тоном, не предполагавшим каких-либо сомнений или возражений в отношении того, что он собирается сказать. – Однако на этот раз речь не идет о командировке, а о должности, на которую я хочу вас назначить.

Дэвид продолжал молчать, держа руки перед собой и чувствуя, как они становятся влажными от пота.

– Как вы знаете, я решил пересмотреть границы штата Бенгалия, чьи географические масштабы и численность населения сделали его практически неуправляемым. До сих пор я не слышал ни об одном губернаторе, который бы знал, где точно проходят его границы. Таким образом, я решил обрезать его края, добавив по куску каждому из соседних штатов. Больше всего увеличится в размерах Ассам: его площадь, составлявшая сто тридцать девять тысяч квадратных километров, теперь вырастет до двухсот шестидесяти тысяч, а население – с шести миллионов, практически, полностью индусов – до тридцати одного миллиона. Из них тринадцать миллионов индусы, а восемнадцать мусульмане. Так сказать, взял у великана и отдал карлику, чтобы оба остались в выигрыше. Но, как вы, должно быть, догадались, прекрасно зная эту страну, там зреет недовольство и потенциальный внутренний конфликт данных общин между собой и их обеих, но уже против нас.

В связи с демаркацией границ нового штата, который будет представлен Ассамом и Северо-Восточной Бенгалией, я решил завершить миссию действующего губернатора. Полагаю, будет разумным иметь там человека нового и более молодого, кого-то, кто имел бы опыт и понимание специфики каждого из этих сообществ, говорил бы на хинди, владел арабским, и у которого бы имелся кое-какой опыт, пусть и на другом уровне, урегулирования локальных конфликтов. Тщательно взвесив все обстоятельства данной ситуации, проконсультировавшись с членами моего кабинета, я пришел к выводу, что этим «кем-то» могли бы стать вы – если, конечно, вы посчитаете себя компетентным для решения данной задачи. Я знаю, вы можете возразить мне, сказав, что слишком молоды, чтобы занять один из самых высоких постов, вслед за моим, в административной иерархии колонии, и что, может быть, более адекватным и естественным для вас было бы начать данную часть вашей карьеры с должности окружного коллектора. Однако это как возможное препятствие выбору вашей кандидатуры нами уже обсуждалось. Поэтому раз мы не видим в этом помехи, вам, тем более, не стоит задумываться на этот счет. Как я уже сказал, единственным достойным внимания возражением с вашей стороны будет лишь, если вы скажете, что не считаете себя в состоянии с этим справиться. Итак: да или нет?

Это не было вопросом, который можно задать сидящему напротив тебя игроку во время партии в покер. Данный шаг означал, наверное, десятилетний прыжок вперед в профессиональной карьере, единственную возможность, которая вряд ли еще когда-либо повторится. Конечно же, он предполагал сопутствующие всему этому риски, в случае провала. Но отказаться от предложения означало потерять всякую благосклонность со стороны вице-короля и на долгое время законопатить себя в Дели в ожидании, пока где-нибудь, вдали отсюда, освободится, наконец, должность окружного коллектора. Такое решение, для его характера и честолюбия, было бы шагом, о котором он сожалел бы потом всю оставшуюся жизнь. Дэвид очень хорошо знал, что в игре наступает момент, когда нужно делать ход, потому что пара тузов в руке может уже больше не появиться за всю оставшуюся часть партии – даже, если опыт тебе подсказывает, что эта пара тузов может оказаться предательской, и твои шансы выиграть в данный момент не слишком высоки. Поэтому, максимально быстро, едва успев справиться со своим удивлением, он ответил:

– Думаю, вы можете на меня рассчитывать, сэр.

– Прекрасно, отлично. Иного я от вас и не ждал, Джемисон. Надеюсь, вы хорошо понимаете, на что вы идете, и какие трудности вас там ждут, не так ли?

Дэвид воспользовался единственной паузой, предоставленной в его распоряжение Керзоном, чтобы обезопасить себя, по крайней мере, от некоторых из своих будущих просчетов:

– Я полагаю, что понимаю, сэр. Но меня беспокоит не это. Единственное, что меня слегка волнует, это то, что я пока что не обладаю опытом губернаторской работы, опытом в решении конкретных управленческих задач.

– О, в том, что касается данного вопроса, я, конечно же, понимаю вашу обеспокоенность. Но у вас нет оснований для тревоги. Что до административных дел и исполнения правосудия, то вы хорошо знаете законы, и речь идет только об обеспечении их применения на практике. В остальном, в том числе в вопросах делопроизводства, можете рассчитывать на опыт и помощь прекрасной команды окружной администрации и членов консультационного совета, которые все остаются на своих рабочих местах. Главным в вашем деле является политический и дипломатический нюх, твердость и, одновременно, беспристрастность при осуществлении властных полномочий. Необходимо видеть перед собой четкие цели и иметь большую долю здравого смысла и последовательности при их достижении. Посему я и хотел, чтобы на этом месте был кто-то с такой же характеристикой, как у вас. Вот увидите, все у вас пойдет хорошо, молодой человек!

И всё. Лорд Керзон поднялся, похлопал его по плечу и проводил до двери. И за ней перед ним раскрылись настоящие Ворота Индии. В тридцать лет Дэвиду доверили руководить правительством штата, чья территория превышала совместную площадь Бельгии и Голландии, с населением, примерно равным числу жителей всей Англии! По дороге домой головокружение, охватившее его в связи с этим событием, превратилось в эйфорию. Она, в свою очередь, уступила место плохо сдерживаемой гордости, а гордость сменилась внешним спокойствием и безмятежностью – когда он вошел в гостиную своего дома и встретился с нетерпеливым взглядом Энн:

– Ну, что?..

– Ассам.

– Ассам? Кем?

– Губернатором.

Она вскрикнула от испуга и от радости одновременно и, вскочив на ноги, бросилась к Дэвиду, повиснув у него на шее:

– Значит, мы будем счастливы, а?

– Очень. Очень счастливы.

* * *

Лорд Керзон не обманулся в своих расчетах: Дэвид Джемисон оказался нужным человеком на нужном месте. Через месяц после его приезда он выявил все требующие срочного решения вопросы и уже полностью владел ситуацией. Он предупредил основные потенциальные конфликты, переговорил с теми, с кем требовалось и в наиболее подходящее для этого время. Напряженность, грозившая взрывом, исчезла. Энн он доверил все дела, связанные с размещением во дворце, а также организацию и планирование первых вечерних приемов и общественных мероприятий. Целые дни он безвылазно сидел в кабинете или занимался посещениями, в частности, полицейских казарм, здания суда, госпиталя, местных учреждений. Она дожидалась его возвращения домой поздно ночью, но не для того, чтобы хотя бы ненадолго вернуться с ним к прерванной супружеской жизни, а чтобы отчитаться по протокольным делам, которыми она себя загрузила, инстинктивно и вполне естественным образом. Он одобрял все, что она ему предъявляла, проглядывая это беглым взглядом, довольный и усталый – слишком довольный, чтобы задавать вопросы или высказывать какие-либо сомнения, слишком усталый, чтобы пытаться возобновлять их распутные сексуальные игрища, которыми они жили первые месяцы своего супружества, долгими и тихими ночами в Дели.

Это были по-настоящему чудесные времена: практически не видясь и целыми днями не разговаривая, они работали на свое общее дело. Она чувствовала себя счастливой и гордой оттого, что помогала, он также ощущал гордость и был ей необычайно благодарен. К концу трех месяцев, заложив некую основу и наладив, в принципе, ежедневную работу центрального аппарата правительства штата, завоевав авторитет, впрочем, вполне естественный и очевидный, среди англичан, индусов и мусульман, Дэвид начал свои поездки по всем двадцати пяти округам ставшего теперь огромным штата Ассам и Северо-Восточная Бенгалия. Гоалпар, столица и место размещения администрации штата, один из немногих городов во всей Провинции, который можно было бы называть этим словом, не видел его многими днями к ряду. Пока он ездил по территориям, Энн, следуя нормам этикета, выполняла свои обязанности Первой Дамы провинциального правительства Британской Индии: она посещала школы и больницы, открывала приюты и сиротские дома, принимала у себя выдающихся особ из индусской и мусульманской общин, а также дам, представлявших британских поселенцев. В губернаторском дворце с верандой, смотрящей на величественную Брахмапутру, несущую воды с вершин Гималаев, она обустроила все в легком, непринужденном стиле, отдавая предпочтение плетеной мебели, стеклу и хрусталю, убрав тяжелые резные шкафы из темного дерева и замысловатую серебряную посуду. Такая же ее естественная деликатность распространялась и на гостей, на слуг и на чудесные розовые кусты в саду, спускавшиеся по склону вниз к самому берегу реки. Единственным проявлением роскоши, которую она себе позволяла, была музыка. Два музыканта, жившие во дворце, периодически играли на цитре и барабанах, находясь где-то в одном из дальних уголков дома, не мешая разговорам и, практически, не попадаясь на глаза. Поздним утром или во время чая оттуда всегда доносилась музыка, которая причудливым образом переплеталась с ароматами жасмина на веранде и запахом свежих, еще покрытых росой цветов. Их собирали каждое утро и потом распределяли по многочисленным вазам, расставленным по разным комнатам дома. Когда было жарко, над дверными проходами и окнами опускались тонкие бамбуковые шторы, создававшие в помещении атмосферу удивительного сочетания света и теней, которые отражались на покрытом лаком полу и танцевали влажными, мерцающими бликами на белых стенах комнат. Возникало ощущение, будто бы весь дом находится в движении и парит, подхваченный легким ветром, который останавливает время и оставляет все жизненные драмы где-то далеко за порогом.

Дэвид, до которого постоянно доходили слухи о восторженной реакции благородных дам Гоалпара, впечатленных приемами, организуемыми Энн, обожал возвращаться домой. После долгих дней в пыли и удушающей жаре во время его поездок по территории штата, после экстремально сложных ситуаций, в которых ему приходилось мобилизовать все свое хладнокровие и такт, дабы утихомирить необъяснимую неприязнь и не дать разгореться конфликту, который мог, без всякой на то логической причины, покончить с существованием какой-нибудь небольшой этнической общины; после испытанного им ужаса, который охватывал его, когда ему приходилось наказывать рабской каторгой на угольных рудниках уличенного в грабеже осужденного, чьи жена и дети валялись у его ног, моля о пощаде, а он никак не мог и не должен был себе этого позволить; после нескольких жутких дней и ночей преследования леопарда, терроризировавшего маленькую деревушку, после сна под открытым небом с нагревшимся от близкого огня камнем вместо подушки, на голой песчаной земле и в компании с невидимыми змеями, огибавшими очерченный по контуру костровища круг – после всей этой усталости, грязи, пота, страха и горьких раздумий, игр со смертью, своей и чужой – он, наконец, мог дать волю своим страхам, сомнениям и загнанным глубоко внутрь нежности и желаниям, возвращаясь в свой дом. Здесь он мог снова властвовать его тенями, музыкой, запахами и ждавшей его все это время богиней с пышными светлыми волосами, изумрудными глазами и исполненной томления грудью. После принятой ванны он обычно выпивал на веранде свой джин-тоник и потом шел в столовую с полуоткрытыми деревянными жалюзи, пропускавшими внутрь ночную прохладу, аромат садовых цветов и пение птиц. Он – одетый в белый смокинг, как и полагается английскому чиновнику и джентльмену за ужином, в какой бы точке Раджа он ни находился, она – в длинном платье с глубоким, на грани допустимого приличиями, декольте, с блестящими в мерцании свечей глазами, точно у того самого леопарда, выжидающего в ночи свою жертву.