Текст книги "Экватор"

Автор книги: Мигел Соуза Тавареш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

Темень окончательно накрыла собой все вокруг. Лес выглядел одним плотным, черным пятном, лишь ветер гулял по нему порывистыми дуновениями. Один из негров зажег лампу. Запах керосина, заполнив собой укрытие, показался Луишу-Бернарду до абсурдного успокаивающим и родным. Так пахла ночная рыбалка в открытом море, в районе Сезимбры, на яхте Антониу Амадора. Такой же запах был дома у его бабки, в далеком детстве: до него доносились голоса с кухни, отец кашлял у себя в комнате, предвещая витавшую над ним смерть. Такой же запах исходил от матери, когда она шла по коридору со свечой в руке, совсем потерянная, между комнатой, где уже жила смерть, и доносившейся с кухни жизнью, которой уже никто не управлял. Мать, такая далекая, такая одинокая в этом темном лесу из его невнятных детских воспоминаний. Запах керосина. Человек, умирающий от туберкулеза. Его жена, растерявшая смысл жизни и бродившая взад-вперед по коридору. Из глубины дома слышались голоса, оттуда, где пряталась жизнь, и где лежал ребенок – он, завернутый в простыню и тяжелые фланелевые одеяла, укрытый от бурь и напастей, прислушиваясь к каждому звуку в оберегающей его темноте. «Есть тут кто-нибудь?» – спрашивал он по нескольку раз, ночью, когда все вокруг казалось таким же темным и далеким. Но никто ему не отвечал.

Луиш-Бернарду нашел в кармане жилета тонкую сигару и прикурил ее при помощи своей зажигалки. Ее пламя на короткие секунды осветило лицо Жозуе, который повернулся, отреагировав на посторонний звук. Лицо его было твердым, мужским, но в нем проглядывали и детские черты. В глазах было видно страдание, перемешанное с необъяснимой радостью, в повороте лица проглядывала покорность и одновременно преданность, особенно, когда он снова устремил взгляд вперед, слушая дождь. Луиша-Бернарду вдруг охватила необъяснимая нежность к этому человеку: «Во всем мире сейчас самый близкий ко мне это он. Ни друзья, ни женщины, ни любимые, ни семья. Только он, разделяющий со мной считанные квадратные метры этого укрытия от дождя». Он протянул руку и дотронулся до его плеча со шрамом, снова заставив его повернуться.

– Откуда ты, Жозуе? – На лице его появился прежний испуг, прежнее сомнение. Страх.

– Я из Байлунду[42]42
  Город в провинции Уамбо, во внутренней части центральной Анголы.


[Закрыть], хозяин.

– И когда ты оттуда прибыл? – Он опустил голову, будто сдаваясь, но все еще сомневаясь: нужно отвечать?

– Давно, хозяин.

– Как давно?

– Очень… Очень давно, уже забыл. – Улыбка обнажила его белые зубы.

– И все время работал здесь, на Риу д’Оуру?

Жозуе утвердительно кивнул головой. Ответ был настолько очевидным, что не было необходимости говорить. Луиш-Бернарду заметил, что его товарищ все это время оставался недвижимым, не поворачиваясь и продолжая смотреть перед собой. Он также обратил внимание, что такую же нервозность проявлял и Висенте, ерзая в своем углу, как обеспокоенный чем-то ребенок. Луиш-Бернарду продолжал:

– И ты подписал трудовой договор?

Жозуе настолько быстро кивнул утвердительно головой, что, казалось, он заранее предвидел вопрос.

– Точно подписал, Жозуе?

– Подписал, точно, хозяин.

– И ты умеешь подписаться своим именем, Жозуе? – На этот раз тот даже не шелохнулся, будто и не слышал вопроса. Луиш-Бернарду почувствовал себя почти извергом, когда полез в карман и достал оттуда ручку и свой маленький блокнот. Найдя чистую страницу, он протянул их Жозуе:

– Напиши здесь, пожалуйста, свое имя. – Тот замотал головой и продолжал молчать, глядя вниз, в одну точку.

– А ты знаешь, когда заканчивается твой контракт, Жозуе? – Снова мотание головой и снова молчание. Только шум дождя, уже более редкого.

– У тебя здесь есть семья?

– Есть, жена и двое детей, хозяин.

Луиш-Бернарду завершал свой допрос. Оставался лишь один вопрос, последний, который был для него самым трудным:

– Жозуе, ты знаешь, что трудовые договоры заключаются самое большее на пять лет. И потом ты можешь уехать, если захочешь. Ты хочешь вернуться к себе на родину, когда закончится твой договор?

Установилась тяжелая, как свинец, тишина. Дождь закончился, и жизнь, пребывавшая до сих пор в неопределенном, подвешенном состоянии, похоже, снова возвращалась в лес. Товарищ Жозуе начал вставать, и тот, было, тоже собрался последовать за ним, но Луиш-Бернарду взял его за руку и заставил на себя взглянуть:

– Так ты хочешь, Жозуе? Хочешь вернуться к себе?

Он, наконец-то, оторвал глаза от земли. В кромешной тьме, когда Жозуе взглянул перед собой, Луиш-Бернарду заметил, что глаза его наполнились слезами. Ответ его был таким тихим, что пришлось прислушаться, чтобы его услышать:

– Я не знаю, хозяин. Ничего не знаю. Простите… – Он вышел из-под навеса, с явным облегчением, как будто снаружи его ждала свобода.

IX

Англичанин задерживался. Теперь его стоило ожидать только в конце июня, что оставляло дополнительное время для Луиша-Бернарду, у которого объезды плантаций вышли за рамки намеченного плана. Можно было посмотреть намеченные несколько хозяйств на Сан-Томе, а потом еще «заскочить» на Принсипи, где ему хватило бы трех дней, чтобы познакомиться с городом и с полудюжиной лесных вырубок острова. Тем временем, министерство из Лиссабона подтвердило свою просьбу подыскать английскому консулу подходящую резиденцию. Ее, кстати, он уже нашел, распорядившись отчистить, покрасить и заново декорировать, хотя и минимально, правительственный особняк, ранее служивший резиденцией председателя муниципалитета. Это был небольшой дом, расположенный на выезде из города, не слишком далеко от дворца правительства. Он имел вид на океан и уединенный, красивый садик, в гармонии с которым колониальная архитектура особняка, его простые, прямые линии приобретали особое достоинство, дополнявшее его скромные размеры. Англичанин, как сообщали из министерства, прибудет в сопровождении жены. Что же касается детей, то их у супругов не было, равно как и какой-либо свиты. «Странно, – подумал про себя Луиш-Бернарду. – Кто же такой этот консул, приезжающий сюда английским пароходом, маршрутом через Мыс Доброй Надежды, прямиком из Индии, где до сих пор состоял на госслужбе?»

Из Лиссабона пришли также другие новости, судя по всему, большой политической важности: генерал Пайва Коусейру, еще один из людей Моузинью и сослуживец министра Орнельяша, был назначен губернатором Анголы, взамен того «наполеончика», в компании которого Луиш-Бернарду пребывал по пути из столицы, во время пересадки на другой корабль. Нужно сказать, что он ни разу не вступал с министром в переписку, официальную или частную. Правда также и то, что со времени своего прибытия на остров он отправил в Лиссабон всего две телеграммы, касающиеся каких-то мелких дел, и два доклада. Один относительно его размещения и первых официальных и личных контактов. Второй сообщал о впечатлениях от посещения почти всех вырубок Сан-Томе и о проведенной по его инициативе официальной встрече с главным попечителем.

Это было довольно напряженное рандеву, которое он назначил, все еще пребывая в состоянии унижения и ярости, охвативших его во время посещения Риу д’Оуру. Как только Жерману-Андре Валенте, с его слащавым взглядом уселся перед ним в его кабинете на первом этаже дворца, Луиш-Бернарду тут же, без каких-либо предварительных церемоний выстрелил в него вопросом:

– Прежде всего остального, сеньор попечитель, я хотел бы знать, что вы делали на плантациях Риу д’Оуру?

Тот посмотрел на губернатора спокойным, насколько это было возможно, взглядом, словно и не ждал ничего, кроме именно этого вопроса:

– Но я, пользуясь случаем, уже объяснял сеньору губернатору: я был там, чтобы встретить вас, по просьбе полковника Малтежа, в силу того, что сам он не мог сделать этого лично.

– В таком случае, скажите мне: вы являетесь представителем правительства или сеньора полковника Малтежа?

Жерману Валенте заерзал на стуле, наконец, проявив некоторый дискомфорт. Это было уже за рамками того, что он ожидал. – А почему вы спрашиваете, сеньор губернатор?

– Я задал вопрос, и мне хотелось бы, чтобы вы сначала ответили на него. – Луиш-Бернарду говорил тихо и с паузами.

– Вполне очевидно, я представляю правительство.

– Отлично. По крайней мере, здесь мы понимаем друг друга, и это хорошо. Потому что, увидев вас там, вместо управляющего плантаций, я подумал, что вы, наверное, забыли о том, что входит в ваши обязанности.

Губернатор увидел, как собеседник прикусил губу, явно делая над собой усилие, чтобы удержаться от ответа. Атака была без всяких прелюдий, и попечитель сбился со своего обычного вызывающего тона. Вместо этого его застывшая фигура выражала теперь лишь тихую, молчаливую ненависть. «Этот человек, – подумал про себя Луиш-Бернарду, – ненавидит меня с того самого момента, когда впервые меня увидел. Да и я, пожалуй, тоже».

– Как вам должно быть известно, за последний месяц я посетил около сорока вырубок. – Он сделал паузу, чтобы тот понял, что губернатор ожидает, что попечитель должен быть в курсе всех его перемещений. – И везде мне приходилось разговаривать с работающими там неграми.

– Угу… – Жерману Валенте сделал намеренно беспечный вид.

– И, – Луиш-Бернарду продолжал так, будто не слышал, что его перебили, – ни у кого из тех, с кем я разговаривал, как выяснилось, нет на руках заключенного с руководством плантаций трудового договора. Попалось несколько человек, которые клялись мне, что подписывали договор, но не сохранили копию, другие тоже уверяли, что подписывали, но, как мне потом легко удалось выяснить, они не могли даже написать на бумаге собственное имя, третьи же просто не понимали, о чем я говорю.

Луиш-Бернарду замолчал: теперь, в этой игре в покер, он хотел увидеть, какой будет реакция его соперника.

– Что ж, если сомнения существуют, в моем распоряжении, в соответствии с возложенными на меня обязанностями, имеются копии всех договоров, подписанных работниками плантаций Сан-Томе и Принсипи, начиная с того времени, когда это было утверждено законом. – Голос попечителя снова звучал слегка вызывающе.

– Ах, просто замечательно. Это именно то, что я хотел знать! Сеньор попечитель, вам не трудно будет передать мне эти копии, чтобы я мог устранить возникшие сомнения?

Жерману Валенте на несколько секунд замолчал. Это время показалось губернатору бесконечным. Будучи опытным игроком в покер, он оценивал ситуацию прежде, чем продолжить игру, и когда соперник ответил, после едва заметного вздоха, Луиш-Бернарду с холодностью игрока хорошо взвесил все имеющиеся шансы на ответный удар:

– Этого, сеньор губернатор, я делать не буду.

– Не будете? Почему же?

– Потому что это является частью моей и только моей компетенции. Политически, я являюсь вашим подчиненным, но административно – нет. В сфере моих специфических функциональных обязанностей я вам не подчиняюсь. Если бы я предоставил вам то, что вы просите, я тем самым позволил бы вам инспектировать мою деятельность. Однако, как вы знаете, за нее я отвечаю напрямую перед министерством, а не перед губернатором.

– Очень хорошо. Я не могу забрать у вас это силой, и поэтому я ограничусь тем, что сообщу в Лиссабон, что у меня нет возможности адекватно оценить состояние трудовой деятельности на плантациях из-за отсутствия с вашей стороны готовности сотрудничать.

– Сеньор губернатор имеет право сообщить в Лиссабон то, что считает нужным.

В тот вечер Луиш-Бернарду сел за письменный стол и начал писать большой доклад, предназначенный для министра. Это был его первый политический доклад, первая обстоятельная оценка положения дел, которая, подчеркивал он, стала возможной только после того, как он изучил вопрос и получил возможность говорить обо всем со знанием дела.

Луиш-Бернарду начал с того, что напомнил министру, что его впечатления являются полностью свободными и независимыми, поскольку он не является профессиональным чиновником и никоим образом не добивался занимаемой им должности.

«Наоборот, как Ваше Превосходительство, вероятно, знает, личная и настоятельная просьба Его Величества, а также долг служения родине заставили меня оставить свою прежнюю жизнь и интересы в Лиссабоне ради того, чтобы занять этот пост, который никогда не был предметом моих желаний, мечтаний или размышлений. Я останусь здесь лишь до тех пор и пока облеченные соответствующим правом люди будут считать мой труд полезным для моей страны. Ни днем больше. Исходя из этого, позвольте мне со всей искренностью и преданностью заверить Ваше Превосходительство в том, что Вы всегда будете слышать от меня только то, что я думаю и свидетелем чего являюсь, без каких-либо скрытых намерений и мыслей, диктуемых соображениями сиюминутной выгоды, покровительством в отношении третьих лиц или, тем более, в отношении себя самого».

Далее Луиш-Бернарду сообщал министру о предпринятом им, начиная с первых дней после прибытия, напряженном марафоне личных знакомств – с местными учреждениями, с хозяевами и управляющими плантаций, а также со всеми вырубками и селениями острова.

«Сан-Томе уже не представляет для меня никакой тайны в том, что не скрыто от глаз», – заключал он в своем письме. – «В том же, что касается наиболее важной составляющей моей миссии, а именно положения негров-работников плантаций – главного повода международных разногласий вокруг островов и причины моей отправки сюда – то здесь, к сожалению, я не могу быть столь же уверенным: то, что доступно для всеобщего обозрения в этой области, является пока недостаточным, чтобы делать точные выводы. Мои посещения, все, что я увидел, о чем расспрашивал и чего добился в своих расследованиях, как и стоило ожидать, встретило естественное недоверие со стороны соотечественников в том, что касается предоставления сведений о работе плантаций, которые, в их понимании, могут противоречить их же собственным интересам. Однако крайне необъяснимым показалось мне противодействие со стороны сеньора главного попечителя, чье постоянно недружественное ко мне отношение и категорический отказ предоставить мне копии трудовых договоров между владельцами и работниками плантаций значительно затрудняют знакомство с юридической ситуацией, установившейся между упомянутыми сторонами. И это при том, что данная ситуация, как Ваше Превосходительство прекрасно знает, является основой постоянных разногласий и противоречий, возникающих у нас в общении с английскими промышленниками, а также в личных контактах с представителями правительства Его Британского Величества.

Из того, в чем я лично убедился и в чем готов свидетельствовать перед Вашим Превосходительством, могу с уверенностью утверждать следующее: условия жизни и труда на плантациях Сан-Томе, учитывая суровость климата, крайнюю тяжесть самой работы и на фоне той компенсации, в первую очередь, зарплаты, которую работники за нее получают, являются граничащими с крайним пределом человеческих возможностей. Никакой португальский работник, каким бы нищим и отчаянным ни было его положение, не согласился бы приехать сюда на такие условия труда и на такую зарплату. Необходимо признать, что в Африке или в других европейских колониях, скажем, в Латинской Америке, бывают ситуации и хуже. Правда также и то, что на некоторых вырубках Сан-Томе есть свои больницы, на некоторых из них и свои врачи, что работникам оказывается медицинская помощь, они имеют жилье и получают питание на рабочем месте. Глядя на всю эту картину, кто-то может воскликнуть: „так им еще и деньги платят!“ Если мы соглашаемся в том, что все это есть условия, необходимые для жизни человека, даже черного, тогда, Ваше Превосходительство, нам не о чем беспокоиться. Однако, я направлен сюда не для того лишь, чтобы с этим согласиться, но чтобы все это обеспечить.

В конечном счете, дело даже не в этом. Первое, что важно – не столько понять, считают ли хозяева плантаций достаточными и адекватными те условия, которые они предоставляют своим работникам, сколько услышать мнение самих работников. Правда ли, что они, приехав из Анголы на плантации Сан-Томе, несмотря ни на что, не считают свои условия труда и зарплату неприемлемыми, воспринимая это как лучшую из альтернатив, существующих на континенте – или же они находятся здесь потому, что просто-напросто не в состоянии уехать? Другими словами и говоря максимально жестко: они здесь находятся добровольно или по принуждению – и тогда их труд является рабским?

Как Ваше Превосходительство знает, и я лишь, с Вашего позволения, напомню, существуют законные рамки, исключающие любую возможность рабского труда: закон от 29 апреля 1875 года провозгласил отмену рабства во всех владениях Португальской короны; Постановление от 29 января 1903-го учредило здесь, на островах, Фонд по делам Репатриации, в который отчисляется половина заработной платы работников плантаций и из которого финансируется их возвращение на родину. Этот же законодательный акт предполагает заключение соответствующих трудовых договоров сроком на пять лет, что означает, что когда менее чем через два года их срок закончится, мы как раз и сможем убедиться в том, насколько он на самом деле работает. Помимо прочего, проблема заключается в самих работниках, которые, в своем значительном большинстве, находились здесь еще до появления закона, когда у них вообще не было никаких контрактов. И еще нужно понимать: хватит ли реально той половины зарплаты, которая у них регулярно вычитается, для того, чтобы, по окончании срока на Сан-Томе и Принсипи, оплатить возвращение на родину им и их семьям, которыми они здесь успели обзавестись?

Итак, принципиально важно знать, все ли работники охвачены системой трудовых договоров, как того требует закон; подписали ли они эти договоры по своей собственной воле и действительно осознавая, что они делают; знают ли они, когда заканчивается срок действия договоров, и что по их окончании, будь на то их воля, они смогут вернуться к себе на родину, имея для этого полагающиеся им по закону денежные средства. Потому что, если по окончании пяти лет работы на вырубках (а у многих, в реальности, это будет десять, двадцать и тридцать лет!) трудящиеся здесь выходцы из Анголы не знают, что они могут уехать, если у них, якобы, нет для этого денег, то единственное заключение, которое в этом случае напрашивается, следующее: мы имеем дело с пожизненным трудом на плантациях, против воли работника, то есть – с рабским трудом, даже если он и оплачивается».

Прямое послание Луиша-Бернарду министру завершалось заключением о том, что коль скоро все основывается на применении постановления, касающегося договорных условий труда на вырубках и поскольку это является сферой ответственности главного попечителя, то именно на него правительство и должно возложить ответственность за эффективное исполнение закона. Если же это сделано не будет, продолжал он, тогда губернатор один не сможет осуществить возложенную на него миссию.

«А моя миссия, насколько я помню то, что сказали мне на этот счет Его Величество, доверяя мне данное поручение, заключается в том, чтобы обеспечить такие условия труда, при которых никто в мире не мог бы сказать, что рабство, в какой бы то ни было форме, продолжает существовать на заморских территориях, находящихся под административным контролем Португалии».

Доклад вышел большим, и поэтому его следовало отправить не по телеграфу, а пароходом. Конечно, прежде чем он окажется в руках Айреша де-Орнельяша, пройдет значительно больше времени, но Луиш-Бернарду понимал, что это неудобство компенсируется тем, что новому министру сразу же станут понятными его правила игры. Луиш-Бернарду был здесь не по собственной прихоти, а из интересов служения стране, не для того, чтобы поменять свои взгляды на ведение колониального хозяйства, которое считал несостоятельным, ни ради того, чтобы смириться с существующей ситуацией и избежать возможных конфликтов. Его целью было как раз покончить с тем, что он полагал недопустимым. И, если бы у правительства было на этот счет другое мнение, очевидно, что на этот пост назначили бы не его, а того, кому это полагалось по праву занятия очередной вакантной должности. С другой стороны, если правительство не окажет ему должной поддержки, в первую очередь, в выдаче соответствующих инструкций главному попечителю, тогда он как губернатор не будет считать себя обязанным доводить свою миссию до конца. Луиш-Бернарду знал, что тональность его доклада для лица, стоящего выше него по иерархической лестнице, балансировала на грани дозволенного. Со стороны это выглядело почти так, будто он говорил: «Таковы мои условия. Если вы согласны, хорошо. Если нет, будьте добры сообщить мне об этом». Иначе, был ли вообще смысл оставаться здесь? Для чего тогда они нашли его, если не для того, чтобы изменить ситуацию? Любой полковник или свободный генерал, любой колониальный чиновник, мечтающий продвинуться в своей карьере, справился бы с этими обязанностями с гораздо большей пользой для всех или почти для всех…

В прибывшей из Лиссабона почте была вырезка одной статьи из О Século, которая была перепечаткой публикации в ливерпульском номере газеты Evening Standard, где некий полковник Дж. А. Уайли рассуждал о положении негров на лесных вырубках Сан-Томе и Принсипи. В лиссабонском министерстве Луиш-Бернарду уже слышал об этом полковнике, уволившемся в запас после службы в Индии, которому Форин-офис оплатил «исследовательскую поездку» на Сан-Томе, возлагая на это путешествие и на соответствующие инвестиции большие надежды. Но, как довольно часто, а то и всегда, бывает, когда путают информацию и проплаченную пропаганду, результаты поездки полковника материализовались в текст, который был жалким и бесполезным. Так, уважаемый Дж. А. Уайли был твердо убежден в том, что «черный обитатель Анголы является по своей природе абсолютным животным: у него нет ни домашнего очага, ни семьи. Он подобен макаке, которую перевели в зоопарк, с той только разницей, что подобные места содержания животных, как правило, располагаются в странах, чей климат смертелен для обезьяньего существования». Луиш-Бернарду читал это и не понимал, смеяться ему или же, наоборот, обеспокоиться таким поворотом политической стратегии. «Кем бы ни был тот, кто накачивал этого англичанина джин-тоником на верандах управляющих плантаций, – подумал он про себя, – в любом случае, он сослужил плохую службу Португалии». Его либеральный, но скептически настроенный ум не раз припоминал фразу, сказанную ему на прощание управляющим Порту Алегре, первой посещенной им плантации: мир был сотворен Богом, а не людьми. Именно он создал богатых и бедных, черных и белых, и некоторые вещи изменить человеку не под силу. И, действительно, что-то в жизни нельзя изменить никогда. Однако так же верно и то, как заявил его кумир Виктор Гюго на парламентском заседании, что «несчастливые будут всегда, но можно попробовать сделать так, чтобы не было несчастных».

* * *

Луиш-Бернарду осознавал, что до него никто из губернаторов не брался за работу с таким рвением и настойчивостью. В первые два месяца пребывания на Сан-Томе его редко видели в кабинете правительственного дворца. С другой стороны, весь остров был изучен им вдоль и поперек в неустанном марафоне по вырубкам, деревням и соединяющим их дорогам. Он прекрасно понимал, что никто до него – ни один чиновник, ни один путешественник, оказавшийся здесь проездом, не смог познакомиться настолько оперативно и подробно с этим затерявшимся в Атлантике куском тропической сельвы. Первое, что двигало им, было любопытство, а также убежденность в том, что именно такое начало его миссии является наиболее адекватным. Потом его уже охватило нечто вроде упрямства, настойчивости или даже тщеславного желания быть в состоянии, в любом разговоре о той или иной вырубке или горной вершине сказать, что он там побывал и прекрасно знает, о чем идет речь. Многие могли утверждать, что хорошо знают остров, но мало кто из них – если кто-либо вообще – мог теперь говорить, что знает его так же хорошо, как сам губернатор. Данное качество стало его главным политическим козырем. И то, что он добился этого всего через два месяца после прибытия, было во всех отношениях значительным достижением.

Хотя к концу второго месяца и пейзаж, и вся атмосфера стали для него уныло знакомыми и почти всегда одинаковыми, Луиш-Бернарду по-прежнему не переставал удивляться некоторым выдающимся постройкам на острове, прежде всего, Большим домам – особнякам владельцев плантаций. Его всегда впечатляла их архитектура – длинные прямые линии, безупречно белые стены, черепичные крыши, как в португальских деревнях, собиравшие с крыш воду латунные водостоки, выстланные деревянными досками полы, тяжелые, из темных сортов дерева двери, состарившиеся под слоем лака и времени. Он думал, сколько же рейсов из Европы нужно было совершить, чтобы привезти сюда то, что никогда не производилось на острове. Например, круглые фарфоровые ручки на дверях, посудные сервизы в буфете и в столовой, фирменные кровати, на которых ему приходилось спать, кувшины для умывания в спальнях, распятия и картины с изображениями святых или с какими-то отстраненными, абсурдными пейзажами, металлические кастрюли на кухнях, зеркала в залах, диваны, обитые бархатом или уже состарившейся кожей, свисающие с потолка люстры, китайские вазы. Среди многого прочего, им были здесь также обнаружены индийская резная мебель из черного дерева, два рояля, на которые он однажды неожиданно для себя наткнулся в гостиных, и даже граммофон, что доказывало, что он не единственный на острове его обладатель. Там, где управляющие плантаций не являлись их владельцами (как во всех самых крупных хозяйствах), Большие дома оставались необитаемыми почти весь год, до лета, когда начинался сухой сезон «гравана». Управляющие, вместе с семьями, жили в доме рядом с главным, во втором по размеру особняке на вырубках. Но когда приезжал Луиш-Бернарду, они «распечатывали» на один день хозяйский дом – его столовую и гостиную, а также гостевую спальню на верхнем этаже, если он оставался на ночь. В некоторых из домов сохранялись признаки сезонного присутствия хозяев во время их последнего отпуска на плантациях – старые журналы, оставленные в гостиной, визитки с именем хозяина и названием плантаций на письменном столе в кабинете, убранные в буфет бутылки порто и коньяка, детские игрушки, оставленные в комнате наверху, льняные или хлопковые рубашки, мужской костюм, висящий на вешалке в спальне. По ночам, перед тем, как заснуть, Луиш-Бернарду часто представлял себе хозяев, думая, какими они могли быть, эти люди, эта семья. Как они проводили здесь свой отпуск, как часто они сюда приезжали – каждый год, каждые два или три года, как они себя здесь ощущали, вдали от дома в течение трех месяцев, просыпаясь от громких голосов на утреннем построении, засыпая под доносящиеся из леса звуки. Как они боролись со скукой, с жарой, с этими медленно текущими, как песок в часах, монотонными днями. Наверное, они выезжали прогуляться верхом, обследуя лесные окрестности, слушали птиц, купались в холодных водопадах, спускались вниз, к океану, плавали среди черепах и барракуд в теплой прибрежной воде, уединялись со своими мыслями вечерами на веранде, вдыхая дымок от печных труб в соседней с ними деревне и чувствуя легкое головокружение от запаха керосина в лампе, в огне которой гибли мелкие ночные насекомые. Возможно ли, что иногда они задумывались и о той армии теней, что спала в ту ночь в своей деревушке, чтобы завтра с утра отправиться строем на плантации, где снова, от зари до зари, им придется срывать эти волшебные плоды какао? Ведь именно они обеспечат их лиссабонским хозяевам образование, особняки, клуб для папы и платья из Парижа для мамы, английских «мисс», поездки в испанскую Севилью или во Францию, сезонную ложу в «Сан-Карлуше», лошадей в клубе Jockey и только что заказанный папенькой в салоне на площади Рештаурадореш новенький авто.

Проживая жизни вещей в отсутствие хозяев, он научился расшифровывать и узнавать их самих. Ему удавалось видеть то, что увидели бы они, воображать и чувствовать то же, что в этой обстановке представили и почувствовали бы и они. Никто теперь не знал все вокруг так хорошо, как он. Он видел негров и их молчаливую смиренность, напрягшиеся на пределе возможностей мышцы, их почти детские взгляды, напуганные и одинокие, в которых иногда ему виделся и некий вызов с остатками гордости, спрятанной где-то глубоко-глубоко. Он замечал их улыбки, чистые и открытые, когда кто-то обращался к ним по имени, как человек к человеку. Взгляд Луиша-Бернарду отмечал и белых – «резидентов», чиновников, священников, военных, управляющих, надсмотрщиков и их жен; он видел чопорность и ограниченность этих сеньор, усталость, тщеславие, а также еще живущую в них сопротивляемость внешней среде и волю или уже их полное отсутствие. И еще он видел, понимал и чувствовал знаки присутствия тех, кого здесь уже давно нет – первых, настоящих хозяев островов, от чьего имени все остальные старались поддерживать то, что у них еще оставалось от иллюзий и от надежд в этой бесчеловечной затее под названием Сан-Томе и Принсипи.

Все это он, новичок в этих краях, видел и делал, полностью осознавая суть происходящего, а взор и воля его оставались ясными и свободными от островной лихорадки, позволяя ему прекрасно отдавать себе отчет в том, куда он прибыл, зачем и для чего. В этом удушающем климате, в этой дурманящей тюрьме запахов, посреди того, что в понимании человека и является настоящим адом, его тело реагировало на усталость и суровые условия: оно слабело, пропитывало потом простыни по ночам, а днем вымаливало передышки у палящего солнца и у жары. Однако дух его оставался по-прежнему чутким и бодрым, преданным всему, что осталось позади, и верным забросившей его сюда миссии. В противном случае ничто не имело бы смысла.

Однако случился однажды и день, и час, когда Луиш-Бернарду споткнулся о предложенные ему судьбой обстоятельства. В конце концов, никто не сделан из железа, включая губернаторов. Это случилось во время посещения плантаций Нова Эшперанса, принадлежащих вдове Марии-Аугуште да-Триндаде, которая оказала ему – или он оказал ей? – честь открыть бал-представление нового губернатора португальской колонии Сан-Томе. Нова Эшперанса располагалась неподалеку от селения Триндаде, которое он проезжал утром накануне, после довольно рискованного и напряженного визита на плантации Риу д’Оуру. Он остановился на обед в районе полудня, когда жара и солнце были в самом зените, будучи в дурном настроении, готовый взорваться при малейшем выпаде в свой адрес. У него не было никакого желания посещать постройки или фазенды, слушать рассказы о новых посевах или о сборе урожая, жалобы на мировые цены, а также на леность работников и нынешнюю дороговизну рабочей силы. Однако вместо того, чтобы вывалить на Луиша-Бернарду все это, вдова приняла его как доброго старого друга.