Текст книги "Экватор"

Автор книги: Мигел Соуза Тавареш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

XIII

В марте 1907 года исполнился год с тех пор, как Луиш-Бернарду начал свою службу на Сан-Томе и Принсипи. Он посчитал, что стоит отпраздновать эту дату и снова устроить ужин в губернаторском дворце. На этот раз бала не планировалось, но приглашенные были те же, что и в прошлом году. И это стало его первой ошибкой: из ста двадцати гостей, которым были отправлены письменные приглашения, на ужине появилось лишь сорок человек. Половина из тех, кто не пришел, объяснила это неотложными делами на вырубках, неожиданной болезнью или уже данным обещанием быть на другом мероприятии (как будто на Сан-Томе такое было возможно). Другая половина даже не удостоила его ответом, что заставило губернатора держать наготове некоторое количество накрытых столов; когда он наконец понял, что на ужине будут только те сорок человек, что уже собрались, он распорядился убрать лишние столы. Второй его ошибкой было приглашение английского консула с супругой. По правде сказать, он долго размышлял, прежде чем это сделать. Он колебался между соблюдением обычных протокольных норм, согласно которым для колониального губернатора приглашение иностранных представителей было обязательным, и тем, чтобы поступить в соответствии со своими предчувствиями: ведь «активная часть» колонии наверняка подспудно ожидала, что это торжественное собрание запланировано исключительно для португальцев и обойдется без «враждебного» участия англичанина. Луиш-Бернарду даже подумал, что заключит с Дэвидом нечто вроде дружеского соглашения, пригласит его, а тот скажет, что, мол, к сожалению, прийти не сможет. Однако потом он все-таки пришел к выводу, что не вправе позволить себе в отношении друга ни лицемерия, ни этой чиновничьей слабости. В результате, эти его метания обернулись полнейшей катастрофой: поскольку на Сан-Томе новости разлетаются мгновенно, стало известно, что англичанин придет вместе с женой, при том, что из сорока приглашенных только половину составляли супружеские пары. Луиш-Бернарду распределил по залу пять столов на восемь человек каждый и, благоразумно рассудив, что Дэвиду и Энн не стоит сидеть рядом с ним, чтобы не вызывать среди соотечественников лишних кривотолков, он решил посадить их отдельно, предварительно позаботившись, чтобы компанию им составили двое гостей, которые хоть как-то, на уровне приветственных фраз, изъяснялись по-английски. Однако все это оказалось напрасным: несмотря на неимоверные усилия Дэвида и безмятежную кротость Энн, которая реагировала на все с неизменной улыбкой, дамы за столом просто-напросто игнорировали супругу консула. Они лишь изредка бросали на нее косые и гневные взгляды из-за ее почти шокирующей красоты и идеального в своей простоте элегантного платья из голубого шелка, с легким декольте и украшавшим его сапфировым кулоном. Наряд ее резко контрастировал с их крикливыми платьями, неумело скопированными Делфиной, официальной портнихой дамской половины колонии, из столичного иллюстрированного журнала мод. Что же касается сидевших за столом кавалеров, которые поначалу, из вежливости, любопытства или по необходимости беседовали с Дэвидом и перебросились парой вежливых фраз с Энн, то довольно скоро и они притихли под косыми взглядами мужчин из-за соседних столов и убийственными взорами своих жен. Последние уж слишком воинственно реагировали на любую попытку бросить взгляд или заговорить с этой ослепительной женщиной.

Сидя за два стола от Энн, – просто так вышло, он не планировал, – Луиш-Бернарду, вынужденный по долгу службы выполнять обязанности хозяина стола, изредка наблюдал за ней. Энн сидела на отдалении, но прямо напротив него, и на небольшом от него расстоянии Луиш-Бернарду мог наблюдать за маленькой драмой, которая вокруг нее разворачивалась. Он по-настоящему страдал, следя за своими друзьями, за тем, как пренебрежительно к ним относятся, за тем, как Дэвид пытается играть в изощренные дипломатические игры, и переживал, в первую очередь, за Энн: ей приходилось терпеть откровенную презрительность и унижение, будучи объектом нападок со стороны этих мелких и завистливых людей. Совершая над собой нечеловеческие усилия, Луиш-Бернарду старался не смотреть в ее сторону, не пересекаться с ней взглядами. Но когда это было выше его сил или когда она сама отчаянно искала его взглядом, и они встречались глазами, он чувствовал, как в этой комнате теней, мрачных шутов и безликих, подобострастных людишек появляется исходящий от нее голубой луч света, перед которым меркнет все остальное. В эти мгновения, от ярости и неспособности что-либо изменить, он хватался руками за стул, с такой силой, что костяшки его пальцев становились белыми.

Практически, всеми разговорами за его столом управлял граф Соуза-Фару. Он был чем-то вроде старейшины местного племени, как в древние времена, и по своей родословной, и по своему знанию колонии и ее обитателей. Еще с прошлогоднего торжественного ужина Луиш-Бернарду чувствовал, что существует какое-то особое взаимопонимание между ним и графом, управляющим вырубок Агва-Изе и, не в последнюю очередь, министром Сан-Томе по делам строительства. Вне сомнения, он был самым светским, цивилизованным и образованным человеком среди поселенцев. Когда закончился этот долгий и не самый приятный в его жизни ужин (не надо было закладывать в меню четыре блюда и три десерта!), Луиш-Бернарду подошел к графу и взял его под руку:

– Я хотел бы, чтобы вы уделили мне несколько минут наедине. Это возможно?

– Конечно, мой дорогой губернатор! У вас найдется для меня рюмка коньяка и сигара?

Они направились в небольшую комнату, которая служила Луишу-Бернарду кабинетом, и уселись в кресла. Со стороны они походили на мужчин, готовящихся к деловому разговору где-нибудь в лиссабонском клубе, и Луиш-Бернарду на несколько секунд почувствовал себя вернувшимся домой.

– Граф, я хотел бы задать вам откровенный вопрос, на который прошу столь же откровенно ответить: чем я заслужил столь неуважительное отношение со стороны колонии?

– Вы имеете в виду, что многие не пришли?

– Очень многие, и часть из них без каких-либо оправданий.

Соуза-Фару, куривший сигару, с удовольствием выпустил дым, прежде чем ответить. Было заметно, что ему по душе его роль советника.

– Вы хотите, чтобы я сказал вам правду, не так ли?

– Да, и прямо сейчас…

– Итак, правда в том, что колония вас не любит. Она всегда вам не доверяла, даже еще до вашего приезда, а за этот год недоверие только обострилось. Я полагаю, что сейчас эта антипатия необратима.

– Почему?

– Потому что они думают, что вы в большей степени готовы следовать интересам и доводам наших врагов, нежели нас самих.

– Но почему, спрашиваю я вас снова.

– Потому что, во-первых, очевидно, и все это наблюдают, вы, дорогой мой, подпали под очарование англичанина и его жены. Именно они – ваши лучшие друзья здесь, на Сан-Томе. Все это знают да и вы, надо отдать вам должное, никогда этого не скрывали.

– Так они считают… вы считаете, Соуза-Фару, что мои личные отношения могут влиять на то, что я думаю и на то, как исполняю свои должностные обязанности?

– Хотите, я опять скажу вам правду? Да, они так думают, и точно так же думаю я.

Луиш-Бернарду задумался. Мнение данного гостя его интересовало и было для него своеобразным барометром. Благоразумие подсказывало ему, что недооценивать его он не может.

– Скажите мне конкретно, мой дорогой граф, в чем, по вашему мнению, господин Дэвид Джемисон влияет на меня или управляет мною?

– Ну вот, к примеру, вы сказали попечителю, что ваш вывод о наличии или отсутствии здесь рабского труда будет зависеть от числа работников, которые по истечении трех лет их контракта, в соответствии с новым законом заявят, что хотят быть репатриированными в Анголу…

Услышав это, Луиш-Бернарду испытал приступ гнева: а этот Жерману-Андре Валенте – не иначе, как засланный информатор на службе у управляющих вырубками!

– Это он вам сказал?

– Не мне лично, но это то, что обсуждается.

– А вы, Соуза-Фару, стало быть, не считаете это адекватным критерием оценки?

– Дорогой мой, ну вы ведь не настолько наивны, правда?

– Что вы хотите сказать?

– Вы же не думаете, что мы будем спрашивать каждого из нескольких тысяч черных, у которых закончится контракт, хочет ли он, в соответствии с законом, продолжить работу на вырубках или желает, чтобы его отправили на родину. И все это с переводчиком, с заведенным на каждого личным делом, с подписями и печатью нотариуса. Вы это так себе это представляете?

Луиш-Бернарду замолчал, нуждаясь в том, чтобы как-то осмыслить услышанное. На словах все выглядело невозможным, даже смешным. Но на деле – если не так, то как еще это можно осуществить?

– Вот смотрите, дорогой вы мой губернатор, – Соуза-Фару вслушался в сделанную им в разговоре паузу. – Предположим, что одна треть, всего одна треть работников плантаций заявит, что хочет быть репатриированной. Вы представляете себе, какая в этом случае судьба неизбежно ожидает эти хозяйства да и весь Сан-Томе?

Луиш-Бернарду продолжал молчать.

– Это был бы полный развал и крах. Вырубки тут же перешли бы в собственность банков. А я, кстати, не знаю ни одного банка, который мог и захотел бы управлять африканской колонией на экваторе. Люди, на которых вы жалуетесь из-за того, что они не пришли на ваш ужин, – как раз те самые трудяги, которые оставили здесь лучшую часть своей жизни, работая от восхода до заката. Это они были вынуждены терпеть постоянное раздражение и упреки своих жен, они пережили потерю детей, умерших от малярии. И это снова они – те, кто выслушивает от ничего не желающих знать собственников плантаций, сидящих в комфортной столице, их глубоко несправедливую критику и претензии: почему, дескать, в этом году урожай на тысячу тонн меньше, чем в прошлом? Они, конечно, люди грубые. Конечно, это так. А вы, говорящий по-английски и слушающий оперу у себя на веранде, – вы рядом с ними, словно принц, который пытается объяснить им, что их образ жизни и выживания больше не актуален. То ли в силу появившихся новых идей, договоров, законов, то ли потому, что сеньор Дон Карлуш попросту не желает отказывать себе в удовольствии время от времени навещать в Англии своего двоюродного брата Эдуарда. И вы думаете, они должны быть вам благодарны? Восхищаться вами за то, что вы выступаете здесь глашатаем нового времени?

Во время разговора граф не повышал голоса и не выглядел одержимым своей аргументацией. Наоборот, в его голосе слышалась легкая досада от того, что ему приходится объяснять столь очевидные, на его взгляд, вещи. Слушая графа, Луиш-Бернарду чувствовал, что тот прав. Ситуация была безвыходной, ловушкой в чистом виде: «Не в ладах с людьми, из любви к Королю, не в ладах с Королем – из любви к людям».

– А что бы вы сделали на моем месте, Соуза-Фару?

– Я не на вашем месте. К счастью.

– А если?

– Я бы защищал нас, португальцев. Не будет вам в истории места, если вы, по какой-либо причине или без нее встанете на сторону полудюжины английских торговцев какао, которые боятся, что наши несчастные острова составят им конкуренцию.

Граф поднялся и направился в зал. Он удалялся не спеша, будто заслуженный актер, покидающий сцену и осознающий, что завершил это последнее действие, проявив высокий профессионализм. Луиш-Бернарду остался, наблюдая, как он уходит, тщетно пытаясь раскурить свою заснувшую сигару. Что ж, если он и не был честен, то уж, по крайней мере, искренне верил в то, что сказал. И тем не менее… тем не менее, эта армия теней, эти черные движущиеся муравьишки никуда после этого не делись. Они все так же, с восхода до заката, под присмотром графа продолжают работать на вырубках. И вряд ли за год такой работы эти несчастные смогут заработать на полдюжины гаванских сигар, привезенных сюда с Кубы через Лиссабон и выкуренных здесь за светской беседой двумя господами, которые с таким знанием дела и так легко обсуждали здесь их судьбы.

Когда почти все гости ушли, Луиш-Бернарду пошел проводить Энн и Дэвида до выхода.

– Ужин оказался не очень удачным, не правда ли? – прокомментировал Дэвид.

Луиш-Бернарду вдруг ощутил какую-то особую нежность к этому проницательному и близкому ему человеку, другу. Находясь между ними, он слегка обнял их за плечи и ответил:

– Да, Дэвид. Этим вечером я чувствую себя так, будто меня прилюдно выпороли.

Затем, говоря уже наполовину сам с собой, Луиш-Бернарду тихо пробормотал:

– Однако уже прошел год. Целый год!

* * *

Двое рабочих с плантаций Риу д’Оуру бежали, но были через три дня пойманы полицией неподалеку от поселка Триндаде, изможденные от голода и усталости. Луиш-Бернарду сразу же выдал начальнику полиции инструкции, чтобы впредь при подобных происшествиях его тотчас поставили в известность, а бежавшие передавались суду для определения их вины и ни в коем случае, как это было раньше, не отправлялись бы назад на вырубки, где они работали до побега. Поэтому, несмотря на протесты и угрозы, которыми разразился полковник Мариу Малтеж, управляющий Риу д’Оуру, полиция отказалась передать ему беглецов, а территориальный судья назначил через два дня слушания по делу.

Утром установленного дня Луиш-Бернарду направился к зданию суда. Он не собирался мешать судье своим присутствием, однако понимал, что его обязанностью было лично убедиться в том, как в данном случае будет применен закон. А закон гласил, что наниматель мог либо уволить работника, с потерей им невыплаченной зарплаты или, в качестве альтернативы, продлить его контракт из расчета от трех до десяти дней – в соответствии с решением судьи – за каждый день побега. У губернатора были все основания настоять на том, чтобы беглецы сначала предстали перед судом, потому что обычно их возвращали на вырубки, где, как правило, пороли или применяли к ним другую форму физического наказания. После этого управляющий продлевал им срок контракта на сколько ему вздумается, а главный попечитель этот инцидент даже не регистрировал: просто работник ставил крестик под продленным контрактом, и все.

Несмотря на то, что Луиш-Бернарду сразу направился в зал, где проходило слушание, и сел в последних рядах, предназначенных для посетителей, его приход не остался незамеченным. Несколько посетителей начали тихо переговариваться между собой, а писарь, сидевший за столом в ожидании судьи, внезапно исчез за дверью, ведущей во внутреннее, соседнее с залом суда помещение. Полковник Малтеж, который находился в передней части зала, развернулся на стуле и с вызовом взглянул на губернатора. Луиш-Бернарду поприветствовал его кивком головы, на что тот никак не отреагировал. Он снова повернулся и заговорил со своим соседом, судя по всему, кем-то с плантаций Риу д’Оуру. Через несколько секунд дверь в глубине зала открылась и появились обвиняемые, прикованные друг к другу цепями за ноги. Двое охранников вытолкали их вперед и поставили перед первым рядом, в двух метрах от скамьи, предназначавшейся для судьи. Луиш-Бернарду заметил, что для обвиняемых стульев не было. На вид этим несчастным, разутым, в грязных лохмотьях, было лет по двадцать, может, чуть больше. На спине одного из них были видны три больших красных рубца, начинавших покрываться коркой. Второй, похоже, хромал. Ему было тяжело стоять, и он слегка опирался на плечо своего товарища. Бросив на них короткий взгляд, Луиш-Бернарду поразился их абсолютной покорности и грустному безучастию к происходящему.

Из-за боковой двери вновь появился писарь. Он бросил беглый взгляд на губернатора, будто желал удостовериться, что тот все еще на месте, и проследовал к своему столу. Спустя еще несколько мгновений, в зале появился королевский обвинитель, с тем же неприятным, изъеденным оспинами лицом, памятным Луишу-Бернарду со дня их первой встречи. За прокурором в зал вошел судья, доктор Анселму де Соуза Тейшейра. Все присутствующие, включая Луиша-Бернарду, тут же встали и сели только после того, как доктор Анселму занял свое место. Ни судья, ни прокурор не подали вида, что обратили внимание на присутствие в зале губернатора. Судья закрепил на носу очки и скомандовал писарю:

– Начинайте!

– Слушается уголовное дело за номером 1427, согласно которому Территориальная прокуратура обвиняет сельскохозяйственного работника по имени Жуанину, фамилия неизвестна, выходца из ангольской провинции Бенгела, а также работника Жезуша Сатурнину, выходца из той же провинции, проживающих и находящихся на службе, в самовольном оставлении своих рабочих мест и исчезновении с территории вырубок Риу д’Оуру, в нарушение контракта, заключенного ими с упомянутым предприятием, и без наличия на то оправдательной причины. Данное преступление предусмотрено и наказуемо статьей 32, пункт «б», общим регламентом сельскохозяйственных работ настоящей колонии, одобренного государственным Законом от 29 января 1903 года. На заседании присутствуют: уважаемый представитель Территориальной прокуратуры, сеньор истец в лице полковника Мариу Малтежа, а также обвиняемые, не потребовавшие себе адвоката. На заседании также присутствуют свидетели, представленные стороной обвинения – сеньор Алипиу Вердашка, капрал Жасинту даж-Дореш и солдаты Томе Эуфразиу и Агоштинью душ-Сантуш, представляющие службу городской полиции.

По завершении этого довольно занудного вступления, исполненного писарем, доктор Анселму Тейшейра, слушавший его с явно отсутствующим видом, приступил к диктовке текста протокола:

– Объявляю заседание открытым ввиду отсутствия каких-либо существенных обстоятельств, могущих этому воспрепятствовать. В силу того, что обвиняемые не потребовали себе адвоката, а также по причине отсутствия в зале бакалавра или дипломированного адвоката, назначаю общественным защитником обвиняемых присутствующего здесь главного попечителя Сан-Томе и Принсипи сеньора Жерману-Андре Валенте.

Только в этот момент Луиш-Бернарду понял, что на заседании присутствует Жерману Валенте, незаметно сидевший все это время во втором ряду, напротив того места, где находился полковник Малтеж. Когда попечитель поднялся для того, чтобы направиться к адвокатскому столу, Луиш-Бернарду, движимый каким-то неконтролируемым инстинктом, который, задумайся он хоть на секунду, показался бы ему стратегической ошибкой, поднялся со своего места и обратился к судье:

– Ваше Превосходительство, прошу прощения, что перебиваю.

Доктор Анселму Тейшейра посмотрел на него поверх очков и, не выражая никаких эмоций, даже тональностью своего голоса, ответил:

– Сеньор губернатор, вы оказываете большую честь суду вашим присутствием. Однако это не дает вам больших прав, чем всем остальным в этом зале, где никому не позволено под каким бы то ни было предлогом прерывать ход заседания.

– Ваша честь, мне это известно. Но у меня вопрос по ведению процесса.

– По ведению? – Судья поднял вверх брови, продемонстрировав проснувшееся в нем любопытство.

– Да. Ваше Превосходительство может удостовериться, прочитав хотя бы сообщение о моем назначении на пост губернатора Сан-Томе, опубликованное в официальном бюллетене колонии, что я являюсь дипломированным юристом. В связи с этим я предлагаю себя в качестве общественного защитника обвиняемых. Ваше Превосходительство обязаны утвердить меня в этом качестве, поскольку, как вы успели заметить, из присутствующих в зале никто не имеет подобной квалификации.

В зале установилось тяжелое молчание. Были слышны даже разговоры с улицы, проехавшая телега и лающая где-то далеко собака. Полковник Малтеж медленно развернулся назад и посмотрел на Луиша-Бернарду как на сумасшедшего. Писарь от испуга раскрыл рот, а прокурор, делавший до сих пор все, чтобы не показать, что знает о присутствии губернатора на заседании, оторвал, наконец, голову от своих бумаг, которые, якобы читал, и недоверчиво посмотрел на него. Анселму Тейшейра снял очки и начал протирать их платком, вынутым из жилетного кармана.

– Ну что ж, насколько я вас понял, Ваше Превосходительство желает сию же минуту прервать исполнение функций губернатора Провинции и принять на себя обязанности адвоката?

– Не вижу никакого несоответствия между одним и другим. Тем более, что, как вы сказали, Ваше Превосходительство, в этом зале мои губернаторские полномочия не действуют. При этом, закон вполне позволяет мне выступать здесь в качестве адвоката.

Луиш-Бернарду продолжал стоять и выглядел довольно спокойным, хотя внутри он все больше ощущал себя нервным, неуверенным в себе мальчишкой.

Судья вздохнул. Он снова вынул из кармана носовой платок и на этот раз вытер капельки пота, выступившие у него на лбу и на висках. Старый хитрый лис, которого из-за двух неудачных судебных дел, получивших, к его удивлению, широкую огласку в прессе, отправили на Сан-Томе, доктор Анселму де Соуза Тейшейра попытался выиграть время и обратился с вопросом к сидящему без движения королевскому прокурору:

– Сеньор прокурор, у вас есть что на это возразить?

Доктор Жуан Патрисиу все-таки имел некоторое время, чтобы успеть собраться. К тому же, этот банальный судебный процесс, где приговор был заранее ясен и известен всем, давал ему неожиданный шанс блеснуть на фоне этого выскочки-губернатора, который был ему противен с того самого момента, когда больше года назад, тот ступил на эту землю.

– Да, есть, Ваша честь. Верно, сеньор губернатор является дипломированным юристом, и у него есть все необходимые законные основания для его просьбы выступить общественным защитником. Однако так же верно и то, что какой бы ни была позиция, которую он будет здесь защищать, одновременно он является и губернатором данной Провинции, давшим клятву беспристрастно исполнять свои обязанности. И здесь становится непонятным, каким же образом может быть бескорыстным тот, кто защищает в суде одну сторону в ущерб другой так, как это делал бы губернатор, в свободное от работы время практикующий адвокатскую деятельность. Я считаю, что в этом случае мы проявим грубое неуважение к статусу губернатора, если Ваше Превосходительство позволит Его Превосходительству осуществить столь необычное и… как бы сказать поточнее… столь разоблачительное намерение.

Луиш-Бернарду почувствовал, как лицо его вспыхнуло от прилившей к нему крови. Сделав над собой усилие, он постарался выглядеть бесстрастным в ожидании очередного вопроса судьи.

– Данное возражение мне кажется вполне обоснованным, – осторожно начал судья. – Что вы можете ответить на это, сеньор губернатор?

– Считать или нет мое предложение защищать двух обитателей колонии, не имеющих ни средств, ни знаний для защиты себя через адвоката нарушением принципа беспристрастности при исполнении мною обязанностей губернатора, означает дать политическую оценку моей деятельности. Прошу прощения, но это не входит в компетенцию сеньора прокурора и, при всем моем уважении, Ваше Превосходительство, не является и вашей компетенцией. Я трактую данную ситуацию с совершенно противоположной точки зрения. Однако речь сейчас не об этом. Речь идет о применении закона. И этот суд не может обсуждать то, как я исполняю свои обязанности. Он лишь компетентен решить, достаточно ли квалифицирован я, гражданин Луиш-Бернарду Валенса, закончивший факультет права университета города Коимбра, для того, чтобы осуществлять общественную защиту этих обвиняемых. И если Ваше Превосходительство сможет мне привести какое-либо из положений закона, которое мне запрещает это, я тут же отзову свою просьбу.

Луиш-Бернарду сел на свое место, полностью отдавая себе отчет в том, что оставил доктора Анселму де Соуза Тейшейра наедине с, наверное, самым деликатным решением за весь долгий период его судейства на Сан-Томе.

Доктор Анселму раздраженно вздохнул и снова вытер пот платком. Он оглядел зал, словно ожидая от кого-либо из присутствовавших в зале милосердия, которое чудесным образом помогло бы ему справиться с охватившим его оцепенением. Затем, будто получив, наконец, ответ от молчавшего зала и от тревожно глядевших на него нескольких десятков пар глаз, он выпрямил спину и, возвысившись над столом, обращаясь к писарю, произнес:

– Диктую для протокола: по просьбе доктора Луиша-Бернарду Валенса, дипломированного юриста и губернатора Провинции Сан-Томе и Принсипи, назначаю его общественным защитником обвиняемых как единственного из присутствующих, обладающего для этого достаточной квалификацией, что не противоречит ни одному из положений действующего законодательства.

Подняв глаза, судья теперь обратился к Луишу-Бернарду:

– С этого момента и до окончания заседания я буду к вам обращаться «уважаемый сеньор». Прошу вас занять ваше место на скамье адвокатов.

Луиш-Бернарду пересек зал заседаний и сел за стол, расположенный сбоку от судьи, как раз напротив стола, за которым сидел доктор Жуан Патрисиу. Тот спешно погрузился в свои бумаги, изучая их с вниманием, заслуживающим наисложнейшего судебного процесса. К этому времени, вероятно, проинформированная кем-то из зала толпа людей начала занимать оставшиеся свободные места. Народ продолжал толпиться в дверях и уже располагался вдоль стен коридора, заполняя его невнятным безостановочным гулом.

Вернув себе роль хозяина положения и понимая, что до сих пор ничего плохого не произошло, судья Анселму Тейшейра буквально взревел:

– Тишина в зале или я прикажу вывести всех отсюда при малейшем шуме! Охрана, прошу вас закрыть зал заседаний и больше никого не впускать. – Повернувшись к писарю и умерив свой тон, судья попросил: – Откройте окна: здесь становится просто невыносимо!

Суд начался с допроса обвиняемых. Однако стоило начать лишь с самых рутинных вопросов, чтобы сразу же стало ясно, что они понимают не более полудюжины португальских слов. Послали за дежурным переводчиком, который уже заранее находился в секретариате. Но все равно обвиняемые стояли с закрытыми ртами, оставаясь полностью отстраненными от происходящего. На вопрос судьи, почему они сбежали с вырубок, они продолжали молчать, даже после того, как переводчик им перевел, – как будто они ничего не понимали и не были заинтересованы в том, чтобы хоть что-то сообщить суду. Когда настал черед Луиша-Бернарду задать свой вопрос, он спросил то же самое, попросив переводчика разъяснить обвиняемым, что его роль здесь заключается в том, чтобы их защищать, и что им не надо бояться, а лучше рассказать всю правду или изложить суду причины своего поступка. Но прежде, чем обвиняемые смогли что-то сказать, судья Анселму, неожиданно твердо оборвал адвоката:

– Переводчик проигнорирует эту вашу рекомендацию, которую я считаю оскорбительной для суда. Да будет вам известно, уважаемый сеньор, что ни один обвиняемый на заседаниях, где я когда-либо председательствовал, как здесь, так и в других территориальных судах королевства, не ощущал себя лишенным права честно отвечать на задаваемые ему вопросы.

– Я никоим образом не собирался подвергать это сомнению. Но мне кажется, сеньор судья, что обвиняемые со всей очевидностью демонстрируют, что не понимают, как работает суд, и на какие права они могут здесь рассчитывать. Несомненно, это происходит не по вине Вашего Превосходительства. Однако факт остается фактом: это серьезно ограничивает их право на защиту. Именно по этой причине я считаю необходимым попытаться хотя бы минимально разъяснить им ситуацию.

– Просто переведите вопрос, – распорядился доктор Анселму, посмотрев в сторону писаря, как будто бы не слыша прозвучавших только что возражений.

Вопрос был повторен, но обвиняемые по-прежнему молчали. Они смотрели перед собой, уставившись в какую-то точку на стене за спиной судьи. Луиш-Бернарду вернулся к своим жестким вопросам:

– Спросите их: они сбежали потому, что на вырубках Риу д’Оуру с ними плохо обращались?

Снова тишина и новый вопрос:

– Спросите, работали ли они больше положенного количества часов?

– Хватало ли им еды?

– Их наказывали, били плетьми?

Ничего. Ни один из негров даже взглядом не показал, что хоть что-то понимает или хочет что-то сказать. Луиш-Бернарду вздохнул и попробовал в последний раз:

– Прошу переводчика обратиться вот к тому обвиняемому, Сатурнину, если не ошибаюсь. Укажите ему на его шрамы на спине и спросите, откуда они?

Доктор Жуан Патрисиу, который до сих пор наблюдал за усилиями Луиша-Бернарду все с тем же ленивым пренебрежением, мгновенно отреагировал:

– Протестую, сеньор судья! Вопрос отличается предвзятостью, а к тому же, он бесполезен, поскольку ранее обвиняемые ответили молчанием, то есть, отрицательно, когда их спросили, действительно ли с ними плохо обращались. Кроме того, как я услышал, представитель защиты просит переводчика не только перевести его вопрос, но и сопроводить его жестом и физическим контактом, что является довольно экстравагантным способом вложить ожидаемый ответ в уста обвиняемого. Ваше Превосходительство, вы должны отклонить и такую формулировку вопроса, и этот театральный и оскорбительный жест.

– Прежде, чем я отклоню вопрос или нет, – осторожно начал судья, – я бы все-таки хотел узнать, имеет ли уважаемый уполномоченный защитник особые причины для того, чтобы просить сопроводить его вопрос соответствующей жестикуляцией.

Луиш-Бернарду сделал паузу прежде, чем ответить. Он и сам начал ощущать обильное потоотделение, понимая, что уже почти задыхается в этом душном зале. Более того, он чувствовал себя загнанным в угол и попавшим по своей наивности в ловушку. У него, на самом деле, была вполне обоснованная причина для такой просьбы, поскольку он все больше убеждался, что переводчик не переводит его вопросы, а попросту произносит то, что для двух присутствующих здесь негров является полной бессмыслицей. Не исключено, что он вообще говорит с ними на другом, непонятном для них языке. Однако как может Луиш-Бернарду озвучить перед судом столь серьезное подозрение? Это будет равносильно утверждению, что все здесь связаны между собой, или прямому заявлению о том, что он сомневается в добропорядочности судьи. В конце концов, это означало бы довести ситуацию до той точки, когда, потеряв разум и хладнокровие, он, по расчетам королевского прокурора, уже вряд ли сможет из нее выбраться без того, чтобы не скомпрометировать, раз и навсегда, свой авторитет губернатора. Но, с другой стороны, волен ли он сейчас отступить, позволить всем облить себя грязью, оставить затеянную им же самим защиту и выйти отсюда вон, в мир злых языков, с поникшей головой, под издевательские реплики своих врагов?

– Уважаемый сеньор?.. – Судья ждал с некоторым нетерпением, как показалось Луишу-Бернарду, его ответа.

– Уважаемый сеньор судья. По поводу вопроса: то, что обвиняемые не отвечают, когда я их спрашиваю, не мешает мне продолжить расспрашивать их дальше и, в конце концов, услышать от них ответ. Если они пожелают ответить. Вопрос мой вовсе не наводящий, он базируется на вполне конкретном факте. Я спрашиваю, откуда у обвиняемого взялись эти рубцы на теле, но никоим образом не намекаю на то, что они стали результатом наказания плетью на вырубках Риу д’Оуру, как поспешил заключить сеньор прокурор. – Луиш-Бернарду взглянул ему прямо в глаза, и тот мгновенно залился краской. – Когда же я прошу переводчика повернуться к обвиняемому и указать ему на его шрамы, я тем самым лишь пытаюсь дать ему понять, что я, – естественно, вместе со всем составом суда, – недостаточно удовлетворен тем, как он помогает нам с выявлением фактических обстоятельств дела.